11.

Возвратившись из дальних странствий, Пухов целыми днями не выходил из дома. Он сидел возле включенного радиоприемника, как привязанный, и если случалось сбегать во двор по хозяйству или нужде, прибавлял громкости и оставлял дверь открытой. Старенький батарейный приемник «Родина» без устали разговаривал, играл, пел три дня подряд, но однажды так и уснувший под музыку Пухов оставил его включенным и батареи за ночь сели намертво. Пухов покрутил ручки, подергал клеммы на питании и пришел в ужас: может быть, именно в этот момент передавали то, что он так хотел услышать.

Однако не растерявшись, он бросился к Ивану Видякину.

— Иван, выручи, дай приемник!

Видякин прищурился, глянул подозрительно.

— Что-то весело жить стал, дед. Как ни идешь мимо — у тебя песни поют.

— Скушно ж одному, — схитрил Пухов. — А радио в избе — как живой человек.

Ни слова больше не говоря, Иван вынес из дома приемник «Альпинист», тут же поковырялся отверткой в его потрохах, поставил новые батарейки и вручил ожившее радио Пухову. Старик уковылял домой и снова засел как в крепости. С «Альпинистом» было удобно: дал громкости немного и ходи с ним где хочешь. Правда, по-прежнему пилила музыка, говорили не то, что надо было, и Пухов ворчал:

— Опять кантата, в душу ее… Заведут на час, а ты слушай.

И вот на утро следующего дня Пухов включил «Альпинист» и тут же услышал программу передач, вернее, фразу, сказанную диктором на одном дыхании:

— Критический репортаж журналиста Стойлова «Есть ли на болоте хозяин?» слушайте в девять часов двадцать минут.

Пухов глянул на часы — было еще восемь — и неторопливо стал одеваться. Вооружившись клюкой и приемником, позванивая медалями, он вышел из ворот и направился к Аникееву.

— А что, хозяин-то спит еще? — спросил он у Катерины, гнувшейся под коромыслом.

— Нету в этом доме хозяина, — отчего-то сердито отозвалась Катерина. — Одна, как проклятая… Чуть свет схватился и на болото. А как эту бумагу получил, так совсем сдурел.

Катерина поставила ведра на крыльцо, разогнула спину.

— Вот посмотришь на тебя — человек человеком, такого и уважать не грех, — проговорила она грустно. — А этот? Прибежит вечером — ни кожи, ни рожи. Одежа за ночь не просыхает… Виданное ли дело: пожилой человек и так себя перед народом держит. А еще уважения к себе требует. Эх…

Пухов прибавил громкости приемнику — играла музыка, которую называли почему-то легкой, — и пошел к Ивану Видякину.

А Катерина села на ступеньку крыльца и заплакала. Ей вдруг стало жаль себя и своего непутевого старика. Есть не просит, пить не просит — отощал уж от болотной канители, нос заострился ровно у покойника. А тут еще Ирина расстройства добавила. Присела рядышком и по-бабьи носом зашвыркала. Чуть-чуть и заревели бы, на пару в голос…

Иван Видякин стоял у верстака во дворе и что-то строгал.

— Здорово живешь! — от калитки сказал Пухов.

— А, приемник принес, — работая фуганком, бросил Иван. — Сломался, что ли?

Пухов еще добавил громкости и повесил «Альпинист на плетень.

— А надобности больше не имею.

— Ну, тогда выключи, что зря питание переводить

— Погоди, выключу. Сначала послушаем, — все хитрил Пухов. — Ишь, музыка-то какая славная — кантата называется. И ты, Настасья, послушай. Для женского уха музыка — штука приятная.

Видякин сел на верстак и вдруг уставился на старика так, словно ударить захотел.

— Ты что, Иван?

— Так это ты журналиста привозил? — в упор спросил Видякин.

Скрывать не было смысла. Пухов оттого и боялся лишний раз заходить сюда, чтобы Иван вот так не посмотрел и все бы сразу понял.

— Да-а… — протянул Иван. — Я-то грешил на Никиту Иваныча… Вот это прокрутили вы меня.

— Сейчас критический репортаж будет: «Есть ли у болота хозяин?», — сказал Пухов. — Это про наше болото.

Видякин кряхтел, постанывал, согнувшись на верстаке, словно у него прихватило живот. Настасья как ни в чем не бывало шуровала печку и ворочала ведерные чугуны.

— Завхозу из Москвы бумага положительная пришла, ты на радио прорвался, — с трудом выговаривал Иван. — Вот вы как меня…

Он вдруг схватил фуганок, пристроил заготовку и со свистом хорошего инструмента погнал стружку.

— Значит, вы с Завхозом правы, я — нет? — приговаривал он. — Вы на конях, я — пеший… Значит, можно и в Москве правду найти, и на месте общественность поднять?.. Ловко вы меня, старики. Слышь, Настасья! Ты поняла-нет?

— Я все поняла, — отозвалась Настасья, работая толкушкой в чугуне. — Крепись, Иван.

Иван бросил фуганок и сел на землю, привалившись спиной к верстачной стойке. Не стонал больше, не кряхтел — ослаб в одну минуту, словно из него выпустили воздух.

— Значит, можно… — повторил он.

— А чего нельзя? Можно, — согласился Пухов. — Поднял ведь? Поднял… Этот Стойлов как миленький прилетел. Давай, говорит, в машину и на место происшествия! Во! Место происшествия — болото теперь называется. Они вообще там носились как лихорадочные…

— Так, погоди, — заинтересовался Видякин. — Ну-ка по порядку расскажи.

Музыка играла вальс — широкий, залихватский, такой, что голова у Пухова немного кружилась. Пухов забрался на верстак и выставил протез.

— Порядок был такой. Приехал я в общество охраны природы, а там председатель — ну, тоже фронтовик, и тоже на одной ноге. Только у меня правой нет, а у него — левой. Мы потом с ним пару хромовых сапогов в военторге купили, на двоих… Я ему все про болото, про журавлей выложил, а он-то уж и до меня знал, но ничего поделать не мог.

— Ну-ну, — торопил Видякин, и глаза его медленно оживали.

— Что — ну-ну? Сели мы с ним, покумекали, — продолжал Пухов. — Он мне бумаги показал, которые по инстанциям посылал. Везде один ответ: если, мол, в Алейке заповедника нет, то торфа эти можно добывать. Не стоять же электростанции… Во. И пошли мы тогда в газету. А там уж какой то мужик с председателем поговорил, председатель выходит от него — ругается, — айда, говорит, на радио!

— В газете о чем говорили — слышал? — спросил Иван и, пошевелившись, встал.

— Не, я в предбаннике сидел, а они за дверями разговаривали, — отмахнулся Пухов. — А на радио мы как рассказали — там как забегали! Давай звонить туда-сюда. А этот парень, Стойлов, ловкий оказался. Пока канитель шла — он меня в машину — поехали! На место происшествия! Дескать, там разберемся.

— Ты с ним на болоте был?

— Откуда?.. Стойлов меня в Алейке высадил, говорит, идите, дедушка, домой, устали, поди. Я сам с ними поговорю… Только я понял, он за мою безопасность боялся. Я, говорит, раздраконю их в хвост и гриву да уеду, а вам здесь жить. Народ-то там, — Пухов кивнул в сторону болота, — всякий. Что у кого на уме?..

— Настасья, слыхала? — спросил Иван. — Поняла?

— Поняла, Ваня, — сказала Настасья. — Послушаем еще, ты не тушуйся, Ваня…

Музыка заметно пошла на убыль, пошумела где-то вдалеке, побубнила, как запоздалая дворняжка вслед прохожему, и раздался щелчок, после которого, как уже изучил Пухов, обязательно появлялся человеческий голос.

Первых два дня после отъезда Кулешова мелиораторы маялись от безделья и ругали своего начальника. За ними нужен был глаз да глаз, поскольку Колесов не успокаивался и мутил воду. Раза три за это время он заводил свой бульдозер, садился в кабину и кричал:

— Вы как хотите, а я пошел работать!

Некоторые механизаторы, посовещавшись, тоже начинали крутить рукоятки пускачей, и тогда Никита Иваныч, дежуривший на болоте, подходил к мужикам и требовательно заявлял:

— Ребята, за самовольство отвечать придется! Я сейчас фамилии ваши перепишу.

Нехотя, с руганью, но мелиораторы отступались от техники и садились играть в подкидного. Колесов же, погарцевав на своем бульдозере перед шеренгой других, глушил двигатель и чуть не плакал от досады.

— У-у, старик! — сипел он. — Ты мне всю плешь проел…

В середине третьего дня на дороге послышался шум моторов и скоро на кромку болота выехало около десятка огромных грузовиков, доверху забитых каким-то оборудованием. Мелиораторы разом повеселели и кинулись на разгрузку. Автокран поднимал и ставил на землю какие-то тяжелые агрегаты, бухты резиновой ленты, связки железа. Спустя пару часов весь берег был завален, а приехавшие с машинами люди с помощью крана и тракторов стали проворно растаскивать все оборудование по болоту. Напрасно Никита Иваныч высматривал среди них Кулешова — уехал тот и будто в воду канул. Улучив момент, Никита Иваныч подошел к одному из приехавших.

— Что это такое привезли? — спросил он.

— Это, дедушка, брикетировочная машина, — охотно объяснили ему. — Японская, скоростная. Вся на электронике — только кнопки дави!

— Ну?!

— Точно. Года за три это болото может упаковать в брикеты, и если надо — в бумажки завернуть, как конфетки! — приехавший рассмеялся. — Зато больших денег стоит, золота.

— Жалко, — сказал Никита Иваныч.

— Что жалко-то?

— Машину жалко. Пока возите туда-сюда — пропадет…

Приехавший осмотрел старика.

— А ты, дедушка, сторожем здесь? — спросил он.

— Да… — бросил Никита Иваныч. — Болото от вас сторожу.

И, не дожидаясь больше вопросов, подался вдоль берега.

На следующий день, когда Никита Иваныч приехал на болото, машина уже стояла на рельсах, проложенных возле траншей, и длинный острозубый ее хобот прицеливался к полосе осушенного торфа. Утомленные, видимо, не спавшие всю ночь мужики сидели на ее станине и жадно курили. На берегу, под соснами, тарахтела дизель-электростанция и несколько мощных прожекторов, ослепнув от солнечного света, бесполезно таращили пылающие глазницы.

Никита Иваныч устроился на куче бревен, на которых они с Пуховым стояли заслоном перед тракторами, и едва закурил, как услыхал шум подъезжающей машины. Он хотел глянуть, кого это несет, но в это время высоко над болотом заметил распластанные крылья птиц. Птицы колыхались в мареве, резко меняя высоту, тянулись к солнцу, и от напряжения у Никиты Иваныча заслезились глаза. Рассмотреть толком он не мог, однако ему показалось, что это взрослые журавли поднимают птенцов на крыло. Он вскочил и, приложив ладонь козырьком, постарался разглядеть, кто там летает на самом деле, но глаза заслезились еще больше и птицы пропали. Если бы сейчас компания Кулешова собралась вместе с техникой и убралась с болота, Никита Иваныч удивился бы меньше, а то и вовсе не удивился. Дело в том, что по времени журавлята должны еще сидеть в гнезде с шуршащими, как береста, охвостьями в крыльях заместо перьев и взлета им было ждать целый месяц.

Он вытер глаза и увидел перед собой Кулешова. Тот стоял, широко расставив ноги и протянув широкую ладонь старику.

— Ну-ка, глянь, глянь, кто там летает? У тебя глаза молодые, ну-ка? — подтолкнул его Никита Иваныч.

— Вороны, — весело сказал Кулешов. — Их тут прорва.

— А-а, — удовлетворенно протянул старик. — И то, думаю, рано журавлям-то…

Никита Иваныч осмотрел Кулешова: костюм, галстук, ботинки начищенные — жених да и только. Кулешов улыбался, щурясь на солнце, и был доволен, словно в бане напарился.

— Чего сияешь-то? — настороженно спросил Никита Иваныч. — Добился правды — нет?

— Порядок, отец! И спасибо за науку. Видал, какую я технику выбил? Новенькая, муха не сидела.

— Владимир Федорыч! — окликнул кто-то из механизаторов. — Иди сюда, скорее!

— Что скажешь — молодец, — похвалил Никита Иваныч.

— А за журавлей теперь не бойся, — Кулешов приобнял старика, встряхнул. — Сейчас подготовим фронт работы, отдадим добычу и уезжаем до зимы. Разрабатывать торф будем только зимой, понял? Зимой же птицы здесь не живут?

— Не живут, — согласился Никита Иваныч. — На зиму они в теплые края улетают.

— Вот и хорошо! — рассмеялся Кулешов. — Пока их нет — мы торф будем добывать, а прилетят — уйдем. Но самое главное, чего я добился, отец, — отстоял идею разрабатывать не все болото, а только его периферийную часть, на пятьсот метров от берега. И следом — рекультивация.

— Что-что? — не понял старик.

— Ну, болото восстанавливать будем…

Никита Иваныч посмотрел на него как на сумасшедшего, отшатнулся.

— Товарищ Кулешов! — не унимались механизаторы. — Давай сюда!

— Так что, отец, и овцы будут целы, то есть, журавли, и энергетике не в ущерб.

— Умно придумано, ничего не скажешь, — Никита Иваныч нащупал письмо в кармане, сжал его до хруста в пальцах.

— Нашли компромисс, — улыбнулся Кулешов. — Но и за него столько крови попортили!.. Тебе, отец, спасибо за науку. Можно сказать, за горло брал некоторых.

И снова Никите Иванычу показалось, будто журавли на горизонте взлетели. Помаячили расплывчатыми силуэтами, покувыркались в знойном мареве и растворились. «Чудится», — успокоил он себя и вытер слезы.

— Отец, когда я уезжал, мы с Ириной договорились: как Щ, я вернусь, так в загс поедем, — помолчав, сообщил Кулешов. — Думаю, сегодня поедем… Отдам сейчас распоряжения и… Может, и ты с нами, а?

— Кулешов! Ну сколь тебя ждать? — крикнул Колесов.

Никита Иваныч еще раз взглянул в небо и, повернувшись, пошел туда, где только что видел изломанные маревом журавлиные крылья.

— Федорыч! — орал Колесов. — Давай рысью! Тут про нас по радио говорят!

Старик Пухов вывернул ручку громкости до отказа и приник к радиоприемнику. Голос из динамика он узнал сразу: Стойлов говорил баском и картавил.

«В предвечерние сумерки Алейское болото особенно красиво. Ничто не шелохнется в теплом воздухе, и камышовый пух, розовый от заходящего солнца, неподвижно зависает над неоглядной марью. Только звон комаров щекочет ухо да редко прокричит где-то в глубине непуганая болотная птица. Так бы и стоял здесь до ночи, так бы и слушал эту необыкновенную для городского жителя тишину, ощущая себя не властелином природы, а лишь ее малой частицей…»

— Красиво говорит, курва! — похвалил Иван Видякин, на что Пухов погрозил пальцем, дескать, тихо! — он мужик такой, еще и не так может.

«Но как раз эта тишина и настораживает сегодня, потому что более месяца назад глухой уголок нашего края разбудил мощный рев техники, — вещал „Альпинист“. — Началось освоение уникального месторождения торфов. Для осушения и нарезки первого карьера сюда был послан мехотряд Владимира Кулешова — опытного и прославленного руководителя производства. По плану всего лишь через месяц алейский торф должен был превратиться в киловатт-часы электроэнергии. Сегодня всем ясно, что без этого сверхкалорийного торфа энергетический комплекс не сможет выйти на проектную мощность.

Однако сроки вышли, а первого брикета электростанция так и не увидела и долго еще не увидит, поскольку на месторождении до сих пор нет торфодобывающей техники и план по осушению выполнен едва на пятьдесят процентов…»

— Во кроет, а? — восхищенно проронил Видякин. — Ловкий парень! Главное, смелый.

Пухов сидел, вобрав голову в плечи, и ничего не понимал.

«Что же произошло с прославленным коллективом механизаторов? — спрашивал у кого-то Стойлов. — Почему столь низкая производительность? С этими вопросами мы обратились к Владимиру Кулешову, полновластному хозяину на алейском месторождении.

— Объективные причины, — сказал Кулешов. — Отдаленность, необычайные условия работы, нехватка техники и частые ее поломки…

— Откровенно оказать, мы не думали услышать от Владимира Кулешова ссылки на «объективные причины», — продолжал Стойлов. — Мы знали, что он работать умеет в любых условиях и везде у него был порядок. Однако на алейском месторождении мы увидели неприглядную картину. Вот уже четверо суток мехотряд простаивает, и тут уже «объективной причиной» не прикроешься. Владимир Федорович, почему стоят бульдозера?

— Не знаю… Не можем запустить дизеля… Ищем причины…

— А причина здесь одна — низкая дисциплина труда, — вставил журналист. — Местные жители рассказывают, что механизаторы пьют в рабочее время и настрой у них не на работу, а на отдых. Будто в санаторий приехали. Не может же быть, чтобы вся техника разом вышла из строя?

— Тут все может быть, — сказал Кулешов. — И вообще, я не знаю, как работать дальше. Я здесь не хозяин…

— Ну уж если командир производства в отчаянии, то что ждать от коллектива? — продолжал Стойлов. — Сейчас длительный простой механизаторы объясняют кознями мифического животного, якобы проживающего на болоте. Что-то вроде нечистой силы, дьявола. А на кого еще свалить вину?.. Но козни мехотряду чинит не дьявол, а слабая организация труда и полная бесконтрольность со стороны треста».

Иван Видякин взъерошил остатки волос на голове и покосился на старика. Тот хлопал глазами и лихорадочно расстегивал верхнюю пуговицу кителя. Краснота от вздувшегося горла медленно переползала на лицо…

«Кто хозяин на месторождении? И есть ли он вообще сегодня там? Ведь именно сюда, на Алейское болото, устремлены взоры наших энергетиков. Эти вопросы мы задали управляющему трестом.

— Хозяева — мы, — сказал управляющий. — И я заверяю, что в короткий срок мы наведем порядок и дадим стране первый брикет высококалорийного торфа!»

— Хорошо ответил, — похвалил управляющего Видякин. — Видно, деловой мужик. Ты слыхала, Настасья?

— Да слыхала, — проронила Настасья. — Поглядим ишшо…

«Ответ управляющего достойный и вселяющий надежду, — прокомментировал Стойлов. — Но слова должны быть обеспечены делом, как валюта золотом. Чтобы покончить с бесхозяйственностью на Алейском болоте, десанту Кулешова необходима поддержка треста. А то и министерства. Оставшись на этом болоте без реальной помощи, нетрудно поверить в существование дьявола и впасть в отчаяние. Мы позвонили в министерство энергетики. И вот что нам сказали…»

Пухов наконец справился с пуговицей, с хрипом втянул в себя воздух и, качаясь на протезе, медленно побрел со двора. Видякин догнал его, подобрал забытый костыль.

— Ты погоди… это… не тушуйся, — пробормотал он. — Малость перепутали — только и всего…

Пухов взял костыль и молча заковылял дальше. Медали на его груди раскачивались в такт шагам и тихо позванивали.

«Освоение алейского месторождения — дело государственной важности, — доносило радио исковерканный телефоном голос. — Выход на проектную мощность энергетического комплекса позволит получить дополнительно… киловатт-часов…»

— Ну хочешь, я тебе «Альпиниста» насовсем отдам? — безнадежно спросил Иван.

Пухов вышел за калитку…

А Видякин, вернувшись к верстаку, выключил приемник и подозвал Настасью.

— Кто сегодня технику сторожит?

— Путяев и этот… Колесов, — доложила Настасья.

— Хорошо, — задумчиво проронил Иван, и желваки заиграли на его скулах.

— Иван! Не пущу!

— Спокойно, Настасья, — сказал Иван. — Я пойду вечером покосы смотреть. Не перестояла ли трава…

Он глянул вслед уходящему Пухову, вздохнул и погрозил кому-то крепким, волосатым кулаком.

… К островку, где гнездились журавли, Никита Иваныч подкрадывался долго, по-пластунски, как в прошлый раз. Извозился в торфяной жиже, начерпал ее в сапоги и порезал палец осокой. Когда он наткнулся на россыпь пустых тюбиков от краски, осторожно привстал на локтях и выглянул между кочек…

Оставленное птицами гнездо напоминало пустые и разрушенные алейские избы. Руки судорожно цеплялись за кочки, рвали острую осоку; кочки шатались, куда-то проваливались, и вместе с ними куда-то проваливался Никита Иваныч…