Глава 14

Появление Молчуна не просто встряхнуло и взбудоражило Ражного; вдруг наполнило существование в Дивьем урочище ощущением рокового предзнамения. Он почти физически ощутил, как замкнулся большой круг некой предварительной жизни, завершилась обязательная прелюдия перед грядущим будущим. И это будущее вот оно, рядом, и бег времени его уже пошёл или пойдёт, если не в считаные дни, то уж точно в месяцы, и именно здесь, в затерянном горном урочище. Волк словно точку поставил. Оставался единственный вопрос: с чего начнётся следующий круг?

И ответ пришёл сам собой: конечно же опять с поединка! Только не на вотчинном — на Дивьем ристалище.

Ражный сел на ступени крыльца рядом с отстранённым Молчуном, однако же не дотронулся до него, никак не выразил своих звенящих от напряжения чувств. Старуха наконец–то осмелилась и выглянула в дверь, слегка отворив её.

— Ручной, что ли? — спросила с отлетающим испугом.

— Мой брат, — сдержанно представил Ражный.

Вдова осторожно вышла из дому, обошла сторонкой и взглянула спереди.

— А что, похожи, — заключила. — Где он глаз–то потерял?

Вячеслав заметил седую шерсть, отросшую на шраме, затянувшем вспоротый живот Молчуна.

— Лишили его глаза…

— Боярин ничего не сказал, — вспомнила вотчинница. — Что ты с волком будешь.

— Откуда ему было знать? — усмехнулся Ражный. — Не всё делается по боярской воле…

— Он теперь что, так при тебе и будет? — отчего–то встревожилась старуха.

Молчун в её планы явно не входил и теперь создавал если не срыв спектаклей, то неожиданные трудности.

— Как захочет, он вольный…

— Девчонок как бы не напугал… Имя есть у него?

— Молчун… Только не отзовётся, если не захочет.

Подушечки лап у волка были словно рашпилем сточены, один палец с когтем и вовсе вырван, сукровица сочилась…

— Кстати, боярин сказал у тебя поруку спросить, — напомнил Ражный.

— Почему у меня? — возмутилась вдова. — Я что, калик, поруки разносить?

— У меня поединок назначен! Только с кем, когда, не знаю. Сказано, Булыга растолкует.

— Кто бы самой Булыге растолковал! — сердито выкрутилась старуха. — Прислали его на курорт, ещё и недоволен, подраться норовит. Барышень даже не замечает.

В этот миг он поймал себя за язык, чуть не заявив, что его интересует другая барышня, в одеждах из рыбьей шкуры и с узенькой, лёгкой ножкой. Которая сначала хищной ночной птицей над головой кружила, а теперь дерзко его задирает, ставя в глупое, дурацкое положение. Можно сказать, пионерские шутки устраивает, если бы не камень, коим была подпёрта дверь. И это уже не плод его тоскующего воображения — конкретный вызов.

Говорить подобного было ни в коем случае нельзя, очень уж смахивало на жалобу курортника, приехавшего отдохнуть, мол, проходимцы мешают.

— Барышень заметил, — выразительно произнёс он. — И они очень нравятся. Я их понимаю…

Волк вдруг сам положил голову на колени и посмотрел в лицо единственным глазом. Ражный снисходительно выпутал из загривка приставший репей.

— Что, братан, притомился от дорог?

— Волков ты понимаешь, — недовольно проговорила старуха. — Вставай, пошли вино разливать. В следующий раз одежду береги! Сам видал, больших размеров нету.

Вячеслав молча поднялся и пошёл в сарай — Молчун потрусил следом, сопроводил до дверей и лёг у порога. Всё оставшееся до вечера время Ражный откровенно рассматривал невест, даже заигрывал, снимая и подсаживая их в чан, предлагал ножки обмыть тёплой водой, однако на ухаживания девицы почему–то перестали отвечать вниманием, ходили смотреть сквозь щёлку в двери на живого волка и обсуждали его между собой.

А ночью, уже в третьем часу, дождавшись, когда перестанут шептаться в кельях на втором ярусе и каменный нижний этаж затихнет, открыл музейный сундук и со спичками полез смотреть потайной ход из светлицы. Прополз до железной двери, попробовал открыть руками, затем плечом — запор с той стороны держал намертво. Если эта русалка стащила сегодня одежду, значит, не сидит в подземелье, свободно разгуливает, где хочет, и у этого лаза есть выход на поверхность.

Он вернулся в светлицу, обрядился в шинель, взял ботинки и ступил на лестницу. Однако после третьей ступени сработала скрипучая сигнализация, старуха на печи проснулась и глухо спросила:

— Ты куда?

— Молчуна посмотрю, — отозвался он. — Фонарик есть?

Бдительная вотчинница решила устроить допрос:

— А чего смотреть?

— Скулит, — мгновенно соврал Ражный.

— Что–то я не слышала…

— Спала!

Старуха сделала паузу и наконец, зевая, сказала:

— Ладно, в машине возьми фонарик, в бардачке…

Волк никакой видимой радости не выказал, просто молча поплёлся за вожаком стаи, осторожно ступая на больные лапы.

Кроме фонарика в машине оказался ещё крупнокалиберный музейный револьвер, однако боевой, с полным барабаном патронов и ещё горсть лежала россыпью. Вдову голыми руками на дороге не возьмёшь, потому и не опасалась ездить ночью. Оружия Вячеслав не взял, сунул в карман шинели фонарь и пошёл сначала в обход останца. Днём он уже ходил за него, по плоскому гребню каменного развала, ничего с обратной стороны скалы не обнаружил, хотя уверенности прибавилось, что где–то есть замаскированный выход. Сейчас он надеялся на Молчуна: волк непременно должен его почуять и указать, где ходят люди. Кроме как тайно проникнуть в вотчинный дом, здесь нечего больше делать, кругом щебень и развалы замшелых глыб. Одну из них взяли и прикатили, чтобы подпереть дверь: Вячеслав даже место нашёл, где лежал камень. Представить себе, что предки Булыги пробили в крепчайшей породе лаз более длинный, уводящий в лес на склоне, было не возможно. И над этим–то, сквозь останец, трудилось, может, не одно поколение…

Молчун покрутился возле подошвы, наскоро обследовал камни, долго смотрел на угловатую чёрную вершину и вдруг заскочил на уступ, бывший в метре от развала. Там поднялся на задние лапы и потянул сяк не широкой щели между двумя каменными блоками. Подобных трещин на останце было десятки, но волк точно выбрал одну. Ражный встал рядом с ним, посветил фонарёми, нащупав опору, залез выше.

Это был выход, снаружи узкий, едва можно боком протиснуться, но за блоками он расширялся во все стороны настолько, что можно было свободно идти, пригибая голову.

Он дошёл до железной двери, запертой на засов, открыл её и дальше уже ползком добрался до обитого войлоком сундучного люка. Можно было войти в светлицу и лечь спать, но за скалой оставался Молчун и наверняка ждал его. Поэтому Ражный выбрался назад и обнаружил волка стоящим у ямы, где когда– то лежала глыба, подпиравшая дверь. Он что–то всё ещё вынюхивал, то и дело отфыркивая запах.

—Верно, Молчун! — подзадорил Ражный. — Ищи русалку! В рыбьей коже! Она была здесь.

И пожалел, что нет теперь этой кожи.

Волк повёл себя как–то странно, нюхал и вздыбливал шерсть на загривке.

После чего потерял интерес, отковылял в сторону и лёг —возможно от того, что саднили стёртые лапы.

—Ладно, попробуем взять свежий, — предложил Ражный и пошёл к бане, на лестницу, с которой днём исчезла одежда.

Правда, вечером старуха подтопила каменку и согрела воду, чтобы невесты могли помыться после трудового дня. Они помылись и, скорее всего, затоптали следы русалки, поскольку Леле вздумалось искупаться в ледяной воде, а сёстрам–посмотреть на это. Голубоглазая дева из рода Матеры хладнокровно скинула полотенце с плеч, нырнула в омуток и ещё поплавала там, что девицы с восторгом обсудили за столом. Намиг у Ражного закралось подозрение, что стянуть одежду могла и Лела, однако, позрев на невинную, скромную деву, он их отмёл.

Скорее всего, Молчун чуял, что хочет вожак, и девичьи следы проигнорировал, а поднырнул под перила и принялся опять тщательно вынюхивать землю возле лестницы, где лежала одежда. И с таким видом, словно чуял неведомого, незнакомого зверя или противника: шерсть угрожающе встала на загривке и более не опускалась.

—Давай искать, — предложил Вячеслав. Волк некоторое время втягивал носом ведомые ему одному ароматы, после чего неожиданно лёг и стал кататься на том месте, где, возможно, стояла русалка. Обычно собаки делали так, чтобы взять на себя характерный запах местности, вписаться в среду, использовать его как маскировочный, но для чего это нужно Молчуну, было непонятно. Покатавшись, он отпрянул в сторону, сделал круги всё–таки повёл вдоль речки, по высокой каменистой пойме, затянутой мелким кустарником. Узкая долина, зажатая горами, была тёмной, почти непроглядной, и только на границе снегов было светлее. Ражный шёл, изредка подсвечивая фонариком, и всё равно часто спотыкался. Так миновали полуразрушенную каменную изгородь, затем каштановый перелесок и очутились в тёмной дубраве, где вообще хоть глаз коли, даже мельтешащий впереди волк растворился во мраке. Вячеслав фонаря уже не выключал, пока зарощеньем чуть не посветлело.

Через полкилометра крутой береговой откос превратился в отвесную стенку, зато противоположный заманчиво расширился, на миг показалось, мелькнуло что–то рукотворное, вроде бы двускатная крыша строения. Он попробовал высветить противоположный берег, но луч рассеивался и тонул в темноте. Волк же подвёл его вплотную к воде и на минуту замер, вслушиваясь.

Русалка тут ушла на другую сторону, возможно, перебрела, поскольку вода была тихая, не шумела, хотя плёс шириной всего–то сажени в четыре…

Всё это должно было насторожить, но когда Молчун отважно ступил в воду, а Ражный, посветив, вроде бы дно увидел, то поднял полы шинели, как невесты в чане, и пошёл в след за ним. И вдруг рухнул с головой, машинально выпустив фонарик, — дна не было под ногами! Он едва вынырнул, поскольку намокшая шинель мгновенно отяжелела и теперь сковывала руки. Стараясь хотя бы удержаться на воде, Вячеслав заработал ногами и буквально через метр ощутил дно. Покатую, ещё влекущую в глубину, но твердь. Помогая себе руками, он вылез на более ровную площадку и встал–было уже по колено. То есть попросту угодил в скрытую водой трещину.

Он выбрался на берег и первым делом освободился от шинели.

Утонувший фонарик не погас–продолжал светить подводной, мутной звездой где–то ниже по течению. Молчун оказался рядом, почти сухой из–за густой зимней шерсти, сидел возле вожака невозмутимый, словно каменный, и во мраке чувств его было не разглядеть.

—Искупался, — признался ему Ражный. — Нюх потерял. И ослеп, можно сказать. Да и ты тоже хорош…

Он наступил ногой на полы шинели и, выкручивая, отжимал, пока сукно не затрещало. Ни о какой погоне не могло быть и речи, тем паче начало светать.

И получилось, что русалка, зная о будущем преследовании, умышленно подвела его к трещине и выкупала. Можно было считать, ещё один удар пропустил в этом поединке, причём по собственной глупости.

—Фонарик жалко! — громко сказал он в назревающее рассветом пространство. — Если достанешь–верни.

А сам положил на плечо скрученную шинель и пошёл к вотчине по другому, незнакомому берегу. То, что он принял за строение, оказалось нагромождением камней, сдёрнутых с осыпи, скорее всего, зимней лавиной. На шумном перекате, возле рощенья, он легко перешёл по камням на свою сторону и уже на подходе к дому вдруг заметил, как Молчун, шагающий впереди совсем не волчьей рысистой походкой, вдруг прилёг и вместе со вздыбленной шерстью вскинул уши, расползшиеся было по сторонам. Рассвело уже так, что различались ближние кусты, но дальше ещё стояли мельтешащие сумерки. Волк почуял движение, а может, и реальный запах человека и, повинуясь своей ловчей природе, стал подкрадываться почти ползком. И скоро исчез за кустами…

Ражный присел и остался на месте, готовый в любую минуту сорваться, как с низкого старта. Прошло минуты полторы, прежде чем в кустах послышались звуки борьбы и приглушённый, предупреждающий звериный рык.

По нему, как по сигналу, Вячеслав оказался рядом, в полной уверенности, что русалка у него в руках!..

Однако на земле, в каштановом перелеске, лежал распластанный и смиренный Молчуном человек совсем иной породы. Даже в сумерках было видно, волосатый, чёрный, с густой проседью мужик, одетый в ватную безрукавку и мягкие, кавказские сапоги. Бандитской бороды тоже не было, хотя шёл с оружием: рядом, на расстоянии вытянутой руки, валялся армейский карабин СКС.

Пленник не сопротивлялся, разумно осознавая степень опасности и ситуацию. Над ним нависал свирепый и могучий хищник с ощеренной пастью, готовый сделать смертельную хватку.

—Убери зверя, — хладнокровно попросил он чуть гортанным, выдающим горца голосом. Вячеслав сначала поднял карабин, затем сказал Молчуну, как говорят понятливому человеку:

—Оставь его… Волк и в самом деле отошёл и развалился на земле, с видом равнодушным и озабоченным лишь своими стёртыми лапами, дескать, дальше разбирайтесь сами.

— Ты кто? — спросил Ражный.

Старик осторожно сел, поднял с земли камилавку.

— Извек… Не трогай меня. Извека здесь знают, никто не трогает.

— Что ты ходишь по ночам?

— Оберегаю дом Николаи, помогаю… В горах много дурных людей бродит. Зимой пристанища ищут…

Кажется, вдова не шутила по поводу своего любовника–абхаза…

— Печи топишь?

— Нет… Я охотник. И присматриваю за домом вдовы.

— Сам где живёшь?

Старик посмотрел на заснеженный склон горы и осторожно указал рукой:

— Там когда–то стояла моя родовая башня. Здесь часто хожу. Скажи своему волку, чтоб не трогал меня.

Вячеслав чуял, как утренний студёный ветерок с гор насквозь пробивает мокрую одежду. Надо было идти сушиться, но в другой раз можно было и не сыскать Извека. Это лишь благодаря Молчуну любовник вотчинницы был пойман.

— Ты всех в округе знаешь?

— Я знаю, кого ты ищешь, — вдруг прямо заявил пленник. — Зачем тебе Белая Дива? У Николаи нынче три девушки давят виноград. Выбирай любую. Не связывайся с ведьмой.

Он был не только незримым стражником вотчины, но знал всё, что в ней происходит, и ещё советы давал!

— Она ведьма?

— Белые Дивы все ведьмы, — со знанием дела сказал старик. — Любят с огнём и водой баловать. Они приносят мужчинам только несчастья. Зачем ты привадил её, в спор вступил? Легче волка матёрого приручить, чем Диву. — При этом Извек покосился на Молчуна. — Посмотри на вдову и подумай. Про неё говорят, она сама из этой породы и в молодости была ведьмой. Потому и позволяет Диве приходить в дом, печи топить. Не одного мужчину эти красавицы с ума свели. Булыга от своей Николаи страдал всю жизнь…

— И тебя свела с ума Николая? — спросил Ражный. — По молодости лет?

— Меня миновала эта участь, — не сразу признался старик, что–то пытаясь утаить. — Я долго на чужбине жил, сюда в преклонных годах пришёл. Она уже постарела… Но люди в горах вдову до сих пор вспоминают недобрым словом. Озоровала, пока не встретился ей Булыга. Изловил где–то в горах, сухие жилы на ногах подрезал и принёс к себе в дом. Так жилы срослись, пришлось год на цепи держать, пока не смирила дикий нрав. И назвал её Николаей, мужским именем, как омуженку. Хочешь, так спроси вдову, почему хромает…

Вячеслав чуял холод, однако теперь уже было неясно от чего — северный ветер студил или слова Извека. Наброшенная на плечи сырая шинель не помогла…

— Что же ты дом её стережёшь? — уцепился он. — Добычу с охоты приносишь? Если она ведьма?

Старик поднял слезящиеся от старости глаза.

— Я Булыге жизнью обязан. Меня у врагов отбил, помог в родные места вернуться. Так бы и пропал в плену… Булыга был отважный воин. А тебя эта юная ведьма погубит. Если повадилась, не отступит, пока со свету не сживёт.

— Ты бы лучше место мне указал, где найти эту Диву, — стряхивая озноб, сказал Ражный. — Разобрались бы, кто кого.

— Белые Дивы живут там, — Извек указал куда–то вниз по реке. — За Каменным Идолом, на Дивьей горе, откуда начинается исток. Когда–то их было два, теперь остался один. Говорят, тропа есть, но сейчас не пройти. В далёкие времена в эти горы пытался проникнуть Тамерлан, чтоб отомстить ведьмам. Но они обрушили Каменного Идола и затворили путь. У нашего народа есть легенда: в юности Тимур был похищен омуженками и несколько месяцев томился в плену. Потом они отпустили его, но перерезали сухие жилы на ногах.

С тех пор и прозвалие го Хромцом…Сам на Дивьей горе не был, по слухам знаю. Только ведьмы по этой тропе не ходят–по воздуху летают.

Вячеслав подал руку старику и помог встать. После чего повесил ему на плечо карабин.

—Благодарю, Извек.

Волк на минуту замер, наблюдая одним глазом. Охотник подтянул сползшие голенища сапог и неслышно двинулся вдоль опушки каштанового перелеска, в сторону от вотчинного дома Булыги. Ражный заспешил своим путём, однако Молчун за спиной приглушённо зарычал.

Оказалось, Извек вернулся.

—Неходи туда, не ищи–пропадёшь, — заговорил он опасливо. — Если ещё головы не потерял, дождись тепла. В Купальский праздник сами спустятся.

Увидишь высокий огонь возле Каменного Идолища, смело ступай и бери, какая понравится. Они покорные становятся, словно овцы. Всякая Дива перед тобой танцевать будет, если пожелаешь, колени преклонит. Только на один месяц в

году они превращаются в девушек. Вот тогда их и брать нужно. Всё остальное время горные богини в руки мужские не даются. Поверье такое.

Ражный только махнул рукой и пошёл в сторону полуразрушенного дувала: над крышами вотчинных построек уже курились дымы…

Виноград давили ещё четыре дня, и вотчинница не позволяла вынимать затычки в желобах чанов, поэтому Ражный разливал сок по бочкам вручную, уже как завзятый винодел. После долгих стараний даже рассыпавшуюся бочку собрали намертво стянул обручами, так что и капли не пролилось, когда наполнил соком. И ещё новую лестницу сколотил, чтобы не искушаться и не сажать девиц то в чаны, то снимать обратно. Да и уже как–то свыкся с их полуоголённым присутствием, мимолётными и тускнеющими взглядами. Похоже, невесты тоже пригляделись, привыкли к нему и тот накал затаённого интереса, возникший в первый день, заметно упал, но только у сестёр.

У Лелы он стремительно нарастал.

Отпустив Извека, Ражный ничего вдове не рассказал и не объяснял, откуда вернулся мокрым с головы до ног. Впрочем, она сразу же сообразила, где всю ночь носило отрока, только выразительно ухмыльнулась и послала в баню прогреться, благо, невесты только что встали. Он медлить не стал, прихватил полотенце и всё равно разминулся с Белой Дивой всего, может быть, на несколько минут. В предбаннике, на скамейке, лежал утопленный фонарик, и не заметить его сразу было невозможно, поскольку он хоть и мутновато, но светил, как на дне речки, — подсели батарейки. Ражный даже на улицу не выходил, зная, что это уже бесполезно, сел, выключил свет и вновь ощутил щекотливый озноб, хотя в рубленом предбаннике было тепло.

Извеку и народной молве среди горцев можно было верить, Дива и впрямь летала по воздуху…

Он развесил одежду над каменкой, пропотел на полке, сполоснулся наскоро, но просохнуть успело лишь бельё, поэтому солдатский камуфляж досыхал на плечах, а шинель ещё сутки потом висела над печью в сарае.

Вотчинница виделась со своим «любовником» часто, по крайней мере, уже через сутки она выбрала момент, когда девчонки отправились на обязательное омовение перед работой, спросила прямо:

—Что тебе говорил Извек? Про меня? Ражный так же прямо и ответил:

— Ты из породы Белых Див. Одним словом, ведьма.

— Ну ладно, хоть так, — у нее, видно, от души отлегло. — Но ты не верь ему. Горцы любят сочинять небылицы. Такого наплетут!.. Это у них эпос называется. Скучно им в горах по одному сидеть, вот и тешатся. Извек тебе стихи не читал?

— Не читал.

— Ну, погоди ещё, не отвяжешься. Он же считает себя мудрецом, поэтом. Они здесь все поэты и мудрецы, только уши развесь!.. Вот что он сказал? На чужбине в плену был?

— Был…

— Да в тюрьме он сидел! Колхозный скот в Армении воровали и в Иран угоняли какими–то горными тропами. А там законы суровые, вот и угодил на двадцать лет. Весь эпос…

— Булыга его выручил?

— Ну, выручил. Он многих выручал, чтоб с горцами жить в мире. Они добро помнят…

— Что у тебя с ногой? — зашёл с другой стороны Ражный.

— Хромаю отчего? — усмехнулась вдова. — А он нагородил, мне Булыга сухожилия подрезал? Чтоб не убежала? Ну, сочинитель!.. На самом деле мы сено косили, вот брат мне косой ногу и подсёк. Я с отрочества хроменькая, думала, замуж не возьмут калеченую. Булыга увидел, как я виноград давлю, и такую взял. Хромота любви не помеха…

Вотчинница хотела ещё что–то рассказать, однако невесты, словно белые привидения, уже шествовали в сарай. Но даже и от услышанного Вячеслав поколебался в доверии к Извеку: в самом деле, его откровения скорее напоминали сказку, чем быль. Пожалуй, кроме одного, в чём он уже почти не сомневался, — Белая Дива существовала и могла летать по воздуху, ибо появлялась внезапно и так же исчезала.

Между тем Лела из рода Матеры ничуть Дивам не уступала во вездесущности и с каждым днём смелела, забывала о девичьих правилах приличия. Она уже откровенно взирала на жениха или, стараясь привлечь к себе внимание, громко смеялась, и, когда вдовы не было, танцевала по колено в забраживающем соке. Нечто среднее между индийскими телодвижениями и восточным танцем живота, при этом превращая подол русского сарафана в скромный платочек на голове. Будто бы для себя и для всеобщей забавы, от хмельного восторга радости жизни. Получалось потешно, девицы искренне смеялись, однако под желанием развеселить скрывалось ещё одно — увлечь жениха откровенной эротикой, ибо отвернуться и не смотреть на это, хотя бы краем глаза, было невозможно. Танцевальные представления продолжались время от времени весь день, тем паче вдова всё чаще уходила то готовить обед, то по каким–то иным, вдруг возникшим делам, позволяя Леле всласть подурачиться.

Однако ещё одно иезуитское старухино испытание проводилось ранним утром и поздним вечером. На вид оно происходило безвинно, по крайней мере, без вычурных полуобнажённых танцев, но Ражный вынужденно оказывался с Лелой один на один. Сёстрам тётка Николая этой важной процедуры не доверяла: до завтрака и после ужина, перед сном, надо было вдвоём пойти с ней в сарай на встряску — так назывался процесс оживления брожения. Из каждой бочки следовало вынуть пробку со шлангом водного затвора, забить настоящую, после чего несколько раз перевернуть с ног на голову, покатать, чтоб взмутить содержимое, затем опять привести в исходное состояние. И замереть на несколько минут, пока Лела, приникнув ухом, слушает голос брожения, а потом осторожно, как духи, нюхает запах, исходящий из водного затвора.

Что она там слышит и чувствует, было непонятно. Ражный сам несколько раз слушал и нюхал, стоял на коленях у бочки и ничего особенного не услышал и не учуял, кроме бульканья водного затвора да некоего лёгкого, ритмичного шума, не исключено, крови в ушах. Потому что в памяти возникала картина танцующей Лелы, красный шипящий сок, голубой свет её глаз, а в реальности она была рядом, доступная и притягательная. Иногда она полушёпотом, одними губами произносила влекущее, заманчивое слово:

—Созрела… И записывала номер. Потом такую бочку следовало аккуратно, на ободке, укатить, или лучше, подняв на руки, снести в холодный винный погреб, где вино уже дображивало окончательно. Нельзя было пропустить некоего критического мгновения, передержать сок в тепле и нарушить неведомый процесс созревания. Несколько раз он порывался спросить, как Лела это определяет, однако опасался, что разговор полушёпотом, да ещё лицом к лицу в полуосвещённом уединённом месте, может сорвать всякую защиту. Однажды она попыталась это сделать, приблизилась вплотную, поднесла себя так близко, что чуть–чуть только не началось пенное брожение. Точнее, ядерное горение, как между двумя критическими массами.

—Этот миг может почувствовать только женщина, — прошептала она слипающимися от сладости губами. — Миг созревания…

При этом была настолько манящей и притягательной, что мутилось сознание и в голове тлела единственная, но поглощающая разум мысль, что перед ним сейчас стоит сама Белая Дива. Только в ином образе.

—А ты откуда всё это знаешь? — с раздражённым вызовом спросил он, чтобы отогнать цепенящие разум чувства. — Ты что, винодел? Специалист?

—Не первый раз виноград давлю, — призналась Лела и положила ему пылающую ладонь на солнечное сплетение. Кажется, её обучали в семье не только девичьей скромности, но ещё и искусству обольщения, причём на тонком уровне. А может, и не обучали: из неё сама по себе, будто раскалённая лава, бесшумно изливалась сверкающая, огненная женская природа, густо замешенная на бабьей тоске грядущего одиночества. По крайней мере, так показалось ему в тот миг. Она словно звала, шептала, почти срываясь в крик, — посмотри, как я свежа, прекрасна и желанна! Я — богиня! Выбери меня, возьми меня! Я выбродила, созрела, наливай же полную чашу и пей!

И уже днём, в отсутствие вотчинницы, продолжала заманивать, обольщать, предъявляя веские аргументы в виде танцев. А ночью потом снилась танцующей. Ражный чуял, как его начинает притягивать неуправляемый гипнотический магнит, пустоты воображения навязчиво заполняются пузыристой, как забраживающее вино, влекущей, ведьминской энергией — иного слова не находилось, чтобы объяснить это состояние.

Подобные безобидные танцевальные концерты устраивались в те минуты, когда вдова удалялась из сарая. При ней Лела сдерживалась и продолжала играть скромную девицу на выданье, воспитанную в пуританском семействе, однако порода и ловчий нрав её чувствовались во всём. И этот почти нескрываемый охотничий азарт напоминал Ражному кукушку Дарью, заброшенную судьбой в Сирое урочище. Но сейчас и волчица меркла со своими житейскими хлопотами помочь бедствующему араксу спастись от холода и голода. К тому же стало понятно, почему «персиянка» совершенно не стесняется показывать себя во всей красе: выяснилось, что Лела тоже спортсменка, пловчиха, окончила спортфак и теперь на распутье. То ли продолжать тренировки и оставаться в команде, то ли оставить спорт и идти, например, в тренеры какого–нибудь бассейна. Вячеслав случайно услышал этот девичий тайный разговор, происходивший слишком явно, и, подавляя свои чувства сарказмом, предложил про себя третий вариант — или выйти замуж.

И ещё заметил, у невест произошёл некий сговор, то есть сёстры согласились с преимущественным правом старшей, которой уже перевалило далеко за двадцать. По крайней мере, они никак не мешали Леле выражать свои чувства и, кажется, даже подыгрывали, особенно Арина. После купания в Дивьей речке три ночи Ражный не делал вылазок, хотя тайный ход из покоев вотчинника был искушением, а Молчун теперь его охранял, забираясь через потаённый лаз в сундук.

На четвёртую терпения не хватило, да и работа в сарае подходила к концу, дожимали остатки винограда в чанах, и старуха наконец–то позволила вынуть чопики из отверстий, пустив жиденькую струйку по желобам. Если уйти заполночь, то к утренней встряске бочек можно поспеть, а за это время хотя бы разведать путь до Дивьей горы. Невесты в эту ночь долго не могли угомониться, обсуждали, что станет, если вино всё–таки скиснет. То есть если одна из девиц или даже все три окажутся не девственницами. Эта воображаемая невестами ситуация так развеселила их, пустила в такие невероятные фантазиии предположения, что они затихли только в третьем часу, несмотря на окрики вотчинницы и обещание, что сейчас Ражный к ним спустится с плёткой, завернёт подолы и отхлещет по задницам. Старухины угрозы получили обратное действие: видно, девушки сначала шёпотом обсуждали, каких станет наказывать жених, а потом четверть часа выплёскивали волны почти счастливого, восторженного смеха. Шкодная Лела, и вовсе не стесняясь, кричала шёпотом и стонала:

—Ну, приди с плетью и побей! Как я хочу, чтобы ты высек меня! За этим следовал взрыв смеха, в коем слышались истеричность и близкие слёзы. Но обошлось, невесты успокоились и затихли, по крайней мере, если кто– то из них заплакал, то уже в своей келейке и в подушку. Ражный открыл сундук, и Молчун мягко спрыгнул со своего места на войлочном люке. Выбравшись из каменной трубы на другой стороне останца, они пошли на сей раз вверх по реке, к неведомому скальному идолу, за которым была обещанная Извеком Дивья гора. Однако сразу за мостом волк почему–то встал и затаил дыхание, вслушиваясь в ночное, шумное от реки пространство. Через несколько минут он зафыркал, вынюхал след, затем, ступая по нему осторожно, привёл к воде. И здесь, видимо, потерял его.

—Пойдём, — предложил Вячеслав. — Посмотрим, есть ли тропа на Дивью гору.

Но Молчун развернулся и потрусил назад, к мосту. Там опять затаился и вдруг заскулил, обернувшись в сторону вотчинной усадьбы.

—Что там? — спросил Ражный. Волк потрусил к дому. И тут Вячеслав догадался: Белая Дива была там! Высмотрела, воспользовалась его отсутствием и явилась баловать с огнём — топить каменку в бане и печь в сарае! А Молчун её почуял…

Нескрываясь по дороге, он подошёл к воротам, однако волк уверенно потянул вдоль дувала, к останцу. Ражного озарило —Дива проникла в светлицу!..

Он прибежал к скале, сходу заскочил на уступ и протиснулся в узкую горловину входа. Молчун понимающе остался на улице. По вырубленному тоннелю шёл скорым шагом, но сразу за железной дверью двинулся крадучись, и прежде всего затворил её на засов. Дальше по деревянным трубами вовсе полз неслышно и, выбравшись в сундук, сначала прислушался, лишь потом поднял крышку. Пожалел, что ключ, дорожный пистоль, висит на стене: хорошо бы ещё закрыть на замки сам сундук, чтобы окончательно захлопнуть ловушку…

Ступать в деревянных от времени ботинках бесшумно оказалось не возможно, снимать же некогда. Поэтому он включил фонарик и осветил пространство покоев. И увидел на ложе, под одеялом, неподвижные очертания женского тела, укрытого с головой. Увидели сразу же не поверил собственной мысли: не могла Дива прийти в светлицу и просто так лечь в его постель! Нереально, невозможно ни при каких обстоятельствах…

Не выключая света, он приблизился на цыпочках и отвернул край одеяла: на леопардовой шкуре лежала смуглая, с бронзовым отливом летнего загара Лела. Даже обнажённая грудь была золотистой, словно два крупных, перезревших персика.

— Это я, — шёпотом сказала она. — Ты ждал другую? Но пришла я. Другая тебя не выбрала.

Ражный скинул шинель и сел на пол рядом с ложем, погасив фонарь. Её нежная на вид, узкая рука приподнялась, легла на голову, и он ощутил силу по– птичьи когтистых, проникающих в волосы пальцев.

— Ты мой. Я хочу тебя.

Он попытался высвободить голову, но рука уже намертво захватила добычу. И это уже была не Лела, не её нежная и трепетная ручка…

— Ступай к себе, — холодно отозвался он.

— Я знаю, ты ищешь Белую Диву, — вдруг произнесла Лела. — Поэтому уходишь по ночам… Но её нет! Это сказки, народные легенды, местный фольклор. Я слышу его уже несколько лет. Все ищут Див, но никто не встречал, не видел. Все ждут любви, а её нет! Не бывает. Обман, иллюзии, кажущаяся реальность… Есть эротическое притяжение полов, врождённое стремление к продлению рода. Совпадение желаний мужчины и женщины обладать друг другом. Есть просто секс! Я хочу тебя, а ты — меня. Есть желание наслаждаться близостью. И рожать детей. Больше ничего нет, Ражный!

— Уходи, — попросил он, ничего не объясняя.

Она медленно ослабила руку, и перестали потрескивать корни волос. Ещё через минуту тишины пальцы её стали ласковыми, щекочущими, но голос надломился.

— Больше не хочу приезжать каждый год и давить проклятый виноград. Ненавижу вино, вдову, смотрины, несчастных девиц. Презираю этот дом и горы… И очень хочу, чтобы вино у тётки превратилось в уксус. Давай его испортим с тобой, Ражный? Ты больше никогда меня не увидишь. Ничего не бойся, все спят. Я такие чары напустила…

Вячеслав уклонился от манящей руки.

— Спокойной ночи, — ушёл и лёг на музейный сундук, укрывшись шинелью.

Ещё целую долгую, звенящую минуту Лела была неподвижной, затем послышался шорох какой–то одежды, и показалось, в полном мраке, словно звёзды, засветились её голубые глаза.

— Благодарю тебя, — прошелестел её дрожащий шёпот. — За веру. Буду давить виноград. И слушать голос брожения…

Она ушла на цыпочках, как ходила по светлице Дива, и даже скрипучая лестница под её легкими, невесомыми ногами не скрипнула.

Утром Ражный вычесал из головы горсть вырванных с корнем волос. Нежная ручка Лелы умела превращаться в руку аракса, владеющего тайной волчьей хватки.

На встряску вина она не явилась, Вячеслав катал бочки, слушал и вдыхал ароматы в одиночку, вдруг уловив голос и запах зрелости. Вместе с окончанием бурного брожения заканчивалась и какофония звуков, хаос превращался в гармонию, в некую весёлую, бравурную, звонкую мелодию, напоминающую капель. При этом бочки начинали источать не угарный, затхлый воздух, а бодрящий, весенний, солнечный. Раздавленный, выжатый, превращённый в мутную массу виноград перевоплощался и обретал иную форму и содержание. И впрямь, происходило зачатие, словно в материнском чреве, когда из осклизлого сгустка зарождается новая живая материя и по прошествии срока непременно родится дитя.

Это простенькое открытие вдруг притянуло мысли и воображение настолько сильно, что он, словно акушер, переслушал все брюхатые бочки в сарае, потом в винном погребе и точно определил сроки брожения в каждой.

Причём оказалось, один и тот же сок, залитый в бочки в один и тот же день, бродит совершенно по–разному, а значит, другим будет и вино. То есть в самом деле вся суть крылась во вместилище, в сосуде, вынашивающем оплодотворённое семя!

Вдова застала его сидящим на ступеньках погреба. Волк лежал рядом и откровенно, по–человечески, дремал.

—Вы что тут, заснули? — проворчала грубовато. — Всю ночь колобродили, спать не давали, теперь на ходу дремлете… Иди затопи печь в сарае, выстыло… Привычных уже дымов не было ни у реки из бани, ни над сараем.

—Что же твоя истопница? — с намёком спросил Ражный. — Не пришла сегодня?

Всегда добрая и весёлая с утра, вдова на сей раз была чем–то раздосадована, и тут стало ясно, что недовольство её связано с Белой Дивой. Старуха вдруг пышкнула, словно рассерженный медведь, и по хромала в дом.

Заспанные и вялые невесты в это время выходили с полотенцами и рабочими сарафанами на обязательное омовение.

—Вот теперь и мойтесь в холодной бане! — однако же вслед им проворчала вотчинница, видно продолжая некие начатые с утра нравоучения. Едва Ражный растопил печь виноградным хворостом и вышел за дровами, как Молчун вдруг сорвался с места, серой молнией метнулся к реке и исчез. И только через минуту оттуда послышалось его приглушённое рычание, а затем истошный женский крик.

Первой мыслью было, волк напугал девушек: он как–то насторожённо относился к невестам, может, оттого, что, осмелев, они норовили его погладить, приласкать и даже накормить. А такой фамильярности малознакомых людей Молчун терпеть не мог. По–особому относился только к Леле: как–то навязчиво обнюхивал её ноги, после чего заслонял путь, смотрел на неё пристально, поджимал хвост и словно ждал чего–то.

Ражный понёсся к бане, и тут навстречу ему вылетели сёстры, насмерть перепуганные и совершенно голые.

—Она Лелу утопила!

—Кто?!

—Дива! Дива утопила! Говорить могла только Арина; Ульяна напоминала живую мраморную

статую. Ражный прыгнул с обрыва рядом с лестницей и тут увидел, как Молчун уже выволакивает Лелу из воды, ухватив за волосы. Она была жива, только нахлебалась и теперь приступами изрыгала воду. Вячеслав взял её на руки, перевернул вниз лицом и поджал ноги к животу. Пожалуй, спаслась она благодаря своему водоплавающему состоянию, на шее и плечах проступали синяки, вероятно, следы пальцев Белой Дивы.

Волк вертелся рядом, словно отслеживая действия вожака.

Чёрная лебедица хоть и хрипло, но раздышалась. Сознания она не теряла, даже голубой взор не погас. У топить мастера спорта по плаванию было не так– то просто, хотя Лела замёрзла, обессилела от борьбы и едва двигала руками.

Ражный завернул её в шинель и понёс по лестнице вверх. Сёстры пришли в себя, завизжали, заохали, прикрыли наготу сарафанами, но стояли босые, говорили теперь наперебой, даже Ульяна ожила.

—Лела пошла купаться! — с восхищённым страхом объясняла она. — А Дива как вынырнет перед ней!..

—Она за ноги Лелу схватила!

—В общем, схватила—и в воду!..

—И давай топить!

—Рыжая такая! Огненная!..

—Не рыжая, а чёрная! Брюнетка!

— Волк спас!..

— Прямо с берега на неё как прыгнул!

— Дива и убежала!..

— Да она нырнула!

— Нет, убежала!..

Ражный занёс Лелу в баню, ещё не выстывшую со вчерашнего вечера, и положил на полок. И там её начало колотить, скорее от холода и усталости, поскольку нервы у неё оказались спортивными, крепкими.

— Белые Дивы существуют, — вдруг удовлетворённо проговорила она. — Если веришь…

— А ты говорила, сказки, — Вячеслав закутал её в шинель. — Дыши чаще, сейчас согреешься.

— Надо проветрить лёгкие. — Лела задышала глубоко. — Чуть не погибла от ревности, Ражный… Ты умеешь возвращать жизнь? Умеешь?

Он вспомнил, как оживлял Милю, но помотал головой:

— Не умею.

— Значит, это твой волк… Где он?

— На улице…

— Он спас меня. Из воды вытащил и отогнал Диву… Что ты в ней нашёл?

— Да я её никогда и не видел. Но в руках держал, однажды, за шкуру…

— Всё равно… Утопила бы, да волк не дал!..

— Кто же на кого напал? — спросил он.

Лела загадочно улыбнулась.

— Знаю, ты ищешь богиню. Земные девы тебе не нужны…

Ему показалось, начался бред.

— Всё уже позади, — Вячеслав огладил волосы. — Ты в безопасности. А я всё равно её найду.

— Нет, Ражный, всё только начинается…

Лела вдруг перестала дрожать и дышать одновременно. Ражный склонился и увидел в сумерках затаённое голубое свечение звёзд.

— Чтобы завоевать богиню, — одними губами и как–то сонно пролепетала она, — надо победить её. Или себя… Скорее себя…