4. Десятый
И все-таки Космач не внял совету Натальи Сергеевны, не сбрил бороду и не подстригся — поехал как был, разве что главотяжец поменял на новый, не засаленный, из коричневой кожи. В самолете на него озирались, и это было привычным; если кто-то чуть дольше задерживал взгляд или вовсе откровенно рассматривал, Юрий Николаевич обычно вспушал свою растительность и показывал большой палец.
— Во! Видал? А у тебя чего, не растет? Беда, паря, беда…
Если любопытство проявляла женщина, он заговорщицки подманивал пальцем и предлагал потрогать бороду рукой. Дурачиться сейчас не было настроения, одна только мысль, что придется сидеть у постели умирающего да еще и слушать его, наводила тоску. А еще он постоянно думал о Вавиле, оставленной в Холомницах, как в срубе — вряд ли насмелится на улицу выйти, так у окна и простоит.
Не дай бог задержаться…
Перед посадкой в Домодедово, когда уже пристегнули ремни, к волосатому пассажиру подошла обескураженная стюардесса и сообщила, что машину для него подадут к трапу самолета.
— Спаси Христос, внучка, — поблагодарил он и всыпал в карман ее фартучка горсть кедровых орехов. — Щелкай на здоровье, эвон зубки-то у тебя — чистый перламутр!
В Москве было теплее, и волчья шуба с шапкой оказались не по сезону, однако он обрядился в меха, потолстел в два раза и пошел на выход, едва протискиваясь между кресел.
Точно в таком же виде (только шуба тогда была новенькая) он прибыл в столицу по договоренности с Натальей Сергеевной — ездил к Цидику спасать положение. На первой же станции метро его задержал милиционер.
— У нас в Москве в волчьих шубах не ходят, — заявил он, вызвал машину, и через пять минут экзотический гость столицы уже сидел в обезьяннике вместе с бомжами и несовершеннолетними хулиганами, Портфель с диссертацией отобрали и куда-то унесли — конфликт со средой был в самом разгаре. Поваляв дурака с обитателями камеры, Космач начал стучать, мол, хватит, выпускайте, у меня встреча с академиком назначена. Его отвели в дежурку, осмотрели со всех сторон, сличили с фотографией в паспорте и решили поместить в спецприемник, на месяц.
— За что? — изумился Космач, еще не теряя веселого настроения. — Будет вам, мужики, я ученый, кандидат исторических наук…
И тут подошел сержант, ну метр с кепкой, вцепился в бороду, ножницами пощелкал.
— Стричь буду, ученый! Не похож ты на себя!
Подобного обращения с собой Космач позволить не мог, борода была неприкосновенна, поднял этого малыша в погонах, хотел в угол закинуть, но побоялся убить, железный сейф там стоял, — бросил дежурному на колени. А стул под тем не выдержал, развалился, и оба они оказались на полу. Тут и набежали молодцы с дубинками, хорошо, в шубе был, только пыль и шерсть летела. А он стоял и даже не уворачивался от ударов: средневековый принцип жестокости и несоразмерности наказания, вдруг выплывший из толщи времен, еще раз доказывал правоту Космача. В конце двадцатого века в России опять происходила не смена власти или общественного устройства — шла смена элит, и новая обязана была забивать старую.
Тогда его отмолотили, погрузили в автозак и увезли в спецприемник. Правда, продержали на нарах только три недели, вернули паспорт и выпустили, однако диссертация исчезла бесследно. На встречу с академиком Космач пошел с пустыми руками и холодным сердцем, не чувствовал больше нужды в такой встрече, милицейские дубинки погасили и огонь разума, и обиду. Цидика на месте не оказалось, секретарша объяснила, что он работает дома и неизвестно когда будет.
Не снимая шубы, Космач просидел в приемной часа два, пока не понял, что хозяин давно в кабинете и, видимо, не хочет его принимать.
Пришлось войти без приглашения…
Аудиенция длилась всего минуту, академик почему-то называл Космача Мартемьяном и, побледнев, держался за голову. Оказалось, у него случился микроинсульт, вызвали «скорую» и милицию. Последняя приехала быстрее, Космача приняли то ли за бандита, то ли за бродягу, схватили, забили в наручники и, дубася палками, увезли в отдел, но даже в клетку посадить не успели: будто бы Цидик узнал об этом и прислал человека с распоряжением не трогать ученого ни в коем случае и немедленно отпустить.
С тех пор Космач еще дважды приезжал в столицу и всегда в волчьей шубе: если опять возьмут, так хоть почки не отобьют.
При посадке машину здорово трясло, разом и в голос заревели дети — верный признак опасности, и бледнолицые стюардессы бегали по салону, проверяя, все ли пристегнули ремни. Однако приземлились удачно, и пока самолет заруливал на стоянку, стало ясно, что в Москве тоже метель.
У трапа оказалась единственная машина — черная «волга» с правительственным номером, и Космач с ходу распахнул заднюю дверцу.
— Академик за мной прислал? — спросил водителя. — Или другую какую птицу ждешь?
— Жду господина Космача…
— Вези, дяденька! — Он сел в машину. — Узнал, поди?
— Паспорт покажи.
После изучения документа водитель извинился и двинул машину прямо сквозь цепочку пассажиров — едва расступиться успели.
— Погода на пределе. — Он оказался разговорчивым. — Узнавал… Ветер поворачивает на боковой. Вас хотели угнать на запасной аэродром куда-то в Воронеж. В последний момент разрешили посадку. Так что вам повезло. И мне.
Поскольку Космач не отвечал, то он некоторое время ехал молча, немного забылся и снова попытался затеять разговор.
— Простите… Ваша шуба из какого меха? Вижу, не собака, какой-то благородный… Не пойму.
— Волк, — коротко ответил Космач.
— А-а… Первый раз вижу. Почему-то в Москве таких шуб нет.
Космач не поддержал разговора, и всю оставшуюся дорогу ехали молча.
А когда приехали на Кутузовский проспект, к мрачному в сумерках сталинскому дому, водитель сам дверцу перед ним распахнул и к дому повел — служба! У подъезда академика стоял микроавтобус с крупными надписями «ОРТ», откуда тотчас выскочил оператор с камерой и стал снимать. Водитель молча махнул рукой в его сторону, отворил дверь и проводил Космача в квартиру Цидика.
Из дверного проема толкнуло в лицо запахом смерти — тяжелый дух пролежней, лекарств и свежевскопанной земли. В просторной передней вдоль стен стояло десятка полтора стульев, но людей было двое — молодой человек в строгом костюме, белобрысый, с челкой на левую сторону, немного скуластый, да нервная, с трясущимися руками и гладкой прической, девица.
У Космача не было никакого настроения валять дурака, неподходящее место, да и накала душевного не чувствовал для розыгрышей. Но в передней ему что-то не понравилось: нервные какие-то, злые и даже тени скорби нет в глазах.
— Здравствуйте, люди добрые. — Космач снял шапку, перекрестился в угол. — Здесь академик помирает?
И поскольку никто не ответил, он сел на стул у порога, поколебался и достал очки для такого случая, старенькие, с резинкой на дужках, степенно надел и взял газету, лежавшую тут же. Молодой человек недовольно стрельнул взглядом, на миг сосредоточился на очках и отвернулся.
В это время из двухстворчатой двери показалась секретарша — знакомая, хорошо рассмотрел в приемной ЦИДИКа, даже чуть не подрался, когда прорывался, только сейчас постаревшая, убитая горем — краше в гроб кладут…
— Вы… Космач? — Слегка оживилась и, спотыкаясь, подошла.
— Он самый, Космач…
— Господи, как хорошо, что приехали! Академик сейчас без сознания, нужно подождать.
— Подожду, не велик барин…
— Снимите шубу, вот вешалка…
— Да мне и так ничего.
Секретарша была настолько утомлена и растерзанна, что взгляд ничего не выражал, в мертвых глазах чернела пленка скорби и полной отчужденности, как у нормальной бабы на похоронах. Интерес к Космачу угас мгновенно, Лидия Игнатьевна шепнула что-то девице и скрылась за дверями. Однако молодой человек внезапно заинтересовался косматым гостем, сел рядом, всплеснул руками.
— Представляете, человек умирает четвертые сутки. Три раза врач констатировал смерть. А он снова оживает. Феномен!
— А бывает, паря, бывает, — проговорил Космач. — Тело изношено, а Господь душу забрать не может.
— И разум не угасает. Приходит в себя — мысль четкая, способен к анализу…
Космач подманил его пальцем — тот склонился ухом.
— Должно, дьявол мучает. Бес вселился и смерть отгоняет.
— Знаете, я и этого уже не исключаю… Хотели в хоспис отправить — отказывается. Батюшка вот здесь полдня отсидел — не подпустил.
— Надо его через хомут протащить. Тогда сразу помрет.
— Через хомут? — Молодой человек отодвинулся. — Как это, через хомут?
— У нас так всегда делают, коли человек мучается. На белую лошадь хомут наденут, погоняют до пота, а потом и тащат головой вперед, и клешнями пристукивают, и супонью хлещут.
— Вы что же… Для этого и приехали?
— Дак позвали, помочь надобно человеку.
— И где же ваш хомут?
— Да там, на улице, покуда заносить нельзя.
— А белая лошадь? — В голосе слышалась насмешка, если еще не верил, то близок был к тому.
— В деревне осталась. Чего ее сюда везти? — с удовольствием забалагурил Космач. — Погонял до пены, хомут в солофан завернул, чтоб пот не высох, да привез.
— Что вы глупости говорите? — внезапно взвизгнула девица — прислушивалась! — Я не позволю издеваться над умирающим академиком! Как вам не стыдно? Да вы знаете, какой это человек?!..
— Не шуми, дочка, — закряхтел Космач. — Орешь как резаная… Разве можно эдак-то, когда в доме человек помирает? Может, и в тебя бес-от вселился?
Девушка от возмущения замолкла, вскочила, потрясла руками и снова села, а молодой человек не преминул заметить ехидно:
— Ее бы тоже сквозь хомут… Тварь. Заставила академика письмо в ученый совет написать, чтоб степень дали без защиты. — Это уже говорилось Космачу, но громко. — А он каракулей наставил, ни слова не поймешь. Вот и переживает, роковая женщина…
— Вы подлец! Подлец! — выкрикнула девица и убежала за двухстворчатые двери.
И там разревелась, как недоеная корова, протяжно, навзрыд.
— Сейчас выгонять будут, — спокойно проговорил молодой человек и махнул челку налево. — Притомила аспиранточка…
— А ты бы с ней поласковее, как ни говори — баба, — посоветовал Космач.
— Быдло… Ненавижу этих прилизанных и стремных. Замуж не берут, для точных наук ума не хватает, так они все в гуманитарии лезут. Потому у нас наука такая же, прилизанная и страшненькая.
Он внутренне согласился с такими доводами: единственной красивой женщиной на историко-филологическом факультете была Наталья Сергеевна…
Через несколько минут рев за дверью стих, и скоро оттуда появилась аспирантка.
— Простите пожалуйста, — попробовала улыбнуться Космачу. — Я не знала… Простите.
Должно быть, секретарша академика втолковала ей, кто приехал…
— Бог с тобой, дочка, — благосклонно отмахнулся он. — По молодости чего не бывает?.. Академик-то не помер?
— Нет, без сознания… Врач дежурит. — Села на старое место и потупилась.
А молодой человек заинтересовался Космачом еще больше, крадучись разглядывал его, щурил глаза и стискивал губы, забыв про аспирантку. Должно быть, готовил каверзный вопрос, однако все смешал громкий телефонный звонок за дверью. И в следующий момент в переднюю выскочила перепуганная Лидия Игнатьевна.
— Сейчас сюда… придет президент. Ой, господи, только этого не хватало…
— Какой президент? — машинально спросил молодой человек и усмехнулся.
— Да тот… Этот, наш президент.
Дверь распахнулась, в переднюю стремительно вошли человек шесть, встали шпалерами, а еще трое бросились в глубь квартиры.
— Оставаться на местах, — скомандовал кто-то из охраны, и вид Космачу перекрыла широкая спина.
— Надо же! — сказал он молодому человеку. — Еще и на президента погляжу! Приеду домой…
— Молчать! — приказал охранник и окончательно заслонил Космача — толкни чуть, так на колени сядет…
— Да я молчу…
Президента ввели под руки, но, очутившись в передней, он оттолкнул провожатых и сел на стул рядом с аспиранткой.
— Ну и шта?.. Живой еще?..
Он был не сильно пьян, однако из-за плохого здоровья чувствовал себя неважно, обычно напомаженное лицо сейчас было одутловатым, бабьим и затвердело в серую гипсовую маску — самого хоть отпевай.
— Да, академик жив, но находится в бессознательном состоянии. — Лидия Игнатьевна тоже посерела от усталости и волнения.
— Ну и шта? — Он вдруг уставился на Космача, выглядывающего из-за мощного торса охранника.
— К нему можно пройти, пожалуйста. — Секретарша показывала руками на дверь. — Прошу… Идите, прошу…
— Не пойду, — тяжело выговорил президент. — Чем тут пахнет?.. Фу… А ты шта смотришь?
Это относилось к Космачу.
— Глаза-ти есть, царь-батюшка, вот и смотрю, — сказал тот. — Да спина мешает. Эдакий дядя встал!
Охранник тут же сдвинулся в сторону, однако президент потерял интерес, уставившись на молодого человека.
— А тебя я где-то видел!
— Возле Белого дома в девяносто первом, — лениво и без интереса проговорил тот. — Помог забраться на танк, на престол подсадил. О чем искренне сожалею…
Неизвестно, что бы произошло, успей он договорить, потому что один из телохранителей уже сделал уши топориком, а у аспирантки начало вытягиваться лицо — крамолу услышали! Но тут из комнат стремительно вышли те трое, что обследовали квартиру.
— Можно войти, — разрешили, а подсобники, как ангелы, стали с двух сторон.
— Нет, не хочу, — закапризничал президент. — Я орден дал, специально для него учредил и дал. Не буду смотреть… И так везде покойником пахнет… А этот здесь кто? — Указал пальцем на Космача.
— По просьбе академика приехал, — дрожащим голосом объяснила Лидия Игнатьевна.
— У меня тоже хорошая борода растет, — зачем-то похвастался президент. — Если брить перестанут… Только седая… Все! Домой, в Горки!
Его повели в двери, но на пороге он обернулся, проговорил в пространство глухим, хриплым голосом:
— Как помрет — скажите.
И вся команда медленно удалилась, но один из охранников вернулся, попросил паспорт у Космача, тщательно переписал данные и молча ушел.
— Плохой, тоже долго не протянет. — Космач кивнул на дверь. — Ну ладно, хоть на живого поглядел…
— Господи, что еще ждать? — обреченно вопросила Лидия Игнатьевна и пошла в комнаты.
— Послушайте, — молодой человек встряхнулся, сбрасывая некое внутреннее оцепенение, — а не перекусить ли нам? Торчу целый день без толку, надеюсь, за полчаса ничего не случится.
— Да не мешало бы. — Космач похлопал себя по животу. — До поминок-то все одно не дотянешь…
— Тут на углу кафешка есть, закажем первое и второе. — Молодой человек склонился к ошалевшей девице. — Мадам, позвоните мне, если академик очнется. На сотовый.
И бросил ей на колени визитную карточку. Между этажами молодой человек остановился и подал руку.
— Надо бы познакомиться. Я Генрих Палеологов, предводитель стольного дворянства.
— Так и думал, не простой ты, паря, — ухмыльнулся Космач, от души пожимая руку. — Даже президент тебя знает… А меня зовут Ярий.
— Редкое имя…
— Каким уж наградили. У тебя вот тоже фамилия… Ты какой национальности будешь?
— Я русский дворянин.
— Чего ж так обозвали? Палеологов…
— Это долгая история…
— А что, этот академик тоже барин? Граф, поди, не менее.
Палеологов рассмеялся.
— Граф?.. Это оригинально!.. Из разночинцев он, мелкие служащие, купчики, священники — шелупонь, одним словом.
— А чего тогда торчишь у него?
— Академик попросил, что-то сообщить хочет, — будто бы равнодушно отмахнулся предводитель. — Сам очнуться не может… Тебя ведь тоже попросил?
— Должно, баба эта звонила в сельсовет. — Космач не любил, когда его откровенно прощупывают. — Из лесу пришел, хозяйка говорит, в Москву надо, академик помирает.
— Знахарством промышляешь? — усмехнулся Палеологов, распахивая перед ним дверь. — Модная профессия…
— Что уж, промышляю… Робятам грыжу поправлю, от испуга отолью, ну, еще бесов погоняю… Как умею, так делаю.
Едва они вышли из подъезда, как попали под прицелы видеокамер: телевизионщики с ОРТ снимали всех, кто входил и выходил, просто так, без интервью и комментариев.
— Прекратите! — рявкнул на них Палеологов. — Я запрещаю снимать!
А оператор уже снял что хотел и спокойно убрался в свою машину.
В кафе они сели за дальний столик пустого зальчика, Космач шубы не снял, шапку на колено натянул, а этот парень уже в душу полез.
— Вы-откуда приехали? Из Сибири?
— Почто же из Сибири? Ну и скажешь…
— Только там остались такие колоритные! Настоящий медведь, фамилия соответствует!
Секретарша вряд ли посвящала в то, откуда гость явился, — смотрела на Палеологова с плохо скрываемой неприязнью, но терпела. А вот аспирантка косвенно сдала его, когда начала извиняться: странный этот предводитель именно тогда стойку сделал. Только непонятно, что он, как вор, залез в карман, шарит по углам, а деньги не вынимает. Пора бы и за руку поймать, но неясно, что хочет.
— Нет, мы архангельские, — слукавил Космач.
— Откуда же академика знаешь?
— Приезжал к нам, жил… Пользовали его.
В семьдесят шестом году Цидик действительно выезжал в экспедицию по Русскому Северу, попался его пространный отчет в научном журнале. Однако вскоре он оставил это занятие по причине своей слишком яркой интеллигентности: старообрядцы не воспринимали его бритый, блядолюбивый образ, принимали за подосланного начальниками шпиона и дурили ему голову всевозможными небылицами. Космач ходил по тем же местам много лет спустя и наслушался рассказов про академика. Живущие по своему времени кержаки рассказывали о нем, как будто вчера от них ушел.
— В таком случае вы — старообрядец! — заключил Палеологов.
— Верно, — с удовольствием согласился Космач. — Только я вот что-то толку не дам… Дворян давно нету, в семнадцатом еще к ногтю, а ты предводитель? Это как понимать?
Палеологов взял длинную паузу — делал заказ официанту, обсуждал, что лучше съесть, все время поднимал палец, как ствол пистолета; короче, задумался над чем-то, и уж точно не над ответом по поводу дворян и предводительства. На этот счет все было заготовлено, обкатано много раз и только бы от зубов отскакивало. Как-то неприятно насторожила его догадка, что новый знакомый старообрядец и приехал из Сибири.
Космач изображал из себя мужичка, а попросту валял дурака по привычке, с неким тайным, мстительным желанием подурачить людей, которые ему не нравились. Но даже в этом случае, например, расставаясь, обязательно бы рассмеялся, признался, что разыгрывал, однако тут мысленно зажал себя в кулак. Отрабатывать назад было уже поздно, тем более что предводитель вскинул головой челку и заговорил так, словно подкрадывался гусиным шагом:
— Значит, ты кержак, Ярий… Это замечательно. А не взять ли нам водочки? Под хорошую закуску…
— Не-е, нам нельзя, — замотал бородой. — Упаси бог…
— Совсем не пьешь? Важно было не переиграть.
— Как сказать… Бывает, да ныне великий пост начался.
— Я тоже верующий человек и понимаю. Ты же в дороге, а путешествующим и болезным можно.
— Ну, раз так, давай… Только помаленьку.
Он тут же подозвал официанта и заказал бутылку «смирновки».
— Дак чего насчет дворян-то? — напомнил Космач, намереваясь перехватить инициативу. — Неужто сохранились?
— Представь себе!
— Ты погляди! — Космач достал деревянный гребешок, заготовленный на этот случай, расчесал волосы на прямой пробор и бороду. — Значит, и ты тоже из благородных?
— Все мои предки — морские офицеры, — сказал Палеологов не без гордости, но и без особого удовольствия, что-то другое заботило.
— Ну сегодня и денек! — восхитился Космач. — Живого президента видал! Настоящего дворянина видал!.. А сейчас-то как? Опять помещиками будете?
— Время покажет, — увернулся тот. — Скажи мне, Ярий, а чем нынче живут кержаки? Точнее, как выживают? Ты, например, на чем зарабатываешь? Знахарством в деревне много бабок не нарубишь. Или натуральное хозяйство?
— Да лесом выживаем, — вздохнул Космач. — Делянки в лесхозе берем, рубим да продаем. А то и на корню… Воруем, конешно, прости господи!
Официант прикатил тележку, накрыл на стол и пожелал приятно отдохнуть. Космач покрестился в сторону, тарелки покрестил и стал есть крутую, наваристую солянку. Палеологов разлил водку.
— Ну что, Ярий, за знакомство!
Космач посмотрел на крохотную рюмку, покачал головой.
— Ты что это мне налил-то? Лекарство?
— Нет, водка, настоящая смирновская…
— Ежели водка — сюда наливай. — Подставил стакан для напитков. — Это вы, баре, привыкли стопочками…
Палеологов с готовностью набулькал до краев и прищурился с усмешкой — наблюдал. Космач поднял стакан и неторопливо выпил до дна, как воду. Утер ладонью усы, хлебнул солянки.
— Ох, хорош супчик! Спросить бы, как варят да что кладут… Заставил бы тещу…
— Послушай, Ярий… — Сотрапезник почти не ел, так, для вида. — А есть сейчас настоящие кержаки? Которые бы в скитах жили, молились, как раньше.
— Да откуда ж?.. Молодые разбежались по селам… Может, и остались где старухи… Да и те мрут! Ходить некому, кормить-поить…
— Говорят, еще лет сорок назад существовала целая система снабжения у староверов. Даже своя почта была.
— Говорят… — Космач заел солянкой злой восторг: а парень кое-что знает о кержаках! И щупает его не из любопытства и не ради застольной беседы…
— Должно быть, ты слышал, — продолжал Палеологов, для отвода глаз мешая ложкой в тарелке. — Существовала Соляная Тропа… Соль по ней носили.
— Со-оль? — пропел Космач. — Куда носили?
— С солеварен на Урале через всю Сибирь до Дальнего Востока. И на Запад.
— А чего ее носить, коль соли этой в магазинах дополна?
Предводитель был терпелив, хорошо подкован и прочитал короткую и емкую лекцию:
— Это сейчас дополна. А еще лет двести назад в Сибири кержаки бедствовали страшно. Когда в восемнадцатом веке царь издал указ не давать им соли из государственной казны, они и наладили собственную доставку. Несли от скита к скиту, и менее чем через месяц соль попадала к семейским. Потому тропа и называлась — Соляная.
Он не сказал, а возможно, не знал, что обратно таким же образом несли контрабандную пушнину, золото и камни-самоцветы. Все это попадало в руки московского купечества, состоящего на девяносто процентов из старообрядцев. А уже от них, по своим каналам, — раскольникам в Румынии, Болгарии, Черногории и Словении, которые продавали все это по Европе.
— Ну дак чего дальше? — спросил Космач, накрывая стакан ладонью — Палеологов тянулся к нему горлышком бутылки. — Я пью один раз…
— Дальше?.. Ты не мог не слышать о такой тропе. Всю историю у кержаков было… своеобразное братство и общины поддерживали связь между собой. Менялись продуктами питания, боеприпасами, невестами…
— В старое время было. А сейчас-то уж какая тропа?
— Но она же была!
Идти в полный отказ — мог не поверить: на самом деле Соляная Тропа своим европейским концом уходила в Карелию и Финляндию. Русский Север был также привязан к ней из экономических соображений.
— В детстве слышал от стариков. — Космач смел с бороды крошки, выпутал кусочек колбасы и съел. — Странники проходили…
— А слышал, на этой тропе намоленные камни есть? Будто из одного конца в другой, и кто знает их, проходит по всему пути беспрепятственно?
Он слишком много знал для простого, даже знакомого с президентом, обывателя. Такие камни действительно были, а намаливали их сонорецкие старцы, чтоб всякий странник мог с Богом разговаривать. Существовало даже поверье, что они обладают свойствами магического круга: если встать на него, то никакие анчихристовы силы тебя не достанут. Говорили, будто путники прятались на них от всевозможных карателей и разбойных людей.
— Да всякое болтают. Токмо все это — бабкины сказки.
— Ярий, нас судьба свела вот так, у постели умирающего, за этим столом. — Палеологов подбирал слова. — Мы два русских человека… Не будем хитрить.
— А чего мне хитрить? — От еды и питья в шубе становилось жарко. — Сам говоришь, сорок лет… Мне почти сорок и есть, дак чего я помню? Люди какие придут — нас на печь загонят.
— Но ты же слышал о Соляной Тропе, о камнях и сонорецких старцах?
— Слышал-то слышал… Но сам-то никуда не ходил. Десятый год шел, когда тятя в леспромхоз подался.
Кажется, более сильных аргументов у предводителя не было.
— Да… Очень жаль… А остались еще кержаки, которые ходили? Из твоих знакомых?
— Поспрашивать надо, поди, остались.
— Ты не мог бы сделать это для меня? Разумеется, не бесплатно. На лесе много не заработаешь, а вдруг поймают на воровстве?
— Дак иди сам-то и поспрашивай.
Палеологов рассмеялся весело и настороженно, в голубых глазах блестел лед.
— Ну да, пустите вы, дождешься! Воды напиться не дадите.
— Ежели в таком образе придешь, никто не даст.
— А какой у меня образ?
— Блядолюбивый.
— Это как же понимать? Космач для порядка засмущался.
— Скажу, дак обидишься еще…
— Говори, не обижусь!
— Бритый ты, лицо голое, как у бабы.
— При чем здесь… блядолюбивость? — мягко подкрадывался Палеологов. — Если нет бороды, значит, сильно женщин люблю?
— В том-то и суть, не женщин. Женщин любить — хорошо…
— А кого еще?
— Мужиков…
— Ну ты скажешь!
— Не я это говорю, старые люди, — начал оправдываться Космач. — В былое время коль человек без бороды, значит, мужиков любит. Вот как, паря. Потому нам и нельзя бриться.
— Все, отпускаю бороду! — засмеялся сквозь лед подозрительности. — Ну, что, можешь выяснить насчет Соляной Тропы?
— Могу, конечно…
— Теперь ведь по ней никто не ходит, и кержаки от властей не скрываются… Никакой тайны нет.
Он имел очень слабое представление о Тропе, понимал ее географически, как дорогу или определенный в пространстве путь, известный лишь староверам.
— Ой, паря, мы с тобой не просидим тут? — спохватился Космач. — Ну как очнется академик?
— Мне позвонят. — Кажется, Палеологов терял интерес к умирающему. — Ну так что, Ярий? Тысячи долларов хватит для начала?
Каждый второй вкусивший цивилизации кержак согласился бы на такое предложение, не думая о последствиях, ибо Тропа эта в их сознании была никому не нужной и архаичной. И уйти по ней было нельзя…
Еще бы и радовался, что дурака надул…
— Не, ты дай мне нашими.
— Хорошо, дам нашими. И еще… Ты на самом деле собираешься протащить академика сквозь хомут?
— А вот это тебя не касается, — резко сказал Космач. — Коль позвали, значит, люди верят.
— Да ничего, делай что хочешь, — мгновенно сдался предводитель. — Есть только одна просьба… Будет возможность, спроси у Академика имя человека, который написал труд под номером 2219.
* * *
У подъезда они снова попали под камеру, телевизионщики наглели все больше, снимали крупным планом, лезли объективом в лицо — борода будет во весь экран…
— А леший бы вас побрал, изверги! — беззлобно выругался Космач, затыкая ладонью черный глаз камеры.
Когда они вернулись в квартиру, Цидик еще не пришел в себя и оставалось время все хорошо обдумать. Космач прикинулся, будто дремлет после крепкого ужина, и даже шапку уронил на пол.
За кем охотится этот дворянин, было ясно, а также становилось понятно, что придуриваться все время не удастся: стоит Палеологову хоть на минуту усомниться в нем, и, дошлый, въедливый, он раскроет его через ту же секретаршу, которая знает, кто этот кержак на самом деле. В таком случае следовало бы чуть-чуть опередить и раскрыться самому, чтобы посмеяться и получить возможность наступления. Или как-то предупредить Лидию Игнатьевну, чтобы держала язык за зубами.
Единственным утешением в этой ситуации был определенный и значительный вывод: самозванец, сидящий сейчас в срубе, не имеет отношения к предводителю, иначе бы зачем он искал Соляную Тропу, когда его человек давно стоит на ней и, мало того — забрался в один из самых потаенных скитов А Космач поначалу связывал их: богатенький предводитель вполне мог зафрахтовать вертолет, экипировать, придумать легенду и забросить своего соратника поближе к Полурадам, чтоб ног не бил, и ждать результата. Однако Палеологов никак не мог сфальсифицировать записку Космача, поскольку не знал, чья диссертация зашифрована под номером 2219. И будь у него хорошие отношения с Лидией Игнатьевной и самим академиком, узнал бы элементарно.
В принципе, Палеологов был не опасен, от его устремлений сильно попахивало авантюризмом молодых, малообразованных, но состоятельных и в какой-то мере романтичных людей. Можно было хоть сейчас раскрыться, поставить его в дурацкое положение, посмеяться и послать. Но он искал Соляную Тропу и готов был вкладывать деньги не из спортивного интереса…
Между тем шел уже двенадцатый час ночи, и Палеологов, сидящий напротив, вроде бы заснул, откинув голову на дверцу шкафа, — успокоился, что подрядил настоящего кержака, или тоже прикидывался?..
Космач пересел к аспирантке — предводитель не шевельнулся.
— Тоже приема ждешь? — поинтересовался.
— Я была у него, — безрадостным шепотом вымолвила она. — Дежурю тут, на дверях…
— Тяжело тут тебе?
— Иногда кажется, с ума сойду… Люди приходят какие-то неживые, запах смерти — не вынесу.
— А ты молись, читай «Отче наш» про себя.
— Читала, не помогает… Вы тоже устали?
— Ничего, я привычный.
— Идемте, покажу место, где можно прилечь и отдохнуть. Академик очнется неизвестно когда…
— Тихо, человека разбудим… Пошли, показывай.
Когда выходили из передней в зал, Палеологов остался в прежнем положении. Аспирантка наугад, в темноте, прошла в какую-то боковушку и открыла дверь.
— Вот здесь тахта…
Космач взял аспирантку за руку, усадил рядом с собой.
— Ты знаешь, кто я?
Она смутилась, в сумеречной комнате взгляд ее показался обиженным и пугливым.
— Я вас боюсь…
— Нет, ты мне скажи, тебе известно, кто я и откуда приехал?
— Сказали, ученый…
— Слушай меня. Ни под каким предлогом не говори этому господину Палеологову, кто я на самом деле. И Лидию Игнатьевну предупреди. Для него я — кержак из Архангельской области.
— Мне сказали, вы откуда-то с Урала, что ли…
— А ты скажи, кержак архангельский.
— Не понимаю… Кто кержак? — Она была еще и бестолковой…
— Я! Я кержак. Приехал из деревни. Скажешь так, если вдруг спросит.
— Я ничего этому… господину не скажу, — вдруг заупрямилась аспирантка.
— Почему?
— Он хам и наглец! Его никто не звал.
— Что же не выгоните? Она смутилась.
— Не знаю… Будто бы Мастер хорошо о нем отозвался. Будто он всегда говорит правду, как божий человек… Я точно не знаю, Лидия Игнатьевна так сказала.
— Ничего себе! Я думал, проходимец и авантюрист.
— Я тоже так думаю… Но академик спрашивает о нем, когда приходит в себя, а мы не знаем, что делать.
— Хорошо, иди, а я подремлю тут.
Он вытянул ноги, расслабился и вроде бы начал дремать, как вдруг в зале послышались торопливые шаги и легкая суматоха,
— Академик очнулся! — сообщила секретарша. — Идите к нему!
В зале уже стоял Палеологов, перекрытый спиной аспирантки. Смотрел и улыбался, словно готовился задать каверзный вопрос.
— Принесите-ка мне хомут! — приказал Космач.
— Какой… хомут? — опешила Лидия Игнатьевна.
— Да на улице, возле двери прикопанный! Токмо живо!
— Леночка, спустись вниз и принеси, — распорядилась она.
— И сюда к нам не суйтесь! Караульте, чтоб близко никто не подходил!
Космач раскрыл дверь в кабинет и чуть не задохнулся от запахов; пришлось втягивать воздух ртом и очень осторожно, чтоб не тошнило. Цидик лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и напоминал мумию.
— Мартемьян, — даже не шевельнув губами, проговорил он. — За мной пришел…
— Моя фамилия — Космач, — представился вошедший. — Юрий Николаевич.
— Да, помню… Я не обознался. Очень похожи на Мартемьяна… Прошу, садитесь.
Подозрение, что слова академика — бред, тут же улетучилось. О его памяти и способностях складывали легенды, говорили, будто академик наизусть читает летописный свод «Повесть временных лет», умеет одновременно говорить, слушать и писать.
— У вас много вопросов ко мне, не так ли? — Он был абсолютно неподвижен и смотрел в потолок не моргая, отчего становилось неприятно. — И я хотел бы на них ответить.
— Вопросов у меня нет, — сказал Космач, присаживаясь на стул в некотором отдалении от постели Цидика. — По крайней мере, таких, которые хотелось бы задать умирающему человеку.
Тот помолчал и вроде бы скосил глаза в его сторону.
— Да… Я не ошибся, вспомнив о вас, Юрий Николаевич. В таком случае сам попытаюсь спросить и ответить… Я виноват перед вами.
— Не гожусь я на роль судьи. Тем более не собираюсь осуждать вас, академика и нобелевского лауреата.
— И еще интеллигента номер один… Меня так теперь называют.
— Слышал…
— Вас это возмущает, я знаю. Или вы просто смеетесь?.. — Он повернул голову, но взгляд, как гирокомпас, не повиновался движению. — Нет, вы не можете смеяться над старым человеком. Над позором старца… Поэтому я и разыскал вас. Вы — не судья, нет. Судья сейчас ожидает в передней… Видели там молодого человека? Его фамилия Палеологов… Всю жизнь ждал его. Вас и его… Он явился сам, мой Судья. Он не хам, не подлец и даже не авантюрист — Судья! И образ не имеет значения… А вас пришлось разыскивать… Но так и должно быть. Пришел и сказал. И покатилось колесо… Правду сказал, не могу я умереть… Так и будет корежить… Умирать следовало, когда час пробил… Да… Я, как царь Ирод, младенцев избивал. Вот и вас отдал на заклание… Но были обстоятельства, которых сейчас нет. Для меня их больше нет! Я снял с себя крест… Теперь могу говорить.
Роговые веки его приподнялись, и глаза чуть ожили. Если он и видел Космача, то лишь боковым зрением.
— Да… Поздно… Я должен был еще тогда… Впрочем, нет, еще раньше увидеть вас… И сделать своим учеником. А я не заметил/.. Даниленко прикрыл вас, спрятал в пещере, как волчонка, и выкормил… Смотрел ваши первые статьи… Ничего особенного… Обвел меня, хохол…
Цидик перевел дух и наконец-то взглянул прямо.
— Почему вы… молчите?
— Слушаю, — в бороду обронил Космач.
— Хорошо… Слушайте. Вы сделали открытие, я это подтверждаю и сейчас, перед смертью… Но в русской истории… тем более в наше время, не делают открытий. Невозможно… Тогда я выступил резко отрицательно… Жестокость и несоразмерность наказания — признак неправого дела, лжи и зла… Это я цитирую вас… И вынужден согласиться с вашими определениями… Археология русского языка, древность и величие… Переходные фазы русской истории… Раскол и война против Третьего Рима… Смена элит… Все ваша концепция. Видите, до сих пор помню… Но она противоречила всей исторической науке… Сложившейся научной традиции. Она касалась и моих взглядов… Но, поверьте, не это стало причиной. Ваше открытие рушило все, что было создано за столетия… Да, я понимаю, у вас не было злого умысла. Скорее наивный романтизм, но именно от него всегда исходит угроза… И самым опасным была доказательная база, вновь открытые источники, фотокопии…
— Поэтому вы и требовали представить оригиналы? Уничтожить базу, и тогда научный труд превращается в беллетристику.
— Уничтожить — не поднялась бы рука… Существуют иные способы… А вас хотел спасти для науки, поверьте, искреннее желание… Думал избавить от ложных заблуждений.
Космач чувствовал, как вскипают в душе старые обиды, и готов был высказать все умирающему, но за спиной щелкнула фиксатором дверь, и он машинально обернулся.
— Нет хомута у подъезда, — растерянно произнесла Лидия Игнатьевна. — Весь снег перерыли…
За ее спиной маячил Палеологов, улыбался и пожевывал губу, стервец…
— Значит, сперли! — возмутился Космач. — Москва же, что ни оставь без пригляда, вмиг упрут.
— Что же делать?..
— Закрой дверь!
Она недоуменно пожала плечами и плотно прикрыла створку.
Оторванный от реальности академик этого разговора будто не слышал, все, что происходило вне его сознания, уже не привлекало внимания.
— Неужели вы откровенно полагали… Кроме вас никто больше не видел, не замечал странностей, расхождений и противоречий в средневековой истории? — продолжая он. — Никто не понимал истинной роли христианства? Греческого нашествия, никонианского раскола, наконец, инспирированного Папой римским?..
— Раскола не было, — отрезал Космач.
— Да, помню… Извините… Но крестовый поход на Восток был… Не вы первый догадались… Все уже было, Юрий Николаевич. Только на моей памяти вы — третий, кто делал попытку… Являлись и с фотокопиями Влесовой книги, и с утраченной Раскольничьей летописью…
— Не совсем понимаю… Зачем все это рассказываете мне?
— Зачем?.. Вспомнил, как вы вошли в мой кабинет… Кажется, пять лет назад… Я не преувеличиваю… ощутил дыхание смерти. И жажду покаяния… Я испугался суда, нельзя умирать… Что-то говорил, а сам чувствовал страх. Потом у меня случился инсульт… Мне сейчас не стыдно признаться в этом, тем более вам… Вы молчали! И чем дольше, тем становилось страшнее. Почему вы не спорили, не доказывали?.. Вы же были правы.
— Вот потому и молчал.
— Я не ошибся. — Кажется, умирающий все больше оживал. — И позвал врагов своих к смертному одру… Катастрофа в том, что судья мой не лжет. Я компилировал, воровал чужое… Но не ради собственной славы. Существовало определенное условие… некая обязанность вкладывать в новые идеи старый, традиционный смысл. Вам покажется странным… Но это было необходимо, чтобы удерживать мир от соблазнов разрушения… Вы меня понимаете?
Космач пожал плечами.
— Смутно… Не улавливаю смысла. Такое чувство, будто вы оправдываетесь передо мной. К чему это?
— Простите меня, Юрий Николаевич. — Цидик наконец-то справился со своим взглядом. — Я пытаюсь… исповедаться вам, покаяться.
— За что я удостоился такой чести?
— В вашей диссертации нашел… Обычай некоторых староверов… Исповедаться недругу своему, примиряющее начало, восстановление цельности души…
— Насколько мне известно, вы человек не старой веры…
— Точнее сказать, никакой… Но есть… потребность покаяния. Необходимость… Иначе не будет смерти, не будет покоя. Прошу вас, выслушайте меня.
— Ошиблись, я не старообрядец. Вы же знаете это.
— Вы тот человек, перед кем можно быть откровенным. Перед смертью… Не отказывайте. Вы очень похожи на Мартемьяна… И внешне, и внутренне. Heслучайное сходство… Я же судьбу обманул! И спрятался… На землю лег…
Космачу показалось: начался бред, — и что-то вроде жалости шевельнулось в груди.
— Я вас не понимаю…
— Слушайте! — Мастер потянул к нему руку, взял запястье судорожными пальцами. — Я десятый… Вы знаете, что такое — десятый? Роковое число… Ночью выстроили — костры горят, ветер… А искры, искры! Вздымает к небу, а потом будто огненный дождь… Расчет пошел… И каждого десятого, прямо в строю… А люди стоят и ни с места. Будто считать не умеют… Или чему быть, того не миновать?.. А я посчитал!.. Отскочил назад, в темноту, и на землю… А Мартемьян от меня справа стоял, мой напарник. Сдвинулся немного, чтоб просвет в шеренге заслонить… Не подумал, что на него падет! Я не подумал! А он знал… Могучий был, одной пули мало, стоит… Так в него весь барабан… Я лежу, и на меня все кровь брызгает… целая чаша, Святой Грааль… Вот, смотрите! — Он отер лицо и показал руку. — Видите, до сих пор есть… Потому что я десятый… Чужая кровь.
На руке были чернильные пятна…
— Зачем мне это рассказали? Чтоб когда-нибудь написал? Рассказал, как было на самом деле? Или должен блюсти тайну исповеди?
— В том-то и дело. — Цидик разжал пальцы и выпустил руку. — Напишете в воспоминаниях, никто не поверит. Тем более за давностью лет. Вас просто обвинят во лжи. И проклянут… Никто не поверит, ни вам, ни мне, если бы написал сам… Даже если сейчас позову журналистов и перед ними покаюсь — ни одной строчки не опубликуют. А если кто и примет за откровенность, непременно найдет оправдание… Скажут, судьба, провидение спасло нам гения… Они создали из меня кумира! Признаюсь, я хотел этого величия… Но теперь хочу умереть, как человек… И не могу! Кумиры бессмертны, и нет ни кому дел а до мук их… Мне было так тяжело, еще при жизни корежило… Когда возили свадебным генералом… И ждали моего слова по всякому случаю. Нет, не ждали — рассчитывали, как в Сиблаге, и я все время стоял десятым. Хрущев заставил топтать Сталина, Брежнев — Хрущева… Потом растоптать всех вместе и восславить демократов… Проклясть путчистов, одобрить расстрел парламента… Даже футбольные фанаты приходили за поддержкой. И нашли ее… Я все это делал. Делал… Благословлял и проклинал! Меня каждый раз называли десятым… Только враг способен поверить в мои прегрешения. Вы же понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю, — не сразу отозвался Космач. — Страшно слушать вас. И в ответ сказать нечего. Что я должен — принять вашу исповедь? Избавить от страстей и мук?.. Но я не священник, чтоб брать на себя чужие грехи.
— Достаточно того… выслушали меня. А я высказал то, что не смел… никогда, забыть старался… Мартемьян стоял и ждал… В вашем образе… Чем могу отблагодарить вас?
— От вас ничего не нужно.
— Позвольте мне… до конца… Примиряющее начало исповеди… Скажите, что сделать?
— Вы уже все сделали… Академик приподнял голову.
— Я исправлю положение… — Он толчками потянулся к подушке, сунул под нее пальцы и вытащил конверт. — Это письмо профессору Желтякову в Петербург. Поезжайте к нему, он все устроит. Через месяц вы защитите докторскую…
— Мне ничего не нужно, — не сразу отозвался Космач, вспомнив аспирантку с письмом академика. — Неуместно и глупо…
— Вы так считаете?
— Дорога ложка к обеду. Я давно не занимаюсь наукой и возвращаться назад не хочу.
— Несправедливо! Как несправедливо!
— И это говорите мне вы?
Цидик забормотал, лихорадочно тряся рукой с конвертом:
— Я чувствую желание… искупить. Да, жажда искупления!.. Подобрей воле совершить… жест. Нет, не жест — деяние… Возьмите письмо. Это нужно мне… Нет уже времени покаяться перед всеми, кого я… Невозможно искупить вину… Но хотя бы перед вами… Как перед Мартемьяном… Вы так похожи, и это рок. Возьмите же, умоляю вас!
Еще мгновением раньше и в голову не могла прийти такая мысль, а тут> при взгляде на немощную, но страстную, дающую руку Цидика, Космача вдруг осенило.
— Хорошо. — Он выдернул письмо из старческой руки. — Но этого слишком мало. Я могу взять это, если действительно почувствую жажду искупления. И на самом деле увижу не жест, а деяние.
— Скажите, что я должен сделать! И я сделаю! Космач встал, физически ощущая момент истины.
— Есть единственная возможность искупления… Ликвидировать ЦИДИК. Упразднить его как институт. И это вы можете сделать по собственной доброй воле, своими руками.
Старик не готов был к такому обороту, вдавил в подушку голову и прикрыл веки, будто в ожидании удара. Космач наконец-то снял шубу, бросил в угол и придвинулся к умирающему.
— Уничтожить его как центр цензуры, подавляющий всякое проявление новой научной мысли, — продиктовал и тем самым подтолкнул он. — Как последнего сталинского монстра, до сих пор пожирающего все: русскую историю, развитие науки, человеческие судьбы. Вы породили ЦИДИК, вы и убейте его. Возможно, после этого и найдете покой.
Академик открыл глаза, голос вдруг потерял скрипучесть.
— Десятым буду в последний раз… Подайте мне бумагу и ручку…
— У вас есть секретарь.
— Да… Позовите ее.
Космач приоткрыл дверь: Лидия Игнатьевна мгновенно стала в стойку, на подогнутых ногах к ней устремилась аспирантка, из-за их плеч выглядывал Палеологов — улыбался и покусывал губу.
Врач приподнялся на кушетке, разодрал глаза.
— Живой, живой, — прогудел Космач, глядя на прилизанную аспирантку. — Сходи-ка, девица, на улицу да покличь тех извергов, что в телевизор кино снимают.
— Зачем? — изумилась и перепугалась секретарша. — Академик просил, ни в коем случае…
— А теперь зовет к себе! Давай, живо!..
Аспирантка убежала, Лидия Игнатьевна осторожно ступила через порог, и Палеологов двинулся было к двери.
— Ну что, изгнал бесов?
— Ты там-от постой! — остановил его Космач. — Покарауль, чтоб никто без спросу не лез. Тебя потом позовет, сказал.
Тот бы пошел в наглую — разоблачительная улыбка играла на губах, и слова соответствующие были заготовлены, но в этот миг в зал вбежали мобильные, хваткие телевизионщики, кинулись к двери кабинета, и Палеологов отступил, не тот момент был, людно и шумно. Или не хотел мелькать на экране в компании умирающего академика?
Камера уже работала, ассистент оператора мгновенно сориентировался, нашел розетку и включил яркий фонарь. А секретарша стояла на цыпочках, взгляд тянулся к постели умирающего.
Цидик приподнял руку, шевельнул пальцами, Лидия Игнатьевна понимала все его знаки, взяла подставку с бумагой и авторучку.
— Запишите последнюю мою волю, — оставаясь неподвижным и глядя в никуда, заговорил академик. — Хочу, чтобы исполнили ее точно и в полной мере…
Он пересказывал то, что услышал от Космача, дополняя лишь своим «я», но звучало все это как выношенное и выстраданное.
Он всегда умел чужое делать своим…
Можно было уходить по-английски, не прощаясь, — не было желания еще раз подходить к постели Цидика и, ко всему прочему, невыносимо клонило в сон. Шел четвертый час утра, а рейс в половине восьмого…
Но в зале торчал Палеологов, от которого так просто не отделаешься…
Космач поднял шубу, направился к двери — аспирантка отреагировала мгновенно.
— Вы уходите?
— Мне пора… Хочу на воздух, иначе усну.
Она сделала движение, словно хотела заслонить выход.
— Там сидит этот… подлый молодой человек. Он узнал, кто вы на самом деле. Все куда-то звонил… От него можно ожидать чего угодно.
— Отвлеките его как-нибудь.
— Здесь черный ход. — Она указала на книжные шкафы. — Я провожу. Прямо у подъезда дежурит наша машина. Отвезут в аэропорт.
— Я вам обязан…
— Постойте! Я же не приняла у вас билеты!
— Какие билеты?
— На самолет! У вас сохранился билет до Москвы? Космач достал оба, аспирантка торопливо вынула из сумочки ведомость, посмотрела билеты и что-то вписала.
— Вот здесь распишитесь, пожалуйста.
— А что это?..
— Командировочные расходы. — Она отсчитывала деньги.
Все это происходило хоть и не у постели умирающего, но в одном помещении и было совсем неуместно.
— Мне не нравится, — пробурчал Космач. — Не надо денег.
— Но вас же вызвали? — Аспирантка округлила глаза. — Дорога оплачивается на сто процентов. Академия наук отпустила специальные средства.
— Вы понимаете, что это плохо? Не по-людски? Она страдальчески поморщилась, будто расплакаться хотела.
— Юрий Николаевич, но мне-то что делать? Лидия Игнатьевна обязала… Куда я дену эти деньги? Вы представляете, что мне будет, если не оплачу?..
— Ладно. — Космач расписался. — Раз так заведено у вас… Выведите меня отсюда.
— А вот сюда, за мной!
Аспирантка легко откатила в сторону тяжелый книжный стеллаж, отомкнула железную дверь и пропустила Космача вперед. Чистенькая ухоженная лестница, белые плафоны освещения — ни грязи тебе, ни тенет, как обычно бывает в черных ходах. Между этажей на раскладном стульчике сидел какой-то человек с фанерным чемоданчиком на коленях, руки испачканы чем-то белым, лицо непроницаемое, помертвевшее, будто гипсовая маска.
— Что вы скажете мне, уважаемая? — приподнялся он. — А то я уже задремал…
— Слушайте, как вам не стыдно? — вдруг зашипела аспирантка. — Академик еще жив, а вы!..
— Ничего не поделаешь, — вздохнул тот. — Такая уж профессия… Когда вернетесь, принесите мне воды, пожалуйста. Очень пить хочется.
Его просящий голос остался без ответа. Спустились на два пролета вниз, аспирантка стала отпирать еще одну дверь.
— Кто это? — шепотом спросил Космач.
— Скульптор. — Недовольно отмахнулась. — Пришел снять посмертную маску… Сидит и ждет смерти — какой кошмар!
Она с трудом открыла замок, но прежде чем отворить дверь, склонилась к уху и зашептала:
— Запомните, машина стоит сразу у подъезда, черная «волга», на номере флажок.
— Я все понял…
— Не перепутайте. Счастливого пути, Юрий Николаевич.
— Прощайте…
— Наверное, мы еще встретимся.
Тогда на эту фразу он внимания не обратил, подумал, сказано так, для порядка и вежливости…
Космач оказался в другом подъезде, грязном и закопченном, словно после пожара. Он вышел на улицу сквозь раздолбанную дверь и понял, что находится во дворе, а парадное Цидика выходило на Кутузовский проспект — все продумано! Палеологов наверняка не знает о черном ходе, и если даже узнает в последний момент, никак не успеет обогнуть длинный, мрачный дом…
У невысокого крыльца стояла «волга» с урчащим мотором. Водитель, уже не тот, что вез из аэропорта, услужливо распахнул заднюю дверцу.
— Прошу.
В полутемном салоне оказался еще один человек, пожилой добродушный толстяк.
— Здравствуйте. — Отодвинулся. — Садитесь удобнее.
— Не будете против, я товарища подброшу? — сказал водитель, трогая машину. — Это по пути. Ваш рейс в семь тридцать, город еще пустой, мы успеем.
— Подбрасывайте, — отозвался Космач, в тот миг ничего не подозревая. — Я подремлю…
— Извините, из какого меха ваша шуба? — спросил попутчик.
— Волк. — Он устроил затылок на подголовнике и расслабился.
— Первый раз вижу. Почему-то у нас в Москве в волчьих шубах не ходят…
