5

В километре от лагеря Смоленский попросил остановить машину, поблагодарил водителя и дальше отправился пешком. Идти было хорошо, солнце вставало из-за лесистых гор, прохладный ветерок бодрил, освежал, словно бессонной ночи и не было. С Курилиным Вилор Петрович проговорил до рассвета. Пили чай в его кабинете, снова спорили о дорогах и расстались почти друзьями. Напоследок Курилин отдал распоряжение своему шоферу отвезти Смоленского домой, а сам остался в горисполкоме ждать машину.

Вилор Петрович подходил уже к повороту, который вел к лагерю, и тут заметил на дороге одинокую человеческую фигуру с рюкзаком за плечами. Человек стоял на проезжей части и неуверенно махал рукой редким, проносящимся мимо автомобилям. Солнце било в глаза Смоленскому, низкое, еще неяркое, но рассмотреть «голосующего» было невозможно. Силуэт его то расплывался на багровом фоне, то вдруг утончался, оплавляясь и просвечиваясь по контуру. Вилор Петрович подошел к нему вплотную и только тогда разглядел крутой стриженый затылок и ссутулившуюся под рюкзаком спину.

– Вадим! – окликнул он, еще не совсем уверенный, что это его сын.

Вадим, не оборачиваясь, поправил лямки рюкзака и приготовился встречать очередной грузовик. Тяжелый КрАЗ, даже не притормозив, пронесся мимо, оставляя за собой черный, дымный след. Борт его кузова чуть не зацепил плечо Вадима, но Вадим не отскочил, а лишь погрозил кулаком.

Смоленский встал перед ним, уперев руки в бока и чуть подавшись вперед.

– Ты куда собрался, Вадим? – спросил он, глядя в лицо

сыну.

– Все решено, отец, я уезжаю, – тихо и уверенно произнес Вадим. В его голосе уже не было ни горячности, ни безрассудства, он не отводил взгляд, смотрел спокойно, и это неожиданно насторожило Смоленского. Вчера на трассе он не верил ни единому его слову. Блажь, думал он, остынет и отойдет. Так уже бывало…

– С кем же ты решал? – спросил Вилор Петрович. – Один? «Уедет… – закололо в сознании, – я его не удержу. Теперь все пойдет прахом… Жалко, как жалко!»

– Со своей совестью, отец, – проговорил он, всматриваясь в просвет дороги. – У меня, говорят, совести много. Вчера Леопольд приезжал, говорит, ты парень совестливый, я тебя люблю. Вот я с ней и посоветовался. А с кем еще?

– Я для тебя, значит, так… ничего не представляю? – Вилору Петровичу показалось, что голос его сел, осип и едва слышен.

– Ну, ты сам посуди, отец, – заговорил Вадим. – Как мне с тобой решать? У тебя комплекс. Он тебя сжирает, а ты этого на замечаешь. У тебя диктаторские задатки. Что бы я ни сказал – все не так. Неужели мне попугаем повторять все, что ты скажешь?.. Да к чему это разбирательство? – Он подбросил рюкзак на спине и распрямился. – Я думал, меня Валентина Сергеевна поймет. С ней посоветоваться хотел. Она давай на мою совесть давить!.. Все нормально, отец, не пропаду. У тебя, вижу, тоже порядок. Так что строй со своим Шараповым дороги, а обо мне не волнуйся.

Он повернулся и зашагал в сторону города. Шнурок на одном ботинке развязался и тащился по асфальту. «Наступит и упадет, – подумал Смоленский, стоя в нерешительности. – Вот как, оказывается, уходят сыновья. И ничего не сделать…»

– Погоди, Вадим! – крикнул он и бегом догнал сына. Схватил за плечи, развернул к себе. – Погоди… Я хотел тебе сказать… Ты подумай, Вадим! Ты рушишь самое святое в нашей семье. Была такая традиция… В России, что Смоленские строят дороги… Почему была? Есть! Есть, Вадим! У каждого поколения своя дорога!.. Ты просто обязан стать изыскателем. Понимаешь, Вадим, в этом случае главное-то не желание, а обязанность! Долг, наконец, долг! Перед Отечеством, если угодно… Ты можешь такое понять? И даже не ради традиции!.. Мы уйдем – придут дилетанты. Шараповы вот такие придут!

– Вот и учи Шарапова. – Вадим освободился от рук Смоленского и отошел к обочине. – Вам тут места хватит, а мне тесно.

– С Шараповым все кончено, – заверял Смоленский. – Сегодня приедут сюда разбираться, и его трассу прикроют… А потом, Вадим, ты меня оставляешь в трудное время. Мне сегодня придется еще подраться за свой проект. Я докажу, и на трассе Шарапова поставят крест!

– Поставят… – сказал Вадим. – Теперь уже точно поставят. А Шарапов, наверное, застрелится…

– Шарапова можно понять и пожалеть. – Вилор Петрович ощутил слабую надежду. – Он – игрушка у Лобова. Э-э, если бы ты видел Лобова!

– Да? Интересный тип? – оживился Вадим.

– Уникальный, хотя и не редкостный, – подтвердил Смоленский. – Увидишь. Местный князь.

– Черт, а! – задумчиво проговорил Вадим. – А это интересно, чем все кончится! Посмотреть бы на Леопольда! И вообще на всех… Ведь будут делать вид, что ничего не произошло!.. Или нет, наоборот… А как ты будешь драться за свой проект? Чем? У тебя есть аргументы? – Он показал кулак… – Мы с тетей Валей сначала немного поссорились, а потом она мне про деда Петра рассказывала… Во был мужик! А доказать не смог… Слушай, отец, почему ты мне о нем не рассказывал? Ты что, не знал? Или скрывал от меня?

– Вадим, я никогда ничего не скрывал от тебя, и ты об этом знаешь! – отчеканил Смоленский. – Твой дед был сильным человеком, но ему не повезло…

– Он начал с нуля, а ты боишься этого! – подхватил Вадим. – Вижу – боишься!

– Да, боюсь! – отрубил Вилор Петрович. – Да, можно начать с нуля, можно доказать всем, что ты мужественный и несгибаемый! Но ведь не для этого мы живем!.. Боюсь, потому что не хочу топтаться па месте. Хочу работать. И мне не стыдно признаться в этом перед тобой. Ты должен понять меня, сын.

Смоленский круто развернулся и пошел к лагерю, подавляя желание оглянуться. Вадим еще стоял на развилке, широко расставив ноги и выпрямившись. Мимо пронеслась машина, и рев двигателя все-таки заставил Смоленского на мгновение повернуть голову назад…

Вадим ушел с восходом солнца, как и обещал, и почти следом Валентина Сергеевна покинула палатку, с тоскливой радостью думая, что пришло наконец утро, скоро проснутся люди и неизвестность исчезнет. За крайними палатками у самого леса горел невидимый костер, и только ленивый по-утреннему, голубой дым реял над крышами. В ушах Валентины Сергеевны все еще стоял последний разговор с Вадимом. «Не думал, что так трудно будет уехать… – говорил он, сидя возле палаточного входа уже с рюкзаком за плечами. – Казалось, бросил все, сел – и до свидания… Тем более бросать-то нечего!.. Суета сует». – «Значит, что-то остается! Вот ты и пострадай теперь, Вадим, может быть, поймешь, что бросил…» – «Страдание – участь беглеца, – усмехнулся он и встал. – Я, возможно, еще вернусь». – «Нет уж, коли решил, не возвращайся! Счастливо тебе, Вадим!.. Деньги возьми! Не в долг, так возьми!..» Но Вадим уже шагал, сутулясь под рюкзаком и широко махая руками.

Валентина Сергеевна походила несколько минут по спящему лагерю и направилась к костру. За ней, радостно взлаивая и прижимаясь к ногам, увязались два гривастых пса. Возле костра в одиночестве сидела Женя Морозова с гитарой на коленях. Огня в костре уже не было, дымили толстые головни и грудой лежал пепел. Валентина Сергеевна принесла из леса несколько сучьев, свалила их в костер.

– Ты что же, всю ночь тут просидела? – спросила она.

– Да… Все к вам в гости побежали, а я – сюда. – Женя отложила гитару и потянулась к огню. – Ну, рассказали вам, какие я здесь штучки вытворяю? В первую очередь, наверное, доложили… Эх, народ…

– Вадим уехал, – сказала Валентина Сергеевна.

– Ага… – согласилась Женя. – И я опять виновата… Вот не везет! Со стыда сгоришь с ними… И живу-то, никого не трогая.

– Скляр жаловался, будто ты его дискредитируешь, – проронила Валентина Сергеевна, – шуточки с ним позволяешь…

– А что еще делать, Валентина Сергеевна? – взмолилась Женя. – Если он тюха, у него во рту мухи спят!.. Жалуется, а? Кошмар какой… Кто еще на меня там бочку катил? Боженко не рассказывал, как я с трассы к Шарапову бегаю? Так вот, я бегаю. А он орет: «Женька, на место!» Как собаке… – Она погладила одного из псов. – Что за мужики? Никакого уважения к женщине. И плюс к этому сплетники.

– Что же ты оправдываешься? – спросила Валентина Сергеевна. – Я, кажется, тебя еще ни в чем не обвиняю…

– Что мне оправдываться! – вздохнула Женя. – Вы-то меня должны понимать, поэтому я вам и рассказываю. Вы-то тоже всю жизнь по экспедициям… Честное слово, людей вокруг тьма, а поговорить не с кем. Как только с кем наедине осталась, тут же про тебя сплетню – Морозова опять закадрила. И ладно бы, трепите себе на здоровье, меня от этого не убудет. Но меня что бесит-то? Ведь они ходят при этом и делают озабоченный деловой вид. Посмотришь – страшно занятые люди! А я вроде бездельница и партию к тому же развращаю, дисциплину разлагаю. Боженко, так тот вообще недавно сказал: баба на корабле – жди беды. Оттого, мол, и все неурядицы.

«Хорошо, что ты у нас есть, – вспомнила Валентна Сергеевна слова Петра Смоленского. – В каждой партии обязательно должна быть хоть одна женщина. При них мы не забываем, что мы мужчины, что в мире, кроме красивой тундры, есть еще женщины, слабые, милые существа, ради которых хочется все делать красиво…»

– А когда я ему сказала, что он не мужик, – с жаром продолжала Женя, – что он сам бы мог давным-давно все эти неурядицы преспокойно решить, так он сразу и замолк. Почему-то всем нашим кажется, что я приехала сюда на прогулку, развлекаться, этакая искательница приключений… Тьфу!

– Я понимаю тебя, – проговорила Валентина Сергеевна. – Давным-давно один человек мне говорил, что женщина в поле – это свет в окошке.

– Сейчас так не скажут, не надейтесь, – отмахнулась Женя. – Сейчас говорят: баба в поле поехала – значит, чего-то она задумала. А мне просто работать надо. Я год назад заочно все-таки горный добила и все в техниках сижу. В институте торчать проку нет, там инженерские места так насижены… Да я в поле всегда хотела! Раньше нельзя было, обстоятельства и все прочее. Теперь можно. Вилор Петрович сам пригласил, поехали, говорит, я из тебя полевика сделаю. Он мужик умный, у него есть чему научиться. Приехала – на тебе, получайте… И по дому душа болит! Каждый день думаю, что там да как там… Сейчас и Вадька уехал, последний путевый парень…

– Мне тут сказали, будто ты его окручиваешь, – грустно улыбнулась Валентина Сергеевна, – будто он по тебе с ума сходит…

– И окрутила бы, – задумчиво проговорила Женя. – На все бы наплевала. Но он не по мне с ума сходит, по Ленке своей… В нем столько любви накопилось, столько жажды… Вот если бы по мне так!.. А на меня всю жизнь чужую любовь выплескивают… Уехала бы с ним куда он захочет!.. Вы знаете эту его Ленку? Я сколько раз просила Вадима рассказать – молчит. Интересно, какая она?..

Валентина Сергеевна виновато пожала плечами. Она видела ее однажды, вскоре после Нового года. Вадим и Лена пришли веселые, красные от мороза, смеялись по пустякам, дурашливо передразнивали друг друга. «Мы погреться к вам, теть Валь! – сказал Вадим. – Погреемся и дальше пойдем. Мы с утра сегодня ходим. Уже в метро грелись, в кинотеатре!.. А солнце на улице сегодня ушастое!» Она не знала тогда, что они идут к Вилору на работу, чтобы сказать о своем решении пожениться. Потом уже, когда возмущенный Вилор позвонил Валентине Сергеевне домой, она долго вспоминала Ленку: ее лицо, фигуру, одежду. Ей и в голову не могло прийти, что Вадим приходил к ней не просто с девушкой, со знакомой, а с невестой. Невеста в воображении Валентины Сергеевны всегда почему-то чудилась беловолосой, стройной, в сиреневом платье с «плечиками» я подолом «солнышко». Именно такой, какой снилась ей жена Петра Смоленского, Августа. Сама Валентина Сергеевна так и не успела стать невестой. Гнездо памяти о Петре не ветшало с годами, а становилось крепче и глубже. Но жизнь шла, неустроенная, в чем-то недостроенная, как ее дача, и с годами подкрадывался страх одиночества. То был какой-то замкнутый круг: Валентина Сергеевна и боялась его, и боялась замужества. Казалось, с ним исчезнет вся ее прежняя жизнь: память о Петре, каждодневные думы и хлопоты о сыне его, Вилоре, и свобода, наконец, страсть к поездкам, путешествиям, дорогам. Это было мучительное время, оно и вырастило мысль – родить. Отцом Марины был рабочий из изыскательской партии на Камчатке. Звали его Анатолием: крупный жилистый парень с добрым и простоватым лицом. Она научила его бить шурфы, насаживать кайло на черепок так, как насаживают кузнечные молоты, – в комель, научила правильно ходить по лесу, чтобы не бить позади идущего ветками по лицу. Затем неожиданно уехала на материк и более его не встречала.

Валентина Сергеевна вспоминала невесту Вадима, но ни одной яркой детали так и не вспомнила.

– Ничего особенного, – наконец проронила Валентина Сергеевна и отодвинулась от костра. – Помнится, Вилор говорил, что она старше его то ли на пять, то ли на семь лет…

– Да, и Вадим говорил… – Женя тряхнула головой и выпрямилась. – Рок, сказал, для Смоленских… И для меня тоже. Знаете, о чем я подумала… Отработаю я в поле лет тридцать, уйду на пенсию и стану так же, как вы, приезжать в гости к своим, ходить, смотреть, разговаривать… и все бесполезно! Даже нет, бессмысленно! Буду вспоминать сегодняшнее и этим жить. Л вокруг будут кипеть страсти, страсти!.. И какая-нибудь беспутная с растерзанными чувствами будет сидеть вот так у костра и жаловаться на судьбу… Я ведь жалуюсь вам, Валентина Сергеевна, жа-лу-юсь!.. Все в мире идет по кругу, все повторяется, но от этого нескучно!

В палатках послышались голоса, сонные, охрипшие, и Валентина Сергеевна услышала чей-то возглас – Смоленский пришел! «Куда он денется! – сразу же зазвучал в ушах голос Вадима. – И нечего переживать за него… Мой отец – кремень…» Она оглянулась на лагерь, но просвет между палатками был пуст, к костру никто не спешил.

– Я тебе завидую, – сказала Валентина Сергеевна, все еще прислушиваясь к звукам в палатках. – Ты во всем этом так хорошо разбираешься, все тебе понятно… Даже предугадываешь. А я-то просто жила и не думала, что мне так придется… Само как-то получилось.

– Вы мне нравитесь, Валентина Сергеевна.

– Спасибо, – чуть улыбнулась она. – Но я неплохо прожила и, может быть, еще поживу… Тоже парней окручивала. Не веришь? Непохоже?

Наконец она услышала голос Вилора, ровный, строгий: похоже, речь шла о работе. Скляр что-то ему отвечал, бубня и проглатывая окончания.

– Ой, Вилор Петрович приехал! – обрадованно воскликнула Женя, и в глазах ее блеснуло, а лицо вдруг потеряло выражение задумчивости. Это не ускользнуло от Валентины Сергеевны, однако она с прежней интонацией продолжала:

– Помню, привел меня папа за ручку на искусствоведческий факультет поступать. Встретил меня там юноша, худой, серый какой-то, на попика похож. Сидел он полчаса со мной, про картины говорил, про жизнь в искусстве. Я слушаю, а папа под дверью стоит, ждет. А этот святой-то, слышишь, ожил, про картины забыл и давай мне в любви объясняться! – Она рассмеялась. – Лицо засияло, глаза светятся!.. Короче, предложение сделал. А я, между прочим, пальцем не пошевелила и поводов не давала. Господи, девчонка была, глупая…

– Да!.. – с чувством протянула Женя. – Вы меня удивили!

– Не ожидала? Конечно, теперь я старуха…

– Нет, я не о том… – сказала Женя. – Неужели вас водили в университет за ручку? Мне всегда казалось, в ваше время все пробивались сами…

– Сами, конечно! – подтвердила Валентина Сергеевна. – Но и водили нас тоже… А потом, знаешь, я встретила его. Он был такой огромный, мужественный и… неприступный!

– Отец Вилора Петровича? – спросила Женя. – Знаю, мне рассказывали…

– Ага… Он же меня не замечал, – продолжала она. – Я специально на глаза лезла ему. И знаешь, что он сказал однажды? Ты, говорит, Астахова, как Фигаро. Смеялся… Я тогда ему письмо написала, объяснилась и хотела уехать с трассы. Он меня остановил, ну, короче, спас. Тогда было строго, за самовольный выезд с места работ наказывали. И разрешил мне звать его просто Петром и на «ты». Представляешь, какая честь была для меня! Все перед ним шапки ломают, а я подхожу к нему и говорю: «Здравствуй, Петр…» Тихонько, конечно, чтобы никто не услышал. А он: «Здравствуй, Валя…»

– Содержательная у вас молодость была, – вздохнула Женя, и глаза ее поискали кого-то среди палаток.

– И старость тоже. – Валентина Сергеевна оглянулась.

За палатками стал слышен гул автомобиля. Вскоре в лагерь въехал «газик» с блестящими на солнце стрелами по капоту и кузову. Из него выскочил бородач в кожаной куртке.

– Где Вилор Петрович? – раздался сердитый и решительный голос.

– Кто это? – испуганно спросила Валентина Сергеевна и, не дожидаясь ответа, быстро пошла к палаткам. Женя неожиданно засмеялась вслед весело и злорадно.

– Вам кого? – Валентина Сергеевна встала на пути бородача. – Вы кто такой?

Бородач смутился и сделал шаг назад.

– Я-то? Я Шарапов… – проговорил он и, скрывая растерянность, добавил: – Мне нужен Смоленский!

– Ишь ты, Шарапов! – разглядывая гостя, сказала Валентина Сергеевна. – Ну а чего кричишь?

– Это ко мне! – раздался за спиной голос Вилора. – Знакомьтесь: Леопольд Шарапов, мой конкурент.

– Леонард! – с вызовом поправил его Шарапов. – Нам нужно объясниться, Вилор Петрович!

– О, Леопольд, ты выражаешься как старый дуэлянт! – рассмеялся Смоленский. – Ну что стряслось? Что еще произошло за эту кошмарную ночь?

– Мы с вами вчера о чем договорились? Вы забыли?

– Да нет, помню! Вы кстати приехали, Леопольд…

– Кто-то из ваших, Вилор Петрович, уничтожил почти все репера и вешки на моей трассе! – выпалил Шарапов и резко боднул головой. – Не ожидал я такой подлости, ну не ожидал!..

– Что? – тихо протянул Смоленский, и Валентина Сергеевна увидела, как он ослаб и тяжело задышал…

Смоленский долго сидел, нервно сжимая и разжимая кулаки. Самойлов дважды заглядывал в палатку. На третий раз он все-таки решился:

– На работу-то едем, нет? – спросил он. – Время девять, рубщики на трассе ждут…

– Едем! – объявил Смоленский. – Грузитесь в машины… И вот еще что: найди-ка Вадима и позови сюда.

– Вадим уехал, – сказала Валентина Сергеевна. – Сегодня, с восходом солнца… Я не смогла его убедить.

– Я вернул его, – заявил Смоленский. – Он здесь. Валентина Сергеевна молча покачала головой.

– Ладно, – бросил Вилор Петрович. – Разберемся… Ты лучше, Валентина Сергеевна, расскажи, как там, в Ленинграде. Дачу достроили?

– Материалов пока не нашли, – нехотя ответила она. – Вилор, ты объясни-ка мне, что за конкуренция у вас тут? Мне, правда, уже говорили, но я что-то не понимаю… Не понимаю, как ты ее терпишь.

– Как?.. С зубовным скрежетом.

– Но терпишь все-таки? И Вадьку заставляешь?

Он вскинул голову, и ямочка на подбородке – у всех Смоленских она была, признак сильной натуры – углубилась, разделив подбородок надвое.

– Я всегда гордился тем, что ты, Валентина Сергеевна, дипломат, – проговорил он медленно, подбирая слова. – Иногда чисто по-женски, но дипломат. Зачем же со мной сейчас как с мальчишкой?.. Я ночь не спал, голова пухнет от этих разговоров и дорог! Тем более еще столько предстоит их впереди… В конце концов, я делаю свою работу, и делаю хорошо. Кому в башку взбрела эта дурная идея со второй дорогой, тот пусть л думает, как выкручиваться. Вот сейчас утрясется эта канитель, я тебя на трассу свожу, на мостовой переход…

– Ты думаешь, утрясется, Вилор? – задумчиво спросила Валентина Сергеевна. – Или ты собираешься сам утрясти? Не поздно ли, Вилор? Меня беспокоит, как ты будешь выглядеть в этой ситуации.

– Прекрасно. Закончу этот проект – поеду на Тунгуску, – отпарировал Смоленский.

– Почему ты в начале сезона не приостановил работы и не потребовал комиссии? – отрывисто спросила Валентина Сергеевна.

– Странно ты рассуждаешь, Валентина Сергеевна. – Он покачал головой и вынул из-под стола бутылку с коньяком. Понюхал, налил в стаканчики. – Удивляюсь… Боженко тоже кричал одно время – комиссию! Разбирательство! Но это он по молодости и незнанию. Я ему разъяснил – он понял. Как это – взял и приостановил? Это не дача, которую можно строить когда вздумается, это госзадание! Все увязано планом, сроками, от проектирования дороги зависят сразу три предприятия! Шутки… И откуда приглашать комиссию, Валентина Сергеевна? Из нашего института? Но там ведь мне скажут: чего тебе надо, Смоленский? У тебя есть задание, официальное, плановое – вот и выполняй. И попробуй только не уложиться в сроки… Из Гипроникеля? Я к нему никаким боком. У него есть заказчик – рудник и подрядчик – институт. В министерство мне через голову не прыгнуть, и опять, в какое министерство? В цветных металлов или наше? А потом комиссия не панацея. Мы просто привыкли: чуть где не так – комиссию… Если бы я стал вызывать ее, прошел бы по всем инстанциям, добился наконец, а затем ждал бы директивы – сезон прошел бы, а Шарапов за это время изыскал бы свою трассу!.. Вчера у Курилина мне мысль пришла, что Лобов, этот самый директор рудника, не от хорошей жизни взялся вести к месторождению вторую дорогу, ускоренный вариант, а от того, что не хотел связываться с волокитой го инстанциям. Он, наверное, знал, что изменить категорию дороги и взять более дешевый и быстрый вариант проекта – значит убить на это год времени. Ему же надо руду взять… Вы почему-то все считаете, что разобраться в этом хаосе – раз плюнуть.

Он молча протянул стаканчик с коньяком Валентине Сергеевне и взял свой. Движения и вид его были такими, словно он только сейчас с блеском, красиво закончил важное, трудное дело и теперь, отойдя в сторону, любуется им.

– Самойлов! – крикнул он. – Я просил тебя позвать Вадима! Где он?

– Не знаю! – донеслось в ответ. – Его негу нигде!

– И Морозовой нету! – раздался чей-то веселый голос. – Надо ехать, а их опять унесло куда-то!

Смоленский вернулся на место и сел, опустив на стол сжатые кулаки. Валентина Сергеевна поставила свой стаканчик.

– Все равно что-то нужно делать, – тихо проговорила она.

– Что-то? – внезапно выкрикнул Смоленский. – А что конкретно – никто не знает! Все только говорят – делать, делать…

Он осекся, исподлобья глянул на Валентину Сергеевну и уже тише добавил:

– Если бы я знал что… Подождем, приедут сегодня власти, заказчик, осмотрят трассы… Курилин, похоже, в самодеятельности Лобова не заинтересован. Не решат – тогда не знаю, тогда я буду продолжать работы.

– Зато я знаю, что делать, если не решат, Вилор, – сказала Валентина Сергеевна и обернулась к выходу: в палатку вошла Женька Морозова. Смоленский тоже повернул голову, намереваясь что-то спросить, но не успел.

– Вадима искали, Вилор Петрович? – спросила Женька. – Так вот, не ищите. Он вам не нужен. Репера на трассе Шарапова уничтожила я.

Она глянула на Смоленского, потом на Валентину Сергеевну и виновато стащила с макушки берет…

Несколько минут Смоленский в упор разглядывал Женьку и кусал губу. Однако заметила Валентина Сергеевна, как он расслабился, облегченно перевел дух.

– Зачем ты сделала это? – тихо спросил Вилор Петрович.

– Из личных мотивов и по собственной инициативе, – с готовностью ответила Женька. – Он, то есть Шарапов, приставал ко мне, обзывал, и я ему отомстила.

– К чему этот обман, Евгения? Я не понимаю, зачем ты берешь на себя чужую вину? Ты кого хочешь защитить этим: меня или Вадима? – Смоленский в упор глядел на Морозову.

– Я себя защищала! – отрезала Женька. – А то в нашей партии ни одного порядочного мужчины нет. Кроме Вадьки, конечно, он еще не дорос, чтобы знать, как защищать. Тем более он уехал и теперь совсем некому…

– Он вернулся, – сказал Смоленский, – в лагере где-то бродит…

– Как вернулся? – насторожилась Морозова.

– Ногами… – буркнул Смоленский. – Если ты уничтожила репера, ты понимаешь, что натворила?.. Я тебя из другого отдела вытащил, дал возможность работать в поле, а ты мне удружила?.. Не партия, а детский сад какой-то! Вот сама погляди, теть Валь, как с такими людьми работать?

– Спасибо, благодетель вы наш! – протянула Женька. – Только вы не беспокойтесь: я сделала и отвечать буду. Вашей репутации не замараю.

– При чем здесь репутация! – резко бросил Смоленский. – Для вас это все игрушки, вы сюда развлекаться приехали, а мне надо работать.

Женька молча вышла из палатки, и Смоленский опустился на табурет, подперев голову руками.

– Ты на людей не кричи, Вилор, – сказала Валентина Сергеевна, – а то получается, ты один работаешь – остальные отдыхают.

– Нервов не хватает. Я сегодня еще не спал… – пророчил Смоленский. – Думаете, это она? Нет. Репера уничтожил Вадим, только он… А может, они вдвоем. С субботы на воскресенье они как раз оставались на трассе и где-то всю ночь шарахались… Сейчас комиссия приедет на трассу, а Шарапов доложит, что ему напакостили. Лобов встанет в позу, это ему на руку…

«Вы еще узнаете, теть Валь, – зазвучало в ушах Валентины Сергеевны, – я сделал все, что мог, и не бегу, а уезжаю…»