13

Почти до утра по посёлку носились пожарки с сиренами и мигалками, милицейская машина, мотоциклы; куда-то в противоположную от гостиницы сторону тёмными улицами бежали люди с вёдрами и лопатами. Для Усть-Карагача пожар стал событием редкостным: всё-таки горело каменное здание гостиницы — не какой-нибудь барак. Колюжный поддался совету Сорокина, сбежал, но куда деваться, тем паче без денег и документов, не знал. Знакомых — никого, если не считать сидящих в кутузке товарищей по экспедиции, оборудование и вещи в джипе под арестом, арендованный вертолёт на приколе, если вообще не угнали! Даже телефона нет, чтоб позвонить кому-нибудь...

Минут через двадцать он уже пожалел, что поддался соблазну шизофреника, сбежал и оказался вне закона, бомжом, иностранцем в своём отечестве. Свобода — это прекрасно, однако когда она вяжет по рукам и ногам, заставляя ещё и оглядываться ежеминутно, скрываться, нырять в подворотни от каждого прохожего, то становится хуже неволи. Конечно, можно в любой момент пойти и сдаться милиции или генералу из ЦК. Потреплют и в итоге выпустят — никаких оснований держать нет, однако посадят в самолёт и отправят в Москву. А это лететь обратно, да ещё и вновь попадать в клещи спецслужбы, выворачиваться, искать способ, как добраться до Гнилой Прорвы, где томится Рассохин, — ещё двое суток потеряешь, если не больше.

Да и стрёмно сначала сбежать и потом сдаться — расценят как слабость, поражение. К тому же он вдруг понял, зачем уже второй час болтается по взбудораженному посёлку: непроизвольно вглядывается в каждую пробегающую либо таящуюся фигуру и пытается узнать Евдокию Сысоеву. Он понимал, что это почти бессмысленно: посёлок наверняка не раз прочесали в поисках сбежавшей террористки, и сейчас ещё мотаются машины и рыщут пешие милиционеры. Вряд ли опытная поджигательница будет курсировать по улицам, скорее всего, уже где-то затаилась и наблюдает за суматохой. И всё же оставалась надежда на счастливый случай!

Экспедиция накрылась, и это теперь понятно. Если взялся за это ЦК со Старой площади, на Карагач можно не соваться, по крайней мере, в этом году. На будущий же, возможно, исчезнет необходимость искать зарытые книги: всё выкопают и утащат, если власти наложили лапу.

Навязчивые мысли несчастного Сорокина всё-таки не были такой уж фантастикой. И опять этот новоявленный генерал в образе Распутина... Вот бы ещё узнать, что это за истины в этом Стовесте, если за ним гоняются аж с царских времён? Причём цари вспоминают о нём и лихорадочно ищут, когда небо с овчинку, когда жареным пахнет, когда вынь да положь информацию, есть ли у них, царей, будущее? Всё это очень уж напоминает авантюрные истории, некие попытки утопающих цепляться за соломину, последние неисполнимые надежды, ожидание чуда, когда уже верить в здравомыслие нет времени. Колюжный насмотрелся на учёных-алхимиков из разваленной оборонки, которые пыжились над неиссякаемыми источниками энергии, из воды делали топливо и у каждого в гараже стояло по вечному двигателю, для запуска коих требовалось всего-то немного денег.

Если власть посылает явного шизофреника искать некую спасительную книгу, значит, с духовным здоровьем у неё напряжёнка. Сам закрытый Центр коммуникаций тоже напоминает параноидальную организацию: ну разве могут серьёзные государственники полагаться на некие истины, изложенные при царе горохе? Привлекать некоего человека, явленного в образе Распутина? Выискивать спасительные рецепты и ответы в предсказаниях Нострадамуса, Ванги и прочей ясновидящей братии? Ментовской полковник Галицын выглядит как самый разумный и здоровый человек, знающий цель, — отобрать у несчастного канадца успешное предприятие. И сынок его тоже, но остальные, в том числе и сам Колюжный, — романтики и фантазёры.

Была в этих рассуждениях единственная нестыковка, и Вячеслав это понимал: воскресший от варисовела Распутин выглядел как вполне здоровый человек, и даже образ блаженного сибирского мужика не скрывал его земного, практичного ума. То есть чудодейственная книга может быть только для лохов, на самом деле в карагачских дебрях есть всё-таки что-то сугубо реальное. Может, в самом деле книги, только те самые, закопанные староверами. Может, там есть некие ценнейшие, древнейшие манускрипты, которые с руками оторвут на Западе, дабы пополнить коллекции, и не за содержание оторвут — за рыночную ценность самих рукописей. А кто-нибудь из властных структур имеет возможность безо всяких проблем переправлять исторические памятники за границу и там выставлять на аукционы. Вот в это Колюжный верил без оглядки, потому что можно сделать огромные деньги из воздуха, не заморачиваясь ни промышленностью, ни нефтью, ни даже золотом. Не надо воровать дорогие скрипки, картины и реликвии из музеев, а потом трястись, что накроет Интерпол: закопанное давно списано, никому не принадлежит и никто не предъявит претензий.

Возможно, Рассохин и в самом деле что-то скрывал от Колюжного, но не по злому умыслу, а чтобы не заморачивать голову, да и Вячеславу некогда было вникать в детали: главное — идея понравилась, и почему бы не прокатиться по суровому Карагачу, да ещё с раскопками? С приключениями, с ночёвками у костров, с рыбалками, с душевными разговорами на природе, как, бывало, в отроческие годы на Вилюе? Почему бы не оторваться от постылой столичной жизни и месяц-другой не побыть самим собой?

В общем, как-то надо пробираться на эту Гнилую Прорву.

С этими мыслями Колюжный исходил весь посёлок вдоль и поперёк, но ни одной, даже примерно похожей женской фигуры не высмотрел. Дважды он подходил к милиции, поднятой в ружьё по случаю пожара и побега; а поскольку к отделению даже приближаться было опасно, то стоял и издали наблюдал: вдруг Евдокию Сысоеву поймают и привезут? Можно внезапно напасть, отбить, и будет случай познакомиться и похитить не только тело, но и душу. Таким образом исполнить заказ сумасшедшего.

Он отмёл навязчивые воспоминания о Сорокине, но ненадолго. Выловить опытную канадскую поджигательницу ни местной милиции, ни приезжему ОМОНу оказалось не под силу. Когда суета возле отделения улеглась, Колюжный отправился на аэродром, благо, что располагался он сразу за посёлком. На бетонной площадке стоял вертолёт МИ-8, подсвеченный фарами машин, шла торопливая погрузка. Полуголые, вышедшие из пожара омоновцы таскали сумки, ящики, и в этом мельтешении людей и теней Вячеслав заметил хромающего Распутина с косичкой. Штаб ЦК в гостинице был разгромлен, тайная спецоперация провалилась! Конкуренты готовились бежать. Предсказание ясновидца Сорокина сбывалось! И тут, хочешь не хочешь, а вспоминать его придётся ещё долго!

На удивление арендованный частный геликоптер торчал на прежнем месте, прикованный к земле тросиками, и пилот мирно спал в кабине, забравшись в спальный мешок. Вячеслав походил вокруг и осторожно постучал в стекло. Лётчик вскинул голову, после чего выматерился и посоветовал идти подальше — спросонья не признал. Потом вгляделся и открыл форточку.

— Вас что, выпустили?

— Выпустили, — соврал Колюжный. — Видишь, сами убегают!

Пилот, скучая, посмотрел на суету возле вертолёта.

— Мне по барабану...

— Полетим сегодня, когда рассветёт? — с весёлой подстрекающей надеждой спросил Вячеслав.

— Разрешение получим — куда-нибудь полетим, — невозмутимо заявил лётчик, укладываясь на сидении. — К какой-нибудь матери... Кстати, в двадцать ноль-ноль заканчивается аренда. Решайте вопрос с хозяином.

— Это мы уладим, — легкомысленно пообещал Колюжый. — Придётся сделать несколько рейсов.

— Только топливо подвозите. Думаешь, мне не надоело торчать в этом дурдоме? То ловят кого-то, то пожары...

Даже у военного летуна сдавали железные нервы.

Подмывало попроситься к нему в кабину и поспать хотя бы несколько часов, но это показалось совсем уж несолидным. Колюжный понаблюдал за суетой бойцов возле вертолёта и вернулся обратно в посёлок, придумывая на ходу, как бы вызволить Бурнашова. Тот с Карагача не уедет, пока, невзирая ни на что, не достанет Рассохина. Возле милиции тревога унялась, многие окна погасли, но в голову ничего толкового не приходило. Вячеслав затаился на противоположной стороне улицы, возле поленницы свежерасколотых берёзовых дров, ещё пахнущих соком, и этот запах весны будоражил совсем иные мысли и чувства. В голову приходили примитивные варианты: пойти открыто и потребовать возврата отнятых при задержании вещей, дескать, генерал отпустил. Глупо — перепуганные местные милиционеры снова закроют и начнут проверять. Штурмовать оплот власти с голыми руками, брать ментовскую дежурку на испуг, на внезапность, даже если удастся разоружить — авантюра и терроризм...

И тут он заметил, как от тёмного милицейского забора отделилась стройная женская фигура в расстёгнутом плаще, заставившая непроизвольно вздрогнуть. Уличный фонарь не горел, свет источался лишь от невидимой лампочки под козырьком входа, но тусклый и беспомощный. Держась в тени, женщина передвинулась к запертым воротам внутреннего двора и приникла к просвету между створок, что-то рассматривая.

Судя по отблескам, в руке несла стеклянную бутылку.

Расстояние было между ними метров двадцать — многовато для стремительного броска — успеет среагировать и исчезнуть! Не выпуская её из виду, Вячеслав прокрался вдоль поленницы. И вдруг женщина стала щёлкать зажигалкой — искры высвечивали лицо, как фотовспышка, — и в эти короткие мгновения перед глазами вспыхивал образ Евдокии Сысоевой! Яркая воображаемая картинка возникла быстрее мысли: она поджигает фитиль и бросает бутылку с бензином в тёмное окошко милиции!

Ждать, когда это станет реальностью, было нельзя! Ослеплённый видом огня, он молча метнулся через улицу, почти наугад, однако намертво схватил поджигательницу в охапку и понёс за угол забора.

И услышал капризный, неприятный голос Сашеньки:

— Вячеслав, это ты?!

За углом он выпустил добычу и притиснул её к забору, одновременно сморгнув видение. Стриженная наголо бурнашовская супруга таращила на него стеклянные глаза и не сопротивлялась, в руке оказалась початая бутылка, а в губах — так и не прикуренная сигарета.

— Ты что хочешь сделать со мной, Вячеслав?!

Её развязный тон, смешанный с шумным дыханием и запахом водки, словно привёл в чувство: Сашенька была пьяна.

— С ума сошла? — спросил Колюжный. — Что ты делаешь?

— Я? — она сдавленно хихикнула. — Я сегодня гуляю! Меня муж бросил!

— Зачем подстриглась?

— Чтобы избавиться от прошлого! И от репьёв! Я тебе такая нравлюсь? Нет? А у тебя такие сильные руки! Хочу ещё!

Понеси меня на руках! Я теперь свободная женщина! Почему меня не носят на руках?

— Замолчи! — рыкнул он. — Где ты водку взяла?

— В ночном магазине! Здесь аж три круглосуточных магазина и ночная парикмахерская — цивилизация... Хочешь выпить?

— Не хочу!

Она ещё раз хихикнула, достала новую сигарету и опять стала высекать огонь — не получалось.

— Дай женщине прикурить! Зажигалки здесь — дерьмо!

— Обойдёшься!

— Какой ты грубый мужчина, Вячеслав! Но это мне нравится.

Сашенька прикурила сама и умело, с удовольствием затянулась, выпуская дым сложенными трубочкой губами.

— Ты откуда здесь взялся? — вдруг спросила она подозрительно. — Тебя отпустили?

— Отпустили, — буркнул он, соображая, что теперь с ней делать.

Не оставлять же её в таком виде на улице!

— Почему тебя отпустили, а Кирилла нет?

— Я сбежал, — шёпотом признался Стас, — из горящей гостиницы.

Она хрипловато засмеялась.

— Видела! Фейерверк! Говорят, забросали коктейлями. Коктейлями Молотова.

Вероятно, так она пошутила, хотя в глазах вроде бы вместо стекла блеснули слёзы.

— Тебе нужно выспаться! Пойдём на аэродром, там стоит наш вертолёт.

— Никуда я не пойду! — капризно заявила Сашенька. — Пока не освобожу Кирилла. Нет, он мне больше не нужен. Навязываться не стану, но на волю выпущу. Чтоб сказать, что он мне безразличен! Чтоб доказать: мы способны обходиться без вас! Без сильной половины. А вы — нет!

Колюжный вырвал у неё бутылку, швырнул через забор и встряхнул почти невесомое тельце.

— Уймись, чудо гороховое! Как ты собралась вызволять его?

— Очень просто! — и вынула из сумочки стеклянную бутылку. — Видел? Это не водка, это уже ацетон. Вставлю фитиль, подожгу и будет коктейль. Они сами выпустят, когда начнётся пожар! Помоги мне открыть пробку, у меня не получается.

— Где ты взяла ацетон?!

— В ночном магазине продают! Очень горючее вещество!

— Так это ты гостиницу подожгла?

— Нет, не я! — засмеялась Сашенька. — Но мне пришла идея спалить и милицию! Открой бутылку. И помоги сделать фитиль. Или лучше давай вместе подпалим!

Вячеслав зашвырнул ацетон вслед за бутылкой с водкой.

— Только попробуй!

В её сумочке в это время зазвонил телефон.

— Я ещё куплю! — она стала рыться в вещах. — Это тебе звонят!

— Мне?!

— Несколько раз уже, твоя мама! И я ей сказала, что ты...

— Как она узнала твой номер?

— Ну, какие вы все бестолковые! Ты же звонил с моего телефона?

— Что ты ей сказала?

— Правду! Сказала: схватили и бросили в тюрьму. А я хочу освободить вас всех.

— Дура! — совсем уж несдержанно рыкнул Вячеслав.

— Сам дурак! — грубо отпарировало вчера ещё нежное создание и сунуло телефон. — Тебе родная мать звонит!

Но в трубке зарычал Бульдозер и сразу на высоких оборотах:

— Ты чего устроил, хрен моржовый? Ты что мать расстроил?! Ты что вытворяешь? За каким... тебя понесло в Усть-Карагач? Тебя предупреждали!

— Дядю Стаса выручать, — оскалился Вячеслав, — Рассохина! Нашего друга молодости. Он попал в беду, у него серьёзные проблемы! Ты же с детства учил — не бросать друзей!

И сразу же убавился гонор довлеющего самца. Отец вроде бы закашлял, закряхтел, перемежая эти звуки уже безадресной сокрушённой бранью.

— Из камеры звонишь? — словно прочистив горло, спросил он. — Или выпустили?

— Сбежал, — признался Колюжный-младший.

— Ты на Старой площади у кого был?

— То ли Тягун, то ли Бегун фамилия. Очень на Распутина похож. А может, и в самом деле воскресший Распутин!

— На какого Распутина?

— Григория Ефимовича.

Видимо, родитель испытывал растерянность и смятение; всегда трезвомыслящий и схватывающий на лету, здесь не сразу и догадался, о ком речь. А догадавшись, как-то очень уж по-стариковски опять закхекал, занукал и наконец спросил:

— А с какого рожна Тягун Карагачом заинтересовался? Он же другие вопросы курировал.

И эта его неуверенность вдруг всколыхнула в душе ещё неведомую доселе жалость к отцу. Бульдозер едва лязгал гусеницами.

— Не знаю, батя... Ты там маму успокой!

— Ладно, — пообещал он. — Стаса-то ещё не видел?

— Сегодня к нему полечу.

— Ну, передавай ему от меня...

И не сказав, что передать, отключился.

Вячеслав очень хорошо знал характер своего родителя: как только его свергли с министерского Олимпа на землю, он огляделся вокруг и обнаружил, как число друзей резко сократилось. Точнее, практически не осталось; новых же, думских, он тихо презирал, о чём однажды сыну и признался. И вспомнил друзей прежних, по якутской молодости, а там первым номером был Рассохин. Просто пойти к нему, покаяться и восстановить отношения не позволяла бульдозерная гордость. Вячеслав не осуждал родителя: жизнь у этого поколения была такая, такие предлагаемые условия игры. Попал в элиту — рви прежние связи, по живому режь, иначе тебя со старым, ещё комсомольским шлейфом не впустят. Государевых мужей подбирали крупных, но пришёл мелкий премьер, и правительство враз помельчало и стало на одно лицо.

— До власти дорвались пигмеи, — заявил однажды Бульдозер, тайно оправдывая свою отставку. — А маленькие люди не способны на великое. Физиология позволяет им устраивать лишь смуты, революции и мировые войны. За подобные нетолерантные речи с трибуны его даже наказывали — лишали слова, но избирателям это нравилось.

Колюжный отдал телефон.

— Не хочешь помочь — подожгу сама! — заявила Сашенька.

— Ты несёшь вздор. Ещё один пожар — это фарс!

— А что ты предлагаешь? — задиристо спросила Сашенька. — Кулаками драться?

— У тебя есть другое оружие!

— Обольщать ментов? Ни за что!

— У тебя есть когти! Иди выцарапывай мужа, если хочешь что-либо доказать. Себе и ему.

— Как — выцарапывай?

— Закати истерику, не мне тебя учить. Царапай, грызи их зубами, рви — отпустят. Покажи им, что ты женщина, декабристка. Они сильных боятся и всё прощают. А поджог — это тюрьма.

Она и в самом деле скорчила хищную гримасу, будто когти выпустила, но в последний миг смутилась.

— А ты куда?

— На берег! Если что, ищите у брошенной самоходки.

— Самоходка брошенная — это кто? Одинокая женщина?

— Баржа такая, ржавое судно!

Сашенька кинулась к милиции, хлопнула входная дверь, и через некоторое время послышался душераздирающий мужской вопль и мат. По коридорам забегали, в тёмных окнах вспыхнул свет.

К восходу Колюжный разыскал на берегу Чилима переломленную пополам лесовозную баржу — с виду зимний приют местных бомжей. Корма была затоплена половодьем, однако носовую часть оборудовали под жильё, утеплив стены трюма брёвнами, пенопластом и картоном.

Попасть сюда можно было и через верхний люк, служивший окном, и через левый борт, обшивку которого уже наполовину срезали автогеном. Вячеслав обошёл всю баржу и ни одной живой души не обнаружил. Видимо, постояльцы съехали отсюда недавно, вместе с теплом, и зимой особо себя не утруждали, устроив свалку мусора и туалет прямо за дверью, в железном трюме. Сейчас он оттаял и дышать было нечем, однако торчать на улице под студёным утренним ветерком с реки становилось неуютно. Зажав нос, Ко-люжный отыскал в бомжатнике спички, прихватил драный матрас и ушёл под прикрытие ближних тополей, где развёл костерок. Все подходы к барже отсюда просматривались, и в случае чего можно было незаметно улизнуть в прибрежные заросли ивняка.

Сорокин появился внезапно, из-за спины, причём был в знакомой пижаме, тапочках и с гостиничным одеялом, наброшенным на плечи.

— Вы убедились? — спросил он безо всякого торжества. — Я всё предвидел и не сумасшедший. Я — человек, загнанный в угол и лишённый воли к сопротивлению.

Он и в самом деле выглядел намного спокойнее, чем в гостинице, и в глазах не было прежнего лихорадочного, безумного блеска.

— Может, мы пойдём в помещение? — предложил он. — Здесь холодно, а там есть печка.

— Там ловушка, — Вячеслав привстал. — Накроют враз. Располагайся!

— На барже мы в полной безопасности, — заверил Сорокин. — Я скрывался два дня, здесь откупленная китайская территория. Местная милиция обходит её стороной.

Меня привезли сюда в закрытой машине и поселили. Сказали: мы на китайской границе, ночью переведут. И пропали. А отсюда до китайской границы тысяча миль. Как их найти, если все на одно лицо?

Колюжный покосился на баржу и снова развалился у костра на матрасе:

— Нет уж, лучше полежим на воздухе!

— Как будет угодно... Я сейчас приду!

Он ушёл в китайский бомжатник и исчез в гремящих недрах. Вячеслав наломал хвороста, подбросил в огонь и уже хотел идти за Сорокиным, но тот явился сам с пакетом, обмотанным плёнкой и скотчем.

— Вот! — торжественно сказал он. — Здесь все документы на гостиницу.

И попытался вручить — Вячеслав отодвинулся.

— Да не нужны мне ваши документы!

— Я же говорил вам! — взмолился Сорокин. — Если я не исчезну, Распутин заставит меня искать Стовест!

— Распутин грузит вещи на аэродроме. Готовится бежать.

— Это манёвр! Сегодня пожар сорвал все его планы, но он никогда не отступит. Завтра появится вновь! Пока не отыщет Стовест, не уйдёт с Карагача!

— Может, легче помочь ему? Найти этот Стовест и уехать?

— Как можно найти то, чего не существует? Я уже несколько лет пытаюсь доказать! И сам когда-то думал, что он есть! А его нет. Никакого Стовеста не существует!

— А что есть?

Сорокин наконец-то сел на краешек матраса и вроде бы даже успокоился. По крайней мере, его речь стала внятной.

— Есть молчуны... Люди, умеющие молчать. Такое заключение сделал Алфей Сорокин, жандармский ротмистр.

— Что-то я про него слышал, — отозвался Колюжный.

— Вы что-то слышали, а это мой прадед! — с гордостью заявил он. — Я читал его последний донос лично императору. К сожалению, неотправленный — царя арестовали... Но читал только я один! Старики толка молчунов выучили Книгу Ветхих Царей наизусть! А саму её уничтожили, сожгли и развеяли пепел. Чтобы не досталась никакому режиму, которые будут сменяться один за одним. И непременно найдётся кто-то, кто захочет продать будущее России! И чтобы этого не случилось, они растворили знания в сознании сорока старцев.

— Ну так и скажите об этом Распутину!

— Не имею права перед памятью своего прадеда, — торжественно и обречённо признался Сорокин. — Но даже если нарушу долг и скажу, заставит искать стариков. Он вновь воплотился, чтобы получить знания! И, разумеется, не понимает, что это теперь невозможно. Их же сорок человек! И каждый знает только свою часть, свою весть из Стовеста. Иногда всего одно откровение, один абзац! Поэтому теперь она называется «Сорокоуст». Они разложили откровения в разные шкатулки и заперли на ключи молчания.

— Разумно придумали старики...

— Ещё бы! Выучили и разошлись по своим скитам! Лучшего способа сохранить истины не существует. А сейчас вестями владеет уже третье поколение носителей Сорокоуста! И все они на одно лицо, будто китайцы. Как их узнать, как с ними говорить, если молчуны? Да никому жизни не хватит, чтоб собрать их вместе! — он перевёл дух и добавил: — Кроме одной женщины, у которой и хранятся ключи от шкатулок.

Колюжного осенило.

— Ее и называют пророчицей?

— Прадед называл исповедальницей. Только она знает всех. У молчунов женское объединяющее начало. Сама она знает мало — лишь то, что необходимо знать, чтобы управлять старцами. Но может собрать их, расставить в нужном порядке и получить информацию!

— Вы же встречались с ней? — спохватился Колюжный. — С пророчицей! Вы же нашли её?

Сорокин в отчаянии потупился, потрепал пакет в руках и поднял уже воспалённые старостью глаза.

— Она сама нашла меня на Карагаче.

— Зачем?

— Чтоб заморочить голову! Она узнала, что я правнук Алфея. И сделала меня блаженным, полубезумным. Нет, на самом деле я здоров, но мне никто не верит. Заманила в лес, а там молчуны заморочили! Они это умеют — насылать морок! Расслабляют волю, и воображаемое начинает казаться реальностью. Человек видит всего лишь свои скрытые страстные желания. Это как сны наяву! Я тогда ещё не знал, что такое возможно. Я поверил...

— И начали писать книжки?

Несчастный встал на колени, потряс папкой с документами.

— Клянусь, не по своей воле! Это было условие! Нет, кровью я ничего не подписывал. Но всё время ощущал контроль людей Распутина. Теперь они от моего имени проводят семинары, создают клубы... На самом же деле расставляют ловушки. Собирают молодых и красивых женщин. Распутин затеял операцию. Он собрал сорок распутных отроковиц на Карагаче, чтобы их похитили молодые молчуны. Им почему-то нравятся блудницы! Эти женихи и есть следующее поколение Сорокоуста. Они пока просто огнепальные, живут по скитам.

— Не воруют невест?

— Не воруют! И всё из-за Дуси! Я повиновался ей, исполнял капризы... А она вышла из повиновения Распутина! И предала меня! Она хочет, чтобы и её украли молчуны. Поэтому прикидывается блудницей. На самом деле она не позволяла даже прикоснуться к себе. Она превратила моё существование в кошмар. Вы должны похитить Матёрую! Украдите её у меня! Отнимите, я вас очень прошу!

Гарий отвернулся, сел, и плечи его затряслись, будто от рыданий. Вячеслав поглядел в его согбенную, полосатую спину и ощутил желание утешить.

— Кто она вообще, эта Дуся? — спросил он осторожно, как бы невзначай, опасаясь спугнуть.

— Дуся? — мгновенно оживился и засмеялся Сорокин. — Евдокия Сысоева! Матёрая! Вы ещё не видели её, я знаю. Но когда увидите!.. Это потрясающая женщина! Если она сыщет исповедальницу... Если её вы украдёте, она овладеет таинством провидения. Весь мир будет у ног. А вы просто обязаны её похитить!

Он был почти счастлив, но в глазах вновь заблестело безумие.

В это время с аэродрома взлетел тяжёлый вертолёт и, заложив круг над посёлком, потянул куда-то вниз по Чилиму.