19
Мелкий, почти игрушечный вертолёт стриг лопастями воздух над вершинками затопленного ивняка, и казалось, что сейчас с ходу пойдёт на посадку. Спросонья Лиза даже не смогла понять сразу, который час и что солнце уже высоко. Она сдёрнула палатку с кольев и даже попробовала оттащить облас со спящим профессором, чтоб не опрокинуло. Она не пряталась — напротив, даже руками махала, однако перед островом геликоптер сбавил ход, почти завис и садиться передумал — ушёл в пойму.
— Стас! — всё ещё звала Лиза. — Ты где, Стас?!
Костёр угас напрочь, мимолётный поток воздуха из-под винтов поднял столб холодного пепла. Она беспомощно огляделась, наконец-то увидела давно погасшее кострище и высокое солнце над краем кедровника. И оборвалась душа:
— Всё проспала, не разбудили...
В это время из кедровника выступил нескладный рыжебородый детина в синей рубахе и откликнулся негромко:
— Сестра, я здесь... Ты звала меня?
Лиза бросилась было навстречу и медленно остановилась.
— А где же... Станислав Иванович?
— Ушёл провожать маму.
— Давно?
— Как солнце взошло. Сказал: до поворота — я слышал.
— До какого поворота?
— Не знаю, поворотов на Карагаче много.
Лиза подломленно села, а её брат отступил к крайним деревьям.
— Они летят сюда. Мне нельзя являться этому миру. Прощай, сестра!
— Не уходи, Стас! — она потянулась к брату. — Я тоже не хочу... Не хочу оставаться в этом мире!
На опушке уже никого не было, а вертолёт выскочил из-за крон и заломил крутой вираж над поляной.
В обласе зашевелился и застонал профессор Дворецкий, но сейчас было не до него. Лиза обессиленно добрела до того места, где только что стоял брат, и увидела лишь убегающего в кедровник кавказца. Она догадалась, что собака идёт по следу ушедшего брата, кинулась за ним, но пёс мелькнул ещё несколько раз среди тёмных стволов и пропал.
Между тем стрекот геликоптера покружил над поймой, ушёл куда-то за остров и возник уже над Карагачом. Ещё была надежда: Рассохин сейчас явится, прибежит откуда-нибудь на звук вертолёта — вот же его собранный в дорогу рюкзак, резиновые сапоги приторочены. Значит, ушёл в берцах, а в них после паводка далеко не уйдёшь: в низинах грязи по колено. Значит, скоро вернётся — и всё образуется.
Но он не явился, не пришёл и не прибежал, даже когда геликоптер приземлился на сырую полосу берега, недавно вышедшую из воды. Стеклянная дверца кабины откинулась, и на землю сначала вышел мужчина, за ним, одна за другой, спрыгнули три женщины. Самая юная оказалась с ружьём в руках, направленным в спину пилота, — эдакая конвоирша. Тот не сопротивлялся, шёл покорно, однако с надменной независимой усмешкой. Все трое и без ружья выглядели воинственно и решительно, особенно выделялась одна — в байкерском кожаном облачении и туфлях с обломанными каблуками.
— Где женщины? — спросила она с неким жёстким напевом. — Отроковицы с острова? Только не нужно говорить: все утонули!
И сразу стало понятно: знает, о чём спрашивает. Рядом с ней встала другая — тощая, с желтоватым лицом печёночницы. Третья, стриженная под ноль, с карабином в руках, посадила пилота на землю и встала возле как часовой.
— Они живы, — сказала Лиза и отметила взглядом увесистый обломок доски с гвоздями. — И не нужно со мной разговаривать таким тоном!
— Ты рассохинская пассия? — точно угадала байкерша, и в самом деле сменив гнев на милость. — Дочь пророчицы?
— А ты Матёрая? — вопросом отпарировала Лиза. — Хозяйка Карагача?
Желтолицая — недокормленная, но ярая тётка — шмыгнула простуженным носом.
— А она борзая! Зря ты с ней сюсюкаешь.
— Отойди, сама знаю, как, — огрызнулась та.
— Да ей надо сразу матку наизнанку!
От тычка Матёрой советчица отскочила, но не обиделась, и стало ясно, кто верховодит в этой компании.
— Молчуны сняли отроковиц с острова? — спросила она.
Лиза осмотрела её оценивающе и поправила:
— С деревьев сняли. Остров, как и следовало ожидать, затопило.
— Всех?
— Одна утонула. Точнее, сама утопилась. Не захотела, чтобы похищали.
— Зарница?
— Имени не знаю... Мы её схоронили.
— Молодец, — похвалила Матёрая. — Мне всегда нужно говорить правду.
— Скрывать нечего, — благосклонно ответила Лиза. — Тем более от тебя. Ты проиграла, Евдокия! Нет, рассчитала всё верно, ловушку огнепальным расставила, чтоб заманить лёгкой добычей... И — облом! Умыкнули твоих отроковиц! По их доброй воле. Нежно так сняли с деревьев и умчали. А ты осталась! Зато старцы-молчуны просили отблагодарить тебя за добрых невест.
— Да она же тварь паскудная! — опять вмешалась желтолицая тётка. — Она же глумится над тобой!
— Отстань! — отмахнулась хозяйка Карагача.
— И особая благодарность от моей мамы, — выразительно произнесла Лиза. — Как ты её называешь? Пророчица? От пророчицы тебе поклон! Личный. За то, что всё племя молчунов переженили. Только моему непутёвому брату невесты не понравились. Так что у тебя ещё есть шанс! Иди, может, понравишься. Где-то здесь, в кедровнике бродит... Только смотри: брат у меня привередливый.
Матёрая ещё пыталась скрыть назревающее буйство, но движения уже выдавали закипающий огонь гнева. Она прогулялась по пятачку возле кострища, сорвала спальник со спящего в обласе Дворецкого.
— Знакомая личность! Профессор?
Лиза терпеливо подняла с земли мешок и заботливо укрыла его.
— Громкости убавь, пусть учёный муж отдохнёт.
Хозяйка Карагача не вняла совету, напротив, сузила раскосые волчьи глаза. И бросилась бы сразу в драку, но ей мешали туфли! Бывшие когда-то на высоких каблуках, они теперь осаживали Матёрую на пятки, принижали рост, унижали достоинство. Причём острые носки туфель смотрели вверх, словно мышиные мордочки, и не получалось властного грациозного движения.
И она, чувствуя это, бесилась от своего нелепого вида, напор ярости не достигал нужного градуса.
— Где твой Рассохин? — однако же ещё спокойно спросила Матёрая.
— Сама бы хотела знать, — искренне призналась Лиза.
— Ладно... А мамаша твоя, пророчица? Тоже не знаешь?
— Они ушли. Все! Пока я спала под воздействием морока.
— Чего?
— Морока. Мама навела на меня морочный сон и увела Рассохина.
— Дай я ей вмажу! — попросила желтолицая тётка.
Матёрая резко склонилась, схватила Лизу за подбородок.
Та рывком вывернулась и ощутила, как зажгло кожу.
— А вот царапаться — выражение женской слабости.
— Я тебе рожу в клетку разрисую, — со змеиным шипом пригрозила хозяйка Карагача и выпустила когти. — Покажешь, куда ушли?
— Не знаю, куда! — легкомысленно отозвалась Лиза. — Я не ориентируюсь в лесу. Куда-то туда, догоняй.
И махнула рукой в сторону кедровника.
— Сейчас сядешь со мной в вертолёт — и мы их догоним.
— Нет уж, без меня...
Матёрая заметила топор у костра и, резко склонившись, подняла его — испугать хотела! Да не вышло — Лиза не дрогнула.
— Выруби мне жердь, — хозяйка сунула топор своей желтолицей тётке.
— Жердь? — туповато переспросила та. — Какую жердь?
— Длинную и толстую!
Пилот сидел на земле, скрестив ноги, и, несмотря на ствол карабина, взирал на женщин с любопытством. Желтолицая покрутилась на месте.
— Где я возьму... длинную и толстую?
— В лесу! — прошипела Матёрая. — Берёзовую! Живо!
Тётка побежала на край пасеки, уворачиваясь от пчёл, и как только скрылась за кедрами, Лиза стремительно кинулась за доской. Но хозяйка Карагача угадала её движение, вцепилась в волосы и резким рывком опрокинула Лизу на землю. И сама не удержалась, навалилась сверху.
— Я тебе сейчас!..
Они покатились сначала в кострище, затем к обласу, в котором спал профессор. Матёрая была опытнее в драках, но Лиза не сдавалась, ощущая, как вместе с яростью приходит сила. Сначала ей удалось даже схватить соперницу за горло, но в это время хозяйка укусила её сначала за предплечье, а потом впилась зубами в запястье. В пылу борьбы они опрокинули облас, Дворецкий выкатился на землю, но не проснулся. Матёрая сильно стукнулась головой о корму, на миг ослабла, и под пальцами Лизы оказались её глаза, однако ни выдавить, ни выцарапать их не получилось: ногти за неделю в тайге изломались! К тому же хозяйка извернулась, как змея, обвила ногами, замкнула талию и лишила возможности двигаться. А потом перекатилась и села верхом! Но Лиза ухватилась за край кожаной куртки, вывернула её и натянула на голову соперницы, связав таким образом и руки. И пока та выпутывалась, несколько раз успела ударить по груди, вывалившейся из рваной блузки.
И в этот миг ударил первый выстрел — хлёсткий и гулкий. Матёрая попыталась вскочить, но Лиза ухватила её за космы, осадила и увидела, что конвоирша валяется на земле, а пилот с ружьём в руках отступает к вертолёту. От следующего выстрела Матёрая на мгновение размякла, но потом вскочила и ринулась навстречу стреляющему. Пилот уже заскочил в кабину, выставил ружьё наружу, держа берег под прицелом и одновременно запуская двигатель. Винты тотчас начали раскручиваться. Всё равно хозяйка успела бы добежать, но сдвоенные выстрелы заставили остановиться. Видно, пули ударили под ноги или даже по ногам, поскольку она странно, нелепо запрыгала, заплясала, словно хотела на ходу сбросить туфли. Однако без каблуков они разъехались, и Матёрая с маху уселась на задницу.
Меж тем вертолёт взвыл, подскочил сразу на несколько метров, и послышалось, как пилот что-то прокричал торжествующее, после чего кабина захлопнулась. Лиза хотела сбежать, но повергнутая хозяйка Карагача вызвала приступ истерического смеха. К тому же обезоруженная конвоирша привстала и, держась за голову, поползла на коленях к Матёрой.
— Он меня ударил! — вопила она. — Он ударил меня кулаком! По лицу!
А третья, желтолицая, побежала к ним, выпучив глаза, и с разгона налетела на улей, который опрокинулся, и рой взметнувшихся пчёл пал на неё шубой. Послышался крутой сдавленный мат, затем визг и длинный всплеск воды.
Всё ещё закатываясь от хохота, Лиза отряхнулась, охлопала пыльные коленки, поправила разбросанные сиденья и почти победно присела возле кострища. Но в это время застонал профессор, спящий возле обласа. Туча комаров вилась возле лица, и сонный, он скулил, чесался, корчился, словно растревоженный ребёнок, и это развеселило ещё больше. Наконец, она не выдержала, попробовала снова затащить учёного в облас и не смогла: смех лишал всяких сил.
Подавляя его приступы, Лиза вдруг сорвалась в слёзы, заплакала сразу навзрыд, до спазмов, до удушья, до тёмных пятен в сухих глазах. Земля почему-то заколебалась, круто накренилась, и, чтобы удержаться, она сползла на колени, но всё же сунулась руками вперёд и свалилась в золу. На вид холодная, внутри она оказалась горячей, вместе с выбитым пеплом полетели искры, однако в первый момент обжигающего огня она не почувствовала. Она даже не пыталась выползти из кострища — напротив, цеплялась руками, чтобы не упасть, только глубже разрывая затаённый под золой жар.
Немного пришла в себя, только когда окатили водой, потому что уже затлели рукава куртки. Сначала откуда-то появилась Матёрая со ржавым и мятым ведром, что-то говорила, кричала, однако реальность казалась рваной и мятой, как ведро в её руках. Весь мир клокотал, вибрировал, как и всё тело Лизы, и унять это сотрясение было невозможно. Плач клекотал, бился в грудной клетке, как сильная раненая птица, и существовал сам по себе.
Матёрая трясла её, хлопала по щекам, что-то спрашивала, а она не чувствовала ни её рук, ни боли. На крик и рыдания приползла конвоирша, забыв о своих ссадинах, оставленных пилотом, вскочила на ноги, захлопотала возле, бестолково суетясь.
— Что это с ней? Кто её так?
Потом прибрела третья, уже пышная, краснощёкая, с заплывшими от укусов пчёл глазами и мокрая насквозь. Тоже пыталась чем-то помочь, размахивая топором. И когда принесли ещё воды, напоили прямо из ржавого ведра, умыли и Матёрая стянула голову шарфиком, у Лизы загорелись обожжённые руки.
— Он бросил, — кое-как вымолвила она, — он променял меня... Он ушёл с мамой... С огнепальными молчунами...
А сама содрогалась от лёгочных всхлипов, и этот её краткий словесный прорыв наружу оказался страшнее выстрелов и понятнее, чем всё остальное на свете.
— Ну, хватит выть! — завизжала распухшая тётка и наконец-то отшвырнула топор. — Будто одну тебя бросили! Заглохни! Меня не просто вышвырнули — меня вообще на нары загнали!
— И меня бросили, — вставила конвоирша с разбитыми губами. — Ещё по лицу ударили! Я же не впадаю в истерику. И голову пеплом не посыпаю. А ты в костёр полезла!
Хозяйка Карагача ещё бодрилась, грозила то вслед улетевшему геликоптеру, то просто в лес.
— Мы его найдём! И мать твою найдём!
— Как же найдём? — тетёшкая обожжённые руки, шёпотом вопрошала Лиза. — И зачем искать, если он сам пошёл за мамой?
Птица в груди трепыхнулась в последний раз и окаменела. А красные ожоги стали надуваться пузырями.
— Он не за мамой твоей пошёл, — не унималась Матёрая. — На что ему старуха? Я знаю, чем она завлекла Рассохина!
— И козлу понятно! — поддержала её тетка, пытаясь разлепить отекающие глаза. — Это надо же: у дочки мужа увела! Сколько же у твоей мамки бабок в лесу припрятано ?
— Он был не муж, — слабо воспротивилась Лиза.
— Ну, любовник!
— И не любовник...
— Значит, у Рассохина раньше с твоей матерью было! — встряла конвоирша. — Вот и увела! Погоди, а сколько ей?
Голос Лизы окреп:
— У них ничего не было!
— Откуда ты знаешь?
— Они любили друг друга. Мама даже одного сына назвала в честь него — Стас...
— А говоришь — не было! — наседала конвоирша. — Так платонически любили, так любили, что сын родился! И сейчас за старухой побежал! Вспомнил!
Лиза бы ударила её, несмотря на обожжённые руки, но хозяйка Карагача опередила — сшибла на землю коротким и мощным ударом ноги. Юная конвоирша откатилась к профессору, проворно вскочила, готовая наброситься, и не посмела — вернулась на полусогнутых к кострищу, присела с краю.
— Не верила, когда говорили, — вдруг сказала Магёрая. — Думала: легенду сочинили про их любовь.
— Это я хотела увести Рассохина, — вдруг призналась Лиза. — Отнять у мамы и увести... Рассохин не признавался, но я замечала. Смотрит на меня, а видит мою маму. Забывался и Женей меня называл.
— А чего сюда с ним попёрлась? — мрачно спросила слепнущая тётка. — Если взяла за хобот — держи на месте.
— Думала: увидит маму — и разочаруется. Поймёт: нельзя любить призрак прошлого... И будет со мной... Теперь ушёл провожать и не вернулся.
— Доигралась, дура! Мужик у тебя в руках был!
Ей никто не ответил. Лиза побаюкала свои руки.
— Только нашла семью, даже с братьями познакомилась. И всех потеряла...
— У пророчицы ведь муж есть! — вспомнила Матёрая.
— Есть... У Сохатиной Прорвы ждёт, на обласе.
— И что же будет?
— Драться станут, — просто объяснила Лиза. — У огнепальных такой обычай. Только муж старый, но ещё не ветхий. Если Рассохин победит, Прокоша с молчунами уйдёт в горы. А Рассохин победит. Потому что мама этого захочет.
В это время зашевелился в своей зыбке и заплакал Дворецкий. Женщины непроизвольно вздрогнули, замолчали, а стриженая даже шаг сделала к обласу, но Лиза опередила, покачала зачарованного профессора.
— Молока ни у кого нет?
— Ты ему сиську дай! — посоветовала опухшая тётка.
— А водки? — спросила стриженая. — Так выпить хочется... Никто с собой не взял?
— Перебьёшься! — рыкнула на неё Матёрая. — Наслаждайся природой!
— Обидно, — пожаловалась та. — Почему за нас никто не дерётся? Просто берут, потом бросают.
И растрясла угодивший на глаза рюкзак Рассохина. Вывалила половину вещей, нашла фляжку и принялась глотать из неё жадно, неумело, с вороватой опаской. Почти ослепшая от отёка тётка, однако же, заметила это, бесцеремонно отняла и, не припадая к горлышку, стала вливать себе в рот, не делая глотательных движений.
Матёрая вырвала у неё фляжку, хотела вылить водку на землю, но все трое одновременно бросились на неё уже с шипеньем и кулаками.
