Глава 8

Эйва выдохнула и сделала еще один глоточек замечательного напитка, бокал с которым Уилл сунул ей в руку некоторое время тому назад. «Французский коньяк», – объяснил мужчина и, прежде чем заняться приготовлениями к их отъезду, велел обязательно это выпить. «Я отвезу вас домой», – вот и все, что он сказал, выходя из вагона.

Руки Эйвы до сих пор тряслись. Боже праведный, она еще никогда в жизни не была так напугана! При обычных обстоятельствах женщину нисколько не смущал ее маленький рост, но в обезумевшей толпе рост и вес человека могли означать жизнь или смерть. Люди, бешено толкающие ее со всех сторон… Эйва дважды упала на землю, прежде чем в конце концов добралась до фонарного столба. Когда же она там оказалась, то решила ждать до тех пор, пока не приедет полиция или пока разошедшаяся публика не выпустит пар.

Но долго ждать Эйве не пришлось. За ней пришел Уилл. Он отыскал ее, отважно ринулся в самую гущу толпы, чтобы спасти. Эйва просто не могла в это поверить, особенно если учесть, что они постоянно ссорились. Нет, ну действительно, она ведь была для этого человека не чем иным, как досадной помехой, которую ему хотелось устранить. Так зачем ему было спасать ее?

Эйва отогнала эту мысль. В данный момент мотивы Слоана ее не интересовали. Конечно, она подумает над этим позже, но не сейчас. Эйва сидела в его роскошном вагоне, уютно устроившись на обитой бархатом мебели и попивая изысканный напиток из тяжелого хрустального бокала. В настоящее время она испытывала к Уиллу лишь глубокую благодарность.

Ей на глаза попался зонтик, валявшийся на полу. Уилл спас его – казалось бы, простой поступок, но Эйва была тронута до глубины души. Хотя этот зонт почти ничего не стоил, он представлял для нее большую ценность, и его невозможно было бы заменить другим. Разумеется, Уилл был сбит с толку ее настойчивыми требованиями забрать эту потрепанную вещь, но все равно сделал это.

Эйва снова пригубила коньяк, надеясь смыть внезапную нежность, сдавившую ей горло. С ее стороны было бы слишком опасно проникнуться к Уиллу теплыми чувствами. Он был своенравным и заносчивым – упрямый человек, который привык все делать по-своему. Его мир – балы и шампанское, дебютантки и котильоны, – Эйва даже представить себе не могла все это. Она знала рабочий Нью-Йорк, покрытый грязью и копотью, где никогда не хватает денег и времени на простые человеческие радости.

И все же сейчас Эйва могла хоть чуть-чуть насладиться, вкусив прелестей другого мира. По крайней мере, она заслужила это, явившись сюда сегодня по требованию Уилла.

Расслабившись на мягком диване, женщина огляделась по сторонам. Этот вагон мог бы принадлежать королевской семье – впрочем, она догадывалась, что мало кто в Америке достиг такого же уровня, как Слоаны. Бог ты мой, этот длинный вагон с отделкой из темного красного дерева и золоченой фурнитурой был красивее, чем большинство богатых домов, какие ей приходилось видеть. Вдоль потолка тянулся ряд окон с витражами, наполнявшими внутреннее пространство разноцветным освещением, отчего в душе возникало праведное благоговение. Две зоны для отдыха были обставлены прочной мебелью с яркой обивкой, а дополнительное освещение обеспечивали боковые газовые светильники с хрустальными плафонами. Лежавшие под ногами прекрасные экзотические ковры ручной работы, без сомнения, были привезены из страны, о которой Эйва никогда не слышала.

Пропасть между ними никогда еще не казалась Эйве такой непреодолимой. Уилл сыграл роль рыцаря на белом коне, спас ее и отвез в свой причудливый замок-вагон… вот только ее трудно было назвать сказочной принцессой.

Эйва была рождена не для богатства и роскоши. Ее родители были простыми рабочими – третье поколение ньюйоркцев, постоянно озабоченных тем, как прокормить и одеть свою семью. Когда же в восемьдесят пятом году они умерли от гриппа, жизнь их детей стала пугающе угрюмой. Эйва голодала по нескольку дней, чтобы у ее братьев и сестры была еда. Она продала все ценные вещи, которые у них были. Чинила и штопала одежду при тусклом свете газового рожка, пока ей не начинало казаться, что ее глаза скоро вылезут из орбит. И к тому моменту, когда у Эйвы родилась идея стать мадам Золикофф, ее уже не раз посещала мысль о том, что есть только одна профессия, которая поможет им выжить.

Вдруг дверь распахнулась и в вагон по ступенькам вбежал Уилл. Его белокурые волосы были аккуратно причесаны, одежда идеально отглажена – и не скажешь, что совсем недавно он сражался с неуправляемой толпой. Интересно, способно ли что-нибудь выбить этого человека из колеи?

– Отъезжаем через десять минут, – объявил он, направляясь к застекленному бару, в котором стояло несколько хрустальных графинов.

Схватив один из них за горлышко, Уилл налил добрую порцию янтарной жидкости в тяжелый стакан с толстым дном и залпом осушил его.

Хм. Возможно, он все же взволнован сильнее, чем ей казалось вначале.

Вновь наполнив свой стакан, Уилл опустился в кресло напротив дивана, на котором сидела Эйва, и вытянул длинные ноги. Женщине очень не понравилось, что она обратила внимание на его мускулистые бедра и мощные широкие плечи, обтянутые тонкой тканью пальто. Но она ничего не могла с собой поделать: ее кровь закипала от возбуждения от одного только его присутствия. Неожиданно в голове у Эйвы прозвучал голос матери: «Я всегда знала, что от тебя, девочка, будут одни неприятности». Если бы Эйва получала хотя бы цент всякий раз, когда слышала эту фразу, семья Джонс смогла бы каждый день есть на ужин жареного фазана.

Перед глазами у женщины все еще стояла картина: Уилл, словно генерал на поле битвы, прорывается через этот хаос, и никто и ничто не в состоянии его остановить… При воспоминании об этом по ее телу разлилось приятное тепло.

– Я сожалею о том, что сегодня случилось, – сказал Уилл, отвлекая Эйву от размышлений. – Разумеется, я не хотел причинить вам вред.

– Надеюсь, что это так. И спасибо, что нашли меня в толпе. Я уже боялась, что мне придется ждать, пока они не поубивают друг друга или пока не начнется дождь.

Уголок его губ едва заметно приподнялся, но это было единственное свидетельство того, что услышанное ему понравилось.

– Полагаю, что толпа в конце концов угомонилась.

– Выходит, не каждый политический митинг оборачивается такой кутерьмой?

– Нет, конечно. Обычно люди начинают драться лишь после того, как съедят угощение.

Эйва слегка нагнула голову и внимательно посмотрела на него.

– Я, конечно, не уверена, но мне показалось, что Уильям Слоан только что пошутил.

– Вы говорите так, будто я полностью лишен чувства юмора. – Мужчина поднес к губам стакан и отпил из него. – А это весьма далеко от истины.

Полная чушь. Судя по их стычкам, этот человек был черствым, как сухарь недельной давности.

– Да что вы говорите? Так значит, у себя в клубе вы слывете весельчаком? – спросила Эйва, попытавшись сымитировать изысканно-светское произношение.

Уилл сокрушенно покачал головой.

– У вас просто ужасный выговор.

– Ничего подобного! Я могу спародировать кого угодно. – За последние два года несколько человек довольно лестно отозвались о ее таланте подражателя. А еще она была чревовещательницей – и этот фокус испробовала однажды на Слоане. – И все верят, что мадам Золикофф – русская.

– Ну, если вы так утверждаете… – ответил Уилл и, прежде чем пригубить коньяк, салютовал ей стаканом, словно пил за ее здоровье.

– Вы надо мной смеетесь, – сказала Эйва.

Как ни странно, но она ничего не имела против. Они препирались и поддразнивали друг друга, как обычно, но на этот раз в их перепалке не было злости, которая сопровождала их беседы прежде. Возможно, они еще не пришли в себя после недавних событий, но Эйва не могла злиться на человека, который спас ее от разъяренной толпы. Можно было не сомневаться, что через несколько минут она вспылит, если Слоан скажет ей что-нибудь обидное. Однако в данный момент женщина… получала удовольствие от общения с ним.

– Ну да, смеюсь, – согласился Уилл; в его голосе не было даже намека на смущение. – Но почему вы решили притвориться русской? Ведь медиум может быть французского или итальянского происхождения. Вы выбрали очень сложный акцент.

– Русский язык мало кто слышал, вот я и подумала, что так будет легче избежать ошибок. Кроме того, тогда в нашем доме жили несколько русских женщин. – Эйва часами слушала речь этих пожилых дам, учась произношению и оттачивая звуки. – Признайтесь, Уильям, – сказала она с русским акцентом (получилось что-то вроде Прызнайтес, Вилем). – Вы ведь поверили, что я русская, когда впервые увидели меня?

– Ни на секунду. А скажите-ка мне, сколько постоянных клиентов вы посещаете регулярно?

– Включая Джона – одиннадцать. А что?

– А остальной доход приносят вам выступления на сцене?

– Да. Но я также устраиваю домашние сеансы. Три раза в месяц, а иногда и чаще. Это очень прибыльно. – Странно было обсуждать с ним свой бизнес, но Уилл, несомненно, тоже частенько оказывался на острие бритвы. Вероятно, они понимают друг друга лучше, чем она думала.

– А чем это объясняется? – Он произнес это скорее с любопытством, чем с осуждением.

– Кроме стоимости общего сеанса многие посетители потом платят за индивидуальное гадание.

– Невероятно! – насмешливо фыркнул Уилл. – Человеческая глупость не знает границ. Расскажите мне, как вы заставляете стол подниматься в воздух? Кто-то сидит под сценой?

Еще раз отхлебнув коньяка и наслаждаясь теплом, которое, скользнув по горлу, разлилось в желудке, Эйва задумалась, стоит ли с ним откровенничать. Обычно она никому не раскрывала своих секретов. Ее трюки требовали определенных навыков и сноровки. Не каждый сможет выпутаться из веревок или открыть замок за спиной. Искусство медиума не сводилось лишь к тому, чтобы впадать в транс и распевать заклинания. Эйва упорно тренировалась, месяцами оттачивая свой номер. Для того чтобы стол начал двигаться, нужно, чтобы он был легким и она могла просунуть ступню под его ножку; а еще мышцы бедер у нее должны быть крепкими, а освещение – тусклым. Поднять стол в воздух сложнее: здесь необходимы тросы, натянутые из-за кулис.

Но признаться во всем этом означало разоблачить себя, а она не хотела доставлять Слоану такого удовольствия, ведь он давно уже обвинял ее в мошенничестве. Как только этот человек получит подтверждение своих догадок, он в ту же секунду побежит с доказательствами к Джону Беннетту.

– Дýхи очень могущественны и сильны. Это они поднимают стол, а не я, – сказала наконец Эйва, поднося к губам свой бокал и пряча за ним улыбку.

Уилл обиженно вздохнул.

– Жаль, что вы мне не доверяете.

Я уже очень давно научилась не доверять мужчинам вроде вас. Эти слова вертелись у Эйвы на кончике языка, и все же она сдержалась. Слоан не заслуживал дополнительной информации, он и так знал слишком много.

– Не доверяю вам так, как вы доверяете мне?

Он смотрел на нее изучающим взглядом, нервно барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

– Я не устраиваю представлений, выманивая у людей деньги.

– Да неужели? Будь вы политиком, вещающим публике то, что она хочет от него услышать, или жестким бизнес-партнером, стремящимся во что бы то ни стало заполучить желаемое, вы все равно играете определенную роль. Все мы играем, хотя бы для того, чтобы показать зрителям то, что они хотят увидеть.

– И вы, конечно, искренне в это верите. – Уилл подался вперед, по-прежнему сидя в кресле, и по тому, как сжались его челюсти, женщина поняла, что он злится. – А я – нет…

Дверь внезапно распахнулась, оборвав его тираду, и в вагон вошел Беннетт. Тело Эйвы напряглось. Она мечтала, чтобы пол у нее под ногами разверзся и земля поглотила ее, но, к сожалению, этого не произошло. Все, что ей теперь оставалось, – это молиться о том, чтобы Джон ее не узнал.

Уилла перебили, и ему хотелось ругаться и рычать с досады. Однако, увидев вошедшего, он понял, что не может позволить себе ни первого, ни второго – поскольку если он попытается скрыть Эйву от своих соратников, это лишь еще больше разожжет их любопытство.

Беннетт неторопливо прошел в зону для гостей, переводя взгляд с Уилла на Эйву и обратно; за ним резво семенил Томпкинс.

– Я рад видеть, что молодая леди цела и невредима, – сказал Джон. – Вы не познакомите нас, Слоан?

Подавив раздражение, Уилл сказал:

– Мисс Джонс, позвольте представить вам мистера Джона Беннетта, будущего губернатора штата Нью-Йорк.

При этих словах Беннетт небрежно махнул рукой, как будто был смущен. Но Уилл хорошо его знал: Джон любил внимание – и это было одной из причин, почему ему так нравились встречи с «медиумом», мадам Золикофф.

– Ах, оставьте, Слоан! В конце концов, это решать избирателям. Очень приятно познакомиться с вами, мисс Джонс. – И Беннетт отвесил Эйве церемонный поклон, отчего она почувствовала себя еще неуютнее.

Повисло неловкое молчание. Пауза явно затянулась. Всего несколько слов – вот и все, что требовалось от Уилла, чтобы разрушить ее карьеру. Ему нужно было лишь открыть рот и рассказать Беннетту правду. А вы с ней уже встречались. Это тот самый медиум, которому вы платите за спиритические сеансы, – мадам Золикофф.

Эйва встретилась с Уиллом взглядом, и в ее карих глазах сверкнул вызов. Она полагает, что сейчас он ее разоблачит. И действительно, почему бы нет? Уилл несколько недель пытался заставить ее исчезнуть из жизни Беннетта. Но это было до того… до того, как он познакомился с братом Эйвы, узнал о ее лишениях и невзгодах. Услышал о ее младшей сестре, которая тяжело трудилась на швейной фабрике. О том, как Эйва в одиночку обеспечила своей семье пристойную жизнь.

И до того, как он почувствовал сладость ее губ…

Ради бога, держи себя в руках! Он был одним из самых завидных женихов Нью-Йорка, и если вдруг воспылает нежными чувствами к женщине вроде Эйвы, это будет выглядеть нелепо. Она была мошенницей до мозга костей, и Уиллу наконец представился шанс покончить с ней раз и навсегда. Ну, тогда скажи это. Скажи прямо сейчас. Он даже попытался произнести что-то сквозь плотно сжатые зубы… но с его губ не сорвалось ни звука.

– И мне очень приятно, – спокойным голосом нарушила тишину Эйва, кивнув. – Рада вновь видеть вас, мистер Томпкинс – впрочем, мне хотелось бы, чтобы это произошло при более благоприятных обстоятельствах.

– Да, сегодняшний день принес нам разочарование, – заметил Томпкинс, опускаясь в кресло.

Беннетт подошел к буфету и налил себе коньяка семидесятипятилетней выдержки – и это на какое-то время отвлекло Уилла. Он не считал Джона человеком с изысканным вкусом – на самом деле тот вряд ли смог бы отличить бордо от бурбона. Как и ожидалось, Беннетт проглотил дорогущий коньяк, как будто в палящий зной утолял жажду лимонадом на праздновании Дня штата Джорджия.

– Вы интересуетесь политикой, мисс Джонс? – Джон опустился на противоположный край дивана и наклонился в сторону Эйвы в очень знакомой позе, отчего Уилл невольно напрягся.

– Боюсь, что нет. Это мистер Слоан настоял на том, чтобы я сегодня приехала на митинг. А так я осталась бы в Бруклине, в пекарне у своего отца.

– Бруклин! – воскликнул Беннетт. – Бруклин – район приличных, трудолюбивых людей. Я и сам провожу там немало времени. Так вы работаете у своего отца?

– Да. Каждое утро замешиваю тесто для хлеба.

Какая же опытная лгунья эта женщина! Уилл находился под впечатлением и ничего не мог с собой поделать. Он не заметил в Эйве ни малейшего трепета или беспокойства по поводу того, что Беннетт может ее узнать.

Раздался резкий протяжный свист; тормоза были отпущены, и колеса, дернувшись, покатили вперед. Уже очень скоро они будут возвращаться в город на скорости сорок миль в час и оставят этот унылый день в прошлом.

– Вы говорите, это Слоан настоял на том, чтобы вы приехали сюда сегодня? А как вы с ним познакомились?

– Это вряд ли касается кого-то из вас, – сухо заметил Уилл.

– Я друг их семьи, – одновременно с ним пояснила Эйва.

Брови Беннетта полезли на лоб.

– Друг семьи? Я не знал, что Слоаны общаются с кем-нибудь, кто живет восточнее Медисон-авеню, не говоря уже о Бруклине.

Уилл изо всех сил старался не заскрежетать зубами. Он предпочел бы, чтобы его знакомство с Эйвой не подвергалось слишком тщательному изучению. И тут ему в голову пришла идея.

– Боюсь, мисс Джонс скромничает из деликатности. Не хотел вам говорить, но она работает в газете и пишет статью о нашей предвыборной кампании.

Эйва восприняла новый поворот сюжета невозмутимо, даже глазом не моргнув.

– Да, я работаю в «Бруклин Дейли таймс».

Это известие полностью изменило атмосферу в салоне – и, нужно сказать, не в лучшую сторону. Томпкинс выпрямился и внимательно посмотрел на женщину. Выражение его лица стало настороженным и подозрительным.

– Я никогда не слышал о такой газете – и никто не информировал меня о присутствии репортера на митинге.

– Такая секретность была преднамеренной, – заявила Эйва. – Мы хотели получить объективную оценку кампании, взглянув на нее изнутри, хотя я и планировала со временем поговорить с обоими кандидатами.

Беннетт переводил растерянный взгляд с Уилла на Томпкинса и обратно.

– Ну, дополнительная помощь со стороны прессы нам не помешает. Не так ли, Чарльз?

Томпкинс уставился на Эйву, прищурив проницательные глаза. Уилл буквально чувствовал, как лихорадочно крутятся шестеренки в его расчетливом мозгу, просчитывая возможные варианты.

– Да, конечно… но в дальнейшем я сам буду сопровождать вас на собраниях и других мероприятиях. Мы хотим обеспечить вашу безопасность.

– В этом нет необходимости. Уверена, что у вас есть более важные дела. Кроме того, после сегодняшнего происшествия я не собираюсь посещать какие-либо политические собрания.

– Но мы надеемся, что сегодняшнее фиаско не восстановило вас против нашей кампании в целом?

– Разумеется, нет. Такие вещи невозможно предсказать, какими бы могущественными ни были кандидаты.

– Это верно, это верно, – пробормотал Томпкинс. – Когда бы вы хотели побеседовать с мистером Беннеттом?

Уилл предостерегающе поднял руку.

– Успокойтесь. И позвольте мисс Джонс действовать на свое усмотрение.

– Мистер Слоан прав – если, конечно, мистер Беннетт сам не захочет поговорить со мной прямо сейчас. – Эйва заерзала на месте и потянулась к небольшой дамской сумочке, висевшей у нее на поясе. – У меня с собой есть блокнот и ручка…

– Нет-нет, только не сейчас. – Беннетт быстро встал; его нежелание общаться с прессой было очевидным. – Детали вы можете обсудить с Томпкинсом. Я чувствую, что у меня вот-вот разболится голова, и поэтому лучше пойду прилягу у себя в вагоне. Было очень приятно с вами познакомиться, мисс Джонс.

Уиллу был уже знаком этот удовлетворенный изгиб ее губ. Откуда она знала, что Беннетт откажется? Эта женщина действительно очень умна и прекрасно разбирается в людях, умеет предсказывать их поведение. Его восхищение усиливалось.

– О да, конечно, мистер Беннетт. Я свяжусь с вами и уточню дату нашей встречи.

Джон попрощался и направился к двери, ведущей в соседний вагон. Томпкинс медленно встал, полез в боковой карман и, вынув оттуда свою визитную карточку, напечатанную на пергаментной бумаге, протянул ее Эйве.

– До связи, мисс Джонс. С нетерпением буду ждать этого момента. Мы очень ценим усилия представителей и представительниц нашей славной прессы, которые стремятся донести правду до почтенных жителей штата Нью-Йорк. Если вам что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам.

– Благодарю вас, мистер Томпкинс. Вы очень любезны.

Тон Эйвы говорил прямо противоположное. Уилл ничего на это не сказал, и советник тоже вышел.

Когда они вновь остались наедине, женщина сердито выпалила:

– Репортерша, говорите? О чем вы только думали?!

– Я думал о том, как мне выдворить их из вагона, чтобы они оставили нас в покое… что, кстати, в конце концов сработало.

– Вы идиот! И как прикажете вести себя, когда мне придется брать интервью у Джона, да еще и для несуществующей газеты?

– Ладно, а почему вы тогда выдумали это название?

Раздраженный вздох Эйвы свидетельствовал о том, что ответ был до смешного очевиден.

– Да потому, что я не могла допустить, чтобы Томпкинс, желая проверить мои слова, стал расспрашивать в редакциях газет об Эйве Джонс.

Уилл разгладил ладонями тонкую шерстяную ткань на брюках.

– Я бы по этому поводу не беспокоился. Можно устроить, чтобы ваш репортаж где-нибудь напечатали.

Действительно, ведь Кэлвину Кэботу принадлежали две газеты, и это только в Нью-Йорке.

– Не будет никакого репортажа! – вспылила Эйва. – Вы хоть слышите, что говорите? Все, мерси. Сегодняшний день был катастрофой.

Ее щеки и шею залило краской, и Уилл почувствовал угрызения совести. Именно он втянул Эйву во все это, и она была права: его усилия обернулись катастрофой.

И все же она чертовски хороша, и у него невольно мелькнула озорная мысль: любопытно, а как тот факт, что она покраснела, повлиял на цвет других, наиболее… интересных участков ее тела? Взгляд Уилла скользнул на возмущенно вздымавшуюся грудь. Черт побери, до чего соблазнительная картина!

Когда же мужчина вновь посмотрел на лицо Эйвы, оказалось, что она за ним наблюдает и в глубине ее глаз горит какой-то странный огонек. Уилл нервно прокашлялся.

– По крайней мере, хорошо уже то, что Джон вас не узнал.

– По этому поводу я не слишком беспокоилась. Парик часто сбивает людей с толку. Что вы скажете своим соратникам, когда в прессе не появится никакой статьи?

Уилл допил остатки коньяка и поставил хрустальный стакан на небольшой столик в стиле Людовика XVI, стоявший рядом с его креслом.

– Что-нибудь придумаю. Беннетт, скорее всего, обрадуется, а вот Томпкинс может возмутиться. А как вы догадались, что Джон откажется побеседовать с вами прямо сейчас?

– Потому что я хорошо его знаю. Перед интервью он, как правило, консультируется с мадам Золикофф, чтобы убедиться в том, что духи считают эту идею удачной.

– Неужели? А что насчет других его решений?

– Да, об этом он тоже спрашивает. – Эйва выдержала паузу и улыбнулась, обнажив при этом больше зубов, чем обычно. – Собственно говоря, это я посоветовала ему включить вас в предвыборный список.

– Простите, не понял. Вы сказали ему, что…

Договорить Уилл так и не смог. Его участие в предвыборной кампании зависело от того, благословит его мадам Золикофф или нет? Разве можно решать такие важные вопросы столь опрометчивым способом?

– В качестве потенциальных кандидатов рассматривался целый ряд имен. Любому дураку понятно, что ваши связи в обществе будут способствовать успеху кампании, вот я и сказала, что духи считают вас самой подходящей кандидатурой.

– Боже правый…

Уилл вскочил с кресла, подошел к окну и, опершись рукой на раму, уставился на пролетающий мимо пейзаж. Изнутри его, словно тлеющий кусок угля, жгла злость. Снова эта чертова боль в желудке! Мужчина рассеянно потер живот и подумал о том, собирается ли Беннетт консультироваться с мадам Золикофф до конца своих дней. После того как их изберут, такого рода зависимость может стать пагубной для их администрации.

– Если это как-то утешит вашу уязвленную гордость, – сказала Эйва, – вы с самого начала были фаворитом. Беннетту просто требовалось подтверждение от духов.

Уилл ничего не ответил, поскольку не был уверен, что не сорвется на крик. Его отвлекли шелест ее одежды и тихий перестук каблучков, и по коже почему-то побежали мурашки. Мужчина вспомнил, как Эйва прижималась к нему, когда они выбирались из толпы, как ее маленькие, но крепкие ручки обхватили его за талию, как лицо спряталось у него на груди… Теперь, когда опасность миновала, он мог сосредоточиться на том, что чувствовал в тот момент, когда обнимал ее, ощущал манящие изгибы пышной фигуры. И эти воспоминания заставляли его желать большего.

Будь Уилл хуже воспитан, он бы просто уложил Эйву на диван и совершил бы множество предосудительных действий. Целую сотню. По меньшей мере.

– Но даже если бы мадам Золикофф выбрала другого, – продолжала Эйва, – я все равно не думаю, что вы бы от этого пострадали. Вам не грозит потерять свое богатство или положение в обществе. Почему вы вообще так переживаете из-за победы на этих выборах?

Потому что этого хотел его отец, и хотел страстно. Уилл никогда не забудет тот день, когда сбежал от учителей в парк, чтобы поиграть там со щенком. В восемь лет ему было гораздо интереснее резвиться на улице, чем учить таблицу умножения. Когда же мальчика разоблачили, отец орал на него целый час. «Бога ради, ты же Слоан, а не уличный оборванец без обязанностей и будущего! При полном отсутствии дисциплины ты никогда не достигнешь и половины того, чего достиг я!»

Все дальнейшие действия Уилл совершал, руководствуясь этими словами. Воспитывал Лиззи. Строил бизнес. Увеличивал свою собственность. Добивался политического влияния…

Но он не мог объяснить всего этого Эйве и потому ограничился полуправдой:

– Мы с Беннеттом можем обеспечить необходимую расстановку политических сил. Если бы мы произнесли сегодня свои речи, я доказал бы слушателям, что нам под силу помочь людям.

– Ну хорошо. Но, победите вы или проиграете, вы лично никогда не будете страдать от недостатка самоуверенности – это уж точно.

– Мы победим. И когда это произойдет, Беннетт переедет в Олбани. Если вы не планируете перебраться туда следом за ним, вам лучше как можно скорее перестать видеться с Джоном.

– Он поймет, почему я не могу переехать – по крайней мере, в Олбани.

– Вы хотите сказать, что намерены уехать куда-то в другое место?

Эйва заерзала на месте и посмотрела в окно; ее лицо стало задумчивым, почти печальным. Уилл очень мало знал о ней и жадно хватался за любой намек, любой обрывок информации, которым она готова была с ним поделиться. Эта женщина была для него тайной – дразнящей, прекрасной, восхитительной тайной.

– Эйва, расскажите мне об этом.

– Вы будете смеяться, но еще до конца года я надеюсь купить одну из ферм на севере штата. И тогда я смогу увезти из Нью-Йорка братьев и сестру.

Уилл не мог себе представить, как она занимается сельским хозяйством – впрочем, он не мог представить и того, что через несколько месяцев она уедет. Все его существо вдруг восстало против этой идеи – с неистовством, которое шокировало его самого. Мужчина судорожно сглотнул.

– У фермеров нелегкая жизнь. Длинный рабочий день, тяжелый труд… и к тому же они зависят от земли и погоды.

– То же самое говорит Том. Ему не хочется покидать Нью-Йорк.

– Тогда зачем вам уезжать?

Женщина плотно сжала губы и слегка мотнула головой. Но Уилл не отставал.

– Прошу вас, Эйва! Должна же быть какая-то причина.

Она тяжело вздохнула.

– У моего младшего брата слабое здоровье.

– Это тот, который торгует газетами?

– Да. Он всегда часто болел, но теперь у него случаются приступы, и тогда он задыхается, как будто не может набрать в легкие достаточно воздуха. И еще руки Мэри… – Эйва понурилась и посмотрела на свои пальцы. – Они болят у нее из-за того, что она целыми днями шьет. Я хочу обеспечить своей семье лучшую жизнь, простор и много свежего воздуха.

– И вы думаете, что на ферме вам будет легче? Вы обманываете себя. Том прекрасно устроен, и я питаю в отношении него большие надежды. Переезд всей семьи может оказаться поспешным и опрометчивым решением.

– Это слова человека, которому было дано все с самого начала. Сколько еще нам бороться за выживание? Я могу хоть что-то изменить.

Уиллу не хотелось с ней спорить – тем более что решение принимать все равно ей. Кто он такой, чтобы давать советы этой женщине?

– Мне знакомо желание защитить своих близких. На мне с шестнадцати лет лежала ответственность за младшую сестру.

– Лежала?

– Недавно она вышла замуж.

– По выражению вашего лица я догадываюсь, что вы не в восторге от ее выбора.

Уилл сунул руки в карманы брюк и задумался, как бы поточнее описать свои чувства к Эмметту Кавано.

– Он… он ее не стóит.

– Из-за того, что дурно с ней обращается?

– Нет! Господи, нет! Если бы он посмел ударить мою сестру, я бы убил его.

– Значит, он беден. В этом все дело?

– Нет. Он богаче, чем бóльшая часть жителей Нью-Йорка, включая меня самого.

– Тогда я, должно быть, что-то пропустила. Он что, курит опиум? Беспробудно пьет? Каким-то образом ограничивает независимость вашей сестры?

Из горла Уилла вырвался короткий сухой смешок.

– Нет, определенно нет. Напротив, он постоянно потакает ее прихотям. Даже профинансировал ее инвестиционную фирму.

Эйва удивленно подняла брови и скрестила руки на груди.

– Послушать вас, так он просто идеален. Если вы добавите, что ваш зять хорош собой, мне останется только от отчаяния прыгнуть с Бруклинского моста.

– Он неотесанный болван.

В глубине зрачков Эйвы вспыхнул странный свет, та самая искра проницательности, которая заставляла Уилла избегать ее взгляда.

– Кажется, я наконец поняла. Вы сказали, что он недостоин вашей сестры, а это означает, что он не относится к элите. В его жилах не течет голубая кровь. Я права?

Уилл стиснул зубы. Ему не хотелось говорить – по крайней мере, ей, – что Эмметт Кавано не их круга, что он не принадлежит к числу людей, которые понимают и хранят истинные ценности этого города: устоявшиеся правила, традиции…

– Ох, дорогой вы мой, – сказала Эйва, прерывая его мысли. – И как живется там, в вашей высокой башне, на вершине мира? Держу пари, вы чувствуете себя одиноким, а ожидания и разочарования тянут вас вниз.

Уилл застыл и бросил на нее ледяной взгляд – взгляд, от которого его служащие начинали суетливо метаться из стороны в сторону или просто убегали. Однако Эйва даже глазом не моргнула, а ее восхитительные пухлые губы, казалось, бросали ему вызов, направляя энергию его гнева в другое русло.

Его пульс резко участился. Эта женщина бесила его, сводила с ума. Лучше бы ему не знать, как чудесно она целуется и как пылко может ему ответить… но он уже знал это! И маловероятно, что когда-нибудь сможет забыть поцелуй, который произвел на него такое впечатление.

Уилл встретился с Эйвой взглядом. Он был не в силах ни отвести глаза в сторону, ни скрыть желание, от которого захватывало дух, скрыть темную, чувственную страсть, кипевшую в его жилах. Единственное спасение заключалось в том, что этот взгляд, направленный на него исподлобья, выражал те же чувства, которые испытывал он сам.

– Уж не хотите ли вы составить мне компанию в моей одинокой башне? – тихо спросил Уилл.

– Это предложение?

Его тело налилось тяжестью, кровь пульсировала в паху, а эта дерзкая женщина неумолимо притягивала его к себе, словно блюдо аппетитных устриц в ресторане «Шеррис».

– Возможно… а может быть, я просто флиртую с вами.

– Вы не похожи на человека, который умеет флиртовать. Вы слишком серьезно относитесь к собственной персоне.

Эти слова были спичкой, воспламенившей кровь Уилла. Два шага вперед – и вот он уже чувствует исходящий от Эйвы аромат роз.

– Ну почему же? В тот вечер у меня в карете было довольно весело. И, насколько я помню, вы тогда думали так же.

Губы Эйвы приоткрылись, дыхание – заставлявшее вздыматься и опускаться под корсетом пышную грудь – стало прерывистым.

– Как оказалось, вы целуетесь более умело, чем я ожидала. Я была удивлена, это застало меня врасплох, вот и все.

Польщенный и обиженный одновременно, Уилл нагнулся к ее уху.

– А чего же вы, собственно, ожидали?

– Холодности, – хрипловатым, «греховным» голосом выдохнула Эйва. – Я думала, что вы окажетесь как лед.

Уилл еще больше наклонил голову и кончиком носа коснулся ее мягкой щеки. Интересно, она всюду такая мягкая и сладкая? Внезапно ему нестерпимо захотелось узнать ответ на этот вопрос.

– По отношению к вам, Эйва, я могу быть каким угодно, только не холодным. – Вагон неожиданно качнуло, и Уилл положил руку женщине на талию, поддерживая ее. – Вы заставляете меня пылать.

Эйва тяжело дышала, и вот уже они оба трепетали, с трудом сдерживая себя. Уилл чувствовал, что начинает терять над собой контроль, все больше поддаваясь страсти. Возбуждение стало болезненным, теперь пульсировало уже все тело, в венах ревели животные инстинкты. Причем Уилл не хотел нежно уложить эту женщину в постель и неторопливо доставлять удовольствие ей и себе. Все, чего он жаждал, – это крепко обнять ее. Овладеть ею. Потеряться, раствориться в ее пышной бархатной мягкости и вызывающей позе, дать волю своей необъяснимой тяге.

Но это было бы безумием. Откуда ему знать – возможно, она все еще девственна, и тогда он не имел права ее соблазнять. Уилл всегда очень щепетильно относился к своим интимным связям. Он имел дело только с опытными дамами, с которыми с самого начала можно было обо всем договориться. Никаких переживаний и затруднений, всегда все было просто и гигиенично. А вот с Эйвой, наоборот, было сложно и непредсказуемо. Она была словно заноза в его теле. Нужно поскорее расстаться с ней и перестать ее преследовать. Так почему же он не может оставить ее в покое?

Потому что он глупец, вот почему.

Собрав оставшиеся силы, Уилл отстранился от Эйвы.

– Прошу прощения. Я не должен был вам этого говорить.

Ее глаза с поволокой, потемневшие от страсти, внимательно рассматривали его лицо.

– Почему?

Уилл плотно сжал губы, пытаясь удержаться от нового безумного заявления, и попятился от нее. Но Эйва схватила его за руку и остановила.

– Вы никогда не позволяете себе потерять над собой контроль? Просто отдаться чувствам, вместо того, чтобы мчаться вперед на высокой скорости?

Нет, никогда, это исключено. Предполагалось, что Слоаны всегда являют собой образец разумного поведения.

– Вы не допускаете, чтобы ваша одежда вдруг помялась? – тем временем беззаботно продолжала Эйва. – Или чтобы женщина провела пальцами по вашим волосам? Что вообще может взволновать вас до глубины души?

«Вы, – хотелось ему ответить. – Вы пугаете меня до глубины души. Потому что, как только я вас заполучу, я уже не смогу остановиться».

На шее под воротником сорочки у Уилла неожиданно выступил пот.

– Вы задаете опасные вопросы, Эйва. Женщине, которая находится в частном вагоне наедине с мужчиной, не следует провоцировать его на безрассудства.

– Почему же? Потому что вы меня изнасилуете? – Она рассмеялась, и этот хрипловатый звук произвел невероятный эффект. – Дорогой вы мой! Если бы вы только знали, каких усилий мне стоит сдерживать себя, чтобы не изнасиловать вас.