Буровая вышка на территории бывшего судоремонтного завода уже работала. День и ночь ревели мощные дизели, ротор вращал колонну труб, уходящую под землю, и еще что-то там гремело, стучало, и полупустой город, слушая этот бесконечный вой железа, таращился черными провалами окон-глазниц.

Тем временем Чингиз занимал Есаульск.

Контору нефтеразведки можно было разместить в любом пустующем доме, однако знаменитый разведчик недр выбрал здание райисполкома — бывший особняк купца Белоярова. Он обошел его вокруг, поцокал языком, воздел руки:

— Хороший дом! Какой хороший дом!

— Памятник архитектуры, — с гордостью объяснил председатель райисполкома. — Охраняется государством. Купец тут жил, бога-атый.

Чингиз осмотрел помещение изнутри, заглянул в кабинет председателя и заявил:

— Подходит! Завтра привезу контору.

— Вы уж простите, уважаемый Чингиз, — вежливо сказал председатель. — Поищите другое здание. Эвон сколь пустует!

Чингиз сверкнул глазами и, не простившись, покинул исполком.

Несдобровать бы председателю, если б в тот день двое из нефтяников не устроили поножовщину с местными жителями и не были арестованы милицией. Чингиз приехал в милицию возмущенный, дверь к начальнику растворил ногой.

— Отдай моих людей!

Начальник заупрямился, дескать, уголовное преступление, есть раненые, и злостным хулиганам грозит срок. Чингиз вышел во двор, осмотрел бывший архиерейский дом снаружи, и он понравился ему больше, чем райисполком. Начальник милиции, видя, что гость ушел недовольный, побежал следом — хотел отношения смягчить, по-доброму расстаться.

— Выпусти людей! — еще раз попросил Чингиз.

— Не могу я! — взмолился начальник, не подозревая, что Чингиз редко когда просит дважды. — Закон есть! По закону сделано!

Тогда Чингиз отступил на шаг и сказал:

— Закон — это я. Людей у тебя своих возьму. Дом возьму, тебя возьму, твоя жена пол будет мыть в конторе.

И, не говоря более ни слова, вышел со двора, хлопнул дверцей легковушки, приказал ехать к большому начальнику.

Через три дня архиерейский дом, который вот уже больше сорока лет удерживали в своих руках ЧК, ГПУ, НКВД и МВД, был взят, очищен от милиции, а кабинет владыки занял Чингиз. Начальник же милиции выпустил его людей, прикрыв уголовное дело с ведома прокурора, а сам выехал служить в дальний приход простым участковым уполномоченным. Он не знал тогда, с кем вступил в единоборство, и по своей есаульской дремучести все еще продолжал верить, что обществом по-прежнему правят власть и государственные органы. Ему и в голову не приходило, что есть на свете другая, кроме милиции, сила, способная управлять не только народом, а всей жизнью вообще. Не ведал он, что Чингиз имеет две золотых звезды Героя соцтруда, бронзовый бюст на родине и, главное — отпущенные ему на покорение есаульских недр огромные деньги, которых не видели здесь с купеческих времен. Только властью денег можно было оживить не один заброшенный город, а весь край, на что и рассчитывало местное начальство. Откуда же было знать об этом первому пострадавшему от Чингиза начальнику милиции?

С той поры власть Чингиза в Есаульске стала неоспоримой.

Он был крут и жесток к начальству, однако к туземному населению относился ровно и спокойно, никогда не кричал и не сверкал глазами; напротив, здоровался за руку, давал большие заработки и, конечно же, спрашивал ударный труд. Оснований бояться его не было, но прохожие, завидев машину Чингиза, шепотом передавали друг другу:

— Чингиз! Чингиз едет!

И норовили спрятаться с глаз подальше.

А мальчишки, играя в войну по брошенным домам, выбирали не красного командира или Чапая, а Чингиза, и спорили, кому из них быть им. В имени этом слышалось что-то древнее и могучее.

Между тем буровая проверчивала дыру в земле, называемую скважина, и бур — шарошечное долото — буравил и буравил неведомую толщу, проникая к таинственному Куполу. Народ постепенно перестал бояться и часто собирался возле вышки, посмотреть, как идет работа. Люди гадали, когда откроется этот Купол, что в нем есть и можно ли спуститься потом туда и поглядеть. Они жалели буровиков, которые вечно были облиты жидкой грязью с ног до головы, переживали, когда на скважине произошла авария и пришлось выколачивать ударной «бабой» застрявшие в породе трубы. И незаметно напитывались жизнью и речью пришлого народа.

— Эй ты, скважина! — окликали мужья своих жен. Парни-подростки, выходя вечером на улицу, натягивали с мылом брюки дудочкой и не матерились, как было всегда, а разговаривали более культурно. Если речь шла о девичьем непостоянстве, выражались примерно так:

— Да кто ее только не шарошил, скважина породистая.

Жизнь в Есаульске становилась интересной, наполненной предощущением великих перемен и какой-то неведомой, светлой и беззаботной жизни. Молодежь все больше тянуло постоять возле церкви, где был устроен ресторан «Купол». Зайти внутрь было нельзя, там отдыхали после труда буровики, да и не было таких денег, чтобы прогуливать их под «Куполом». Буровики часто приглашали местных девушек погулять с ними, и удержаться от таких приглашений было невыносимо трудно для любопытствующего девичьего характера. Сначала казалось, только зайду и посмотрю, отчего так весело, шумно и смешно под церковным куполом, но, очутившись там, уже невозможно было вернуться к шатанию по унылым улицам полузаброшенного города и поцелуям в темных углах пустых домов. Поскольку подруги есаульских парней все чаще оказывались под «Куполом», то в городе часто вспыхивала жестокая поножовщина. Или, объединившись, парни вооружались штакетником и шли бить нефтяников. Милиция в такие часы запиралась в своем новом помещении и ждала, когда окончится бой, чтобы потом собрать пострадавших, составить протоколы и доложить утром Чингизу о потерях. Однако когда после спокойной ночи на улице был поднят труп чернокудрого восточного красавца-буровика, Чингиз потребовал защиты от туземных хулиганов и убийц. Иначе срывалось важное государственное задание.

И пошли по этапам есаульские парнишки. А по городу было расклеено решение райисполкома о комендантском часе для есаульских по происхождению граждан до двадцати пяти лет. Кроме того, в дневные часы запрещалось собираться толпой, более трех человек. По городу денно и нощно дежурила милиция с огромными резиновыми дубинками — их только что ввели для охраны общественного порядка, и Чингиз где-то раздобыл два десятка. У ресторана «Купол» по вечерам дежурил новый начальник милиции с бригадмильцами. Местные парни попрыгали, попрыгали, заплатили по штрафу, отсидели по пятнадцати суток и утихомирились.

А буровую лихорадило. Выходил срок, данный высоким московским чином, но Купол никак не открывался. Бульдозеры день и ночь утюжили территорию вокруг бывшего судоремонтного, спихивали пустые дома и целые улицы, чтобы облагородить вид: ожидался приезд гостей. Чингиз не покидал буровую, его команда тут же ела, спала, и по этой причине даже временно прикрыли ресторан.

Однажды на заре город проснулся от страшного грохота. Люди повыскакивали из домов и остановились, пораженные.

Над Есаульском поднимался черный живой столб. Он взлетал высоко в небо и там, разваливаясь на огромные ошметья и лепехи, обрушивался на землю. Вышка накренилась, искривилась и только чудом еще удержалась в вертикальном состоянии. Гул раздирал небо. Иногда вместе с нефтью вырывался газ, и тогда раздавались гремящие взрывы, отчего нефтяные брызги, словно черный дождь, опадали на город. Народ устремился к буровой, а там, на площадке, приготовленной для встречи гостей, в лужах нефти плясали черные, как деготь, буровики. Они умывались липкой жидкостью, мазали друг друга и пели на своем наречии. Наверное, это была песня жизни.

Только Чингиз, спокойный, как скала, стоял поодаль на недостроенной дощатой трибуне и взирал на пляску. Иногда его ноги тоже начинали подергиваться, но он быстро брал себя в руки.

Есаульские жители глядели на все это пока с ужасом, поскольку не успели проснуться. Но, продрав глаза, увидели, что на площадь под дождем нефти подъехала машина и стала раздавать водку бесплатно всем, кто захочет. Сначала было боязно подходить — рядом вертелся начальник милиции — однако он сам крикнул, мол, не робей, сегодня можно гулять!

Вертолеты с высоким начальством и речи были потом, после обеда, а с раннего утра началась гулянка, которой в Есаульске отродясь не помнили. Мужики пили, закусывали и, забыв о вражде с буровиками, лихо отплясывали русскую. Веселье разлилось по всему городу. Черные, с прилипшей к телу одеждой, пьяные и одуревшие от бьющего фонтаном счастья, люди орали и дурачились как дети. А бабы, улучив момент, бежали с ведрами на коромыслах, с бидонами и флягами к буровой и, черпая нефть из глубоких луж, таскали по домам. Кто-то сказал, что нефтью можно топить, что теперь не надо дрова покупать, и, пользуясь дармовщинкой, заполняли ею бочки, кадки, шайки и туески. Однако потом вышло, что делают это зря: нефть скоро сама потекла по дождевой канаве в город, и стало совсем хорошо — выходи из ворот и черпай.

И журналисты, налетевшие тучей на Есаульск, тоже растаскивали нефть, закупоривая ее в сполоснутые бутылки, во множестве лежащие по улицам. Для начальства же набирали в специально привезенную посуду.

Когда отговорили речи и поздравили первооткрывателей Есаульского черного золота, город уже был едва теплый. Мужики валялись по улицам, и милиция никого не трогала. Только одна бабка Альбина, внезапно появившись из родных мест, наряженная в белое, ходила по Есаульску, тыкала палкой лежащих и говорила:

— Вставайте, люди, вставайте. Бегите из города. Поднимайтесь и бегите.

Но добудиться было невозможно. Бабка сокрушалась:

— Выпустили дьявола и спят. Эх, люди, люди…

После митинга высокое начальство и ученые академики под предводительством Чингиза отправились в ресторан «Купол». А бригада нефтяников, обрядившись в резиновые зипуны, полезла усмирять фонтан. К вечеру же проспавшийся народ пошел искать чем похмелиться, но бесплатно уже ничего не давали, да и запасы оказались истреблены в один день. Народ стихийно собрался возле ресторана и потребовал водки: смотреть, как гуляет начальство, было завидно. Наряженная в парадные мундиры, милиция отгоняла черномазых мужиков и, опасаясь испачкаться, к ним не прикасалась. К тому же в честь праздника временно отменили комендантский час. Чингиз, щедрый по натуре человек, узнал, что у паперти бьются похмельные есаульские жители, вынес им ящик коньяка. Бутылки опорожнили в мгновение ока и потребовали еще. По распоряжению Чингиза им выносили два ящика пива и ящик газировки, однако только пуще разозлили мужиков. Разбив газировку о старые церковные стены, они побрели по городу, наливаясь какой-то отчаянной злобой и невыносимой обидой.

— Бессовестный народ! — кричал им вслед Чингиз. — Водка давал, вино давал, коньяк давал, пива давал — благодарность не получал! Зачем стены бить, когда высокий гость гуляет? Бессовестный народ! Хам!

Полупьяный народ разбрелся по домам, но обида еще пуще брала за горло. Она была какая-то необъяснимая: спроси любого — и не ответит, кто обидел. А вот обидно, и все! Мужики начали бушевать, выливать натасканную бабами нефть и колотить жен. Парни, которых еще не прибрали за хулиганство, вылавливали своих бывших подруг, свободных в тот вечер (нефтяники гуляли с начальством), и купали в дождевых канавах, заполненных нефтью. Женский крик и плач забился над городом. Обуянные непонятной страстью и обидой, они врывались в дома «шарошек» и «скважин», выволакивали их на улицу и, окунув в нефть, возили по дорожной пыли. Вся милиция дежурила у ресторана, и улицы никто не охранял.

Неизвестно, чем закончилась бы эта вакханалия, если бы вдруг не громыхнул над городом потрясающей силы взрыв, и огненный шар, оторвавшись от земли в том месте, где был судоремонтный завод, с ревущим, закладывающим уши гулом медленно поплыл в темное небо. На миг показалось, что взошло солнце, только красное, как бывает перед ветреной погодой. Город осветился малиновым жутким светом, и люди замерли, оставив свои занятия. Выволоченные в нефти и пыли «шарошки» вцепились в своих истязателей, прильнули, немея от ужаса. Парни и мужики разом отрезвели, но ума от этого не прибавилось: оцепенение сковало мышцы и мозги. Зато мужние и детные женщины, опомнившись, хватали орущих ребятишек и выбегали на улицу. А там уже ничего было не слыхать из-за раскатов грома и человеческого крика. Огненные стены вздымались над буровой до самых облаков, и поражал не сам огонь, к которому из-за частых пожаров люди попривыкли, — а то, что ничто на земле гореть так не может. Еще никто не знал, что это горит насыщенный нефтяными каплями газ. Причем не как в газовой горелке — факелом, а взрывами, когда одновременно с душераздирающим грохотом багровое пламя вдруг начинает расширяться до невероятных размеров, охватывает третью часть небосклона и, кажется, горит сам воздух.

В людях от этого зрелища просыпался древнейший, не подвластный разуму инстинкт — бежать! Бежа-а-ать!..

И побежали, озираясь и падая. Тащили впопыхах схваченное имущество, детей и стариков. Обращенные к огню лица становились мертвенно-бледными, а те, кто вымазался в нефти, при таком освещении делались иссиня-черными. А поскольку чистыми оставались лишь младенцы-груднички, то они на руках у этой аспидной человеческой мешанины казались неестественно белыми и светились в темноте. Люди не узнавали друг друга, не узнавали детей своих, что постарше, мужей, жен, дочерей. Толпа густела, вздымалась, будто тесто в квашне, и один бесконечный крик, страшный в своем громогласии, подобный возгорающемуся газу, расширялся и заполнял все поднебесье.

Бежать! Бе-е-ежа-а-ать!!!

Раскаленная горящая нефть текла по водосточным канавам к городу, и уже запылали крайние от буровой дома. Огненный вал катился стремительно и неудержимо, а впереди его плясали по улицам дымные вихри. Они достигали бегущую толпу, проносились по головам, рвали из рук узлы, грудничков, и людям чудилось: не уйти от огненного смерча. Вот сейчас багрово-дымная стена, соединившая небо и землю, догонит и накроет последних бегущих жителей города. И никому не будет спасения…

Но когда от летящего по земле огня уже трещали волосы и сохли воспаленные глаза, толпа вдруг остановилась от головы до хвоста, дрогнула, издав болезненный вопль, и замерла на несколько секунд. Блестящие взоры устремились назад, и живыми оставались разве что глаза…

Между людьми и пожаром оказалась человеческая фигура в белом одеянии. Горячий красный воздух увеличивал ее почти вдвое, медленно изламывал, как изламывается в воде отражение, но все одновременно узнали бабку Альбину. Воздев руки, старуха стояла лицом к огню и словно усмиряла его.

Кто был в памяти, тут же вспомнили ее предсказание и предупреждение — не трогать, не шевелить землю. Вот она, геенна огненная!

Всего несколько секунд взирали люди на старуху, но и этого хватило, чтобы понять, кто на самом деле правит миром.

Бабка Альбина шла в огонь. И огонь, словно принимая жертву, ослабил свой натиск, и замер пламенный смерч. Толпа ринулась прочь от пожара, и мало кто видел, как на старухе сначала вспыхнуло белое рубище, затем волосы, но она все шла и шла вперед, пока не соединилась с огнем. Ослепительно белый шар отделился от земли, поднялся в дымное небо и там взорвался, превратившись в ничто. Даже искорки не вернулось назад.

Но, возможно, это просто взорвался сгусток подземного газа.

Только в ресторане «Купол» ничего не видели и не слышали. Здесь горел яркий электрический свет, сияли бокалы, лица и глаза. Толстые стены глушили звук, узкие окна не пропускали внешнего света, и к тому же с началом пожара высокий московский чин встал и начал произносить тост в честь академика, предсказавшего и, по сути, сделавшего историческое открытие нового нефтеносного региона.

В это время милиционеры, заметившие пожар, доложили начальнику милиции, и тот стал прорываться в ресторан, чтобы сообщить своему руководству. Однако за дверями была еще одна охрана — крепкие ребята в серых костюмах, и им было плевать на милицию и на пожар, когда говорил высокий чин. Тогда начальник зашептал:

— Передайте по команде — пожар! Пожар, передайте по команде!

Ребята принюхались — дымом не пахло, значит, пожара не было. Передать-то было можно, да руководство охранников находилось в Москве.

И лишь когда закончилась высокая речь, потом стих грохот аплодисментов и звон бокалов, когда счастливый академик поднялся для ответного слова, от ударной волны брызнули стекла из окон и окропили присутствующих. Все заволновались, Чингиз поклялся перерезать всех есаульских хулиганов, кто-то позвал милицию, и тогда начальник крикнул через головы внутренней охраны:

— Пожар!

Реакция на это зловещее слово почему-то была необычная. Все посмотрели на высокого начальника, а тот спросил:

— Пожар?

— Так точно! — осмелел начальник милиции. — Пожар!

— Вызовите пожарных, — посоветовал высокий чин. — Зачем же окна бить?

Первыми на улицу выбрались журналисты, глянули и, потеряв разум, закричали:

— Горим! Спасайтесь! Бегите!

Им почему-то поверили сразу, в ресторане задвигали стульями, загремела посуда. Есаульские гости и нефтяники высыпали на улицу, но при виде огня несколько поуспокоились: и не такие пожары приходилось видеть на буровых. Для диковатых туземцев и журналистов впечатлительно, щекочет нервы, но для профессионалов дело привычное. Поскольку время было позднее, то возвращаться за столы не имело смысла. Гости обнялись с первооткрывателями черного золота, сели в машины и отбыли на вертолетную площадку.

Едва они скрылись, как из ресторана, забыв все на свете, немедленно бежала вся прислуга. И с десяток самых терпеливых и необидчивых мужиков выбрались из кустов, проникли под купол бывшего храма, заперли за собой окованные двери и, начав с крайних, пошли обходить столы по кругу.

Тем временем уже горела вся прилегающая к судоремонтному заводу территория. Потоки горящей нефти сбегали с высокого берега и, растекшись, зажгли реку. Город наполовину охватило огнем, и участь другой половины была предрешена. Нечего было и думать тушить такой пожар. Дорвавшиеся до дармовой нефти нищие жители Есаульска натаскали ее в дома и залили все кадушки, бочки, ведра и четверти.

Хватало огню пищи…

К утру все было кончено. Есаульска больше не существовало. Выгорело не только дерево, но и земля, пропитанная нефтью. Там, где был город, стояли лишь закопченные печи да редкие каменные постройки. Растревоженный Купол несколько успокоился, хотя еще выбрасывал гигантские клубы огня, и, что странно, черное золото уже не текло в сторону города, а целиком сливалось в реку, пробив себе огненное русло. Пожар, проглотив город, откатился на свое место и бушевал теперь вокруг судоремонтного завода. Горящая нефть, захватив Повой, устремилась вниз и погнала прочь катера, самоходные баржи и тягачи.

Чингиз уже вел по земле, воде и воздуху пожарную технику и специальных пожарных, умеющих укрощать огненные колоссы. Вызванные из соседнего района пожарные добивали и так затухающий огонь в городе. Они рыли бульдозерами канаву, чтобы отсечь гудящее пламя от Есаульска, хотя в этом уже не было нужды. На пожарище, конечно же, не оставалось ни одной живой души, да и не могло остаться после геенны огненной. Каково же было удивление, когда пожарные, открыв багром еще не остывшую дверь в церковь, обнаружили там гуляющих мужиков. И гулять бы им хватило еще надолго, ибо они едва одолели половину столов. Мужики великодушно зазвали пожарных и подали по стакану вина, чтобы промочить пересохшие глотки.

А бежавший из города народ не остановился где-либо поблизости, чтобы переждать стихию и затем вернуться к родным пепелищам. Он уходил все дальше и дальше от Есаульска, причем молча и без оглядки. Дороги едва хватало, чтобы уместить всех: люди старались идти рядом, плотно, и никто не хотел отставать. Тысячная толпа шла единым порывом, целеустремленно и самозабвенно. Впереди, с посохами в руках, шагали старики, за ними — мужики помоложе, затем вперемежку парни, женщины, дети и старухи. Встречные грузовики издалека начинали сигналить, но вид у народа был такой непривычный и решительный, что шоферы съезжали в кювет и со страхом таращились из кабин.

Примерно на вторые сутки есаульских беженцев догнал Чингиз и попытался вернуть назад, суля каменные дома с балконами, газ и теплые сортиры, однако люди вышли из его повиновения. Да и вряд ли кто был властен теперь над ними. Еще через пару суток толпу видели будто бы на Красноярском тракте, потом вообще на каком-то проселке. А скоро их след совсем затерялся, и сколько бы ни искали несчастных погорельцев, чтобы возместить им убытки, так и не нашли. Если бы потерялся один человек, то милиция объявила бы розыск и расклеила портреты, но когда исчезает толпа в тысячу душ, в это никто никогда не поверит, ни один милиционер не примет заявления о пропаже.

Пожар в Есаульске потушили, укротили фонтан, поставив задвижку, и немедленно начали строить новый город. Все тогдашние западные газетенки и вражьи голоса, питающиеся из недостоверных источников, сообщили об открытии нового месторождения и о страшном пожаре. Они так же интересовались судьбой обездоленных жителей и выражали им сочувствие, размышляли об отсталости советской нефтедобычи и средствах тушения пожаров. Короче, это была очередная фальшивка времен холодной войны.

Но никто пока не знал и даже не подозревал о самом главном событии, происшедшем в связи с трагедией и обновлением Есаульска. Никто, кроме одного-единственного человека, не ушедшего с беженцами и оставшегося в городе.

Местность, под которой находился Купол, после пожара чуть опустилась, всего на два-три сантиметра, однако этого хватило, чтобы река Повой изменила фарватер, прильнула к городскому берегу и начала подмывать его основание, сметая струями песок с такой же осторожностью, как археолог сметает кистью пыль веков.