Глава 9. В преддверии Второй мировой

Три батальона вермахта в пять часов утра 7 марта 1936 года вступили в Рейнскую область. Они не встретили ни одного французского солдата. Тогда за ними хлынули три корпуса моторизованной пехоты, а Имперское министерство иностранных дел вручило в Берлине послам Франции, Англии, Бельгии и Италии меморандум германского правительства. В нем провозглашалось, что Третья империя с сегодняшнего дня восстановила полный и неограниченный суверенитет над Рейнской демилитаризованной зоной.

В самом гестапо были предприняты невиданные ранее меры по обеспечению секретности. По ночам в кабинетах стали проверять столы, хорошо ли они закрыты и не хранится ли там что-нибудь лишнее. Все были предупреждены о возможности проведения внезапного личного обыска при выходе. На стенах повесили плакаты: «Ты должен знать только то, что имеет отношение к твоей службе; все, что ты узнаешь сверх того, ты должен хранить про себя». В этих чрезвычайных мерах секретности, бесспорно, проявлялась особенность личности Райнхарда Гайдриха, его болезненная подозрительность.

Леман решил, что в такой обстановке ему не мешало бы запастись иностранным паспортом. Зарубин, полагая, что подобная мера успокоит агента и позволит ему действовать более уверенно, попросил Центр срочно изготовить для Брайтенбаха «книжку», или «сапоги», так на языке нелегалов называли паспорт.

Просьбу специалисты в Москве выполнили оперативно. Тогда же с агентом были оговорены условные сигналы, которые он подаст, если узнает, что готовится налет на советское полпредство либо арест кого-либо из его сотрудников.

Вскоре от Лемана поступило сообщение, из которого следовало, что в гестапо начали составлять полный список «левых враждебных элементов» Получение информации о подозреваемом из списка в случае войны должно было послужить основанием для взятия «врага народа» под «охранный арест».

10 февраля 1936 года Геринг, как премьер-министр Пруссии, подписал закон, названный впоследствии основным законом гестапо. Отныне тайной государственной полиции поручалось расследование деятельности враждебных элементов на всей территории Германии и ее дела не могут быть рассмотрены административными судами.

Полгода спустя Гиммлер стал верховным руководителем всех полицейских служб страны и отныне подчинялся только Гитлеру.

Сразу после своего назначения рейхсфюрер разделил полицию на две ветви: полицию безопасности – ЗИПО (Зигерхайтсполицай) и полицию порядка – ОРПО (Орднунгсполицай).

Полицию безопасности, полное название – Главное управление полиции безопасности – в свою очередь, разделили на два управления: Управление тайной государственной полиции /гестапо/ и Управление криминальной полиции /крипо/. Начальник Главного управления полиции безопасности Гайдрих по-прежнему оставался также начальником партийной службы безопасности – СД. Партийная служба безопасности, занимаясь общими вопросами идеологического характера, по существу, стала своего рода генеральным штабом в системе СС и полиции.

Ведущим подразделением в гестапо считался второй отдел. В нем было два заместителя – Флеш и Мюллер. Однако с 1 декабря хауптштурмфюрер Флеш по состоянию здоровья вернулся на родину, в Мюнхен, и руководить отделом стал один Мюллер. В июле 1936 года Гайдрих официально утвердил его на должности начальника отдела, присвоив ему звание штурмбанфюрера СС.

Управление криминальной полиции возглавил Артур Небе, профессиональный криминалист, член НСДАП и СС с 1931 года, единственный человек, с которым Мюллер в знак уважения был на «ты».

Как удивительно сложатся судьбы этих двух людей. В июле 1944 года группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Артур Небе, будучи посвященным в планы покушения на Гитлера, скрыл это, а когда путч провалился и начались аресты, он инсценировал свою гибель на озере Ванзее и скрылся.

Его лучший друг Хайнрих Мюллер быстро разобрался, что самоубийство фиктивное, и дал указание искать этого «мелкого заговорщика». Несколько групп поиска, сменяя одна другую, вели расследование, и все безрезультатно. И тогда за дело взялся криминальный советник Литценберг.

Он начал с того, что арестовал любовницу Небе, комиссара криминальной полиции Найди Гоббин, и стал ее интенсивно допрашивать. Быстро выяснилось, что Небе прячется у супругов Фрик в их загородном доме в Мотце. Некоторое время Найди Гоббин провела с ним в этом доме и, к своему сожалению, быстро убедилась, что бывший группенфюрер СС к ней охладел и, более того, интересуется другими женщинами, которые нашли убежище у Фриков. Больше ее уже ничего не сдерживало. В январе 1945 года Небе был арестован и доставлен к группенфюреру СС Хайнриху Мюллеру в Берлин.

Шеф гестапо, наслаждаясь триумфом, в напыщенных выражениях просил старого друга понять, что теперь они уже не могут быть на «ты».

Спустя месяц Артур Небе вместе с другими политическими заключенными был отправлен в концлагерь Бухенвальд.

После всех реорганизаций, проведенных Гиммлером, Райнхард Гайдрих, благодаря благосклонности фюрера и поддержке Гиммлера, быстро стал одним из самых влиятельных чинов Третьего рейха. Сосредоточив в своих руках невероятную власть, шеф полиции безопасности и СД стал проявлять интерес к абверу. Этой пока небольшой спецслужбой при Генеральном штабе руководил недавно назначенный его бывший начальник на флоте капитан первого ранга Вильгельм Канарис.

Между гестапо и абвером периодически возникали трения, которые отражались на эффективности борьбы со шпионажем. Назначение Канариса способствовало временному примирению двух тайных служб и подписанию между ними своего рода договора о сотрудничестве, который в шутку чиновники в гестапо назвали «Договором о десяти заповедях».

Бумажной работы в контрразведывательном отделе Управления тайной полиции, как всегда, было очень много. Работа в субботу заканчивалась в половине пятого, и в этот день, по установившейся традиции, чиновники прикидывали, куда бы пойти выпить пива. Погода стояла безветренная, было тихо и тепло.

Несколько человек остановились у выхода, решая, куда направиться. Позвали Лемана, но он отказался. Жена прибаливала, и он торопился сделать необходимые закупки до закрытия лавок.

Если говорить по-честному, то ему не очень хотелось с ними выпивать. По возрасту в отделе он числился «стариком», и общаться с молодыми чиновниками ему было просто неинтересно.

Махнув коллегам на прощание рукой, Вилли стал спускаться по ступенькам и тут услышал, что его кто-то зовет. Оглянувшись, он к немалому удивлению увидел приближающегося к нему Вильгельма Бонаца. После событий тридцатого июня они практически не общались, а если случайно встречались в коридорах Принц-Альбрехтштассе, то обменивались дежурными приветствиями и старались поскорее расстаться, ощущая холодок взаимного отчуждения. Бонац будил у Вилли неприятные воспоминания.

– Привет, старина! – как ни в чем не бывало воскликнул Бонац. – Давно тебя не видел! Как поживаешь?

Он улыбался, и со стороны могло показаться, что случайно встретились два приятеля, которые давно не виделись и теперь очень рады этой встрече.

– Здравствуй, Вильгельм! – учтиво поздоровался Леман. – Живу потихоньку. Часто приходится бывать в командировках. А ты?

– Заведую документацией во внешней службе. Хватит бегать, набегался, пора и отдохнуть, – ответил Бонац, стреляя глазами по сторонам и избегая взгляда Вилли.

Они еще несколько минут поговорили о всяких пустяках и расстались. Леман направился к метро, недоумевая по поводу столь необычного поведения Бонаца.

При посадке в поезд городской железной дороги Вилли по привычке осторожно проверился. К своему удивлению, он обнаружил за собой «хвост». «Наверное, показалось, – подумал он, – или, может, случайное совпадение».

Осторожно, боковым зрением он наблюдал за двумя невзрачными мужчинами, как будто незнакомыми между собой, но Вилли видел их быстрые косые взгляды в его сторону и чувствовал, что они следят за ним. Он многих сотрудников из наружной службы знал в лицо, но эти были ему незнакомы. «Возможно, это люди из полицай-президиума. Надо их вытянуть в “мертвую зону”, тогда все выяснится», – решил он.

Леман вышел на Виттенбергплац, поднялся в верхний зал, прошел за загородку к газетному ларьку и остановился у прилавка с брошюрами. Место это для проверки было надежное. За загородкой он терялся из поля зрения наблюдающих, и для контроля наружная служба, если она действительно вела за ним наблюдение, обязана была направить туда своего сотрудника. Через минуту к прилавку подошел один из пассажиров поезда, на которых он обратил внимание. Теперь сомнений не было: за ним велась слежка.

«Так вот почему меня остановил Бонац, – подумал Вилли. – Его попросили показать меня сотрудникам наружной службы, чтобы они не ошиблись при приеме объекта под наблюдение… Понятно. Так, главное не дать им знать, что я их заметил, – стремительно понеслись в голове мысли. – Странно. Видимо, оттого, что я этого постоянно ждал, я даже не волнуюсь. Отделываться сейчас от них бессмысленно. Тогда надо переходить на нелегальное положение. Но пока не было ничего угрожающего. С Ярославом я встречался на прошлой неделе. Перед встречей проверялся, все было спокойно. А может, ниточка тянется от Ярослава, в связи с чрезвычайными мерами сейчас внимательно следят за всеми иностранцами. Может, его взяли в разработку. Нет, так я ничего не придумаю. Нужно пока строго придерживаться своего обычного распорядка дня, не брать на службе никаких материалов и ждать, ждать… Ждать буду до вторника.

Стоп! А нет ли тут связи с делами тайного общества? С тех пор как его президентом стал Гиммлер, все покрылось мраком секретности. Я сообщал Ярославу, что “Аненрбе” координирует закрытую деятельность по поискам превосходства арийской расы и аккумулирования специфических технологий воздействия на массы людей. На общество работает масса ученых. Возможно, я привлек их внимание, когда занимался делом Зандберга… Недавно я передал Ярославу повестку совещания руководителей управлений СС, которые возглавляют “Аненербе”. Что-то у них там случилось, кто-то исчез при невыясненных обстоятельствах…

Все настолько секретно, что даже в гестапо ничего не знают. Нет, нужно ждать».

Вилли купил газету и не спеша направился к выходу. По дороге зашел в лавку, купил продукты. На следующий день, в воскресение, он поехал за город и от зари до зари поработал на приусадебном участке. По пути туда и обратно он вел себя спокойно и не проверялся.

Понедельник начался как обычно. Хиппе был мрачен, что свидетельствовало об обильной выпивке накануне. Они поздоровались и молча занялись своими делами.

Спустя минут сорок раздался телефонный звонок, и Вилли поднял трубку. Его пригласил к себе начальник советского отделения Артур Феннер. «Ну вот, сейчас все и выяснится», – мелькнула в голове у Вили мысль.

Он снял с предохранителя «Вальтер» в боковом кармане пиджака, бросил склонившемуся над бумагами Хиппе: «Я к Феннеру» – и вышел в коридор.

В себе он был совершенно уверен. Все было уже давно продумано. «В случае необходимости стреляю в упор, чтобы было меньше шума, быстро выхожу наружу по запасному выходу, а там пусть ищут… Главное – быстро покинуть здание. Место, где можно отсидеться, есть. Ярослав все предусмотрел, и за это я ему благодарен!»

Вилли не сомневался, что Феннер легко не дастся, что убивать его придется сразу, одним выстрелом, наповал…

Он постучал в дверь и, не ожидая ответа, вошел в кабинет.

Артур Феннер, здоровый, мордатый, напоминающий кабана чиновник лет тридцати пяти, с гладко зачесанными назад светлыми волосами, сидел за столом и что-то писал. Не дожидаясь приглашения. Леман сел на стул, закинул ногу на ногу и достал из кармана пачку сигарет.

– Не возражаешь, если я закурю? – всем видом Вилли показывал, что готов к обычной беседе на служебную тему. Не дожидаясь ответа, он прикурил и глубоко затянулся.

– Можете, – Феннер наконец оторвался от своих бумаг. Вилли сразу обратил внимание на это официальное «можете».

– У меня к вам, дружище Леман, есть несколько вопросов, – начал Феннер.

– С недавних пор молодые сотрудники, подражая начальнику второго отдела Мюллеру, взяли в моду обращаться друг к другу со словечком «дружище». Вилли молча ждал, что он скажет.

– Вам знакомы эти лица? – Феннер достал из конверта и положил на стол перед Леманом несколько фотографий.

Вилли не спеша взял их в руки и стал внимательно разглядывать одну за другой. На фотографиях были незнакомые ему лица, снятые на фоне здания советского торгового представительства на Литценбергштрассе.

– Нет, никого не знаю!

– Вот как! Действительно никого? Посмотрите повнимательней! – настаивал Феннер.

Вилли еще раз внимательно просмотрел снимки.

– Нет! Никого из них я не знаю!

– Как же так! Ведь вы раньше занимались представительствами советов, – разыгрывал недоумение Феннер.

«Из него, наверное, получился бы актер», – подумал Вилли.

– Действительно занимался…

– Тогда вы должны знать сотрудников советского торгового представительства!

– Теперь я работаю в другом отделении…

– На кого вы работаете – это вопрос особый, – перебил его Феннер. – Особый! – подчеркнул он.

– Я не закончил свою мысль, – сдерживая себя, продолжил Леман. – Так вот, тогда я не занимался торговым представительством, а только полпредством. Дипломатов я знал всех, а сотрудников торгпредства не знал и тем более не могу знать сейчас, поскольку не работаю в вашем отделении.

– Ну ладно, Леман, не будем отвлекаться. Мне все известно, и лучше будет, если вы во всем признаетесь сами!

– В чем я должен признаваться?

– Послушайте, Леман! Вы ведь умный человек, опытный полицейский. Зачем вы впутались в это дело? Вы что, не знали, чем все это грозит? Вам ли не знать, что у шпиона короткая жизнь?

– У шпиона? Не понимаю, что вы имеете в виду!

Вилли старался вести себя естественно и спокойно.

Изредка он пытался смотреть на себя как бы со стороны, стараясь контролировать свои реплики, а с ними жесты и выражение лица, словно это был не он, а кто-то другой, кто сидел сейчас перед этим молодым самоуверенным гестаповцем. Он интуитивно ощущал, что пока все идет нормально.

– Ну уж, конечно, не понимаете! – ухмыльнулся Феннер. – А кстати, кому вы помогали оформлять разрешение на выезд: евреям, русским? Я хочу знать, кому конкретно?

– А почему вас это интересует?

– Вопросы пока здесь задаю я! – повысил голос Феннер.

Он вышел из-за стола и остановился в двух шагах от Лемана, засунув руки в карманы галифе униформы, и покачивался с пятки на носок.

– А если я откажусь отвечать на ваши вопросы?

– Откажетесь?! Вы что, не знаете, как у нас развязывают языки? А-а! – взревел Феннер, угрожающе надвигаясь на Вилли. Леман невольно ощутил, как по спине пробежала волна страха. Остро ощущалась нехватка времени для обдумывания ответов.

– Вот что, Феннер! Задавайте свои вопросы по существу и не морочьте мне голову! В чем вы меня подозреваете? – теперь Вилли решил сам контратаковать.

– Я задал такие вопросы, которые нужны следствию! – с трудом сдерживая себя, прорычал Феннер.

– Следствию? Это что же, допрос? Я что, арестован?

– А вы думали, что я пригласил вас для светской беседы? Не валяйте дурака, Леман!

– Ну хорошо! Задавайте свои вопросы, – примирительным тоном предложил Вилли. Он решил, что сейчас не мешает немного отступить.

– В каком году вы прекратили заниматься советскими организациями в Берлине?

– Это нетрудно проверить по делам. Кажется, в тридцать втором или даже позже.

– Тем не менее вы информировали торговое представительство Советов о наших операциях против них?

– Информировал? Вот как обстоит дело?! Ну, тогда вы должны знать имя моего сообщника из тех, кого я информировал, – спросил Вилли, не скрывая издевки. Он не мигая смотрел в маленькие, по-кабаньи налитые яростью глаза Феннера, прекрасно понимая, что у того ничего конкретного нет. Было непонятно только, чем вызвана эта беседа.

– Нет, это вы мне назовите! – хорохорился Феннер.

– Я его не назову, потому что его просто нет, и вы, Феннер, хорошо это знаете. Если он есть, то давайте устроим очную ставку!

– Будет и очная ставка, будет и другое! Все будет в свое время! Кстати, у вас есть любовница?

– А какое это имеет отношение к делу? У нас, по-моему, не запрещено иметь любовниц! Их у нас имеют многие, и вы это знаете не хуже меня. Думаю, у вас она тоже есть.

– Хватит разговаривать, Леман! Ее имя?

– Ну хорошо, если вы так настаиваете, пожалуйста: Ливорски, Флорентина Ливорски!

– Ливорски?! – Феннер не смог скрыть своего удивления и растерянности. – Как Ливорски? А как же Дельтей? Елизавета Дельтей?

– Так вот оно что! – тут уж Вилли не выдержал и рассмеялся. Видимо, сказалось нервное напряжение. – Вы явно ошибаетесь, господин Феннер! – И с явной издевкой пояснил: – Елизавета Дельтей действительно была любовницей Лемана, но не моя, а другого, моего однофамильца, который работал раньше в моем отделении. Дельтей нам была известна: 1898 года рождения, жена министериального директора Отто Дельтой. Одно время она занималась изобретением инженера Грайхена, связанного с рентгеноскопией, а также имела деловые, посредническо-комиссионные отношения с советским торгпредством.

Дельтей поддерживала интимные отношения с чиновником нашего отделения Леманом и была у него на связи как агент. Три года назад она предложила нам свои услуги по разработке советских представительств, но мы от них отказались, а ее любовнику Леману сказали, чтобы он с нею не шился, если не хочет нажить неприятностей.

– Понятно, Вилли! Тысяча извинений, дружище! Досадное недоразумение! Мы арестовали Дельтей по подозрению в разведывательной деятельности и оскорблению партии! Совместно с доктором Эгоном Харбаком она доставала и устраивала евреям чужие загранпаспорта, в том числе и советские…

В этот момент дверь распахнулась и в кабинет стремительно вошел начальник второго отдела Хайнрих Мюллер, невысокий, крепко сбитый, одетый в светлый китель с рыцарским крестом, который он всегда носил, подражая Гитлеру.

Феннер вскочил и вытянул руку в приветствии:

– Хайль Гитлер!

– Садитесь, – махнул рукой Мюллер и подошел к столу. – Ну, что у вас получается?

– Вышло недоразумение, штурмбанфюрер! Речь идет о другом Лемане, однофамильце нашего товарища! – бодро доложил Феннер.

Мюллер повернулся к Леману, и на его тонких губах появилось подобие улыбки, тогда как небольшие карие глаза оставались настороженными.

– Ну что, можно спросить с молодых. Верно, Леман? Им еще многому нужно поучиться!

Потом он повернулся к Феннеру:

– Вы хотя бы извинились перед одним из ветеранов управления?

– Недоразумение улажено, штурмбанфюрер! – поспешно заверил Феннер.

– Ну прекрасно! Продолжайте работу! – и Мюллер так же, как появился, быстро, с озабоченным видом вышел из кабинета.

Вилли встал и, ни слова не говоря, тоже покинул кабинет.

Едва он вернулся к себе, как опять позвонил телефон. На этот раз его приглашал к себе недавно назначенный новый начальник третьего отдела вместо Пацовски оберфюрер СС, доктор Вернер Бест, переведенный из СД в гестапо по инициативе Гайдриха. Наряду с контрразведывательным отделом Бест также курировал и первый – отдел кадров.

– Присаживайтесь, Леман, – любезно предложил Бест, указывая глазами на стул. Некоторое время начальник отдела внимательно смотрел на Вилли. Все уже знали, что Бест интеллектуал, человек живой, умный и что он недолюбливает Мюллера.

– Я только что узнал, что с вами беседовал Феннер…

– Скорее допрашивал, оберфюрер, – уточнил Леман.

– Я представляю! – губы Беста сложились в подобие улыбки. – Феннеру не терпелось первому доложить о результате, поэтому он проявил ненужную инициативу. А когда понял, что свалял дурака, тотчас бросился оправдываться! Он уже звонил и мне, и начальнику вашего отделения Шееру.

– А в чем, собственно говоря, дело? – поинтересовался Вилли. – И при чем здесь эта Дельтей?

– Дельтей была арестована и на допросе показала, что чиновник гестапо Леман сотрудничает с кем-то в советском торгпредстве и предупреждает его, если возникает опасность.

Бест вышел из-за стола и стал не спеша прохаживаться по кабинету.

– Поймите правильно, Леман, и не расстраивайтесь, – продолжил он через минуту. – В гестапо пришли молодые чиновники. У них нет опыта работы в полиции, старых дел они, естественно, не знают. Услышали фамилию Леман и сразу решили, что Дельтей имеет в виду вас. Нет чтобы вначале осторожно проверить информацию… – он опять замолчал. – За вами установили наблюдение в субботу и воскресение по моему указанию.

За вами следили двенадцать человек, но ваше поведение было столь безупречным, что я приказал вечером, в воскресение, снять наблюдение.

Сегодня я собирался сам с вами побеседовать, но этот глупец Феннер поторопился…

– А Мюллер что, тоже был в курсе расследования? – спросил Вилли. – По-моему, это дело чисто нашего, контрразведывательного, отдела?

– Ну, Вилли, как вы не понимаете, – Бест опять улыбнулся. – Мюллер сейчас делает карьеру, ему протежируют Гиммлер и Гайдрих. Постепенно он приберет в гестапо все к своим рукам.

– Интересно, чем это он мог так понравиться? За четырнадцать лет предыдущей службы в полиции он дослужился только до ранга инспектора-криминалиста, в НСДАП не состоял, новой власти не помогал и вдруг такие милости после перевода из Мюнхена в Берлин? – недоумевал Леман.

– Дело в том, что Мюллер давно работает против коммунистов, – охотно стал пояснять Бест, – он хорошо знает их систему, а также методы работы советских органов безопасности. Многие их приемы он использует в своей деятельности, и Гайдрих это ценит. Гиммлер в восторге от его административных способностей.

Я хорошо знаю Мюллера еще по Мюнхену. Он из семьи управляющего, в восемнадцать лет поступил в авиацию, в войну совершил в одиночку налет на Париж, за что был награжден рыцарским крестом. В полиции начинал с низов. Высшего образования не имеет. Недоверчиво относится к молодым, образованным, считая, что в полиции ценность имеют только профессионалы-практики. Кстати, он неплохо к вам относится, поэтому проявил к этому случаю такой интерес. Имейте это в виду на будущее.

Бест помолчал, а потом продолжил:

– О Мюллере говорят, что он мужлан, грубый. Ничего подобного. Он довольно начитан, музицирует на пианино, очень любит играть в шахматы. С женой у него что-то не ладится, но они имеют двоих детей.

Из тридцати шести человек, взятых Гайдрихом из Баварской политической полиции с собой в Берлин, Мюллер – самый способный и самый тщеславный чиновник. Парадокс, не правда ли: гестапо – главный инструмент, обеспечивающий господство режима, – готовится возглавить человек, чья политическая ортодоксальность столь невысока, что его нельзя считать истинным национал-социалистом?

Бест вернулся на свое рабочее место.

– Ну хорошо, Леман, хватит о Мюллере, – сказал он. – Я вызвал вас, чтобы официально вам сообщить, что имело место недоразумение. Прошу вас расценивать его как издержки нашей трудной работы, в дальнейшем продолжать спокойно служить и не обращать на Феннера внимания. Вы свободны! – и они пожали друг другу руки.

Вилли не удивился такой откровенности со стороны Беста. По коридорам гестапо уже носились слухи об охлаждении отношений между Гайдрихом и Бестом.

Не успел Леман прийти в себя, как Хиппе не удержался и проговорился, что он тоже принимал участие в слежке за Вилли.

– Извини, старина, – развел он руками, – такая у нас служба.

Вилли потом рассказывал с юмором Зарубину об этом происшествии, но оба хорошо понимали, что тут было не до шуток: случайно Леман был поставлен на грань провала, и спасли его только выдержка и многолетний опыт полицейского.

Вообще, этот месяц выдался весьма необычным. Вилли представил много информации о развитии военной промышленности в Германии: о закладке на восемнадцати верфях сразу семи десятков подводных лодок различного класса, что свидетельствовало о намерении сделать ставку на широкомасштабные операции с участием субмарин в будущей войне; о создании засекреченного завода по производству боевых отравляющих веществ, что указывало на намерение Гитлера вести химическую войну.

Леман передал копию секретной инструкции вермахта, в которой перечислялись четырнадцать новейших видов вооружения, находящихся в стадии изготовления или проектирования. Наконец, от него поступил экземпляр доклада особо секретного характера «Об организации национальной обороны Германии».

Кроме качественных характеристик германской техники, как производимой, так и разрабатываемой, Вилли регулярно сообщал о количественных показателях военного производства. Ведь по долгу службы он отлично знал, какие именно заказы выполняют ведущие концерны, какими мощностями они располагают, что делается для расширения выпуска военной техники и что его тормозит. Передававшиеся им материалы в сопоставлении с другими источниками позволяли советскому военному руководству объективно оценивать ударную мощь вермахта и то, какими темпами она наращивается.

Так что случай с Дельтой остался в его памяти как одна из зарубок, которая быстро забылась в силу ее, как ему казалось, незначительности.

На выборах в кортесы в Испании в феврале 1936 года правые потерпели серьезное поражение. За Пиренеями возникло республиканское правительство. Двумя месяцами позже в Национальном собрании Франции взяли верх левые и к власти пришло правительство Народного фронта.

«Если зараза коммунизма, распространяющаяся сейчас в Испании и во Франции, перекинется на другие страны, то самыми полезными друзьями для нас оказались бы два правительства – германское и итальянское, уничтожившие эту заразу на своей земле». Эти строки из английской «Дейли мейл» стали сигналом для мировой реакции.

Очень быстро Василий Зарубин узнал, что его приятель Тейлор из «Стандарт ойл» получил из Нью-Йорка телеграфное распоряжение: срочно переадресовать прибывающие в гамбургский порт танкеры с авиационным бензином в Испанское Марокко и на Болеарские острова.

А еще через день Брайтенбах сообщил:

– Мы накануне величайших событий! Германия намерена поддержать силы, воюющие с республиканским режимом. Англия стоит на стороне Германии, а США объявят нейтралитет. Остаются французы, но что они смогут сделать одни?

– Откуда это тебе известно? Чем ты можешь подтвердить свои слова?

– Документами, Ярослав, документами! Вот копия стенограммы беседы английского представителя с Гитлером. В Берлин прибыл Томас Джонс – доверенное лицо английского премьера Болдуина. Гость вначале беседовал с Риббентропом, а на следующий день его принимал фюрер. Прочитай, что написано в стенограмме.

Зарубин развернул вчетверо сложенный лист бумаги и стал читать:

«Джонс сказал фюреру, что, по мнению английского правительства и, в частности, по личному мнению премьер-министра его величества сэра Болдуина, победа Народного фронта во Франции и неизбежность гражданской войны в Испании сделали особо важным сближение позиций Англии и Германии… Фюрер ответил собеседнику, что вполне согласен с ним, и заявил, что он, в свою очередь, намерен содействовать осуществлению общего плана».

– А что это значит – «содействовать осуществлению общего плана»? – спросил Зарубин.

– А это значит – общими силами бороться с коммунизмом. Для этого планируется поднять военный мятеж в Испании и покончить там с республикой, потом справиться с Народным фронтом во Франции. Мои знакомые из абвера выезжают на днях в командировку в Испанию. Они говорят: если услышишь сообщение диктора радио из Мелильи «Над всей Испанией безоблачное небо», так и знай, что там началось горячее дело.

Информация была столь важной, что они не мешкая закончили встречу и Зарубин вызвал связника из посольства.

Действительно, 17 июля африканские владения Испании и протектораты Ифни, Рио де Оро и Фернандо-По, Канарские и Болеарские острова оказались в руках испанских генералов, поднявших мятеж против республиканского правительства. Несколько позже мятежники вступили в Севильи, Сарагоссе, Саламанке и ряде других городов Испании.

Однако не все гарнизоны откликнулись на призыв мятежников, как не стали на их сторону флот и авиация Республики. В крупных городах – Барселоне, Малаге, Картахене, Бильбао, Валенсии – рабочие дружины разгромили мятежников и перебили их вожаков. Мятеж военных стал превращаться в затяжную войну со своим народом.

Между тем Гитлер разработал комбинацию: если мятежники добиваются успеха в Испании, лидер Италии Муссолини начнет проводить решительную политику в Средиземноморье, естественно, рассорится с Францией, которая поддерживает испанских республиканцев, и поневоле станет верным союзником Германии. Раз так, значит, нужно оказать помощь Франко.

«Все вы знаете, что испанцы под руководством генерала Франко поднялись на освобождение своей страны, – заявил на совещании в министерстве авиации генерал Эрхард Мильх. – Флот противника господствует на море и делает невозможным для Франко переброску его мавританских дивизий из Африки в Испанию. Франко попросил фюрера дать ему транспортные самолеты Ю-52 с экипажами для перевозки его сил из Тетуана в Севилью. Генерал Геринг поручил это сделать генералу Вильбергу».

И уже на следующий день из Темпельхофа стартовали два десятка «юнкерсов» курсом на Тетуан. Сотня немецких пилотов составила первый контингент «Особого штата В». К ноябрю их переименуют в легион «Кондор» с общей численностью в шестьсот пятьдесят человек.

Одновременно с самолетами из Гамбурга вышел пароход «Узарма», на борту которого находились пилоты люфтваффе и боевая техника: шесть истребителей «хейнкель-51» и двадцать зенитных орудий. «Добровольцы» следовали в Испанию одна партия за другой.

Начальник абвера адмирал Канарис со своей стороны стал активно подталкивать Муссолини к укреплению своей власти в Средиземном море. Дуче был не против поддержать франкистов, но отказывался это делать официально. В результате в Испанию был отправлен лишь один пароход с боеприпасами и двенадцатью истребителями «капрони» на борту…

События развивались так, как и предсказывал Леман. Немцы бомбили испанские города, участвовали в наземных операциях совместно с итальянцами, а Англия, Франция и США через Лигу наций заявляли о своей политике невмешательства. Американцам это не мешало поставлять мятежникам огнестрельное оружие и нефтепродукты.

Война принимала затяжной характер и шла с переменным успехом. С появлением в Испании интернациональных добровольцев, советской военной техники усилился отпор республиканской армии под Мадридом. А двадцать девятого октября франкистские войска потерпели жестокое поражение к югу от Мадрида. Двести советских танков под командованием генерала Павлова внезапно ворвались на узкие улицы Эквивии и буквально в лепешку раздавили кавалеристов Франко. Теперь уже не было никаких сомнений, что Советский Союз тоже открыто вмешался в военные события.

В ответ немцы срочно увеличили присутствие своей авиации, и казалось, что с ее помощью удалось склонить развитие событий в пользу повстанцев, однако через месяц жестокое поражение под Гвадалахарой потерпели итальянские войска. Война затягивалась и шла с переменным успехом…

Леман регулярно сообщал Зарубину информацию о поставках немецкого вооружения в Испанию, а также о деятельности абвера против подставных фирм в Европе, через которые советская военная разведка осуществляла закупку вооружения для республиканцев…

– У тебя есть желание встретить со мной рождество? – спросил как-то Вилли Флорентину.

– Я согласна. Мы пойдем в ресторан?

– Почему в ресторан? Рождество – это семейный праздник, и наша «большая семья» будет праздновать его на Принц-Альбрехтштрассе.

– Как, ты хочешь меня пригласить в свою организацию? Разве это возможно? Удобно ли это?

– Не беспокойся, все мои коллеги будут со своими женщинами.

– Хорошо. Пусть будет по-твоему.

У Флорентины на этот вечер были свои планы, и, хотя ей приятнее было бы встретить этот праздник с Вилли наедине, выбирать не приходилось. К тому же ей очень хотелось посмотреть поближе на этих всесильных людей из гестапо.

К Рождеству Флорентина сшила себе платье из черного бархата с глубоким декольте. Тонкая жемчужная нить, единственная память о матери, долгие годы лежавшая в шкатулке, как нельзя оказалась кстати и украсила ее изящную шею. Темно-рыжие волосы рассыпались по открытым белоснежным плечам.

Она оглядела себя в зеркало и осталась довольна: платье было сделано прекрасно и хорошо подчеркивало ее несколько полные формы. Никаких излишеств – все строго и красиво.

Около девяти раздался звонок, и она сама вышла открыть входную дверь. Перед ней в черной шинели и фуражке с высокой тульей, украшенной серебряными эсэсовскими знаками, стоял Вилли. Небольшие крупинки влаги от растаявших снежинок поблескивали на его погонах.

– Заходи же! Ты меня простудишь…

– Прости, Флора! Но я просто сражен… Ты выглядишь как настоящая королева! Глазам своим не верю! – воскликнул Леман, входя в прихожую. Крепко поцеловав его в губы, Флорентина предложила:

– С праздником тебя, дорогой! Снимай шинель и посиди минутку, отогрейся. Может, хочешь что-нибудь выпить?

– Это было бы неплохо. На улице действительно чертовски холодно.

– Водка или коньяк?

– Лучше немножко водки.

Флорентина вышла на кухню и через минуту вернулась с подносом, на котором стояли две маленькие рюмки с водкой и несколько бутербродов.

Поставив поднос на маленький столик, она взяла одну рюмку, ту, что была побольше, и выпила ее до дна. Вилли смотрел на нее с восхищением. Потом вслед за ней тоже сделал пару глотков.

– Такое ощущение, будто глотнул огня, – сказал он, с удовольствием причмокнув губами.

– Ты закуси бутербродами, думаю, что на торжественном мероприятии есть особенно не придется.

– Ты права, – согласился Вилли и с удовольствием принялся за бутерброды. Его щеки через несколько минут зарумянились. – Как у тебя блестят глаза, Флора! Так и хочется тебя поцеловать…

– Пьяную? – кокетничала она.

– Ну какая же ты пьяная, дорогая, о чем ты говоришь? – он нежно обнял ее за талию.

– Только не сейчас, Вилли, – она со смехом уперлась ему рукой в грудь. – Нам нужно собираться, иначе мы рискуем опоздать…

К центральному входу в управление на Принц-Альбрехтшрассе то и дело подъезжали машины: черные «мерседесы» и «БМВ», различные «опели». Машины притормаживали у входа, и из них выходили офицеры с женщинами в сопровождении адъютантов или младших офицеров, которых осчастливили приглашением на бал.

Подкатили два черных «мерседеса», начальник караула подал команду «внимание», и все замерли, к машинам бросились два адъютанта и почти одновременно распахнули задние двери. Из теплого салона первой машины величественно выбрался рейхсфюрер СС Хайрих Гиммлер, из второй – его заместитель, группенфюрер СС Гайдрих.

– Кто это? – спросила Флорентина.

– Это наше самое высокое начальство, – объяснил Вилли.

– Ты знаком с кем-нибудь из них?

– Не имел чести, – улыбнулся он. Вилли не питал никакого пиетета к нацистским бонзам, поскольку всех их хорошо знал еще по тем временам, когда они лишь подавали надежды и боялись полиции как огня.

Между тем Гиммлер и Гайдрих, оба в черных мундирах СС, украшенных знаками отличия и различными орденами вместе со значками, важно подымались по ступенькам. Как только они скрылись в проеме дверей, все присутствующие дружно потянулись к входу.

В большом, хорошо освещенном зале, украшенном гирляндами из елочных ветвей, были расставлены столики, за которыми начали рассаживаться приглашенные. В основном все были в черном, но изредка попадались мундиры голубые и серо-зеленые, в которых прибыли гости из абвера.

При входе каждый получал светильник – подсвечник на двенадцать свечей, которые тут же зажигали два офицера. Через некоторое время вперед вышли два молодых офицера и звучными голосами стали читать стихи.

Потом от руководящей группы чиновников отделился Гиммлер и объявил, что четверо самых заслуженных сотрудников управления удостоены высокой награды – портрета фюрера с его личной подписью и грамотой от него, Гиммлера. Раздались аплодисменты. Офицер вызывал награжденного, и Гиммлер под аплодисменты присутствующих вручал ему награду.

Каково же было удивление Флорентины, когда четвертым по счету награжденным был назван Вильгельм Леман. Она растерялась, но Вилли под аплодисменты чеканным шагом подошел к рейхсфюреру, принял поздравление и с невозмутимым видом вернулся на свое место. Его тут же окружили сослуживцы, стали поздравлять, смеяться, хлопать по плечам и требовать обмыть награду. Флорентину оттеснили, и она скромно стояла в сторонке, наблюдая за растерянным Вилли и не зная, как ему можно было сейчас помочь.

Однако официальная часть закончилась, раздалась громкая команда капельмейстера, все встали и хором запели, а еще через несколько минут деловито стали рассаживаться за столиками с указанными местами.

Они сидели вчетвером – Вилли с Флорентиной и Хиппе со своей подругой. Не успели выпить и закусить, как к их столику подошел Феннер, затянутый в новенький эсэсовский мундир.

– Госпожа Ливорски! Я много о вас слышал! Рад с вами познакомиться! – воскликнул он, расплывшись в улыбке.

Вилли недовольно на него покосился и что-то пробурчал.

– Очень любезно с вашей стороны! – улыбнулась Феннеру Флорентина. – Вас можно поздравить, господин…!

– Артур Феннер, к вашим услугам! Да, госпожа Ливорски, хотя я и не получил таких высоких наград, как ваш Леман, но у меня тоже есть свои успехи и свои радости. Так что с удовольствием принимаю ваши поздравления!

– Ну что же вы стоите, присаживайтесь, – предложила Флорентина.

– Спасибо. Если позволите, на минутку. Я ведь с товарищами, – он кивнул в сторону столика, где сидело несколько офицеров, с любопытством поглядывающих на Феннера и его собеседницу.

– Все как в рождественской сказке, – сияя довольством, проговорил Феннер. – Ужасно однообразная наша жизнь. И вдруг такой подарок – разукрашенный зал, елка, шикарные женщины! Сюда приглашены самые достойные из нашего управления, – с гордостью добавил он.

– О чем вы говорите, Феннер! Разве ваша работа, такая важная и почетная, разве она может быть скучной? Никогда этому не поверю!

– Тем более когда одних людей путают с другими, – ехидно вставил Вилли, а Флорентина добавила: – Да, господин Феннер, ваша работа не развлечение: разбираться с любовницами и прочее… – она улыбалась, лукаво поглядывая на него.

– Ах, госпожа Флорентина, не напоминайте мне об этом злополучном случае! – притворно оскорбился Феннер.

– Вилли, это тот случай, когда тебя чуть не упекли за решетку из-за какой-то Дельтей? – делая невинные глаза, спросила Флорентина.

– Для этого ума много не надо, – буркнул Леман.

Но Феннер пропустил мимо ушей эти нелестные для него замечания.

– Что будем пить, друзья? – спросил он.

– Я бы выпила шампанского, – сказала Флорентина.

Феннер галантно вскочил, и через несколько минут на столе появились бутерброды, шоколад, апельсины.

Время незаметно приблизилось к двенадцати. За столом, стоящим несколько поодаль от других, поднялся Гиммлер. В зале мгновенно стало тихо.

– Позвольте, господа, поздравить вас с нашим Рождеством! – негромко начал он. – Мы живем с вами в преддверии великих событий! Наша цель – организовать Европу таким образом, чтобы были взорваны существующие национальные границы, чтобы европейские страны сплотились бы в экономическом и политическом отношении под сенью СС, под руководством нашего фюрера. Такие величественные цели можно достигнуть лишь большой кровью. Проклятие истинно великой личности состоит в том, что она должна шагать по трупам! Цель, которую ставит перед нами фюрер, не имеет себе равных. Будем же достойны этой великой цели, и мать-Германия впишет ваши имена в скрижали истории. Хайль Гитлер!

Все вскочили и дружно закричали:

– Хайль Гитлер! Зиг хайль! Хайль! Хайль!

Потом чокнулись и стали усаживаться.

После нескольких тостов Хиппе предложил выпить за женщин, но тут же встретил возражение со стороны Феннера.

– Послушай, Хиппе, нельзя же так! – чувствовалось, что Феннер уже был под хмельком. – Ты вырвал у меня этот тост прямо изо рта!

– Не ссорьтесь, господа, давайте лучше подымем наши бокалы, – пыталась отвлечь мужчин Флорентина.

Заиграла музыка, и опять первым поднялся Феннер. Он уже забыл про своих друзей и буквально прилепился к столу Лемана с Хиппе.

– Чтобы сделать меня счастливым, позвольте ангажировать вас на первый вальс, – обратился он к Флорентине.

Флорентина взглянула на Вилли, и тот молча кивнул ей головой. Никому не хотелось ссоры. Она вышла из-за стола, взяла Феннера под руку, и они устремились на середину танцевальной площадки. Хиппе со своей подругой тоже встали в круг, а Леман подошел к группе более пожилых чиновников, окруживших Мюллера.

Через несколько минут к ним с бокалом в руке подошел Гайдрих и заговорил с Леманом. Остальные чиновники тактично отошли в сторонку.

– Поздравляю вас, Леман! Очень почетная награда! – начал в своей отрывистой манере группенфюрер. – В целом о вас все хорошо отзываются, но кое-кто из личного состава был против. Мюллер, Бест и Шеер поддержали вашу кандидатуру, и я с их мнением согласился!

– Благодарю вас, группенфюрер! – почтительно склонил голову Леман. Но Гайдрих, не обращая внимания на подчиненного, продолжил:

– После тридцать третьего года к нам пришли молодые идейные борцы, но у них мало профессиональных знаний. Необходимо, чтобы ветераны, такие как вы, Мюллер, Геллер, передавали им свой опыт. Мы надеемся на вас, ветеранов! – Гайдрих поднял свой бокал и сделал небольшой глоток.

– Да, группенфюрер, все, что я знаю, я стараюсь передавать молодым и буду это охотно делать в будущем, – почтительно сказал Вилли.

– Скоро произойдут серьезные события, – казалось, что Гайдрих рассуждает сам с собой и его совершенно не интересует мнение собеседника. – В преддверии этих событий необходимо провести важные перестройки в наших службах. Нужно создать единый организм с четким разделением сфер влияния. СД должна заняться обеспечением безопасности империи. Ее задача – контролировать настроения, общественную жизнь в рейхе, а также экономику и культуру. Гестапо будет следить за врагами, подозрительными лицами и расправляться с ними. Как вы думаете? – неожиданно спросил он.

– Думаю, что да, группенфюрер, надо бить сжатым кулаком!

– Совершенно верно, бить крепким кулаком вместе с военными. Они пока не готовы к войне с Польшей и Россией. Но может так случиться, что Англия и Франция нападут на нас первыми. Фюрер не намерен ждать! Австрия, Чехословакия, потом эти проклятые плутократы англичане – все должны быть поставлены на колени! Так что, дорогой Леман, нужно много работать с молодыми! Помните об этом! Мне передавали, что к вам хорошо относятся в абвере. Это правда? – Гайдрих с подозрением уставился на Вилли.

– У меня там много знакомых еще со времен войны, с некоторыми я в молодости служил на флоте, – пояснил Вилли.

– Так вы в прошлом были моряком? – удивился Гайдрих.

– Отслужил на флоте двенадцать лет!

– Понятно! Приятно встретить бывшего моряка! А насчет абвера – знакомства там – это очень хорошо! Это нам может пригодиться! Но будьте с ними начеку. Канарис – это старый лис. Я думаю, что мы еще доберемся до них. Успехов вам! – Гайдрих кивнул головой и вернулся к своему столу.

Столь продолжительная беседа с Гайдрихом вызвала явное беспокойство и зависть среди коллег. К Вилли подошли его руководители Бест, Мюллер, начальники ряда направлений и тоже еще раз поздравили с наградой.

Веселье было в разгаре. Феннер уже дважды танцевал с Флорентиной, а теперь подхватил подружку Хиппе. И вдруг, когда оркестр заиграл вальс «Дунайские волны», к Флорентине подошел Хайнрих Мюллер. Его любовница Барбара Хенке уже вовсю кружилась с кем-то из молодых.

Мюллер учтиво поклонился, и Флорентина, раскрасневшаяся от всеобщего внимания, легко поднялась, протянула партнеру руку, и они прошли в круг. Она не разбиралась в званиях СС, но судя по тому, как все обратили внимание на ее партнера, она догадалась, что это кто-то из начальства.

Мюллер легко вальсировал, и Флорентина сказала ему по этому поводу комплимент.

– Мне сказали, что вы подруга нашего Вильгельма Лемана? – спросил он, заглядывая ей в глаза.

– Да, и уже много лет.

– Вот как! Никогда бы не подумал, что у нашего скромного Лемана подруга такая красавица!

– Да уж такая! – улыбнулась Флорентина.

– Как вы проводите свой отдых? Увлекаетесь ли вы туризмом?

– Нет, мы увлекаемся плаваньем на лодке под парусом. Вилли, как моряк в прошлом, прекрасно управляет парусом. А вы? – в свою очередь спросила она, изредка бросая быстрые лукавые взгляды в его прищуренные глаза.

– Я… – он на секунду замешкался, видимо раздумывая, говорить правду или нет. – Раньше много занимался спортом, даже был награжден олимпийским знаком почета первой степени и значком СА за достижения в легкой атлетике. Сейчас не хватает времени. Лишь в отпуск со своим другом хожу в горы, делаем небольшие восхождения…

– О-о! Вы, должно быть, очень смелый человек! Лазить по скалам – это ужасно! – кокетничала Флорентина.

Ответить Мюллер не успел, потому что музыка смолкла и пары стали возвращаться на свои места. Он учтиво поблагодарил Флорентину и подвел к ее столику.

Она собралась пригубить шампанского, но музыка заиграла вновь, и Феннер попытался поймать ее руку.

– Вам не кажется, Артур, что мне надо передохнуть? Я люблю танцевать, но…

– Не упрямьтесь, Флорентина! – подвыпивший Феннер уже потерял весь свой лоск, стал развязным и грубоватым. – К тому же у меня есть разговор, – добавил он.

Музыканты играли танго. Свет в зале слегка притушили. Феннер попытался поплотнее прижать к себе Флорентину, но она отстранилась.

– Ну, не упрямьтесь же, Флорентина! – шептал он ей на ухо.

– Это что, тот самый разговор? – холодно спросила она.

– Да нет же…

– Тогда ведите себя пристойно. На нас смотрят! И не забывайте, что я сюда пришла не с вами!

Феннер ослабил свои объятья.

– Ничего, скоро все изменится, – неожиданно сказал он.

– О чем это вы? – не поняла Флорентина.

– О будущем. Фюрер, наш вождь, совершил чудо. Он внушил нам, что немцам представляется великая честь жить в стране, где правит гениальный вождь на зависть всему миру!

«Что это на него нашло?» – подумала Флорентина, с удивлением посматривая на своего партнера. Но тот, казалось, уже ничего не видел вокруг.

– Немецкий народ устал от нищеты, – продолжал он разглагольствовать, – от неуверенности в завтрашнем дне, от безденежья, от экономических неурядиц. Страх перед будущим пробудил в немцах древние инстинкты, он заставил их сбиться вокруг великого, могущественного вождя, их единственного спасителя. И он оправдал ожидания. Посмотрите, как все изменилось в стране. Но это только начало. Мы пойдем вперед! Для этого нужды бесстрашные молодые воины, не то что ваш старый Леман!

– При чем здесь Леман? – насторожилась Флорентина.

– В данном случае он не при чем! И что вы только нашли в нем? Не могли выбрать кого-нибудь помоложе?

– И кого я должна была выбрать? Уж не вас ли?

– А почему бы и не меня? – Феннер снова попытался прижать к себе Флорентину.

– Держите себя в руках, господин Феннер, – строго сказала Флорентина, отстраняясь и оглядываясь в поисках Вилли.

К счастью, оркестр закончил танец, и Феннер вынужден был проводить Флорентину к ее месту. Он продолжал топтаться возле их стола и не уходил.

– Послушай, Феннер, можно тебя на минутку, – Хиппе встал и слегка покачнулся.

– Хочешь поговорить со мной? – напрямик спросил Феннер.

– Пойдем, поговорим!

И он нетвердой походкой двинулся вслед за Хиппе из зала. «Еще подерутся», – подумала Флорентина.

Рождественский бал еще был в полном разгаре, когда она объявила подошедшему Вилли, что устала и хочет домой. Он не возражал.

Они не торопясь выбрались из зала и сели в дежурную машину. По дороге Флорентина рассказывала о повадках Феннера. Вилли слушал невнимательно, невпопад улыбался, пока Флорентина не заметила, что пора прекращать веселье и действительно отдыхать. Он вновь и вновь перебирал в памяти разговор с Гайдрихом, стараясь не упустить ни малейшей детали. Хотелось поскорее увидеть Ярослава, чтобы обдумать и обсудить все то, что удалось узнать сегодня.

«Тов. Алексею. Москва.

Совершенно секретно.

На ваш телеграфный запрос относительно углубления рождественской беседы Брайтенбаха на балу в гестапо в сторону того, кто начнет войну, они или мы, и конкретно где, могу сказать следующее: Брайтенбах передал лишь то, что ему было сказано. Он работает над тем, чтобы углубить тему, но в любом случае ответы не будут исходить от таких авторитетных лиц, как заместитель рейхсфюрера. Они будут лишь относительным продолжением его рождественского общения.

Брайтенбах вышел на работу, но далеко еще не выздоровел. Выглядит и чувствует он себя неважно. Болезнь сказывается на его состоянии, и он очень боится помереть. Я тоже боюсь, чтобы он не умер. Делаю все, чтобы он лечился и смотрел за собой.

Все увеличивающиеся строгости на работе также нервируют его, и каждый раз он просит нас быть осторожными.

На этом фоне невозможно наладить получение ежедневных сводок гестапо. Сводка приходит одна на отдел, выносить ее опасно, и это можно делать лишь изредка. Договорились, что Брайтенбах будет делать из них выписки.

Месячные сводки гестапо также получить невозможно, так как они направляются начальнику отдела по списку и хранятся у него.

Отдельно к этому письму прилагаю список сотрудников гестапо по отделам со всеми изменениями.

Из беседы со своим коллегой, который ссылается на Вурма, Шнеемана, стало известно, что эти люди говорят о неизбежности войны с Польшей, Англией и Францией…

Годовой обзор гестапо Брайтенбах постарается достать. Нужно дождаться отъезда Шеера и тогда, имея ключи, можно будет взять его.

То, что он нервничает, это не значит, что он трусит. Последнее время он прихварывал, обстановка действительно ужасно серьезная и натянутая, так что неудивительно, что он нервничает.

В связи с предстоящим моим отъездом Брайтенбах переходит на связь с квартирой Клеменс. Туда в конвертах он будет приносить материалы для дальнейшей пересылки Монголом.

Не расценивайте это так, что это может отразиться на его желании работать на нас. Он делает и сделает все, что сможет. Но сейчас он не может много записывать, как он делал это раньше. Стало строже все, и все всего боятся. Он простой смертный и побаивается вместе со всеми. Это отрыжка общей обстановки, и она не отразится на качестве его работы.

Добывать документы сейчас сложно, но я уверен: раз он обещал годовой отчет, он его обязательно принесет.

Для вашего сведения сообщаю, что в служебном кабинете Брайтенбах работает не один. Он пробовал под разными предлогами выставить соседа, но пока это не получается.

Бетти».

И еще одно письмо в центр от 21 февраля 1937 года:

«Тов. Алексею, Москва.

Завтра я уезжаю. Клеменс мною проинструктирована. Опыт у нее есть. Она нами использовалась как фотограф нелегальной резидентуры. Она очень серьезный, осмотрительный, добросовестный человек, а если принять во внимание, что Брайтенбах также аккуратен и осторожен, то можно быть уверенным, что все пойдет хорошо.

Клеменс не будет знать ничего о Брайтенбахе, о содержании его конвертов. Однако существует одно “но”: Брайтенбах может принести документы, которые Клеменс должна будет сфотографировать и сразу вернуть. Конечно, Клеменс будет видеть, что она фотографирует. Но я уверен, что она не будет специально интересоваться, так как она к этому приучена, и потом, у нее просто не будет для этого времени.

Когда Брайтенбах спросил, может ли он туда приносить документы для фотографирования, я сказал “да”, так как не хотел показать Брайтенбаху, что мы не вполне доверяем человеку, с которым его связываем, с одной стороны, а с другой – не желал расхолаживать Брайтенбаха по части документов, которыми он нас в последнее время не жалует.

Документы будут сниматься в присутствии Брайтенбаха без первой страницы, где обычно указывается название учреждения. Клеменс хороший фотограф, и доверять ей можно. Брайтенбах будет посещать Клеменс раз в десять-двенадцать дней, а также срочно, если это будет вызываться обстоятельствами. Писать ему сообщения на папиросной бумаге чернилами длинно и трудно.

Связь Брайтенбаха с Клеменс налажена, следует лишь предупредить об осторожности связника из легальной резидентуры, Эрвина, который будет забирать у нее документы.

Бетти».

Положив перо, Зарубин задумался: все ли предусмотрено? Телеграмма из Цента, предлагающая ему свернуть работу резидентуры и прибыть в Москву, врасплох его не застала. В последнее время немцы стали усиленно интересоваться его личностью, и Леман об этом своевременно его предупредил.

Действительно, присутствие гестапо стало ощущаться на каждом шагу. Контрразведчики, завербовав Глаусберга и секретаршу, арестовали по подозрению в связи с коммунистами садовника. При организации встреч с источниками приходилось применять массу уловок, чтобы оторваться от наблюдения. Долго так продолжаться не могло. Поэтому, взвесив все обстоятельства, Центр принял решение отозвать Зарубина.

Трудно было согласиться вот так сразу свести на нет многолетние усилия. Впрочем, не исключалось, что еще можно будет вернуться.

Огромным усилием воли Бетти заставил себя выполнить этот приказ, поскольку понимал: – без строжайшей дисциплины разведка существовать не может. Последние дни как никогда, приходилось много работать: необходимо было аккуратно подготовить «к переводу в Женеву» представительство фирмы и провести последнюю встречу с Брайтенбахом.

В назначенное время Зарубин прибыл к месту встречи. Задняя дверца бесшумно открылась, и Леман сел в машину, Зарубин начал набирать скорость. Покрутившись по городу минут двадцать и убедившись, что «хвоста нет», Бетти выбрал тихое место и остановился.

Леман достал из кармана шпаргалку.

– В вашу фирму по закупке оружия в Гааге внедрены агенты абвера, – бесстрастно начал он. «Это фирма Кривицкого», – подумал Зарубин. – Абверовцы подсовывают покупателям оружие с дефектами. Кроме Гааги, абвер установил ряд подобных фирм в других городах Европы.

– Понятно, – кивнул головой Зарубин.

– Абвер нашел подходы к группе Вольвебера в Копенгагене, – продолжил Леман. – Кроме того, военная разведка приобретает агентов в среде белых эмигрантов в Париже и внедряет их в интернациональные бригады в Испании. Вот список части этих агентов, – он протянул Зарубину мелко исписанный лист бумаги.

– Нет, не все. Ярослав, ты чем-то взволнован? – улыбнулся Леман. Зарубин промолчал.

– Гестапо арестовало Гизелу фон Пельниц, – продолжил Вилли. – Она неоднократно посещала советское торговое представительство. Ее подозревают в передаче русским секретной информации. На допросах Пельниц держится мужественно, все обвинения отвергает.

– Так, что еще?

– Теперь международные дела. В конце ноября прошлого года эксперт из ведомства Риббентропа Герман фон Раумер подал идею подписать Антикоминтерновский пакт Германии, Италии и Японии. Идею поддержали и в настоящее время готовятся к подписанию этого пакта.

Далее. В Берлине очень активен японский военный атташе генерал Хироси Осима. В ближайшее время он должен привезти из Токио проект договора о сотрудничестве между армиями двух стран и их разведками. Японцы хотят координации подрывной работы против СССР, и адмиралу Канарису это нравится. Теперь, кажется, все.

Зарубин молчал, обдумывая, как лучше приступить к главному, что должно было быть обсуждено на этой встрече. Леман терпеливо ждал.

– Вилли! Мы уже говорили с тобой о моем возможном отъезде, – наконец заговорил он. – Так вот, сегодня я получил телеграмму… – он замолчал.

– И что там пишут? – не выдержал Леман, хотя уже прекрасно понял, о чем пойдет речь.

– Меня отзывают!

Зарубин опять помолчал, давая агенту возможность осознать сказанное.

– Пока ты будешь работать с Люси. Этот вариант мы с тобой подробно обсуждали. Она человек абсолютно надежный, неоднократно проверена на практических делах. На нее можешь положиться, лишь бы ты сам не допустил ошибки. Очень надеюсь на тебя, на твой опыт и знания.

– Я все понимаю! – Вилли волновался и с трудом подбирал слова. – Но мне искренне жаль, что тебя не будет! Мы ведь неплохо с тобой сработались! Согласись, частые смены кураторов плохо отражаются на качестве работы.

– Я согласен, Вилли! Но это приказ, и приказы, как ты знаешь, не обсуждают. Но я хочу, чтобы ты знал. Буду ли я в Москве или в другом месте, я буду постоянно интересоваться твоими делами. Если у тебя возникнут проблемы, пиши мне в Москву, и я обязательно постараюсь помочь. Вот, кажется, и все. Сейчас я подброшу тебя до метро, и мы простимся.

Через несколько минут они расстались. Расстались навсегда. Зарубин не предполагал тогда, что для него это будут последние часы пребывания на немецкой земле, что больше он уже никогда туда не вернется.

Не прошло и недели, как он оказался в Москве, в Кремле, где ему вручили орден Красного знамени за успешную разведывательную работу в Германии.

Вместе с Зарубиным такую же награду принимал Павел Судоплатов, тоже вернувшийся из заграничной командировки.

Вечером их пригласил к себе домой новый начальник пятого отдела Абрам Слуцкий, сменивший на этом посту Артузова, окончательно перебравшегося в Разведывательное управление Красной армии. Когда они вошли в подъезд указанного дома, привратник не задал Василию ни одного вопроса, поклонился Лизе и, открывая дверь, приветливо улыбнулся:

– К вашим услугам, мадам!

Лиза с Василием переглянулись и рассмеялись. Уж очень это было необычно для Советского Союза.

Их уже ждали. Едва они вошли, как женщины бросились к Лизе, начали ее обнимать и целовать. Все смеялись и говорили разом. Лиза не смогла сдержать слез.

Стали рассаживаться за столом уже заставленным закуской и выпивкой. Слуцкий, его новый заместитель Сергей Шпигельглас, Яков Серебрянский, Судоплатов, Ревзин – все с женами. Когда гости немного успокоились, Слуцкий поднял тост за награжденных, за их благополучное возвращение на Родину. Все поднялись, зазвенели бокалы, и стали выпивать. Тут вдруг обнаружилось, что Павел Судоплатов не пьет водки. Все стали смеяться, подшучивать. Никто не мог поверить, что этот молодой, отчаянной храбрости сотрудник, только что вырвавшийся из оуновского вертепа в Германии, где провел около года, постоянно рискуя жизнью, не может выпить рюмку водки. Пришлось вмешаться Слуцкому, и совместными усилиями награжденного все-таки уговорили выпить.

Василий с Лизой наслаждались общением с друзьями, предвкушая возможность повидаться с родственниками, пару недель отдохнуть в Крыму, пожить, пусть недолго, естественной жизнью обычного человека.

Теперь не нужно думать о делах, постоянно встречаться с людьми, вести обильную переписку, постоянно быть настороже, не позволяя себе ни на минуту расслабиться. Теперь они свободны! Какое это счастье – быть свободным с ощущением выполненного долга перед страной, близкими людьми, наконец, перед самим собой!

Лиза воспользовалась моментом, чтобы на кухне наедине переговорить со Слуцким. На ее вопрос, как идут дела, он отвел в сторону взгляд, помедлил, потом тихо сказал:

– С ноября прошлого года Ежов начал репрессии против чекистов центрального аппарата. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) планируется заслушать его доклад о деятельности органов, в том числе Иностранного отдела. Считается, что он засорен троцкистскими кадрами. Думаю, ты понимаешь, что за этим последует? Считаю, что вам с Василием надо выехать немедленно в командировку. Так будет лучше…

– Как в командировку?! – вырвалось у нее.

– Да, лучше! – повысил голос Слуцкий. – Лучше, чем оставаться здесь. Это, несомненно, повлечет ряд неудобств. Я понимаю, вы устали, нуждаетесь в отдыхе. Но времени осталось мало. Сегодня я еще могу вас отправить, а что будет завтра – не знаю. Поезжайте в Америку, там отдохнете или по дороге на месяц остановитесь во Франции. В Соединенных Штатах надо вербовать агентов-связников для поездок в Германию на случай войны. Вы с этим справитесь! Так что даю вам неделю и в путь, – голос его прервался. Он прошептал: – Здесь невыносимо… – и отвернулся. Потом быстро вышел из кухни.

Веселье как-то быстро пошло на убыль. Все стали собираться домой, впереди была трудовая неделя.

На следующий день Василий с Лизой вышли из своего номера в «Национале», где их все принимали за иностранцев, и решили прогуляться по Москве. Красная площадь, как обычно, была заполнена людьми. Они прошлись по ней, полюбовались кремлевскими звездами, потом вернулись и вышли на Кузнецкий мост, торговую улицу, где на каждом шагу встречались книжные лавки. На витринах, рядом с портретами Маркса, Ленина, Сталина, на видном месте стояли портреты немецкого прозаика Лиона Фейхтвангера. Живого классика пригласили в Москву, надеясь, что он напишет книгу, способную сгладить отрицательное впечатление от произведения французского писателя Андре Жида «Возвращение из СССР».

Обедали в «Метрополе». Огромное кафе было пусто, после Германии это было как-то непривычно.

В дороге была возможность спокойно все обдумать. Подолгу простаивая у окна в коридоре вагона, Зарубин мысленно возвращался к прошедшим событиям в Германии.

Предпринятое по инициативе Артузова сочетание работы разведки с легальных и нелегальных позиций принесло желаемые результаты. Была приобретена ценнейшая агентура, располагавшая доступом к секретным документам министерства иностранных дел Германии, немецких посольств за границей и иностранных посольств в Берлине.

В агентурной сети внешней разведки были лица, связанные с влиятельными кругами и руководством национал-социалистической партии Германии. Благодаря этому советское руководство располагало информацией о деятельности партийного аппарата и разведывательной службы нацистской партии /внешняя СД/.

Через возможности Брайтенбаха регулярно отслеживалась работа тайной государственной полиции /гестапо/ против Компартии Германии и иностранных коммунистов, что позволило выявить ряд провокаторов в их радах. Регулярно освещалась работа контрразведывательных органов, собиралась информация по производству секретной военной техники… Да разве все упомнишь, что делалось…

Думая обо всем этом, Зарубин неоднократно возвращался к неутешительной мысли: для него, как разведчика, это был период наивысшего творческого подъема. И который, уже вероятно никогда не повторится. Наступало время, когда надо было думать лишь об одном – как выжить и не потерять свое человеческое достоинство. Все мыслящие люди в разведке это прекрасно понимали.