Книга: Стоящий у Солнца
Назад: 18
Дальше: 20

19

Русинов ещё раз обошёл свою машину: притащили на буксире — так и не отцепленный от переднего крючка, чекерный трос валялся на земле. Он забрался в салон, осмотрелся — всё на месте, кроме коробки испорченной тушёнки, которую он выставил снежному человеку. Достал из-под матраца радиомаяк, вынул его из свинцового футляра и спрятал назад. Пусть теперь Служба наконец вздохнёт облегчённо: Мамонт вновь появился в эфире!
Собаки, подняв лай, уже не смолкали, однако во дворе участкового была тишина. Русинова подмывало осторожно подойти к окну, тихо постучать и чтобы открыла Ольга… Но он не знал её окна, не имел представления о расположении комнат в том большом доме. Забравшись в машину, он отстегнул кровать и лёг, не раздеваясь. Через несколько минут собаки умолкли, стало тихо и спокойно.
Участковый был возле Кошгары вчера, иначе бы встретились на мёртвой дороге. Как он там оказался? Поехал разыскивать его, когда Ольга сказала, куда он направляется? Но почему только вчера, когда прошла уже неделя, как он отправился к Кошгаре? Может быть, пришёл срок выпускать его из каменного мешка? Выпускать уже невменяемого? Или участковый даже не заходил в штольню, отбуксировал машину — зачем она теперь сумасшедшему? Потом будет объявлено, что найдена машина с такими-то номерами, такой-то марки, хозяин которой бесследно исчез. А Русинова оставили пока в пещере дозревать до полного умопомрачения… Нет, не вяжется! Машину бы не трогали, лишние вопросы. Да и сомнительно, чтобы участковый запирал его в каменном мешке. Наверное, было так: Ольга ждала, что он вернётся, и не выдержала, рассказала отцу, куда он поехал. Если здесь существует поверье, что Кошгара — проклятое место, зона радиоактивного заражения, то участковый поехал его искать. Нашёл разукомплектованную машину и пошёл в штольню — возможно, определил, что хозяина нет уже несколько дней, а все подземелья в Кошгаре можно обойти за полдня. Значит, что-то случилось с Русиновым. В пещере обнаружил груду углей и головни на насосной площадке, расплавленный и застывший свинец. Понял, что человек ушёл без машины, зацепил её и притащил в посёлок…
Не хотелось обвинять отца Ольги, а косвенно и её, но и оправдать трудно. Участковый связан с хранителями — это установлено. И мало того, покрывает серогонов, скупающих оружие, не имеющих документов. Если он, Русинов, знает, что за войско сидит в лесу, то участковому, имеющему своих осведомителей, не знать об атамане-лётчике Паше Зайцеве — полный абсурд. Значит, атаман выполняет определённую функцию у хранителей; они нуждаются в Паше с его гвардией и потому позволяют серогонам жить в этом регионе. Вроде беглых пограничных казаков, которых держали как смертников за возможность вольно жить и пахать землю. Возможно, Лобан и «казаки» не знают истинной сути, но атаман знает!
А снежный человек? В стекле — пулевая пробоина! Участковый мог понять, что Русинов отстреливался от снежного человека, — там же куча следов его присутствия: мятые, погрызенные банки, выломанная дверца. К тому же это не снежный человек, конечно, если умеет читать. Одичавший, сумасшедший Зямщиц?.. Участковый мог решить, что произошла схватка с ним и в результате Русинов пропал… И это абсурд! Следы на дороге после дождя, пожалуй, видны до сих пор… Он просто пытается оправдать Ольгиного отца.
На окраине посёлка залаяла собака, и голос её, словно подхваченный ветром, разлетелся по всем улицам. Кого-то ещё носило ночью. Русинов услышал мягкий шелест шагов по земле, осторожно привстал, чтобы на качнуть машину, и отодвинул край занавески. К воротам участкового подходили двое мужчин в спортивных костюмах — в темноте отчётливо белели белые «лампасы» на брюках, окантовка обшлагов и воротников. Один сел на скамеечку у ворот, другой перемахнул через изгородь палисадника, подошёл к окну, осторожно постучал. Видимо, за окном откликнулись на стук. Мужчина выбрался из палисадника и, ожидая, когда отопрут калитку, стал осматривать машину. Тронул ручку водительской дверцы, пощупал место удара на лобовом стекле, и, когда остановился возле окна, Русинов узнал его! Виталий Раздрогин!
Калитка отворилась всего на секунду, впустив гостей. На улице начинало светать, и забираться под окна дома было опасно. Русинов осторожно вышел из машины, попробовал заглянуть во двор — там было ещё темно, да и забор высокий, бесшумно не перелезть. Он метнулся вдоль изгороди: участковый обстроился основательно. В сторону огорода с цветущей картошкой выходили рубленые стены сараев, так что путь во двор один — через калитку или ворота.
Он тронул калитку — заперто изнутри… И тогда демонстративно сел на скамеечку и стал ждать. Прошло минут двадцать, прежде чем во дворе заходили: сначала послышался неясный говор двоих мужчин, затем неожиданно взвыл стартёр легковой машины. Двигатель долго не заводился — похоже, давно не ездили! — лишь с шестого приёма раздался мерный гул «Жигулей».
— Давай скорее! — внятно сказал кто-то. — Чемодан в багажник!
Будто удирали!
Русинов затаился в проёме запертой калитки. Вот дрогнули ворота, и створки их распахнулись наружу, заслонив Русинова. Со двора выехал «жигулёнок» шестой модели, новенький, молочно-белый, притормозил возле машины Русинова. Не видно, кто за рулём! Вышедший вслед за машиной человек стал запирать ворота: завёл одну створку, потом взялся за другую, открывая Русинова.
Это был Раздрогин! Только неузнаваемый — в белом летнем костюме, чёрной рубашке и белом же галстуке, в руке небольшой кейс. Он куда-то срочно уезжал!
Русинов выступил из проёма калитки и оказался за спиной и чуть сбоку от Раздрогина.
— Здравствуй, Виталий!
Раздрогин замер, но лишь на миг! Спокойно захлёстывая створку ворот с другой створкой, обернулся…
Он! Разве что возмужал, заматерел — эдакий элегантный молодой купец.
— Ну что смотришь, Раздрогин? — спросил Русинов. — Мы тебя ищем лет пятнадцать. А ты здесь?
Он владел собой великолепно: спокойно бросил кейс на заднее сиденье, распахнул переднюю дверцу, чтобы сесть.
— Вы обознались. Извините…
Русинов забежал вперёд, встал, опершись руками на капот:
— Виталий, давай поговорим! Я — Русинов. Ты же знаешь меня!
По Институту они не были знакомы, никогда не встречались, но он, общаясь с хранителями, не мог не знать Русинова. Мало того, возможно, принимал участие в его судьбе…
Раздрогин выпрямился — одна нога была в кабине.
— Вы ошиблись! — внушительно и властно проговорил он. — Уйдите с дороги!
Второй, бывший за рулём, безбородый, крупный парень, резко распахнул свою дверцу. Они невероятно спешили!
Русинов отступил от машины:
— Мы ещё увидимся, Раздрогин! Я буду здесь, понял? Я никуда отсюда не уйду!
Дверцы мгновенно захлопнулись, и «жигулёнок» рванул с места, пробуксовывая на влажной от росы траве. Русинов ощутил, как заболели ладони: молодая кожа под лопнувшими пузырями иссохла, истрескалась по линиям руки и кровоточила. А старую он содрал, пока ехали на телеге с Лобаном…
В проёме калитки стояла немолодая женщина. По возрасту — наверняка мать Ольги… Она всё слышала и видела.
— Здравствуйте, — сказал Русинов.
— Откуда вы здесь? — не скрывая страха и недоумения, спросила она. — Как вы здесь оказались?
— Приехал, — он сделал несколько шагов к калитке. Женщина запахнула фуфайку на груди, словно защищаясь. — Увидел свою машину возле ваших ворот… Не бойтесь меня.
— Я не боюсь! Но вас же ищут повсюду!
— Кто меня ищет?
— Муж… И с ним — люди. Прилетели на вертолёте…
— Где же они? — насторожился Русинов: с вертолётом его могла искать только Служба…
— В горах, — она недоуменно пожала плечами. — Вчера нашли машину и снова уехали.
— Видимо, мы разминулись по дороге, — предположил он. — Но меня никто не должен искать! Я не терялся.
— Не знаю… Ищут. — Она что-то утаивала и относилась к нему с опаской. И почему-то всё время рассматривала его.
Скорее всего, это была Служба! Он запечатал радиомаяк в свинцовый панцирь и ушёл из эфира. Наверное, эта штуковина работала настолько исправно, что такого не могло быть. Потому и подняли тревогу. Но ведь Служба обязательно бы обыскала машину и обнаружила радиомаяк! И сразу бы раскусила его хитрость. Впрочем, могла и так раскусить. Теперь они перерывают Кошгару!
— Скажите, а как вас зовут?
— Надежда Васильевна…
— Надежда Васильевна, а Ольга дома? — спросил он.
— Нет, она в больнице… Дежурит.
— Но там замок на двери!
— Мы на ночь запираем, — пояснила она. — А ходим через чёрный ход. Чтобы больные не убегали домой…
— Мне можно увидеться с ней? — спросил Русинов.
Она смешалась — не хотела пускать его к дочери! Но и отказать не смогла…
— Хорошо… Я провожу…
— Простите меня, Надежда Васильевна, — он замялся. — У вас гости были… Молодой человек с бородой — это Виталий Раздрогин?
— Нет, что вы! — опасливо засмеялась она. — Это Серёжа.
— Значит, обознался, — с готовностью согласился Русинов: она не знала его настоящего имени! Впрочем, какое у него было настоящее?..
— Обознались, это Серёжа… Приезжает к нам заключать договора, — она откровенно старалась убедить его. — Машину у нас оставляет, иногда ночует… Он занимается бизнесом.
— Понятно, — покивал Русинов, поддерживая разговор. — И у вас уже появились бизнесмены.
— Давно! У нас же лес, мёд, дикорастущие…
— А что это такое — дикорастущие?
— Ягоды, грибы — что в лесу растёт.
Надежда Васильевна несколько отошла от ошеломления и испуга, и Русинов, стараясь продлить беседу, хотел окончательно вывести её из этого шока.
— Да, у вас тут грибов в августе — хоть косой коси! Однажды мы за пятнадцать минут набрали шесть вёдер белых. На одном пятачке!
— А вы в наших краях уже бывали?
— В ваших не бывал, но на Северном Урале в общей сложности прожил месяцев сорок!
Они подошли к больнице, и Надежда Васильевна вновь насторожилась. К тому же, доставая ключ из-под крыльца, наткнулась на рюкзак и карабин Русинова.
— Это мои вещи, — объяснил он.
Отомкнув дверь, Надежда Васильевна попросила его подождать на крыльце, сама же скрылась в тёмных сенях. Минуты через две в коридоре послышался стремительный шорох тапочек. Он мечтал об этом мгновении, но эти последние события и новости всё испортили. Мысль билась между вертолётом, Раздрогиным и Службой…
Но когда Ольга выбежала на крыльцо, он на какой-то миг забыл обо всём. Ему хотелось, чтобы она бросилась к нему, хотелось, чтобы обняла, прижалась, приласкалась, как в ту ночь, когда спала на его ладони. Ольга же на миг остановилась, и в глазах её Русинов увидел те же самые чувства, что были у её матери, — страх и недоверие.
— Ты жив? С тобой всё в порядке? — пугливым шёпотом спросила она.
— Как видишь, — проговорил он, любуясь ею. — А что может со мной случиться?
— Пойдём скорее! — Она взяла за руку, потянула к двери. — Только тихо! Больные спят!
В медицинском кабинете горела настольная лампа. Надежда Васильевна убирала со старого кожаного дивана постель.
— Мама, иди домой и спи! — приказала Ольга. — Видишь, всё в порядке…
— Да я уж теперь не усну, — проговорила она озабоченно.
Не хотела оставлять одних!
— Мама, иди! — Ольга отобрала у неё простыню, сложила постель на край дивана. — Время ещё — четыре!
Надежда Васильевна набросила фуфайку на плечи и нехотя удалилась. Ольга усадила Русинова на диван.
— Так! — Она задумалась, потёрла лоб. — Что будем делать? С тобой на самом деле всё в порядке?
— Если не считать это, — он показал ладони — кожу стянуло и разгибать пальцы было больно. Ольга мельком глянула на руки:
— Это ерунда! А что сделал?
— Ожог второй степени! Кипяток…
— Потом смажу — заживёт, — оборвала она. — Давай решим, что делать. На несколько дней тебя нужно спрятать!
— Почему бы не на всю жизнь? — спросил Русинов.
— Ну, если у тебя сохранилось чувство юмора — жить будешь, — проговорила Ольга. — Только сейчас не до шуток.
— Тогда объясни, что тут стряслось? Почему меня бросились искать? Даже на вертолёте…
Она присела рядом, внимательно посмотрела ему в глаза — ставила диагноз. И начала рассказывать такое, что стало не до шуток.
Три дня назад, как раз после той ночи, когда Русинов вырвался из Кошгары, участковый получил телефонограмму — арестовать его и препроводить в Чердынь. Предупреждали, что Русинов вооружён и может оказать сопротивление. Ордер на арест был выписан старшим следователем Чердынской прокуратуры Шишовым. Ольга сама принимала эту телефонограмму, а передавал её начальник отдела милиции, которого она хорошо знала. Отец был на выезде и вернулся под вечер. Ольга решила не отдавать ему телефонограмму в этот день, потому что не знала, как убедить отца, что арест Русинова — недоразумение. Но утром начальник милиции позвонил ему сам, и отец неожиданно сильно разозлился на Ольгу из-за этой телефонограммы, хотя раньше много раз случалось, что она просто забывала передавать ему телефонные распоряжения начальника. Он кричал, что на его участке болтается ещё один псих, только теперь вооружённый маньяк, и что ему хватило бы одного Зямщица, а ты де, мол, говоришь мне о каком-то недоразумении. Отец тут же взял на помощь двух егерей с оружием и выехал в Кошгару. Назад они вернулись ночью и притащили машину Русинова. Наутро прилетел вертолёт с ОМОНом, прихватил с собой отца, и теперь они, наверное, перекрыли все дороги в горах и прочёсывают окрестности Кошгары.
Выходило, что его уже объявили сумасшедшим, да ещё буйным, вооружённым, и теперь открыли охоту. Но что-то тут было не так! Если инициатива ареста исходила не от участкового, а от какого-то Шишова из Чердыни, значит, к этому была причастна Служба. Откуда следователю знать, в каком конкретно районе находится автотурист Русинов? И, видимо, тут совпали интересы хранителей и Службы: тем и другим потребовалось немедленно убрать вредный «объект» из региона. С хранителями всё было ясно: Русинов им мешал. Но с какой стати Служба вдруг решила избавиться от него? Должны ведь радоваться, что он бродит по горам, а они вычерчивают его маршрут и тем самым получают информацию для «Валькирии» и Савельева. Неужели они поняли, что исчезновение Русинова из эфира — это знак его выхода из-под контроля: научился управлять радиомаяком? Но если его сейчас объявить маньяком, вооружённым бандитом, значит, лишиться всякой информации от Мамонта. Да они беречь его должны! Холить и лелеять! Изменилась обстановка? Нашли другой, более выгодный «объект»? Не может быть! Что же они там придумали, объявляя его вне закона? И папочка Ольги хорош: небось целое войско Паши Зайцева терпит у себя под боком, а Русинова с игрушечным карабином готов ночами искать?! Немедленно выключить радиомаяк!!
— Я сейчас приду! — Он сорвался с дивана.
— Одного не пущу! Куда ты? — Она схватила за руки.
— «Шпиона» выключить! Помнишь радиомаяк? Чёрная такая штука? Сейчас они будут здесь, если засекли!
— Пошли вместе!
Они добежали до машины. Русинов схватил радиомаяк, запечатал его в свинец — будто мину обезвредил. Но, наверное, уже поздно! Если задействована Служба — сигнал запеленговали! Передадут тем, кто ловит его возле Кошгары, и они нагрянут в Гадью… Лучше бы выбросил! А то поиграть с огнём вздумал! Вот и доигрался… Он поделился своими соображениями с Ольгой. И зря — напугал её ещё больше.
— Тебе здесь оставаться нельзя! Пока никто не видел — надо уходить. Через час люди проснутся…
— Меня уже видели! — признался Русинов.
— Кто?!
— Виталий Раздрогин… Один мой знакомый.
— Кто это?
— Ты знаешь… Правда, его теперь зовут Сергей Викторович Доватор. Он полчаса назад со своим товарищем выехал на «жигулёнке» с вашего двора.
— Вы что, знакомы с ним?! — поразилась Ольга.
— К несчастью, — усмехнулся Русинов. — А может, и к счастью… Посмотрим.
— Сергей Викторович не выдаст! — заверила она. — Он сам — мафия. К тому же уехал! Если на «Жигулях», значит, домой.
— Выдаст, Оля, — вздохнул Русинов. — Обязательно выдаст.
— Ладно, не будем гадать! — отрезала Ольга. — Предупрежу маму, и убегаем! А «шпиона» дай мне!
Через несколько минут они уже бежали вдоль огородов.
Ольга повела его не по улице, а задами, по песчаной и какой-то очень приятной дороге. Утро занималось над посёлком, роса блестела, картошка цвела, и лес на склоне был тихий, чуть подсвеченный заревом из-за хребта. И было так хорошо бежать с ней, что близкая опасность казалась несерьёзной, какой-то игрушечной. Ему даже не хотелось спрашивать, куда они бегут, к кому, надёжно ли там, можно ли в случае чего незаметно уйти в горы. Вот бы каждое утро бегать с ней по этой чистой, приятной дороге!
В конце посёлка они перелезли через изгородь и пошли по широкому скошенному залогу вдоль картошки. У огородной калитки Ольга попросила подождать, а сама взбежала на крылечко с застеклёнными верандами по обе стороны и постучала. Дворик был чистенький, ухоженный и кругом цвели цветы на клумбах. Если точнее, двор больше походил на одну большую клумбу с узкой дорожкой к калитке.
Видимо, из-за двери спросили, кто пришёл.
— Это я, Любовь Николаевна! — отозвалась Ольга. Белая стеклянная дверь отворилась. Ольга скрылась за нею минут на пять, затем вышла из дома, взяла Русинова за руку и отвела за стену игрушечной летней кухни.
— Значит, так, — стала она инструктировать. — Ты мой жених, приехал ко мне из Москвы. Но папа против тебя, понял?
— Понял! — радостно прошептал он.
— Мы с тобой будем встречаться здесь. Она тебя много спрашивать не будет.
— А кто — она?
— Бабушка, моя пациентка, — пояснила Ольга. — Очень хороший человек. Она слепая… И сам особенно её не расспрашивай. Она не любит рассказывать. Ну всё, пошли!
Русинов наклонился и поцеловал Ольгу в щёку:
— Пошли, невеста!
— Кончай дурачиться, пошли!
Бабушка Любовь Николаевна оказалась сухой, костистой старухой, и если бы не платье с передником, Русинов бы принял её за старика — от женщины в ней уже ничего не осталось. И голос был низкий, тихий, в нём ещё до сих пор слышалась повелительность и неограниченная власть. Она была совершенно слепая, но двигалась по дому уверенно и точно. Первым делом Любовь Николаевна протянула к лицу Русинова свою кофейную от старости, дряблую руку и мгновенным беглым движением ощупала лоб, нос, щёки и бороду.
— Располагайся, — проговорила она, открывая дверь в комнату за большой русской печью. — Я самовар поставлю.
Русинов поставил у порога карабин и рюкзак, огляделся: два окна в разные стороны, белая кровать без подушек, стол и большой книжный шкаф. Видно было, что здесь давно уже не жили и ничего не трогали, а лишь делали уборку.
— Здесь меня не найдут? — спросил он шёпотом, и Ольга немо замахала на него рукой. Затем одними губами прошептала в самое ухо:
— У неё прекрасный слух. Молчи… Здесь — не найдут.
Ему стало щекотно и весело. Он притянул её к себе и зашептал:
— Но мы же — жених и невеста. Можем пошептаться?
Ольга вывернулась из его рук и, открыв дверь, показала кулак.
— Ну, я побежала, Любовь Николаевна! — сказала она уже за дверью. — Спасибо!
— Беги, беги, — прогудела старуха. — Солнце встаёт.
Пока Любовь Николаевна кочегарила самовар, Русинов осматривал своё убежище. Зимние рамы были выставлены, а обе летние открывались, и можно было при случае уйти через палисадник либо через огород в лес — всего-то метров полтораста. По обстановке в комнате он определил, что хозяйка, видимо, всю жизнь работала учительницей: книги изданий шестидесятых годов, чернильный письменный прибор из малахита, старая настольная лампа, глобус на шкафу и сам письменный стол с зелёным сукном — всё выдавало простую, бесхитростную жизнь сельской интеллигенции. А на стене висела вещь удивительная — огромная доска из берёзового капа, отшлифованная до зеркального блеска, так что вензеля, кудри и замысловатые узоры текстуры древесины, казалось, подсвечены изнутри и сияют золотисто-розовым цветом. В середине доски, в точности повторяя её овальную конфигурацию, был выжжен текст — выдержка из какого-то наставления. «Не ищите камней на дне росы и не поднимайте [оных], ибо камни [сии] легки в воде и неподъемны на поверхности [её], а [следовательно], повлекут [вас] на дно с головой… Дабы очистить росы, затворите [их], а воду пустите на нивы. И обнажатся камни и прочие [нечистые] наносы… И будет труд [ваш] тяжёл, но благодарен…»
Он прочитал ещё раз, вдумываясь в смысл и наставления и в сам факт существования его в этом доме. Наверняка доску эту хозяйке преподнесли в подарок к какому-нибудь юбилею. И если тот, кто дарил, старательно выжигал именно этот текст для Любови Николаевны — значит, верил, что символический смысл очищения рос поймут правильно. К своему стыду, Русинов не знал, что такое «росы», и мысль заплясала вокруг оросительных каналов, росы и реки Рось, хотя от наставления отдавало Востоком. Видимо, хозяйка была не такая уж и простая, если ей дарили такие вещи!
Русинов заметил, что за тонкой перегородкой на кухне всё стихло. Только самовар шумел с протяжными, булькающими вздохами. Он заглянул на кухню — Любови Николаевны не было, а вроде и дверь не хлопала… Он подошёл к окну, выходящему на веранду, и в один миг понял, что его тут не найдут никогда, потому что никогда не станут искать в этом доме. И ещё понял, почему крыльцо называют красным, — вовсе не потому, что оно красивое, парадное…
Крыльцо дома выходило на восток, на восход солнца, и Любовь Николаевна, эта совершенно слепая старуха, стояла к нему лицом и встречала первые лучи, выбивающиеся из-за хребта. Точно так, как это делал Авега…
К Варге его не подпускали на выстрел, а тут Русинов сидел за столом и чинно из большого блюдца, с колотым сахаром, с черничным вареньем и лимонными конфетами пил чай. Бессонной ночи как не бывало! Он ел глазами старуху и не знал, как бы начать разговор, помня предупреждение Ольги, что Любовь Николаевна не любит рассказывать. И на самом деле, она всё делала молча, несмотря на слепоту, удивительно точно находила и брала в руки нужные предметы, без промаха наливала в чашку заварку из фарфорового чайника и кипяток из самоварного краника.
Несколько раз он уже было раскрывал рот, чтобы спросить её, чем она занималась, откуда, из какого источника взято это наставление, выжженное на каповой доске, не трудно ли управляться ей одной, и всякий раз в последний миг останавливал себя. Он хорошо помнил тот год, прожитый с Авегой в одной квартире. «Знающий пути» тоже не любил разговаривать просто так, за столом, на прогулке, и если Русинов заводил беседу, Авега практически не участвовал в ней, отвечая односложно, лишь бы отделаться. Он не любил говорливых людей, томился в их присутствии и страдал от обилия высказанных слов. Похоже, и Любовь Николаевна в точности повторяла рисунок его характера. К тому же попытки резко и кардинально ставить вопросы хранителям всегда давали отрицательный результат, как случилось сегодня утром при встрече с Виталием Раздрогиным. Русинов просто не удержался, боясь, что другой встречи с пропавшим разведчиком может и не быть. И сделал глупость! Объявился там, где его пока не ищут. Можно было лишь уповать на то, что Раздрогин куда-то очень спешил и потому не сможет сразу сообщить «по команде». Он хоть и вездесущий, хоть умеет неожиданно появляться в разных местах, но не всемогущий же.
А ещё Русинов пил чай и твердил себе, что он — жених Ольги, и никто больше.
Поступать следовало соответственно.
С самого утра над посёлком залетал вертолёт. Пока сидели за столом, дважды садился и взлетал где-то на окраине, затем ушёл на северо-восток, в сторону Кошгары, и вернулся часа через полтора. Сел и замолк. И наступила тревожная, выжидательная пауза.
— Тебя ищут, — вдруг сказала Любовь Николаевна и пошла на улицу.
Русинов смешался, затем бросился к окну. Старуха поставила на дорожку во дворе маленькую скамеечку и, сидя, трогала руками головки цветов. Она ощупывала их, как недавно лицо Русинова — едва касаясь пальцами. Озноб пробежал по спине — у старухи были зрячие руки! В этот момент вертолёт взревел турбинами и, скоро поднявшись, заложил круг над посёлком и потянул на юг. А через несколько минут прибежала Ольга.
— Зямщица поймали! — сообщила она возбуждённо. — Ужас! Оброс шерстью, как обезьяна!
— Ты видела его? — оживился Русинов.
— Да! Мы с мамой делали промывание желудка! — засмеялась Ольга. — У него острое отравление, иначе бы не поймали.
— Это он консервами!
— Не знаю чем. Потерял дар речи, не разговаривает, а только мычит, — рассказывала она. — На слова не реагирует. Короче, пациент вашего профиля. Повезли в Пермь, оттуда — в Москву…
— Больше никого не поймали? — поинтересовался Русинов, думая о серогонах.
— Нет, папа уже вернулся, — обеспокоилась Ольга. — И снова собирается в ночь. Давай-ка я тебе руки обработаю и смажу!
Он подставил ей обожжённые ладони.
— Оля, может быть, мне выйти и сдаться?
— С ума сошёл?
— Иногда кажется, сошёл, — подтвердил он. — Все признаки психического заболевания. Так что твой папа недалеко от истины: маниакальные идеи, подозрительность, поиск тайных организаций, заговоров… Все симптомы.
— Это уже серьёзно! — засмеялась она.
— Помнишь, я тебе говорил, что везём сигнал — вербный мёд? Теперь ты убедилась, что это не плод моей фантазии?
— Всё очень странно, — проговорила она, смазывая ладони пахнущей рыбьим жиром мазью. — От тебя действительно хотят избавиться… И мой папа в том числе.
— С папой всё понятно, — попробовал оправдать его Русинов. — Он исполняет свой служебный долг. К тому же боится, что сумасшедший залётный… турист увезёт единственную дочку.
— Допустим, этого он боится меньше всего, — уверенно сказала Ольга. — Он знает, что я никуда не уеду.
— А если сойдёшь с ума? Вместе с туристом?
— Ничего, турист уедет, а я всё равно останусь… Но тот турист, которого я выберу, никогда не захочет уехать отсюда.
— Это не слишком самоуверенное заявление? — спросил Русинов.
— Нет… В нашей семье принято, что женщины выбирают себе мужей. Папу моя мама привезла из Красновишерска, — она забинтовывала ему ладони. — А моя бабушка была замужем трижды. И всех троих мужей выбирала сама.
— В вашей семье настоящий матриархат, — засмеялся Русинов.
— Не совсем так, — серьёзно заметила Ольга. — Но последнее слово за женщиной.
— Ты меня уже выбрала? — тихо спросил он и обнял её забинтованными руками.
— Увы! Ты же уедешь, — проронила она. — Мне же придётся остаться…
— Всё ясно. Твой отец недоволен выбором!
— Не было выбора! — Ольга освободилась из его рук. — Это шутка!.. Просто жалко тебя отдавать в руки твоих коллег. А я выйду замуж за снежного человека.
— Но последнего снежного человека только что поймали! И у него острое отравление!
— Это был Зямщиц… Кстати, у него в логове нашли картинки из твоей машины. Голенькие девицы! Ничего, да? Вы чем-то похожи! — засмеялась Ольга. — Оба сексуальные маньяки!.. А я найду себе настоящего снежного человека.
— Что же, ищи, — обиделся он. — Я пойду в лес, разденусь, обрасту шерстью…
— Надо сначала сдвинуться, потом идти.
— Я уже сдвинулся, — проговорил Русинов. — Когда меня заперли в пещере. И не заметил когда…
— Кто тебя запер? — удивилась Ольга.
— Не знаю… Из меня хотели сделать такого же сумасшедшего, как Зямщиц. Только я вырвался! Но, как говорили в старину, разум повредился, — он повертел пальцем у виска. — Потому мне кажется, что здесь у вас существует тайная организация, эдакий орден хранителей «сокровищ Вар-Вар». Авега из них, дядя Коля-Варга тоже. — Русинов показал на улицу. — И Любовь Николаевна… Они все жили в пещерах, как в монастыре. Потому все так странно встречают солнце. Пока не посидишь в каменном мешке, не поймёшь, что значит видеть свет… А на поверхности живёт обслуживающий персонал, группа обеспечения, к которой принадлежишь и ты, Оля… Ну что? Как можно расценить человека, который выдумал это? Душевнобольной.
Ольга тихо подошла к окну, поглядела на Любовь Николаевну, «рассматривающую» цветы, затем присела на корточки возле Русинова, посмотрела в глаза.
— Прошу тебя, — умоляюще проговорила она, — никогда и никому об этом не говори! А лучше забудь всё и не вспоминай этих имён.
— Значит, у меня с головой всё в порядке? И это не бред сумасшедшего?
— Поверь мне, тебе опасно знать… Хотя ты прав, я принадлежу… Только не спрашивай ничего больше!.. Это не орден, не организация. Это образ мышления! Мы не такие, как все, — в её глазах стоял страх. — Не ходи дальше, Саша! Остановись, прошу тебя!.. И лучше уезжай. Тебе всё равно не дадут здесь жить. О тебе всё знают!
— Ты же мне поможешь? — с надеждой спросил Русинов.
— Не смогу помочь, — сказала она тихо и уткнулась в его колени. — Ты пробудешь здесь три дня… Потом всё равно придётся уходить. А в горах они тебя поймают. Если уже запирали в пещере, значит, всё… Уезжай!
— Пока я не найду сокровища — не уеду, — твёрдо заявил он. — Тем более сейчас!
— Зачем тебе сокровища? — Ольга подняла голову. — Я же чувствую, ты не хочешь золота, камней, богатства… Тогда зачем тебе это?
Он сжал её лицо запястьями рук — ладони в бинтах…
— Понимаешь, для меня это тоже образ жизни. Образ мышления. Я столько лет искал сокровища, столько лет жил в прошлом… Мне даже прозвище дали — Мамонт.
— Я слышала…
— От кого ты слышала? Меня называли так только близкие друзья.
— Ещё в детстве, — призналась она. — Каждой весной говорили — скоро приедет Мамонт. А мне хотелось так посмотреть, что это за человек, которого боится папа.
— Но ведь я в этом районе никогда не был!
— Пока ты был далеко — тебя не трогали…
— Значит, я сейчас приблизился вплотную? — спросил он. — И сокровища где-то близко?
— Ничего не могу сказать, потому что не знаю, — проговорила Ольга. — Я просто лечу людей. И моя мама лечила… Иногда они появляются из-под земли, как дядя Коля. Пещеры высасывают из них здоровье. Любовь Николаевна ослепла возле сокровищ…
— Возле них можно ослепнуть! А потом и жить слепым…
— Ты сумасшедший!.. Мне же хочется просто жить, как все люди, — она чуть не плакала. — Как снежный человек…
— Я тебя люблю, — неожиданно признался он и испугался своих слов.
Она замерла, снова уткнувшись ему в колени. Потом тихо сказала:
— Уезжай… Пожалуйста… Я тебя никогда не забуду, Мамонт.
— Прости меня… Я остаюсь здесь.
Ольга медленно выпрямилась — в глазах стояли слёзы.
— Если бы могла показать тебе сокровища — показала бы! Я чувствую, что ты хочешь, верю тебе… Показала бы, а ты бы успокоился и, может быть, уехал. И моя совесть осталась бы чиста… Но Атенон не позволит ввести изгоя в сокровищницу! Только ему можно…
Она оборвалась на полуслове — сказала что-то лишнее, запрещённое, и испугалась. Но это имя — Атенон — было ещё одним странным и таинственным именем, прозвучавшим из её уст, и потому Русинова подмывало спросить о нём. Кто же это — всемогущий распорядитель, способный позволять и запрещать?..
Ольга смотрела с мольбой, словно предупреждая все возможные и невозможные вопросы.
— Ничего, — он огладил запястьями её волосы. — Твоя совесть чиста в любом случае.
— Тебя же поймают, Саша! — сказала она с безысходностью. — А я никак не могу убедить! И всё потому, что не хочу, чтобы ты уезжал!
— Спасибо тебе, — он поцеловал её в глаза и ощутил соль слёз.
Повинуюсь року! Будь что будет!
Она дышала в бороду, и от этого горячего тихого дыхания кружилась голова. Он всё плотнее сжимал руки на её плечах и, как тогда, в каменном мешке, боялся потерять чувство реальности…
— Мне пора, — еле слышно прошептала она. — Я ещё приду… Сегодня ночью. До утра…
Проводив Ольгу, Русинов не находил себе места. Она предупредила, чтобы он не выходил на улицу, и потому он метался по своей комнате от окна к окну. Потом в дом вернулась Любовь Николаевна с цветами. Набрала в вазы воды и расставила повсюду, а один букет с тремя высокими сиреневыми ирисами внесла в комнату к Русинову. Потом стала собирать на стол — было около двух часов дня.
После обеда Любовь Николаевна истопила баню — он даже и не заподозрил, что ему приготовили сюрприз, — не чаял смыть с себя пещерную грязь! Как у армейского старшины, получил у неё просторную белую рубаху, кальсоны и полотенце.
— Ступай, — велела старуха. — Пока на улице никого нет…
Он парился часа три, чуть ли не на четвереньках выползая в маленький чистый предбанник, чтобы перевести дух. Размякшая, распаренная молодая кожа на ладонях одрябла, состарилась, трещины затянулись и перестали кровоточить. В непривычной, но ласкающей тело белой одежде, умерший и воскресший, забывший, что следует опасаться людей, он открыто вернулся в дом и лёг в постель, словно в детскую зыбку. Засыпая, он думал, что проснётся, лишь когда услышит её шаги, лёгкий шёпот возле самого уха и нестерпимо нежное и вместе жаркое дыхание. Так всё и случилось! — Только ещё волосы щекотали лицо и тонкий запах духов, перебив стойкий и неистребимый больничный дух, напоминал едва уловимую горечь свежей распускающейся берёзовой листвы.
— Я тебя ждал, — проговорил, он, чувствуя её губы на своём лице.
— Тише, — прошептала Ольга. — Я боюсь… Такое чувство страха… Будто гнались за мной.
— Ничего не бойся…
Он не успел договорить, прижал её к себе и замер — за дверью послышались отчётливые нескрываемые шаги. Ольга перестала дышать. Отворяемая дверь колыхнула воздух, словно ударная волна от взрыва.
— Ольга, иди домой, — отчеканил в темноту тот, кто гнался.
Она не шевельнулась, вдавив своё лицо в его щёку.
— Ничего не бойся! — повторил громко Русинов.
— Я жду, — прозвучало предупреждение. Он пощадил всё-таки их, не включил свет. Незримо выждал, пока Ольга неслышно выйдет из комнаты, и лишь затем, притворив за собой дверь, включил лампочку под потолком.
Русинов сразу понял, на кого из родителей похожа Ольга. Её отец был высок ростом, уверен в движениях, и эту его представительность портил выцветший на солнце, вылинявший под дождями милицейский китель с капитанскими погонами. Даже не взглянув на Русинова, он вытащил из-под кровати его карабин, ловко пощёлкал на пол патроны из магазина и отставил в угол. Русинов привстал и потянулся к одежде, сложенной на стуле, однако участковый отставил его и профессиональным движением рук ощупал брюки, джинсовую рубашку и куртку. Куртка его заинтересовала, и Русинов стиснул зубы — нефритовая обезьянка и кристалл!..
— Русинов, Александр Алексеевич? — спросил он, подавая ему брюки и рубашку, но не выпуская куртки. — Вы арестованы. Вот ордер!
Он прекрасно знал, что Русинов — не сумасшедший, не агрессивный маньяк и не окажет сопротивления, а потому пришёл один, и пистолет в кобуре оттопыривался у него под застёгнутым на все пуговицы тесноватым кителем…
Назад: 18
Дальше: 20