18
Когда Тимофей вошел к себе во двор, игравшие на крыше сарая дети посыпались кубарем, облепили отца, закричали вразнобой: — Папка приехал! Папка приехал!
Предпоследняя, кажется, Иришка, прямо с сарая прыгнула на плечи, оседлала, вцепившись ему в волосы, ну а Дарьюшку пришлось снять самому и взять на руки. Он так и вошел в избу, неся на себе гроздь своих девок. Валентина доставала из печи противень с пирогами, на мужа даже не взглянула.
— Мам! Мы папку поймали! Папку поймали! — закричали ребятишки. — Вот он! Держим!
— Держите, держите, — усмехнулась Валентина. — А то улетит…
— Ну, — торжественно воскликнул Тимофей, — слушайте и не падайте в обморок!
Из спальни выглянула теща с младенцем на руках: девчушка таращила глазки и сосала палец, выпятив нижнюю губу.
— Мы переезжаем в Стремянку! — вдруг заторопился Тимофей, срывая весь эффект внезапности. — Я из инспекции ухожу! Насовсем! Навсегда! Пойду на бульдозер! И буду сидеть дома!.. Ну как, довольны? — он обнял ребятишек, сразу всех. — Поедем к дедушке жить?
— Поедем! — хором подхватили девчонки. — Ура! Мы к дедушке жить поедем!
Теща, придерживая одной рукой последыша, перекрестилась, но Валентина лишь бросила взгляд, опрокидывая противень над расстеленным полотенцем.
— Ой, что-то не верится, — наконец сказала жена со вздохом. — С чего это вдруг?
— А с того! — засмеялся Тимофей. — Ты же просила? Вот я и решился!
Дети отпрянули от отца, ринулись к горячим пирогам, расхватали вмиг и забегали, перекидывая горячие пирожки с руки на руку. А Дарьюшка положила свой пирог в передничек и понесла его, дуя полненькими губками.
— Папка! Это тебе пилог! Ешь, вку-у-усненький…
Старшие вдруг притихли, глянули на отца виновато, и никто не решался начать есть.
Жена неожиданно выбежала из избы, оставив открытой дверь. Тимофей снял куртку, сапоги и, довольный, сел. Старшенькая принесла пирог на тарелке и подала.
— Кушай, папа. Голодный, поди?
Остальные тоже бросились за пирогами, чтобы принести отцу, но всем не хватило — Иришка встала в угол и заплакала.
— Тихо! — сказал Тимофей. — Не реветь, а то к дедушке в Стремянку не возьмем.
Жена вернулась какая-то измученная, бледная, вымыла руки и встала к печи.
— Пускай хоть ребятишки школу-то закончат, — проронила она. — Что их отрывать? Две недели осталось.
— Ну пускай! — согласился Тимофей. — А пока увязываться будем, я уволюсь, расчет получу.
— А с новой работой узнавал? Берут там?
— Там пока канитель идет, — бросил Тимофей. — Но разберутся, поди… В Яранку кирпич возят, брус — дома строить…
— Ой, не верится мне, — вздохнула жена. — Как ты надумал-то?
— Ты что? Недовольна? Что тебе еще надо?
Валентина достала последний противень из печи.
— За колбой бы съездить, — сказала она. — Бабы вон корзинами носят… И нам бы хоть кадушечку замочить.
— Ты же не ешь ее! — рассмеялся Тимофей. — Она же воняет!
— Ребятишкам витамин, — сказала жена. — Говорят, полезно…
— Так поехали! — Тимофей подтащил сапоги.
— Близко все повыбирали уже… Вечно мы последние, по оборышам.
— Да я тебя в такое место свезу! — радовался Тимофей. — Хоть навильниками собирай! Хоть литовкой коси!
Он любил моченую колбу, впрочем, как все острое, но есть приходилось только в рейдах, среди мужиков, поскольку в избе, считали Тимофеевы женщины, от нее такая вонь, хоть святых выноси. А наевшись ее в погребе, без хлеба, Тимофей заранее стелил на кухне тулуп и спал там — Валентина на шаг к себе не подпускала…
Выехали уже после обеда. Пришлось поскандалить со старшенькой, которая запросилась с родителями, а к ней мгновенно подключились все остальные, кроме последыша, и поднялся рев. Дети висли на руках, цеплялись за брюки, за материн подол, кто-то уже надевал сапоги, искал игрушечные корзинки, и все плакали хором. Зачинщицу определили в угол, но младшие не успокаивались, просились, размазывая слезы и сопли.
— И меня, папка! И меня возьмите! — тянула Дарьюшка, громоздясь на отца. — И я хосю колбу собилать!
Ни уговоры, ни обещания не помогали, и тогда Валентина рассердилась, гневно сверкнула глазами:
— По углам! Марш по углам!
Дети встали по углам — каждая в свой, указанный когда-то «по чину», однако реветь не перестали. Тимофей с Валентиной так и пошли из избы под этот девичий хор.
По дороге Тимофей говорил без умолку, рассказывал последние стремянские новости, избегая подробностей встречи с отцом, и смеялся, просто от хорошего настроения. Два мотора несли лодку так, что она едва касалась воды; слепило встречное солнце, и по-летнему теплый ветер обдувал лицо, пузырил рубаху на спине. Валентина слушала его без интереса, даже как-то задумчиво и совсем не смеялась, лишь изредка теплели глаза. Тимофей думал, что ребятишки своим криком навели на нее такую тоску, и пытался развеселить, однако замечал, как по лицу жены, словно от вспышки молнии, пробегала нездоровая бледность. Однажды она даже попросила остановить лодку и несколько минут сидела, склонившись над бортом и зажимая кривящийся рот рукой. В пылу рассказа он даже не спросил, что с ней. И только когда они приехали на место и Валентина, увидев зеленые ушки колбы, пробивающейся сквозь листья и лесной мусор, стала срывать их и есть, есть, понял!
— Валь, да ты же беременна!
— Беременная, — подтвердила она. — И, похоже, мальчиком…
Он схватил ее на руки — чуть не выронил, сгибаясь под тяжестью, затоптался на месте, смеясь и ликуя.
— Валька! Да я тебя!.. На руках!..
Валентина, родив шестерых, никогда не страдала токсикозом, и беременности-то не ощущала месяцев до четырех, хотя знала о ней. Не то что другие бабы — и огурчика соленого никогда не попросит. А тут же ей невыносимо хотелось колбы — того, чего и на дух не переносила. И рвало ее по пять раз на дню, и тошнило постоянно.
— Весь в тебя будет, — шептала она, когда Тимофей, умерив резвость, ползал на коленях и дергал вокруг нее колбу. — Сразу видно — мужик. На горькое, на острое тянет…
— Валюха, да я!.. — восклицал счастливый папаша. — Этой колбы намочу!.. Ты ешь! Ешь! Пускай он там привыкает! Мы с ним потом бочками, кадками есть ее будем! А ты говорила — вонючая! Она же сладкая! Сладкая?
— Сладкая, — улыбалась жена, сидя над корзиной с колбой. — Только молодая, не выросла еще, крепости нет. Верней, сладости мало.
Колба в этом месте и впрямь не успела вырасти: поздно снег сошел, а на северных склонах и вовсе еще лежал нетронутый. Тимофей нарвал полкорзины и отряхнул колени.
— Поехали дальше! Я еще одно место знаю, там рано бывает! А на дорогу тебе хватит!
Валентина ожила и всю дорогу не спускала корзину с коленей. Они плыли вниз по течению, мимо залитых половодьем берегов, мимо барж с гравием, углем и лесом, и Тимофею было так хорошо, как никогда не бывало на реке. Он даже попробовал запеть «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…», однако жена сказала, чтоб замолчал, поскольку у Тимофея не было ни голоса, ни слуха, и он ужасно перевирал мотив. Валентина же сама хорошо пела и терпеть не могла, когда при ней пели фальшиво. Слава богу, что слухом и голосом ребятишки в нее удаются и уже сейчас распевают вместе с матерью, когда у всех хорошее настроение и дома отец.
— Беременную уважу! — дурачась сказал Тимофей.
Легкие волны дробью постукивали по днищу лодки, и вдоль бескрайних весенних плесов лежала серебристая солнечная дорога — прекрасна была река!
— Гляди, Тима, а вон мужики рыбачат, — неожиданно сказала жена, указывая под незатопленный яр. — Какую-то веревку тянут…
Тимофей переложил было руль к берегу, но так же резко выровнял его.
— Пускай пользуются моментом, гады! — воскликнул он и погрозил браконьерам кулаком. — Я же не инспектор…
А браконьеры, видя приближающуюся лодку с крупной красной надписью «Рыбнадзор», лихорадочно дергали стартеры двух моторов. Моторы не заводились. Тимофей все-таки подрулил ближе, и тогда мужики, побросав шнуры стартеров, сели, опустили руки. Не сбавляя газа, Тимофей пронесся мимо и еще раз погрозил кулаком.
— Хоть бы раз близко глянуть на них, — сказала Валентина. — Издалека — люди как люди…
— Добра, смотреть на них, — буркнул Тимофей. — Видом они, конечно, люди. Где в другом месте встретишься, так и за руку поздороваешься.
Из-за речного поворота выплыл высокий песчаный берег, на котором стояла огороженная база отдыха нефтяников. Тимофей подвернул под самый яр и показал рукой:
— Во! Лучше на ихнее гнездо посмотри! Тут мы в прошлом году целый трест разорили! С виду-то — и не подумаешь. Отдыхают люди, спортом занимаются после трудов праведных.
У лодочной пристани базы, на бетонных ступенях, спускающихся к воде, стоял человек в брезентовой куртке и махал рукой. Тимофей переглянулся с женой и, сбросив обороты мотора, повернул к пристани. Седой, коренастый мужчина средних лет не спеша спустился по ступеням и сел на нос лодки рыбнадзора.
— Вот ты какой, инспектор рыбоохраны Заварзин, — проговорил он, разглядывая Тимофея. — Слышал, много слышал. Хотелось поближе посмотреть.
— Вот такой, смотри, — задиристо сказал Тимофей: в ушах тоненько звенело от долгого воя моторов.
— Что сказать, удалец! — похвалил седой, но глаза-то были холодноватые и поблескивали, как седина на голове. — С браконьерством, значит, покончено?
Говорил он медленно, со значением и каким-то покровительством, как обычно говорят большие начальники. Твердохлебов всего два года пробыл на своем посту, а уже и он заразился…
— Покончено! — отрезал Тимофей. — А ты, значит, из этого гнезда? Скушно, поди, без рыбки да икорки отдыхать?
— Скучновато, — признался, улыбнувшись, седой. — Да что поделаешь. Такой хозяин на реке! И ерша не даст!
Валентина сидела тихо, слушала напряженно и незаметно клала в рот листья колбы. И жевала так же незаметно…
— Ты и без ерша ничего, справный, — заметил Тимофей. — А на осетринке-то и вовсе разнесет — ног не увидишь.
Седой добродушно рассмеялся, запахнул куртку.
— Это бы мне не повредило! Да!.. Только тебя вот жалко, хозяин. Сам дошел и жену довел… Траву жена ест! Ты как собака на сене.
— Пускай ест! — тоже рассмеялся Тимофей. — Ей полезно!
— А вы бы поднялись к нам, — седой кивнул на яр. — Спросили бы чего на кухне. Смотришь, нальют супчику, из консервов.
— Спасибо, — сквозь зубы проронил Тимофей. — Мы как-нибудь из травки. Говорят, витамин.
— Ну гляди! — развел руками седой. — Мое дело предложить… Послушай, инспектор Заварзин Тимофей Васильевич, а не пойдешь ли ты к нам на базу? Работать. По твоей милости всех посадили, — и теперь даже начальника на базе нет.
— Это понимать, штатным браконьером? Надо подумать… Дорого возьму ведь. Я же буду неуловимым браконьером!
— Что ты, инспектор, — замахал руками седой. — Нам банщик нужен! Идешь в парную, а парить некому. Ни рыбки теперь, ни бани… Что, травка вкусненькая? Свеженькая?
— Хорошая! — вдруг рассмеялась Валентина как-то робко и тоненько. — Мне повезло!
Тимофей уловил в этом какое-то неприятное заискивание.
— Банщиком — это подходит, — сказал Тимофей. — Благодарствуйте, барин! Пропали б без твоей милости!.. Только парить я буду крепко. Задница-то выдержит ли?
— Муженек у тебя зубастый! — сказал седой Валентине. — А ну как и в самом деле придется работу искать? Я уже тогда предлагать не буду, обижусь. Куда ему потом?.. У вас, наверно, семья, дети…
Валентина ничего не ответила и снова рассмеялась, пряча глаза.
— Хорошо тебе жить! — позавидовал Тимофей. — Ты вот нанял себе козлов, стрелочников этих, они тебя парили, икоркой кормили. А как тебе на хвост наступили — ты их в тюрьму, сам гуляешь! Прямо как в какой-нибудь колонии!
Седого будто бритвой по горлу полоснули. Лицо потемнело, отяжелела челюсть, и левый глаз несколько раз дернулся. Валентина испугалась, глянула на мужа.
— Ну вот что, парень, — сквозь зубы выдавил седой. — Ты шути и знай меру. И помни, с кем шутишь. Игрок, тоже мне… — и вдруг постучал пальцем по гулкому дюралю лодки. — А еще запомни: хозяева здесь мы! Ты понял? Я тебе один на один говорю — запомни!
— Хозяин здесь я! — отрезал Тимофей. — А ты — гость! Ты отдыхать сюда приехал, а я здесь живу! Хорошо запомнил? Повторить?
Седой встал, сунул руки в карманы, сузил глаза:
— Слушай ты, хозяин. Язык у тебя подвешен, но разум, видно, бог отнял. Отхозяйствовал ты здесь, все! Или еще не ясно? Мы — нефтяники! Ты хоть это понимаешь? Мы всю эту землю вместе с рекой, с тобой и со всеми потрохами откупили. И еще на три версты в глубину. Ты понял?
— Поглядите на него, купец выискался! — возмутился Тимофей. — Землю он откупил… Твоей земли здесь что под базой, да что под нефтепровод отторгли! Может, еще два метра дадут, если помрешь. А остальное — наше!
— Да, — вздохнул седой, — экономика для тебя — темный лес. А понятие — деньги — только в своем кармане…
И вдруг с силой толкнул лодку ногой.
— Плыви, что с тобой говорить… Инспектор!
— Запомни, ты! — Тимофей встал в лодке. — Это тебе не колония! Видали, с деньгами приехал! Экономику поднимать!
Он разом нажал на обе кнопки запуска, включил скорость и выжал газ до упора. Моторы почти с места вытолкнули лодку на глиссирование и погнали ее вперед по солнечной дорожке…
Когда база скрылась за поворотом, Тимофей на середине реки заглушил двигатели и оперся подбородком на руль.
— Зря ты с ним эдак-то, — прошептала жена, оглядываясь. — Помягче бы надо, без нервов.
— Что-о? — прорычал Тимофей. — Видали, негров нашел!
— Тимочка, а я слыхала, это нефтяники гари-то пахать будут, — опять зашептала жена. — Будто ихнее подсобное хозяйство будет… Как ты на бульдозер-то пойдешь? Ихний же бульдозер. Теперь, поди, не возьмут. Он запомнил…
— Да говори ты громко! — прикрикнул Тимофей. — Напугалась!
Кобура сбилась на живот, и рукоять нагана врезалась в печень. Он сдвинул ее к спине и сгорбился. Серебристая весенняя вода звонко шлепалась в дюралевые борта, лодку покачивало, и в корме тарахтела по решетчатому полу железная банка-черпушка. Тимофей в сердцах двинул ее веслом, но банка, откатившись, снова забренчала.
— Ты успокойся, Тимочка. — Валентина приткнулась к плечу — У нас же мальчик родится.
Тимофей обнял ее за плечи и сказал, уставившись на кнопки стартеров:
— Знаешь, я что подумал… Уйду я из инспекции… А у нас парнишка, родится…
Валентина молчала, перебирая колбу в корзине.
— Я ведь ему даже нагана не покажу. И пощелкать не дам…
— Господи, — вздохнула жена. — Ну и дурачок ты… Нашел, что жалеть! Зачем ему наган-то твой?
— Ладно, поехали! — ворчливо бросил Тимофей и запустил моторы.
Около часа он гнал лодку вниз по реке, срезая речные повороты под самыми носами встречных катеров и самоходок. Лодку било на кильватерных волнах, а он даже газу не сбавлял. Возле одного из бакенов он резко взял вправо и помчался по несудоходной протоке. Протока глубоко уходила в материк и где-то внизу вновь соединялась с основным руслом. Берега потянулись лесистые: густые пихтачи вперемежку с осинниками и острова застарелых кедрачей. То было на реке единственное место, куда не дотянулся, не долетел сибирский шелкопряд. Тимофей встал, рассматривая берега.
— Тьфу, место забыл, — выругался он. — Гляди, сухая елка должна быть, рогатка такая…
— И здесь, наверно, выбрали, — сказала жена. — Городские везде поспеют…
— Нет, сюда не забираются, — Тимофей ехал под самым берегом. — Здесь только шишку бьют…
— А вон лодка стоит! Не забираются…
Под тем берегом, мимо которого на малых оборотах шла моторная лодка рыбнадзора, стоял прогулочный катер «Амур».
— Стоп машина, — сказал Тимофей и выключил моторы. — Это не за колбой… Это, мать, по икру приехали, по черненькую. Тут ее много растет…
И сел, бросив руки на руль. Течение потянуло лодку вдоль берега, разворачивая носом назад. До катера оставалось метров двести.
— Гляди! — прошептала Валентина. — Близко уже…
— Да вижу! — отмахнулся Тимофей и отвернулся от берега. — Пускай ближе… Может, вообще мимо пронесет…
— Знаешь, чего я боюсь? — спросила Валентина. — Уйдешь ты из инспекции и житья мне не дашь. А то пить начнешь… Посули, что пить не будешь.
— Сказал же — не буду!
— Если запьешь — опять девку рожу, понял? — она тихонько засмеялась.
— Только попробуй, — серьезно пригрозил Тимофей.
Лодку подтянуло к катеру; Тимофей взял весло и причалил рядом. С полевой сумкой в руках он ступил на берег и не спеша поднялся, встал на самой бровке, уперев руки в бока. На месте стана шишкарей стояла зеленая палатка, а на длинном столе, покрытом пленкой, двое мужчин в прорезиненных куртках вспарывали осетров. Несколько лобастых уже вспоротых рыбин валялись на куче перепревшей кедровой шелухи. Тимофей спрятал сумку за спину.
— Ну как улов, мужики? — громко спросил он.
Мужчины обернулись, у одного из руки выскользнул нож; машинально поднимая его, мужчина опрокинул тазик с икрой.
— Ничего улов, — приходя в себя, буркнул второй. — А у тебя?
— У меня тоже, — сказал Тимофей и вздохнул. — Нынче так еще не ловил. Думал, уж совсем клевать не будет…
Тот, что ронял нож, выпрямился. Оба браконьера смотрели настороженно, чувствовали опасность… Тимофей неспешно подошел к палатке, поднял ружье, прислоненное к растяжке, разрядил его и с силой запустил патроны в реку.
— Значит, грабите помаленьку? — спросил он, осматривая стан. — Ну как вас назвать после этого?
Он открыл флягу, которую нашел за палаткой: икры было больше половины, уже соленой, без пленки.
— Сволочи вы, — беззлобно сказал Тимофей. — Как вас еще назвать! Средь белого дня…
— А ты кто такой? — задиристо спросил тот, что ронял нож.
— Инспектор рыбоохраны Заварзин Тимофей Васильевич. Удостоверение показывать? — он выдвинул кобуру вперед, расстегнул: удостоверение он всегда носил в кобуре, так надежнее…
На берег поднялась Валентина. Она оглядела стан и, боязливо таращась на вспоротых осетров, подошла к мужу.
— Документы на ружье есть? — круто спросил Тимофей.
Мужчины переглянулись, и Тимофей понял, что документы у них есть, и понял, что браконьеры перед ним с опытом и, конечно, ничего не покажут, а фамилии и адреса обязательно наврут.
— Валя, отнеси ружье в лодку, — сказал он и подал двухстволку жене. — Я его изымаю! Документов, конечно, нет.
— Нет, — сказал один из браконьеров.
— Ладно, поверим на слово, — вздохнул Тимофей. — Не выворачивать же вам карманы.
Он отвернул пленку на столе, пристроил сумку и достал бланк. Пусть они хоть заврутся здесь. На борту катера был номер, по которому очень легко установить владельцев…
— Будем составлять протокол, — Тимофей прицелился ручкой в того, что ронял нож. — Фамилия, имя, отчество и все остальное по порядку. Только если врать, то ври быстро и убедительно, а то не поверю. Ну?
Браконьер покосился на палатку, расстегнул куртку — жарко стало.
— А, документы в палатке, — сообразил Тимофей. — Неси, или так скажешь?
— Так, — бросил тот и сел за стол по другую сторону. Второй со вздохом пристроился рядом с ним.
В этот момент вернулась Валентина, села к мужу. Так они и сидели по разные стороны, а между ними лежал огромный выпотрошенный осетр. Тимофей написал протокол, подал браконьерам:
— Подписывать, конечно, не будете?
Оба отрицательно покрутили головами, пожали плечами, мол, зачем? А вдруг еще выкрутимся?
— Тогда так и напишите: от подписи отказываюсь, — предложил Тимофей. — На всякий случай. А то начальство с меня спрашивает, где подпись, где подпись? А где ее взять, если люди не хотят. Верно?
Мужики переглянулись и, пока он заговаривал их, написали про отказ. То была маленькая хитрость, браконьерами еще не освоенная в этих краях, на всякий случай иметь образцы почерков. На российском совещании инспекторов Тимофей слышал, что на Волге и Каспии такие штуки уже не проходят. Впрочем, они и здесь не проходили, если браконьер попадался матерый и прожженный. Прежде чем вручить копии протоколов, Тимофей снес в лодку флягу с икрой, забросил туда осетров и еще раз оглядел берег.
— Тима, поехали скорей, — зашептала Валентина. Она опять была бледная, под глазами проступили круги.
— Что? Снова тошнит?
— Нет… У них глаза нехорошие, — она вцепилась в рукав. — Погляди, какие у них глаза…
— А ты видела, у браконьеров хорошие глаза? — громко спросил Тимофей. — Впрочем, откуда тебе?.. Ты же их живьем, на берегу первый раз видишь. Вот и погляди!
Браконьеры сидели за столом, и осетровая сукровица стекала по пленке одному из них на колени. Тимофей снял скрепки, спрятал оригиналы с копиркой в сумку, а копии положил перед ними, прямо в рыбью слизь.
— Это вам на память — сказал он. — А сейчас, господа браконьеры, сматывайте удочки и топайте на дорогу. Здесь по прямой километров восемь. А там на попутках в райцентр и прямо в милицию. Чтобы вас не искать. Может, вам это зачтется… Да и невредно прогуляться.
— У нас катер есть, — буркнул тот, что ронял нож.
— Катер я изымаю. Вы читайте в протоколах, там все написано.
Он развернулся и пошел к лодке.
— Я их боюсь, — прошептала Валентина, стараясь держаться ближе к мужу. — Глаза…
— Хочешь по секрету? — тоже шепотом спросил Тимофей и засмеялся. — Я их тоже боюсь. Всю жизнь боюсь… Как повернусь к ним спиной, так мурашки, так знобит… У собаки да у браконьера не угадаешь, что на уме… Ты садись в лодку.
— Тимоша, там еще один есть, я чую… Будто их трое…
— Где? — недовольно спросил он. — Что ты придумываешь…
На самой кромке стояли те двое браконьеров, безоружные. Однако на всякий случай он передвинул кобуру на живот и отстегнул крышку. Все между делом.
— Тима, — снова окликнула Валентина. — Мне страшно, Тим…
— Ну что теперь? — уже рассердился он. — Ложиться да помирать?
Тимофей выдернул ломик с цепью катера и подвел его к своей лодке. Надо было доставать из багажника буксирный трос. Иначе, привязанный на короткую, катер не выйдет на глиссирование и будет волочиться сзади, как утюг. Намаешься с этим балластом, а дорога до дома дальняя, тем более против течения…
