После нескольких дней и ночей, проведенных в колодце, я осознала три истины: отец меня не любит. Он делает что хочет, не задумываясь о моей безопасности или о моих чувствах. И наконец, мама не так безразлична ко мне, как я думала. Для меня это стало большим открытием. Достаточно большим, потому что я долго и тщательно обдумывала эти откровения. Прошло три дня, а мы с Кусто и Калипсо все еще пытались во всем разобраться.

Тем временем я прочитала в «Нэшнл географик» статью о провале шотландской экспедиции на Южный полюс, состоявшейся в тысяча восемьсот двенадцатом году, и узнала хорошие новости о возможной смерти от гипотермии: если вы не потеряли ни одного пальца на руках и ногах после того, как снова согрелись, значит, все в порядке. Согреваться было невесело – я испытывала больше боли, чем от случайного удара молотком, отдачи винтовки или нанесения большой татуировки. Я искренне надеялась, что мне больше никогда не придется проходить через что-то подобное. С другой стороны, теперь выяснилось, что я куда крепче, чем думала, а это что-то да значит.

Я не понимала, почему отец вытащил меня из колодца. Знал, что я больше не выдержу? Хотел убить меня, но не рассчитал время? Кусто и Калипсо склонялись к последнему варианту. И, возможно, они были правы.

В тот момент, когда я открыла глаза, оказалось, что все очень злятся. Кусто и Калипсо злились на отца за то, что он со мной сделал. Мама злилась на него по той же причине. Еще она злилась на меня – ведь я так сильно рассердила отца, что он захотел меня убить. Отец злился на меня за то, что я отказалась застрелить волка, и на маму – за то, что она помогла мне, после того как он вытащил меня из колодца. Я не помнила о том, как она залезла под одеяло, чтобы согреть меня, но на лице у нее красовался новый синяк, подтверждавший это. И так все и шло по кругу. В хижине накопилось столько злости, что, казалось, было нечем дышать. К счастью, отец большую часть времени проводил на болоте. Я не знала, что он делает там: пытается подстрелить оленя или охотится на волка. Это меня не особенно волновало. Главное, вечером он вернется домой еще более злой, чем был, когда уходил. Он говорил, что ему тошно даже смотреть на нас с мамой и поэтому он старается держаться от нас подальше. Я не говорила ему, что Кусто и Калипсо испытывают к нему такие же чувства.

К тому же у нас закончилась соль. Когда мама выяснила, что соли больше нет, она швырнула пустую коробку в стену и закричала, что это – последняя капля. Почему отец не подумал об этом раньше и как ей теперь готовить без соли? Я думала, что отец ударит ее за то, что она осмелилась ему дерзить, но он лишь сказал ей, что у оджибве не было соли до прихода белых людей и ей нужно просто привыкнуть обходиться без нее. Я поняла, что буду скучать по соли. Не все лесные продукты были вкусными, даже если прокипятить их несколько раз. К репейнику так точно нужно привыкать очень долго. Да и зелень дикой горчицы я никогда не любила. С солью все становилось вкуснее.

Тем не менее следующее утро прошло тихо. Мама приготовила горячую овсянку, которую мы всегда ели на завтрак, и ничего не сказала про соль. Мне не понравился вкус. И отцу тоже, судя по тому, как он бросил ложку в миску, оставив там половину каши, после чего встал из-за стола. Мама ела свою кашу с таким видом, словно все было в порядке. Я подумала, что у нее, должно быть, есть секретный запас соли, которым она пользуется.

После того как отец натянул снегоступы, закинул винтовку на плечо и ушел на болото, я все утро пыталась найти эту соль. Обыскала кладовую, гостиную и кухню. Я не думала, что мама спрятала соль в их спальне или в моей комнате. Хотя это вышло бы ловко и я бы на ее месте так и сделала, но мама была не так умна.

Мне осталось осмотреть только кладовку под лестницей. Зря я не обыскала ее до того, как пошел снег и в хижине стало темно. Когда я была маленькой, я часто запиралась там и притворялась, что это подводная лодка, или медвежья берлога, или гробница викингов, но теперь мне не нравились тесные темные пространства.

И все же я очень хотела найти соль. Так что, как только мама отправилась в туалет, я раздвинула кухонные шторы как можно шире и подперла дверь кладовки стулом, чтобы она не закрылась. Я хотела осмотреть кладовку с керосиновой лампой, но отец не разрешал нам зажигать ее в свое отсутствие.

Кладовка была очень маленькой. Я не знала, что первые владельцы хижины там хранили, но сколько я себя помню, она всегда пустовала. В детстве я помещалась там целиком, и еще оставалось свободное место, но теперь я так выросла, что могла там только сидеть, прижавшись спиной к стене и подняв колени до самого подбородка. Я закрыла глаза, чтобы темнота казалась более привычной, и стала хлопать ладонями по стенам и по обратной стороне лестницы. Я искала болтающуюся доску, или отверстие, или гвоздь, который использовали как крючок, – любое место, где можно было бы спрятать коробку или мешок.

В свободном уголке под ступенью мои пальцы внезапно коснулись бумаги. Люди, построившие хижину, обклеивали стены газетами с наружной стороны, чтобы их утеплить, но на ощупь это не было похоже на газету, и в любом случае все газеты мы уже давным-давно пустили на растопку. Я вытащила бумагу, прошла с ней к столу и села у окна. Бумага была скатана в рулон и крепко перетянута веревкой. Я развязала узел, и бумага развернулась у меня в руках.

Это был журнал. Не «Нэшнл географик». Обложка была не желтой, а бумага казалась слишком тонкой. В темноте я не могла рассмотреть все детали, поэтому открыла печную дверцу, сунула в нее щипцами кусочек кедра, с его помощью зажгла лампу, сняла с нее плафон и опустила ее в раковину, чтобы случайно не спалить хижину. А затем подсела с журналом ближе к раковине.

Сверху на странице стояло слово, напечатанное большими желтыми буквами: «Тин». Я предположила, что это название журнала. На обложке была изображена девочка. Судя по всему, моя ровесница. Ее длинные светлые волосы были распущенными и кудрявыми, а не прямыми и заплетенными в косу, как у меня. Она носила свитер, весь в оранжевых, фиолетовых, голубых и желтых зигзагах, похожих на мои татуировки. С одной стороны обложки виднелась надпись: «Как выглядеть на пять с плюсом», на другой я прочла: «Манящий макияж: как стать привлекательнее». На страницах журнала я нашла другие снимки той же девочки. Один из них был подписан ее именем: Шэннон Доэрти, звезда телешоу под названием «Беверли-Хиллз, 90210».

Я открыла содержание:

Я не понимала, что значат все эти заголовки и о чем говорится в статьях. Перелистав страницы, я обнаружила под изображением детей, стоящих рядом с желтым школьным автобусом, длинную надпись: «Крутые образы для школы». Дети выглядели счастливыми. Здесь отсутствовали объявления о продаже кухонных принадлежностей, их место занимала реклама всяких штук под названием «помада», «подводка» и «румяна», которыми, судя по всему, девочки пользовались, чтобы красить губы красным цветом, щеки – розовым, а веки – голубым. Я не догадывалась, зачем это может кому-то понадобиться.

Я откинулась на спинку стула, то постукивая по столу, то покусывая костяшку большого пальца, и попыталась все обдумать. Я не знала, откуда взялся этот журнал, как он сюда попал и как долго пролежал в кладовке. И зачем кому-то вздумалось издавать журнал для одних только подростков.

Я придвинула лампу ближе и еще раз перелистала страницы. Все, что описывалось в этом журнале, было «горячим», «хиповым» или «клевым». Дети танцевали, занимались музыкой и веселились на вечеринках. Все картинки были яркими и красочными. Машины выглядели совсем не так, как в «Нэшнл географик». Они были изящными, как выдры, а в «Географик» машины больше напоминали толстых и круглых бобров. А еще они имели имена. Особенно мне понравилась желтая машина, которая в журнале называлась «мустанг» – так же, как лошадь. Я подумала: «Наверное, потому, что эта машина может двигаться очень быстро».

Снаружи раздался звук – мама сбивала снег с ботинок. Я схватила было журнал, чтобы спрятать, но затем передумала. Не страшно, если мама увидит, как я его рассматриваю. Я не делала ничего плохого.

– Что ты творишь? – крикнула она, как только закрыла за собой дверь и стряхнула снег с волос. – Ты же знаешь, что нельзя зажигать лампу до того, как Джейкоб вернется домой!

Она повесила пальто на крючок у двери, спешно пересекла комнату и погасила лампу, а затем увидела журнал.

– Где ты его нашла? Зачем он тебе? Отдай его мне. Он мой.

И она потянулась к журналу. Я ударила ее по руке, вскочила на ноги и схватилась за нож. То, что этот журнал принадлежал моей матери, казалось абсурдным. У нее не было увлечений.

Она отступила назад и подняла обе руки:

– Пожалуйста, Хелена, отдай его мне. Если отдашь, я позволю тебе читать его, когда пожелаешь.

Как будто она могла меня остановить! Я указала ножом на стул:

– Сядь.

Мама села. Я устроилась напротив нее. Положила нож на стол и бросила журнал между нами.

– Что это такое? Откуда это взялось?

– Можно мне его взять?

Я кивнула. Она подтянула к себе журнал и медленно перевернула пару страниц. Остановилась на изображении темноволосого и темноглазого юноши.

– Нил Патрик Харрис. – Она вздохнула. – Я была от него просто без ума в твоем возрасте. Ты не представляешь. Думаю, он все еще красавчик. «Дуги Хаузер» был моим любимым сериалом. Еще я смотрела «Полный дом» и «Спасенные звонком».

Мне не понравилось, что мама знает то, чего не знаю я. У меня не было ни малейшего представления, о чем она говорит, кто эти люди и почему она ведет себя так, словно лично с ними знакома. И почему подростки из журнала волнуют ее так же, как меня Кусто и Калипсо.

– Пожалуйста, не говори Джейкобу, – попросила она. – Ты знаешь, что он сделает, если найдет его.

Да, я точно знала, что отец сделает с журналом, если узнает о нем, – особенно если подумает, что журнал много значит для нее. Именно поэтому я хранила свои любимые номера «Нэшнл географик» под кроватью. Я пообещала ей ничего ему не говорить – не потому что хотела защитить ее от отца, а потому что сама еще не досмотрела журнал до конца.

Мама снова пролистала страницы, а затем развернула журнал и подвинула его ко мне.

– Смотри. Видишь розовый свитер? У меня когда-то был точно такой же. Я носила его постоянно, и мама говорила, что я бы и спала в нем, если бы она мне позволила. И вот этот. – Она указала на обложку. – Мама собиралась купить мне такой в следующий раз, когда мы пойдем в магазин за одеждой для школы.

Я с трудом могла представить, что мама была такой же девочкой, как эти, из журнала, носила такую же одежду, ходила по магазинам и в школу.

– Где ты его взяла? – снова спросила я, потому что мама так и не ответила на мой вопрос.

– Это… долгая история.

Она поджала губы, как делала всегда, когда отец задавал ей вопрос, на который она не хотела отвечать. Например, почему она расходует много дров, или почему его любимая рубашка все еще грязная, хотя она говорила, что выстирала ее, или почему она не зашила дырки в его носках, или не принесла больше воды и поленьев, или когда она наконец выучится печь приличное печенье.

– Тогда тебе лучше начать прямо сейчас. – Я не сводила с нее глаз так же, как отец, давая тем самым понять, что не приму молчание в качестве ответа. Это должно быть интересно. Мама никогда не рассказывала истории.

Она отвела взгляд и прикусила губу. В конце концов она вздохнула.

– Мне было шестнадцать, когда твой отец сказал мне, что у меня будет ребенок, – начала она. – Он хотел, чтобы я сшила подгузники и детскую одежду из занавесок и одеял, которые нашлись в хижине. Но я не умела шить.

Она улыбнулась, как будто неумение шить казалось ей забавным. Или как будто она придумывала эту историю на ходу.

– Я разрезала одеяло на подгузники ножом, но я не могла сшить одежду для тебя без иголок и ниток. И еще нам нужны были булавки для подгузников. Когда я сказала твоему отцу, что мне нужно, он разбушевался, а потом ушел, – ты знаешь, как это бывает. Его не было очень долго. Вернувшись, он сказал, что мы пойдем по магазинам. Я должна была впервые уйти с болота, с тех пор как… как он привел меня сюда, поэтому очень этого ждала. Мы поехали в большой магазин под названием «Кей-март» и купили все, что могло тебе понадобиться. Когда мы ждали в очереди, я увидела этот журнал. Я знала, что твой отец никогда не позволит мне его купить, поэтому, когда он отвернулся, я свернула журнал в трубочку и сунула под рубашку. Здесь я спрятала его в кладовке под лестницей, пока он выгружал наши покупки. И там он и лежал с тех пор.

Мама покачала головой, как будто не могла поверить, что была такой храброй. Если бы не лежащий между нами на столе журнал, я бы тоже не поверила. Я представила себе, как она прокрадывалась к кладовке всякий раз, когда мы с отцом уходили на болото, доставала журнал, шла с ним на кухню или на крыльцо, если день был солнечный, читала статьи и рассматривала картинки, в то время как должна была готовить и убирать. Трудно было поверить, что она делала это с тех пор, как я родилась, и отец ни разу не засек ее за этим занятием. И что этому журналу было столько же лет, сколько и мне.

У меня в голове начала формироваться мысль. Я посмотрела на дату на обложке. Если мать украла его, когда была беременна мной, а мне уже почти исполнилось двенадцать, значит, и журналу тоже почти двенадцать лет. Следовательно, девочка на обложке уже давно не девочка, а взрослая женщина, как моя мать. То же касается и всех остальных детей из журнала.

Признаюсь, я расстроилась. Журнал мне больше нравился, когда я думала, что эти мальчики и девочки – мои ровесники. Я, конечно же, понимала концепцию дат и времени и зачем важные события обозначают датами – чтобы люди знали, какое из них случилось вначале, а какое потом. Но я никогда особенно не задумывалась о том, в каком году я родилась, или о том, который сейчас год. Мама вела учет недель и месяцев в календаре, который нарисовала углем на кухонной стене, но меня всегда больше интересовало, какой будет погода в указанный день и в разные времена года.

Теперь я поняла, что мой возраст тоже очень важен. Я вычла даты номеров «Нэшнл географик» из нынешнего года и почувствовала себя так, словно отец ударил меня в живот. Журналам «Нэшнл географик» было уже пятьдесят лет. Гораздо больше, чем журналу «Tин». Больше, чем маме. Даже больше, чем папе! Мои братья и сестры из племени яномами уже давно превратились в стариков. Я показывала отцу фотографию мальчика с двойным рядом точек на щеках, чтобы он сделал мне точно такие же, но этот мальчик уже стал взрослым мужчиной, как мой отец. Кусто – настоящий Жак-Ив Кусто – был взрослым на картинках в «Нэшнл географик», а значит, он уже состарился. Или даже умер.

Я посмотрела на мать, сидящую напротив со счастливой улыбкой, ведь ей казалось: раз я нашла ее журнал, значит, теперь мы будем читать его вместе. Но я думала только о том, что она оказалась лгуньей. Я доверяла «Нэшнл географик». Доверяла матери. Она знала, что эти номера пятидесятилетней давности, и все же позволяла мне верить, будто все, о чем там говорится, – правда и происходит в настоящее время. Цветное телевидение, застежки на липучках и лекарство от полиомиелита вовсе не были недавними изобретениями. И Советский Союз не отправил недавно собаку Лайку в космос в «Спутнике-2», чтобы она стала первым живым существом на орбите Земли. Свои чудесные открытия Кусто сделал пятьдесят лет назад. Почему она так поступила со мной?! Почему лгала мне? Что еще она от меня скрыла?

Я схватила журнал со стола, свернула его и сунула в задний карман. После этого мама его больше никогда не видела.

Внезапно снаружи раздался шум. Это напоминало шум отцовской бензопилы, но уже почти совсем стемнело, а отец не рубил деревья по ночам. Я подбежала к окну. Со стороны леса в нашу сторону двигался маленький желтый огонек. Он выглядел как желтая звездочка, однако не стоял на месте, а перемещался, причем прямо над землей.

Мама подошла к окну и встала рядом. Шум стал громче. Она сложила ладони чашечкой у стекла, чтобы лучше видеть.

– Это снегоход, – сказала она, когда наконец обернулась, и ее голос был полон удивления. – Сюда кто-то едет.