Прошло несколько недель после того, как отец показал мне водопад, а я не могла перестать думать о той семье. О том, как дети бегали вверх и вниз по лестнице. Как их родители стояли обнявшись и с улыбкой наблюдали за тем, как их сын и дочь играют в снежки, балуются и смеются. Я точно не знала, что это были именно мальчик и девочка, потому что они носили шарфы и шапки, но в своих фантазиях я распределила роли именно так. Мальчика я назвала Кусто, потому что он носил красную шапку, совсем как Жак-Ив Кусто на картинках в журнале, а его сестру назвала Калипсо – в честь корабля, на котором плавал Кусто. До того как я наткнулась на статью о Кусто, Эрик Рыжий и его сын Лейф Эрикссон были моими любимыми путешественниками. Но они плавали только по воде, в то время как Кусто исследовал подводный мир. Всякий раз, когда я пыталась рассказать отцу об экспедициях Кусто, отец говорил, что когда-нибудь боги накажут Кусто за то, что он осмелился проникнуть в те места, которые ни один человек не должен был увидеть. Я не могла понять, почему богов это должно сердить. Мне было бы интересно узнать, что лежит на дне нашего болота.

Мы с Кусто и Калипсо всем занимались вместе. Я сделала их старше тех детей с обзорной площадки, чтобы они больше подходили мне по возрасту, а они помогали мне справляться со всеми обязанностями. Иногда я придумывала разные истории, например: «История о том, как Кусто, Калипсо и Хелена плавали в бобровом пруду», «История о том, как Кусто и Калипсо ходили с Хеленой на рыбалку», «История о том, как Кусто и Калипсо помогали Хелене ловить каймановых черепах». Я не могла записать эти истории, потому что у нас не было карандашей и бумаги, так что я мысленно повторяла лучшие снова и снова, чтобы не забыть. Я знала, что настоящие Кусто и Калипсо жили со своими родителями в доме с кухней – такой, как на картинках в «Нэшнл географик». Я придумывала и такие истории, которые происходили именно там: «История о том, как Кусто, Калипсо и Хелена ели попкорн и смотрели передачи по своему новехонькому цветному телевизору фирмы “Ар-Си-Эй”», но мне было легче перенести их в свой мир, чем представить себя в их мире.

Мама называла Кусто и Калипсо моими выдуманными друзьями. Она спрашивала, почему я не играю с куклой, которую она смастерила, так же, как играю с ними. Но для этого было уже поздно, даже если бы я захотела, а я не хотела. Кукла все еще висела в дровяном сарае в наручниках, хотя от нее уже мало что осталось. Мыши уничтожили большую часть набивки, а пижамка была вся дырявая от стрел, которые я в нее пускала.

Отец ни слова не сказал о той семье – ни по пути домой с водопада, ни в течение следующих недель. Вначале его молчание меня раздражало. У меня было много вопросов. Откуда взялась эта семья? Как они добрались до водопада? Доехали на машине или дошли пешком? Если дошли пешком, значит, они живут где-то неподалеку, потому что дети были слишком маленькие для такого путешествия и не носили снегоступы. Как звали тех детей – не так, как я звала их, а по-настоящему? Сколько им было лет? Что они любили есть? Они ходили в школу? У них был телевизор? Они заметили нас с отцом, когда мы смотрели на них с другого берега? И интересовались ли они мной?

Мне хотелось узнать ответы хотя бы на некоторые из этих вопросов. Я подумывала о том, чтобы собрать в рюкзак все необходимое на два или три дня, затем двинуться вдоль линии леса, пока болото еще сковано льдом, и проверить, смогу ли я отыскать их дом. Если я не найду эту семью, возможно, отыщется другая, не менее интересная. Я всегда знала, что мир полон людей. Теперь я выяснила, что некоторые из них находятся не так уж далеко от меня.

Одно было совершенно ясно: я не могла всю жизнь провести на болоте. И дело было не только в том, что у нас заканчивались запасы. Отец был намного старше мамы. Когда-нибудь он умрет. Мы с мамой справимся, если только не закончатся пули для винтовки, но когда-нибудь мама тоже умрет, и что мне тогда делать? Я не желала жить на болоте одна. Мне хотелось найти себе приятеля. В статье о племени яномами был снимок одного мальчика, который мне нравился. На плечах у него, словно накидка, лежала дохлая обезьянка, и больше на нем не было никакой одежды. Я знала, что он живет на другом конце света и мы, скорее всего, никогда не встретимся. Но должны же быть и другие мальчики вроде него, где-нибудь поближе, где я могла бы их найти. Я думала, что если отыщу такого, то вернусь на болото вместе с ним, создам собственную семью. Неплохо было бы завести мальчика и девочку.

До того как я увидела тех людей у водопада, я не знала точно, получится ли это у меня. Но теперь у меня появились кое-какие идеи на этот счет.

В те недели отец трижды уходил охотиться на оленей и каждый раз возвращался с пустыми руками. Он сказал, что не может подстрелить оленя, потому что эта земля проклята. Сказал, что боги наказывают нас. Но не сказал, за что именно.

На четвертый раз он взял меня с собой. Отец думал, что, если выстрелю я, это снимет проклятие. Я не знала, прав ли он, но, поскольку это значило, что мне наконец удастся подстрелить еще одного оленя, с радостью согласилась. С тех пор как я убила первого, я каждый год спрашивала у отца, можно ли мне снова пойти с ним на оленью охоту, и он каждый год мне отказывал. Я не понимала, зачем он столько возился, обучая меня стрелять, если не собирался разделить со мной обязанность добывать пищу.

Кусто и Калипсо остались дома. Отцу не нравилось, когда я произносила их имена или играла с ними. Иногда я делала это ему назло, но не сегодня. Отец был очень зол из-за того проклятия, так что я намеревалась отправить их куда-нибудь («История о том, как Кусто и Калипсо навещали племя яномами в тропическом лесу без Хелены»). Рэмбо привязали в дровяном сарае. Отец говорил, что Рэмбо может пригодиться, когда нужно выманить медведя из берлоги или загнать енота, но не в охоте на оленей, потому что оленей слишком легко спугнуть. Я не понимала, в чем проблема. Даже если Рэмбо спугнет оленя, он с легкостью его загонит, потому что он умеет бегать по замерзшему снегу, а олень – нет: у него тонкие ноги, которые проваливаются в сугробы. Нам останется только подобраться поближе и выстрелить. Иногда мне приходило в голову, что отец придумывает столько правил и запретов только потому, что может это делать.

Сегодня вела я, потому что именно я несла винтовку. Мне это нравилось, ведь отец был вынужден идти туда, куда мне хотелось. Вспомнив прозвище, которое он мне дал, – Банджии-Агаваатейяа, – я улыбнулась. Я перестала быть его Маленькой Тенью.

А направлялась я на тот холм, где убила своего первого оленя, потому что то место принесло мне удачу. И я все еще надеялась подстрелить олениху, беременную двойней.

Когда мы достигли заброшенной бобровой хатки, где отец раньше расставлял ловушки, я знáком велела ему опуститься на землю, стянула рукавицы и устроилась рядом с ним. Послюнявила палец, проверяя ветер, и досчитала до ста, чтобы дать любому оленю, который нас слышал, время успокоиться. А затем медленно подняла голову.

С другой стороны бобровой хатки, как раз между нами и кедровым болотом, у которого должны были находиться олени, на открытом месте стоял волк, совершенно наглый и бесстрашный. Это был самец, в два раза больше койота и в три раза больше Рэмбо, с массивной головой, широким лбом, мощной грудью и густой темной шерстью. Раньше я никогда не видела волка, если не считать шкуры в нашей кладовой, но ошибиться не могла: это был именно волк. Теперь я поняла, почему отцу не удавалось подстрелить оленя. Нашу землю никто не проклял, просто на ней поселился новый охотник.

Отец дернул меня за руку и указал на винтовку.

«Стреляй», – прошептал он и постучал по своей груди, показывая, куда я должна целиться, чтобы не повредить шкуру. Я подняла винтовку со всей возможной осторожностью и взглянула в прицел. Увидела спокойные умные глаза волка, который, казалось, точно знал, где мы находимся, и ему было все равно. Я положила палец на курок. Волк не шевелился. Я вдруг вспомнила отцовские истории. Например, о том, как Гитчи Маниту послал волка в компанию первому человеку, когда тот шагал по земле, давая имена растениям и животным. После того как они справились с этим делом, Гитчи Маниту решил, что теперь дороги ма’йиигана и человека должны разделиться, но те к тому моменту провели уже так много времени вместе, что сблизились, как братья. Поэтому для анишинааби убить волка – все равно что убить человека.

Отец стиснул мою руку. Я чувствовала его нетерпение, его злость и восторг. «Стреляй», – прошипел бы он, если бы мог. Мой желудок сжался. Я вспомнила горы шкур в нашем сарае. Вспомнила, что из-за отцовских ловушек бобры, раньше жившие в хатке, за которой мы скрывались, все до единого исчезли. Волк доверял нам, и, целясь в него, я как будто метила в собственную собаку.

Я опустила винтовку, поднялась на ноги, хлопнула в ладоши и крикнула. Волк смотрел на меня еще секунду, а затем, сделав два великолепных прыжка, скрылся с глаз.

Я знала, что после этого отец опять посадит меня в колодец. Но я и представить не могла, что отец вырвет у меня из рук винтовку и ударит прикладом по лицу, да так сильно, что я упаду навзничь в снег. И я точно не предполагала, что он отведет меня обратно в хижину, приставив к спине ствол, словно пленницу. Хотелось бы сказать, что мне было все равно. И все же я не могла поступить иначе. Мне не нравилось перечить отцу. Я знала, как страстно он желал получить шкуру волка.

Я думала обо всем этом, пока сидела на корточках в темноте. Вытянуть ноги я не могла, потому что отец заполнил колодец оленьими рогами и ребрами, битым стеклом и тарелками – всем, обо что я могла бы порезаться, попытавшись устроиться поудобнее. Когда я была маленькой, я сворачивалась калачиком на боку и лежала в куче опавших листьев. Иногда даже засыпала. Думаю, именно поэтому отец стал заполнять колодец всяким мусором. Я должна была думать о своем поведении, а не наслаждаться уютом.

Колодец был глубоким и узким. Я могла вытянуть руки только над головой и делала это всякий раз, когда они затекали. Чтобы дотянуться до крышки колодца, мне пришлось бы вырасти еще на шесть футов.

Я не знала, какое сейчас время суток и как долго я просидела в колодце, потому что крышка совершенно не пропускала свет. Отец сказал, что люди, которые построили хижину, сделали крышку такой прочной, чтобы дети не свалились в колодец. Я знала одно: отец будет держать меня в колодце, сколько захочет, и выпустит, когда будет готов. Иногда я думала: что случится, если он меня не выпустит? Что, если Советский Союз сбросит бомбу на Соединенные Штаты, как хотел сделать Никита Хрущев и о чем писали в «Нэшнл географик»? Если эта бомба убьет родителей, что тогда будет со мной? Я старалась поменьше об этом думать, иначе мне становилось трудно дышать.

Я очень устала. Руки и ноги онемели, зубы стучали, но сама я перестала дрожать, и это было хорошо. На сей раз отец позволил мне не снимать одежду, тут мне повезло. Передние зубы шатались, лицо болело, но больше всего меня беспокоила нога. Я порезала ее обо что-то острое, когда отец бросил меня сюда. Вытерев кровь подолом рубашки, я обвязала шарф вокруг ноги, но вряд ли это помогло. Я старалась не думать, что будет, когда в колодец придут крысы.

– Ты в порядке?

Я открыла глаза. Калипсо сидела на переднем сиденье в отцовском каноэ. Каноэ мягко покачивалось на волнах. День был солнечный и теплый. Побеги рогоза кивали и волновались на ветру. Ястреб у нас над головой спикировал вниз и нырнул. Издалека слышалось пение красноплечего черного трупиала. Каноэ уткнулось в камыши. Кусто сел на заднее сиденье.

– Пойдем с нами, – сказала Калипсо. – Мы отправляемся в путешествие.

Она улыбнулась и протянула мне руку. Когда я встала, ноги у меня задрожали так, словно не могли меня удержать. Я взялась за ее руку и ступила в каноэ. Тут было всего два места, так что я примостилась посередине, между ними. Очень скоро я почувствовала, что замерзла.

Кусто оттолкнулся веслом от берега. Течение было очень сильным. Кусто и Калипсо оставалось лишь задавать направление. Пока мы плыли вниз по течению, я думала о том дне, когда мы встретились. Я была рада, что мы с Кусто и Калипсо друзья.

– У вас найдется какая-нибудь еда?

Мне очень хотелось есть.

– Конечно.

Калипсо обернулась и улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белые. Глаза голубые, как у моей мамы. Волосы – густые и темные, заплетенные в косу, как у меня. Она порылась в рюкзаке, лежащем между ее ног, и протянула мне яблоко. Оно было большим, как два моих кулака, сжатых вместе. Отец называл их яблоками Волчьей реки – один из трех сортов, что росли возле нашей хижины. Я вонзила в него зубы, и сок потек по подбородку.

Я съела яблоко целиком, вместе с семенами и всем остальным. Калипсо улыбнулась и дала мне еще одно. В этот раз я обглодала его до сердцевины. Бросила огрызок в воду, чтобы его доели рыбы, и сунула туда же руку, чтобы смыть липкий сок. Вода была очень холодной. Как и брызги, которые попадали мне на лицо, когда Кусто переворачивал весло. Мы проплывали мимо желтых калужниц, голубых ирисов, кастиллей и алых лилий, продырявленного зверобоя, желтых ирисов, зарослей рдеста и цветов недотроги. Никогда я не видела такого буйства красок. Цветы, которые обычно не распускаются в одно и то же время, пылали все сразу, словно болото решило устроить для меня представление.

Течение усилилось. Когда мы доплыли до деревянной таблички, свисающей с кабеля, натянутого над рекой, я смогла прочитать всю надпись целиком: «ОПАСНО! ВПЕРЕДИ ПОРОГИ, ЛОДКАМ ЗАПРЕЩЕНО ПЕРЕСЕКАТЬ ЭТУ ОТМЕТКУ». Я нагнула голову, и мы проплыли под ней.

Рев стал громче. Я знала, что мы движемся к водопаду. Увидела, как каноэ накренилось, когда мы достигли края, нырнуло в туман и пену, а затем исчезло в котле воды внизу. Я знала, что вот-вот утону. И не боялась.

– Твой отец не любит тебя, – внезапно сказал сидящий позади Кусто. Я прекрасно его слышала, хотя, когда я в последний раз находилась так близко к водопаду, нам с отцом приходилось кричать друг другу. – Он любит только себя.

– Это правда, – добавила Калипсо. – А наш отец любит нас. Он бы никогда не посадил нас в колодец.

Я подумала о том дне, когда мы впервые встретились. О том, как их отец играл с ними. То, как он улыбнулся, когда поднял маленькую Калипсо и посадил себе на плечи, чтобы подняться с ней по лестнице. Я знала, что она говорит правду.

Я вытерла глаза рукавом. Не знаю, почему они были мокрыми. Я ведь никогда не плакала.

– Все в порядке. – Калипсо наклонилась и взяла меня за руки. – Не бойся. Мы тебя любим.

– Но я так устала.

– Мы знаем, – сказал Кусто. – Все хорошо. Ложись. Закрой глаза. Мы о тебе позаботимся.

Я верила ему. Поэтому так и сделала.

Мама сказала, что я просидела в колодце три дня. Мне казалось, что человек не может протянуть так долго без еды и воды, но, как выяснилось, вполне даже может. Она сказала, что, когда отец наконец снял крышку и спустил вниз лестницу, я была слишком слаба, чтобы подняться по ней, так что ему пришлось закинуть меня на плечо, как убитого олененка, и вытащить наружу. Она сказала, что много раз хотела сдвинуть крышку и передать мне еду и воду, но все то время, что я была в колодце, отец заставил ее просидеть на стуле в кухне под прицелом его винтовки, так что она не смогла мне помочь.

Мама сказала, что после того, как отец внес меня в хижину, он бросил меня на пол у печки, как мешок муки, а затем просто ушел. Мама подумала, что я мертва. Она стащила с их кровати матрас, принесла его на кухню, положила меня на него и закутала в одеяло, а затем сняла всю одежду, залезла под одеяло и обнимала меня, пока я снова не согрелась. Я не помню, правда ли так и было. Помню лишь, как я проснулась на матрасе. Я дрожала, хотя мое тело горело. Я слезла с матраса, натянула одежду и поплелась в туалет. А когда попыталась пописать, из меня почти ничего не вышло.

На следующий день отец спросил, усвоила ли я урок. Я сказала, что да. Но вряд ли мы с ним говорили об одном и том же уроке.