– Если честно, я почти не верил. Хотя, нет… Вообще-то я так и знал!

Сопровождающий офицер Краусс бережно пожимал Еве руку. Она улыбалась. Последний подтверждающий экзамен был сдан, и ее официально зачислили на четвертый курс Младшего корпуса. Она получила неплохой балл, угроза отчисления окончательно исчезла.

Еве было чем гордиться. Но еще больше она радовалась тому, что Краусс был в восторге: как бы он ни старался это скрыть, его породистое лицо сияло. Переживал ли он за свое положение поручившегося или же за саму Еву, оставалось вопросом, но это было не так важно. Главное – она не подвела его. Себя. Хаву…

– Сегодня вечером наша маленькая компания снова соберется. Мой старый приятель – он, кстати, будет учить вас дешифровке – прибыл из Первосветлейшей и привез мне изумительный ореховый сироп для черножара. – Краусс сунул руки в карманы и подмигнул. – Ну и… чего скрывать, я приготовил особенно страшную байку, которую у меня давно выпрашивали. Придешь?

Ева кивнула, до того как успела обдумать сказанное им. Она не пропускала «курсантские посиделки» и уже успела к ним привыкнуть, хотя поначалу – когда только задумала это, только явилась в красные стены, – придумала себе несколько предельно простых и важных правил.

Не искать друзей.

Не открывать ничего о себе, ни капельки своего сердца.

Ни в коем случае не привязываться к тварям в красивой форме.

Это – средство помочь Хаве. Всё – жертва во имя ее спасения, искупление вины, и вообще-то Ева в логове чудовищ, и…

– Благодарю, – тихо произнесла она. – Вы такие… вы все такие…

Она начала заикаться и торопливо уставилась на начищенные форменные сапожки. Глупость. Чуть было не сказала…

– Что с тобой, ле?

– Просто вы не… – она вздохнула, – …как я представляла. Вы… – Она вздохнула. – Да неважно, извините, ло Краусс.

«Вы все такие хорошие», – это она хотела произнести. Хорошие люди, а не такие, какими раньше она видела алопогонных. Добрые. Обычные. Живые.

Кошка Нэсса, имеющая среди предков самых настоящих леопардов, – бархатно-золотая, с лоснящимися густой чернотой пятнами по всему лицу и телу – помогала ей с тренировками. За четыре занятия она научила ее сносно стрелять. И почему-то не задирала нос, если, конечно, рядом не было кого-нибудь взрослого, перед кем Нэсси нравилось выделяться.

Или ла Тѝнквэ – красивая женщина с витыми локонами, похожими на свечки. Та самая, с кем Краусс в первый день говорил о Евиной судьбе. Она преподавала литературу, и, едва встретившись на уроке, они с Евой почувствовали друг к другу непреодолимую симпатию. Они обсуждали мифы чуть ли не весь отведенный час, женщина знала всё на свете, но… Тинквэ, все руки и шею которой покрывали шрамы, была из Алой Сотни. Именно поэтому в первый день ее голос стал решающим.

Или сам Краусс… Он делал то, что делали далеко не все Вышестоящие, – старался стать курсантам, заброшенным сюда с разных концов мира, не просто наставником, но и родителем. Не только по кодексу. Не только на словах.

Краусс похлопал ее по плечу – неуклюже, сильно. Беседуя, они незаметно поднялись на одну из башенных стен, так что от хлопка Ева едва не перелетела через резной край. А высота была очень даже приличная.

– Понимаю. – Ло Краусс вряд ли заметил, как подопечная пошатнулась и торопливо вцепилась в выступающие камни. – Ты просто перетрусила, вот и все.

– Я не перетрусила! – возмутилась Ева.

Краусс хмыкнул и облокотился о край стены, вставая поудобнее.

– И вот… ты – часть нас, Хава. Тебе уже не отделаться от этого просто так. Теперь – точно.

Она натянуто улыбнулась. Слова будто обязывали… впрочем, так и есть. Обязывали. Она, сбежавшая из клетки дикарка, попала к охотникам. И они приняли ее как одну из своих.

– Так что… – продолжил тем временем Краусс, – не стесняйся обращаться за помощью. Ко мне, к сокурсникам, к наставникам и Вышестоящим. Они будут рады. Я смотрю, ты неплохо со всеми ладишь.

Ева кивнула. Удивительно, но то, чего она опасалось сначала, не произошло. Соседки по комнате, другие девочки, да и мальчишки, с которыми подразделение вскоре должны были смешать, – все отнеслись к Еве если не приветливо, то дружелюбно. Никто не ходил по пятам и не выяснял, откуда она явилась. Никто не напоминал, что, в отличие от нее, они провели здесь несколько юнтанов. Не унижал, если что-то не давалось. Она не обзавелась друзьями, но не нажила и врагов. Ее это устраивало.

– Флаг все еще приспущен, – тихо сказала она и повела рукой вперед.

Отсюда была видна башня товуриата, намного ниже по высоте, чем эта, и расположенная в другой части города – в Среднем Такатане. Там четыре градоправителя – два гражданских и два военных – собирались обсуждать дела, Ева уже это знала. Флаг – ярко-синий, с кораблем и соцветием таби, служащими символами Такатана, – понуро болтался в нижней части штока уже несколько дней кряду. Его ненадолго подняли вчера, а теперь снова опустили.

– Один из товуров болен. – Сопровождающий офицер вздохнул и потер лоб. – Вчера его бедняге сыну исполнилось шестнадцать, но даже не было пирушки, как они обычно устраивают на дни рождения отпрысков. Ничего не скажешь, веселый, наверное, был праздник.

– Он старый? Этот товур?

Краусс еще больше помрачнел и покачал головой. Его сощуренные голубые глаза не отрывались от вяло полощущейся на ветру синей тряпки.

– Помоложе меня. Служил под моим началом. Когда я… – он слабо улыбнулся, – впрочем, про это ты услышишь вечерком, подожди. Так или иначе, – он встряхнул головой, – надеюсь, старина Лир поправится. У барсуков – если им удается не подохнуть в детстве, – прекрасное здоровье. У него никогда не было особых проблем, разве что… характер у него чувствительный. Этот товур, можно сказать, романтик. Не то что я.

Он безрадостно рассмеялся. Ева подумала, что Краусс, так рьяно и беспричинно ее защищающий, явно себя недооценивает.

– Заболтался. Полно дел, скоро мне предстоит небольшая… командировка, нечего хлопать ушами. Хм. Сегодня приемные экзамены у малышей, правильно помню, что у вашей ступени нет занятий?

– Ага, – кивнула она. – Пойду в библиотеку. Почитаю.

Он без особого удивления фыркнул, взъерошил ей волосы и напутствовал:

– Не порти глаза. Очкастые алопогонные не в почете. Лучше подыши воздухом. Побегай.

Ева пообещала не засиживаться. Краусс удалился со словами:

– Ореховый сироп, Хава. И страшная история. Не забудь.

Пожив в Акра Монтара совсем недолго, Ева успела понять: многие ее представления об алопогонных были не совсем правильны. Некоторые – неправильны вовсе. Чему удивляться? Они строились на солдатах Длани, живших в родном городке. Тех, которые спихивали тебя с дороги, если ты замешкался, проносились на годилатáре или крылатой лошади среди ночи, будя округу. Шли следом несколько улиц подряд и прожигали взглядом твою спину или же бесшумно выныривали из тени и хватали за плечо, просто чтобы узнать, который час, а потом посмеяться над твоей реакцией. Эти солдаты прятались в Стенных районах и наслаждались там жизнью. Они любили сжигать. Неважно, что: запрещенные книги или дома непокорных.

В корпусе Ева узнала, что в Пятый регион – «к дикарям» – обычно отправлялись выпускники с определенным набором характеристик в син-документах. Не самый примечательный ум (измеренный в процентах по успеваемости) часто был одной из них. Среди других показателей были сила, жесткость, принципиальность. Все необходимое, чтобы «поддерживать порядок в нестабильных точках». Ева не совсем понимала, что значит «нестабильная точка». Замершая в страхе Веспа, верящая, что поезда – это Звери, а на летучих кораблях живут Небесные Люди, казалось, была как раз стабильной.

Так или иначе, переступая границы Башен, Ева не могла представить, что помимо винтовок и формы, боевых тренировок и команд, ее будут ждать здесь обязательные занятия по искусству, литература и история, курсантский театр-студия, газета и несколько творческих кружков. И огромнейшая общедоступная библиотека, покорившая ее сердце.

Именно тут – в глубоком гнезде ярко-алого кресла, под мягким светом желтых ламп, – она проводила много свободного времени. Компанию ей составляли сотни ранее не прочитанных книг. Целый мир, в котором корабли и самолеты, гонщики и охотники за древностями, смелые воины и правители готовы были взахлеб с ней болтать. Рассказывать про все, что происходило в такой большой и странной Син-Ан. Поначалу Ева плохо спала из-за всего этого, слишком уж много информации вливалось в ее и без того пухнущую голову… но теперь она уже привыкла.

Девочка читала новенький роман популярного писателя Хо' Аллисса – «На море сегодня светло». О человеке, в течение многих юнтанов погруженном в сон и видевшем странные сны, в которых он был кем-то другим. В начале романа герой проснулся и пытался вспомнить, кем же был наяву. Искал старых друзей. Сны о нем – более сильном, смелом, но вроде бы ненастоящем, – вплетались в текст. А еще в книге описывалась тайна какой-то девушки, которую человек все пытался найти.

Ева полюбила творчество этого писателя с первой прочитанной книги его авторства – романа «Идущие домой», где сюжет был загадочным и запутанным и прочно въелся в память. Но и это произведение тоже оказалось неплохим. Ева перебралась за первую треть, когда в абсолютно тихой и пустой библиотеке раздался зычный голос:

– Курсант Н-344-8689!

Ева вздрогнула и высунулась из кресла, свесила ноги и быстро сунула их в расстегнутые сапоги. Это был ее номер, с огромным трудом, но все же она его запомнила.

– Здесь! – так же громко крикнула девочка. Пока она обувалась, чеканные шаги приближались.

Подняв взгляд, Ева увидела молодого солдата Младшей стражи. Одного из тех, кто выполнял обязанности то часовых, то комендантов, то конвойных во время прогулок. В этот час – судя по слегка утепленному мундиру – стоящий перед ней был часовым у главного входа. Тогда что он тут забыл?

– Вас желают видеть.

– Кто?

– Некто из города.

– А разве нам не запрещено…

– У него знак правонаследия Син. Представляет кого-то из четырех товуров и хочет с вами говорить. Вы обязаны явиться.

Ева кивнула. Она знала: все курсанты, равно как и Младшая стража, равно как и Сопровождающие офицеры, – обязаны подчиняться любым приказам и отвечать на любые вопросы товуров, членов их семей и уполномоченных ими лиц. Освободить от обязанности мог то-син – кто-нибудь вроде ла Тинквэ. Но Ева вовсе не была уверена, что готова привлекать к себе такое ее внимание. В конце концов, скорее всего, вызов был ошибкой. Ее с кем-то перепутали. Просто обознались.

– Что ж, идемте.

Она туго затянула последний кожаный ремешок на сапоге и поднялась. Страж остановился один раз – подождать, пока Ева поставит книгу на стеллаж. У нее предательски дрожали руки. И эту дрожь она тщетно пыталась унять все то время, что пересекала двор.

Перед воротами – на другом конце моста – стояла синяя машина. Ева в последний раз обернулась и, увидев кивок конвойного, пошла вперед. Она старалась идти спокойно, прямо держа спину, не опуская головы. Автомобиль не выглядел опасным. Потрепанный, небольшой, с поворачивающимися туда-сюда фарами – видимо, живой, от скуки он наблюдал за полетом такар над водой. Ева остановилась рядом. Машина уставилась прямо на нее.

– Это Хлоя. И ей очень жарко.

С переднего сидения поднялся и вышел навстречу юноша-киримо – долговязый, с длинноватыми светлыми патлами. Он слабо кивнул в знак приветствия и улыбнулся.

– Всегда было интересно, не жарко таким, как вы, в вашей форме? Или у вас ледяная кровь?

Ева потупилась. Она открыла рот, чтобы подыскать достойный ответ, но из салона машины раздался довольно резкий оклик:

– Хватит болтать. Пусть она сядет.

– Вопрос остается в силе, – водитель подмигнул и вежливо открыл перед Евой заднюю дверь. – Не бойтесь, ла, мы не поедем далеко.

– Знаю, – кивнула Ева. – Благодарю.

Она вздохнула и опустилась на сидение. На несколько мгновений девочка зажмурилась, а потом открыла глаза. Она лишь чудом не вскрикнула, узнав того, кто сидел перед ней и скрывал лицо капюшоном. Точнее, прежде всего, она узнала сверкающие светло-карие глаза и полоски шерсти, тянущиеся ко лбу. Еще… она, несомненно, узнала странное, звериное подергивание ноздрей.

– Здравствуй, Ева.

Машина тронулась.

Они действительно отъехали недалеко. Преодолели маленький участок набережной за мостом и свернули в ближайший переулок. Там машина остановилась.

– Выйди, – прозвучал короткий приказ.

Водитель, бросив через плечо тревожный взгляд, открыл дверцу и начал подниматься на ноги. Ева огромным усилием подавила желание вцепиться в край его незаправленной зеленой рубашки и удержать. Тощий сутуловатый человек представлялся ей сейчас последним, кто мог защитить ее от незнакомца с дикими горящими глазами, страшным рычащим голосом и знаком Син' из красного металла на шее. Казалось, он хочет сожрать ее живьем. С костями. Немедленно.

– Помни, приятель, я не занимаюсь ничем противозаконным. И моя Хлоя…

– Тоже, – мягко и сипловато пропел динамик машины. Ева окончательно убедилась: вещь живая.

– Иди-иди… – процедил сквозь зубы незнакомец. Водитель вышел.

Стало так тихо, что Ева услышала собственное дыхание и более шумное дыхание незнакомца. Но он хотя бы уже перестал лихорадочно принюхиваться. Теперь, повернув голову, он смотрел в упор. Она набиралась смелости – открыть рот, спросить наконец, что же ему нужно, или в крайнем случае громко завизжать. Но не успела. Юноша подался вперед и схватил ее за ворот.

– Это же ты! Я уверен был, ты! Мы спасли тебя на свою голову, и ты нас предала! Я знал, почему ты напялила их форму, ты же мечтала об этом, тварь, и…

Он ее встряхнул, да так сильно, что голова девочки запрокинулась. Ева взвизгнула от боли в шее, уперлась в широкие плечи юноши и принялась отпихиваться:

– Пустите! Кто вы… что…

– Парень, пусти ее, или я закатаю тебя в свое сиденье. Поверь, я смогу, – проворковал женский голос из нутра машины. Почти мгновенно Ева ощутила: спинка под лопатками нагревается и становится мягкой, подвижной, начинает напоминать вязкий густой клей. Клей попал к незнакомцу за воротник, принимая форму цепких рук. Юноша глухо зарычал, дернулся и неохотно выпустил Еву.

– Вот же чокнутая… механическая самка!

Ева отползла подальше и забилась в угол. Она даже не пыталась дернуть дверь, хотя Хлоя наверняка бы ее выпустила. Девочка не могла этого объяснить – ведь лучше бы ей уже улепетывать без оглядки, пользуясь шансом, но… Теперь она хотела послушать. Понять. И, сжавшись от страха, ждала.

Незнакомец скинул капюшон, открывая лицо, и еще раз окинул Еву тяжелым взглядом. Затем он повел носом, будто окончательно в чем-то убеждаясь, поскреб переносицу когтями и пробормотал:

– Не может быть…

Он потер виски. Его вид перестал быть таким угрожающим, взгляд уже не казался диким, теперь его скорее можно было назвать растерянным. Будто его самого только что ударили и он вообще не может понять, что происходит.

– Пахнешь почти как она… – Пауза. – Но не совсем. И… ты пахнешь… другим страхом.

Больше он не пытался приблизиться. Низко наклонил голову, вздохнул, начал ерошить волосы. Это тоже было необъяснимо, но… от того, как он сгорбился, Еве стало его жаль.

– Вам плохо? – спросила она, не решаясь протянуть руку. – Я могу помочь?

Он посмотрел на нее опять, и в его глазах читалось недоумение.

– Другая… совсем.

Он с трудом выпрямился, продолжая тяжело дышать. Руки – или все же лапы, Ева все еще не совсем привыкла к тому, как говорилось в Син-Ан, – крупно задрожали.

– Почему же ты так на нее похожа… почему…

– На кого? – допытывалась Ева. – Я вас не знаю. Я клянусь ветрами, я…

– Понимаю. – Он хмуро оскалился. – Верю. Прости меня. Лучше уходи.

Голос вдруг задрожал. Было ли это бешенство, боль или отчаяние, Ева не понимала, но ее не покидало ощущение: что бы он ни говорил, нужно остаться. Незнакомец – то ли в первый миг, то ли позже – произнес что-то важное. Особенное. Дал подсказку, которую ни в коем случае нельзя было упускать.

– Скажите… – медленно начала она. – С кем вы меня спутали? Может, я ее знаю?

– Вряд ли, – отрезал он, стукнул в окно и замахал, подзывая водителя. – Выходи. – Дверца машины открылась. – Я больше не буду тебя преследовать, извини, что напугал. У меня, знаешь ли, неприятности. Но это не твоя беда.

– Я…

Девочка смотрела на приближающегося светловолосого парня, уже не радуясь его возвращению. Ей уже не нужен был защитник. Не совсем понимая, что делает, она подалась к незнакомцу и крепко схватила его за вышитый грубыми нитками ворот.

– Эй, отпусти меня! – рявкнул он.

Окончательно решившись, Ева зашептала:

– Пожалуйста… кто она? Скажите, какая она была, смелая? Смелее меня? Она с вами дружила? Она… СКАЖИТЕ МНЕ, ОНА ЖИВА?… – последние слова вырвались с диким неконтролируемым воплем, скорее напоминавшим рыдание. Незнакомец, чьи ноздри вновь затрепетали, – наверное, теперь от раздражения, – явно ничего не понял, водитель тоже.

– Да, ты точно не она. Ты чокнутая!

Это было последнее, что Ева услышала. Ее сгребли за шкирку и вышвырнули на мостовую.

– Гони!

Синяя машина просигналила, рванулась и бесследно пропала за поворотом.

Падая, Ева разбила губу, по щекам текли слезы. Но плакала она не из-за этого. Девочка дрожала, у нее не сразу получилось даже приподняться на локтях. Она повторяла про себя слова, которые услышала. Повторяла и пыталась осознать.

Могла ли та, кого искал незнакомец, быть…

– Ты в порядке?

Услышав этот голос, Ева села на мостовую, сдула волосы со лба и подняла голову. Сквозь мутноватую пелену различался высокий силуэт в темной форме, и узнать его не составило труда.

– Ло Краусс…

Мужчина приблизился, склонился к ней и протянул руку. Она взялась за сильные пальцы, попытавшись встать; ноги были как водоросли, но она справилась, опершись на плечо офицера. Ева быстро вытерла лицо и улыбнулась:

– Все в порядке. Ничего серьезного. Небольшая неприя… – она осеклась. – Что вы здесь делаете? Как вы меня нашли? Следили?

Краусс продолжал въедливо осматривать ее со всех сторон, но во взгляде определенно показалось смущение.

– Тебя били? – тихо спросил он.

– Я упала.

Коснувшись пальцами Евиного подбородка, Сопровождающий офицер стал встревоженно осматривать рану на губе.

– Так вы следили?

Он страдальчески закатил глаза. Ева невольно улыбнулась сквозь слезы.

– О ветра, какая ты настырная! Пойдем, отведу тебя в медкорпус. Скажешь, что поранилась на тренировке.

Ева торопливо отказалась:

– Не хочу. Само пройдет, ерунда. К тому же у меня будут проблемы, часовые видели, как я…

Она осеклась и задумалась. Невольно задала себе вопрос: что именно знает Рин Краусс? Оставалось надеяться, что немного. Но даже то, чего он не знал, он мог подозревать.

– …как ты села в чужую машину с чистым лицом, а вернулась с окровавленным. Да, они, несомненно, это запомнят. И слава ветрам: этого типа найдут и…

– Нет!

Ева вцепилась в сухие горячие пальцы, все еще касающиеся ее подбородка. Она не сомневалась: в ее голосе прозвучали панические нотки. Все просчитывалось слишком быстро: если к странному типу действительно явятся алопогонные, если они будут задавать вопросы, кого он искал и с кем спутал их курсантку, можно не сомневаться: он все расскажет. Что ему скрывать. Выдаст Хаву. Которая, судя по его ярости, и так сделала что-то очень, очень плохое. Сделала и… снова исчезла.

– Он просто перепутал меня с какой-то знакомой, – затараторила Ева. – Которую искал. Понял, что это не я, даже извинился, сказал, больше не появится. А упала я уже потом, сама виновата, и… не хочу, чтобы поднялся шум и поползли слухи. Я новенькая. Я…

Краусс смотрел на нее. Она выдержала взгляд, даже снова улыбнулась, хотя губы подрагивали. Отпустила его руку, заметив, что при падении стесала еще и ладони. Они начинали саднить. Сопровождающий офицер вздохнул и неожиданно пошел на попятную:

– Хорошо. Проведу тебя ходом с моря, а у меня в комнате есть кое-какие медикаменты. Все равно скоро придет наша славная компания. Будешь первой.

– Поверьте, я сама могу…

– А пока я с тобой поговорю, – перебил он. – И ты будешь отвечать. Поняла?

Взгляд потерял привычную спокойную мягкость. Стал острым, как нож, и Ева почувствовала короткую вспышку страха. Вот так смотрели веспианские алопогонные. Она кивнула. Но тут же прибавила:

– Вы тоже. И вы тоже будете мне отвечать о том, что здесь делали. Поняли?

Он поднял широкие брови. Покачал головой, то ли сердито, то ли одобрительно. И, потрепав Еву по плечу, первым направился к набережной.

Звереныш, пыхтя, ездил по своей железной тропе где-то под потолком. Зуллур за окном опускался все ниже. Начинали светиться сикинараи, зажигались первые фонари. Одна половина Такатана успокаивалась и собиралась спать. Другая готовилась бодрствовать.

– Просто скажи мне честно. – Рин Краусс, держа ее ладонь в своей, аккуратно наносил на ссадины последний слой мази. – Это ведь был не один из тех, для кого ты… стирала?

Ева вздохнула. Каждый раз, когда ей приходилось использовать эту историю-отмычку, ей становилось не по себе. На Веспе она даже не гуляла ни с одним парнем, родители это запрещали. И тем нелепее казалась мысль, что в глазах Сопровождающего офицера она какая-то…

– Нет. Я бы его узнала, я многих помню.

Странно, что у нее не горели уши. И ей просто повезло, что тему не приходилось поднимать, когда поблизости был какой-нибудь лавиби. Он ведь в одно мгновение раскусил бы ложь.

Краусс с хмурым видом пожал плечами.

– Забинтовать руки?

– Так сойдет, – Ева понюхала мазь и сморщила нос. – Жжется…

Она подула на кожу. Сопровождающий офицер убрал склянки и начал ходить по комнате, зажигая по очереди старые фонари. Когда он поставил один из них на стол прямо перед Евой, та впервые внимательно пригляделась к посеребренной резьбе внизу и вверху каркаса, выполненной в виде витых еловых ветвей. У Евы вырвалось:

– Веспианские?…

– У вас тоже такие были? – удивился он.

– Продавались… – вывернулась она, – на рынке. Пару раз видела. Наверное, краденные…

– Да. – Краусс слабо улыбнулся. – Кто-то из моих предков привез их с Веспы. Семейная ценность, вроде того. Знаешь, род Крауссов древний. Очень древний…

Он осекся. Кашлянул, стукнул себя по груди и вскинул голову: поезд под потолком как раз поворачивал. Офицера явно что-то встревожило. Еве показалось, что разговор заходит не в то русло, и она поспешила задать вопрос, отвлекающий от фонарей и Веспы:

– Зачем вы за мной следили? Думаете, я забыла и уже не спрошу?

Краусс очнулся, потер подбородок, взглянул на нее уже без малейшей тени замешательства и отчеканил:

– Мне есть чем заняться, помимо слежки за моими ле. Я просто приказал Младшей страже докладывать, если вдруг рядом с вами появляется кто-то… экстраординарный. И они докладывают.

– Но знак правонаследия… – негромко напомнила Ева. – Тот человек явился инкогнито. В Кодексе написано, только то-син…

– «Инкогнито» не предполагает доклада средним чинам вроде Сопровождающих? Знак должен на нас распространяться? – Краусс приподнял брови. – Да, он распространяется. На всех офицеров, кроме меня. Будь ты не моей курсанткой…

– Как? – перебила Ева. – Вы…

Краусс зажег последний фонарь. На улице уже сгущались холодные сумерки.

– Есть кое-что помимо должности. – Он улыбнулся. – Иногда должность имеет двойное дно. Ты узнаешь об этом совсем скоро. Прямо…

– Офицер Краусс!

Пятнистая Нэсси уже заглядывала в дверной проем, за ней маячили ребята. Рин Краусс помахал рукой, приглашая немедленно заходить, и, кинув последний взгляд на Еву, тихо закончил:

– …прямо сейчас.

– Кажется, вы рассказали не всё.

Ева стояла в дверях и смотрела, как Рин Краусс один за другим гасит светильники. Как-то странно: задует один, отнесет к окну, поставит на подоконник. Только после этого идет за следующим. Светильники были выстроены в аккуратный ряд и поблескивали металлом. Так же поблескивал в сумерках Звереныш на тропе. Он продолжал ездить. Колеса по-прежнему стучали.

– Иди спать, Хава. – Краусс полуобернулся. – Завтра у вас, если мне не изменяет память, занятия.

– Куда вы уезжаете? Туда? Это правда? – спросила она. Краусс развернулся и подошел к светильнику, который был подвешен на одной из спиралей железной дороги.

– Вы хотите поймать Зверя… – прошептала Ева. – Не забыли…

– Зверя, – повторил Краусс и бросил задумчивый взгляд через плечо. – Веспианцы придумывают меткие названия вещам, которых вроде бы не понимают. Правда, трудновато сказать, кто был зверем в тот день.

Ева стояла, не двигаясь с места. Сопровождающий офицер отцепил светильник и осторожно отвинтил верхнюю часть резного каркаса.

– Вы говорили довольно странно. Не как обычно. Это… мучает вас.

Он с силой дунул. Огонек погас, лицо окутала тень, но Ева успела заметить тоскливое выражение его глаз. Краусс понес светильник к подоконнику. В комнате оставалось гореть еще два.

– Вы потеряли там друзей?

Его темный силуэт слабо выделялся на фоне окна.

– Я потерял там себя.

– Ведь это были всего лишь заговорщики… – тихо произнесла Ева. – Люди, которые хотели навредить. Вы должны были…

Перед ее глазами стояла Травля. И еще одна сцена: они с сестрой маленькие, прячутся в кустах и смотрят, как люди в черно-красной форме стреляют по огромному Зверю из базук. Тот рычит, пускает клубы пара, наконец срывается с места… и уходит. Потом Ева долго глядела ему вслед, в то время как Хава завороженно наблюдала за алопогонными. Если бы они обе знали: одна – что стальные двери перепачканы человеческой кровью, другая – почему они перепачканы.

– Я кое-что не рассказал. Ты права, умная девочка. Да, знаешь, я все больше убеждаюсь, что ты была не просто прачкой, ты слишком…

– Не надо, – попросила Ева. Она прошла обратно в комнату, неуверенно приблизилась к светильнику, что стоял в дальнем углу комнаты и отбрасывал особенно четкую тень. – Можно?…

– Да. Гаси.

Он молчал, пока она поднимала светильник. Отвинчивала хитрую крышку с защелкой. Смотрела на пляшущее пламя и тушила его. Офицер заговорил, когда Ева уже прошла к подоконнику; осталось всего одно пустое место у самого края оконной ниши.

– Мы преследовали поезд. Я и один из Син-Четверки, остальные отстали. Мы настигли его в начале погони и забрались в него. Тот, с кем я был, – в последний вагон, я – в предпоследний. Очень быстро поезд нас вышвырнул, но… мы успели кое-что увидеть. Оба. Разное. И спятили тоже по-разному.

Краусс не подходил. Ева не оборачивалась, но чувствовала: светильник, который он держит, все еще горит. Сопровождающий офицер не решается его погасить.

– Тот, с кем я шел, не был трусом. Мне казалось, его вовсе невозможно напугать. Когда мы нашли его… он поседел. Тронулся умом. Он разбил затылок, но это была не единственная его травма. Когда его осматривали, нашли другое, чего не смогли объяснить. Это… противоестественно.

Вот бы снова зажечь фонарь. Но Ева просто стояла, борясь с желанием обернуться и убедиться: один еще горит. Хотя бы один, в руках офицера. И горит ярко.

– Он был в укусах, Хава. В человеческих укусах, и на него напало не одно существо, а десятки. Будто… стая. Он нес какую-то чушь. Того, о чем он рассказал, просто не может быть. И не было. Никогда.

Он замолчал, и Ева вдруг осознала, что не готова спросить о том, о чем она думала. Не сейчас, потому что в комнате слишком мало света, на улице тени, а поезд все еще ходит по своим рельсам. Она задаст вопрос про другое. Более важное.

– Что… видели вы?

Ева заставила себя обернуться. Краусс стоял примерно в трех шагах и действительно держал непогашенный фонарь. Он сжимал нижнюю часть каркаса так крепко, что на его руках выступили жилы. Побелевшее лицо освещали рыжие блики. Искажали его. Сильно старили, подчеркивая темные круги под глазами.

– Об этом лучше не знать ле, которые идут служить Длани.

– Об этом лучше не молчать, если это не дает покоя. – Ева посмотрела на него в упор. – Вы уезжаете куда-то, где опасно. Можете умереть. И…

Она почувствовала ком в горле. Торопливо дернула плечами, собираясь извиниться за все это слюнтяйство, но услышала отрывистое:

– Уезжаю. Скоро.

– Что вы видели? – повторила девочка. – И… почему вы хотите опять ловить Зверя? Зачем? Неужели…

Щелкнул верх светильника. Краусс наклонил голову. Он завороженно разглядывал пламя, оно тянуло завиток вверх и все глубже проникало к нему в зрачки.

– Там, в вагоне, я увидел два десятка мертвых детей. Просто детей, девочек и мальчиков, где-то от пяти и до пятнадцати юнтанов. На полу, на лавках, у окон. Они, наверное, попали под перекрестный огонь, когда там сражались. Были и мертвые солдаты. Серые… алые…

– Дети? – тихо переспросила Ева.

– А потом раздался голос Зверя. Я слышал его с самого начала, но тогда он звучал особенно отчетливо. Голос повторял имена, даты и события. Множество. Но все они были связаны с одним и тем же. И…

Краусс задул огонь. Ева отвернулась и стала ждать, пока он подойдет и поставит светильник рядом. Он приблизился. Теперь их обоих скрывала темнота. На улице ничего не было видно, кроме сикинараи и бледных ликов Сестер в Небесном саду.

– Кажется… – голос офицера звучал совсем глухо, – это и были «секретные документы», о которых ходили слухи. И эти документы были действительно опасны для всех, кто напал на поезд. Для меня. Но я не вправе…

В конце концов, плевать она хотела на давние тайны Син-Ан. Девочка не стала допытываться и лишь хотела коснуться его плеча, но вдруг передумала. Курсанты, как она заметила, не позволяли себе вольностей со старшими. А ее и так слишком выделили. Пора было с этим заканчивать.

– Возвращайтесь, – попросила Ева, делая шаг назад. – Вы так здорово рассказываете истории. Могли бы… стать писателем. Почему вы не преподаете, например, литературу? Не ведете кружок? Вы…

Отступая, она видела застывшую спину, каменные плечи и низко опущенную косматую голову. Краусс будто врос в пол в своей полупустой комнаты. Ева вздрогнула и поняла, что он смеется.

– Литература. Кружок…

– Да, – внезапно онемевшими губами сказала она. – Ведь вы… такой замечательный.

Он не обернулся и очень быстро перестал смеяться.

– Я был командиром Алой Сотни, милая ле. И совсем скоро буду командовать ею снова. А когда все кончится… я наконец разломаю эту железную дорогу ко всем проклятым ветрам.

Сиш Тавенгабар слегка наклонил стакан. Остатки кристально прозрачной синей айрáн – крепкой настойки на симирѝтовых ягодах – устремились к стенке и заплескались, обнажая выпуклое стеклянное дно.

– Ясно. Не подумал бы. Скот-и-ина, – задумчиво протянул шпринг и дернул острым подпаленным ухом. – Значит, твоя вина…

– Значит, моя, – ровно отозвался Грэгор Жераль.

За окном шумел Аджавелл; с верхнего этажа башни открывался привычный вид на Осевую улицу – голубую, совсем как настойка в стаканах, но с золотыми вкраплениями. Грэгор Жераль проводил больше времени в Галат-Доре, но по-особенному любил именно Аджавелл. Строгий, в отличие от пестрой Первосветлейшей. Стройный и тянущийся вверх, ни капли не увязший в земле, в отличие от грязноватого Такатана. Аджавелл успокаивал. Прояснял мысли. Или, если их не было, неплохо на них наводил.

– Что Рин Краусс тебе сказал?

Тавенгабар залпом осушил стакан и облизнулся с явным намеком: есть еще? Жераль предпочел этого не заметить. То, что они вообще позволили себе выпить в рабочее время, остро напоминало, что что-то… впрочем, незачем врать. Не что-то. Все очень сильно не так.

– Что я спятил и он меня убьет. Впрочем, первое – не новость. Он часто переносит собственные недуги на других.

Тавенгабар низко, протяжно расхохотался в ответ, но его голубые глаза остались холодными и сосредоточенными. Въедливо заскользили по прямой, широкоплечей фигуре ки. Шпринг не обладал нюхом, но что-то чуял, ему явно хотелось понять, насколько приятеля потрепали и как это на нем сказалось.

– Знаешь, может, ты прав. Но то, что ты сделал… бедняга Лир… – начал он.

Жераль оборвал его нетерпеливым взмахом руки:

– Поверь, я понял, что виноват, еще не отсоединившись. Я попробую это исправить. Я слежу за его состоянием, он пока редко приходит в себя, много спит. Но говорят…

– Я могу поехать.

Шпринг произнес это словно не своим голосом. Изменился и взгляд, став глубже и смягчившись. Жераль увидел, как дернулся длинный, весь в белых подпалинах, хвост, и на мгновение ощутил тошноту.

– Ты не сможешь извиниться за меня.

Тавенгабар улыбнулся уголками губ:

– Зато я могу сказать, что ты сделал, чтобы все исправить. Верно?

– Миаль еще не согласился.

– Он согласится. И… – Тавенгабар чуть откинулся на спинку кресла и уверенно прищурился: – С таким раскладом Лира уговорить не составит особого труда. Ты же видел его на Выпуске. Он тоскует, что бы ни говорил.

Жераль тяжело оперся ладонями на стол и глянул на шпринг исподлобья. Он думал. И склонен был согласиться со многим… кроме одного.

– Может, ты и прав. Но мне хотелось бы объяснить ему, что именно меня взбесило в вылазке престолонаследника.

Шпринг фыркнул в усы.

– Думаешь, он не понимает? Тебе не понравилось, что он тебе не поверил. Сунулся проверять остров. Нам лучше было быть честными и прямо сказать, что Отшельник…

– Под угрозой публичной казни? По подозрению в измене, потому что все помешались на этом поезде? Сказать Лириссу?

Жераль поймал себя на том, что сбился на шипение, и быстро откашлялся. Выпрямил спину, расправил плечи. Тавенгабар, таращась на него снизу вверх, криво усмехнулся:

– Да, Лир любит его. Но что-то мне подсказывает, дело не в Лире. Так? Ты сам себя…

– Сиш, лучше закрой пасть прямо сейчас.

– А что такого…

– Нет времени болтать.

Жераль скривил губы, закусил нижнюю и продолжил:

– У меня был план уже тогда. Я надеялся, что мне удастся оградить Лира. Поставить перед фактом: Миаль с нами, есть старый бой, который пора закончить. А он…

Еще раз вспоминать отвратительные последствия своего звонка смысла не имело. Тавенгабар кивнул. Он снова окинул Жераля взглядом, глубоко вздохнул и произнес:

– Все-таки вы странный народ. О вас, даже полукровках вроде тебя, болтают, что ваша холодная кровь не дает вам привязываться к людям. Но я-то вижу: если уж прилипнете, не отодрать.

Жераль улыбнулся, и это впервые получилось искренне:

– Еще скажи, что когда-то тебе это не нравилось.

Шпринг подпер подбородок и осклабился:

– Наличие тебя в нашей славной компании? Да ты что. Я тебя просто обожаю и буду любить еще сильнее, если…

Он красноречиво кивнул на пустой стакан. Жераль покачал головой:

– Сначала дела, Сиш. Нам с тобой нужно кое о чем договориться. А для этого…

– Ты уверен, что мальчишку не занесло на остров случайно? – Тавенгабар вяло подвигал стакан по столу туда-сюда. – Насколько я помню, он любит летать на дальние дистанции. Испытывать этого своего… Стрижа?

Жераль непроизвольно поморщился:

– Не зови его мальчишкой. И он не просто шнырял там, Сиш. Только не он, он ничего не делает просто так. Мне доложили, что престолонаследник и та, что была с ним, говорили с одной из сирот. Про исчезновение.

– И… кто был с ним?

– Девчонка, – отозвался Жераль, – которую знала та сирота. Я не совсем уверен, но догадываюсь, кто она.

Шпринг прищурился, облизнулся, и это выглядело угрожающе.

– Деллависсо?

– Да.

– Славно! – Тавенгабар потер руки. – Сами идут! Так почему мы еще не…

– Все не так просто. Хотя бы потому, что они ничего не знают.

– Тогда какой смысл им приезжать в…

На этот раз Жераль рассмеялся и похлопал друга по плечу:

– Смысл будет. Поверь.

Тавенгабар кивнул. Он всегда грамотно задавал вопросы, каким-то образом предугадывая те, на которые не получит ответа, и избегая их. Благодаря этому экономилось много времени. Сейчас шпринг тоже не стал допытываться, лишь уточнил:

– Ты сказал «они». Значит, мальчик?…

– Тоже. И он ни при чем. Но тоже будет там, думаю. И отлично. Пусть посмотрят.

– Хм… – Тавенгабар не без восхищения цокнул, – сколько всего ты успел провернуть?

– В этом городе осталось всего два дела. Остальные…

– Так что насчет Лира? Я…

Жераль снова задумался. Он посмотрел на облачное небо за окном, на голубовато-золотые здания. Зажмурился, с усилием собираясь с мыслями и проговаривая про себя слова, которые в бешенстве шипел, сдавливая трубку так, будто ломал кому-то хребет.

Он услышал только вой и звук падения. И повесил трубку на рычаг.

В висках стучало, точнее даже звенело. Десятки колокольчиков невидимой кигноллы раскачивались на ветру. Жералю казалось, он перебирает колокольчики пальцами, в тщетной попытке отыскать нужный, чтобы она замолчала. Но это не удавалось. И время – вместе с водой из неосторожно раздавленных стекляшек – утекало сквозь пальцы.

– Нет, – наконец сказал он. – Поезжай, как только все закончишь, в Аканар. В запасе есть несколько дней. Я успею забросить сети.

Голубые глаза Тавенгабара расширились. Челюсть чуть опустилась, обнажились острые клыки. Шпринг приподнялся в кресле, потом вскочил и зеркально повторил позу Жераля: оперся когтистыми руками о полированную столешницу.

– Так ты опять рыбачишь? Почему один?

Жераль пожал плечами:

– Короткая рыбалка.

– Хм…

– Серьезно. Ты скоро все узнаешь, просто читай газеты. Твоя главная задача – другая. В Аканаре ты будешь раньше всех нас, жди распоряжений. Они могут быть… странными, но нужно будет убедить Краусса в необходимости им следовать. По рукам?

– Ладно. А…

– Сиш, – тихо одернул его Жераль, понимая, что пора переходить к последней важной вещи. – А вот сейчас я тебе налью. И мы поговорим еще.

Шпринг не ответил. Его загнутые когти крепко впились в столешницу – да так, что остались борозды. Хвост заметался, шерсть на загривке вздыбилась. Тавенгабар будто видел перед собой уже не привычные стены своего кабинета, а совсем другое место, куда менее уютное. Вне всякого сомнения… шпринг догадался. И кивнул, тут же поджимая губы:

– Ладно. Я же обещал попытаться. Но… я не буду говорить сам. Задавай мне вопросы. Как тогда.

Медленно отвинчивая от бутылки пробку, Грэгор Жераль молчал. Он сосредоточился на том, чтобы рука не дрожала. Хотя за ним никогда такого не водилось. Никогда.

– Сиш. Ты слышишь нас?

Миаль держал руку на широком плече. Его голос звучал мягко и вкрадчиво, голубые глаза встревоженно блестели. Он полностью забыл о том, что вскоре у него будут большие неприятности. Все внимание занимал раненый друг – когда его коснулись, он бешено дернулся, оскалился и забился в угол койки походного госпиталя. Непромокаемый тент над головой закачался.

Тавенгабара нашли час назад. Вытащили из канавы, куда его вышвырнуло из поезда. Шпринг потерял сознание и бессвязно бормотал в бреду. Он очнулся, когда его уже несли к лагерю, наспех разбитому до прибытия служебной техники. На носилках он начал метаться, надсадно вопить и в конце концов бросился на кого-то из Младшей стражи. Успокоил его только удар в челюсть.

Сейчас его жилистые сильные руки были крепко связаны за спиной. Временно – Рин Краусс настоял, чтобы с Сишем скорее поговорили друзья. Что он надеялся узнать, Жераль не понимал, да пока и не вникал. Отметил лишь, что Краусс и сам вернулся из погони каким-то странным. Не таким бешеным, а будто получил дозу… обезболивающего? Успокоительного? Медленно говорил, осоловело смотрел и воспринимал то, что ему говорят, только через раз.

Паолино потянулся к Тавенгабару. Жераль удержал его:

– Не надо. Ты делаешь только хуже.

Сиш выглядел дико: он все еще был мокрым и грязным. Голова была криво, наспех перевязана успевшими запачкаться бинтами. Другие раны – многочисленные ссадины, царапины, кровавые язвы в местах, где кто-то клочьями выдирал густую черную шерсть, – обработать не успели. Медики Санитарного подкорпуса опасались подходить к нему надолго. Ждали, пока алопогонного накачают снотворным и он станет безопасен. Безопасен… Непривычно было произносить подобное даже в мыслях.

– Это же мы.

Третья попытка Миаля кончилась провалом: шпринг зашипел, затрясся, втягивая голову в плечи, и задергал хвостом. Шерсть – недавно угольная, теперь вся сплошь в метках седины – начала вставать дыбом. Но он не попытался броситься. Забился еще дальше, поджал ноги. И неожиданно сипло, но членораздельно прошептал:

– Пусть. Он. Уйдет.

Жераль повернул голову. Миаль побелел как полотно. Его руки сжались в кулаки, взгляд остановился. Он все понял, вне всякого сомнения. Открыл рот, чтобы что-то сказать, и к щекам начала по-детски приливать краска. На разговоры не было времени. Пока – не было. Да и вряд ли слова имели смысл.

– Сходи к Лиру, – как можно мягче попросил Жераль, лихорадочно облизывая пересохшие губы. – Он должен быть в соседнем…

Паолино молча поднялся. Грэгор удержал его за рукав и крепко сжал красную ткань отворота.

– Не бери в голову, слышишь? Он поймет, что это не ты. Просто сейчас он…

Тонкие губы изобразили улыбку. Паолино убрал со лба прядь грязных мокрых волос.

– Поймет. Все поймут. Только это уже никому не поможет.

– Миаль.

– Прости меня. Теперь я…

В проеме появились несколько офицеров Сотни и направились к соседним койкам – туда, где лежал какой-то их товарищ. Миаль осекся, затем кивнул и стремительно выскочил на улицу. Жераль несколько мгновений смотрел ему вслед, борясь с желанием догнать, потом опять развернулся к Тавенгабару, понуро сжавшемуся и зажмурившему глаза.

– Эй…

Волоски вибриссов вздрагивали, хвост дергался. Жераль осторожно вытянул руку и коснулся шерсти за правым ухом шпринг. Убедившись, что там нет ран, почесал это место. Негромко попросил:

– Успокойся.

Они посидели в тишине какое-то время. Жераль не убирал руки. Почесывание было обычным ритуалом у шпринг, помогало им расслабиться, нередко – и вовсе уснуть. Помнится, когда в детстве Миаль рассказал ему об этом, Грэгор только фыркнул, а вот когда друг наглядно продемонстрировал это на Тавенгабаре… Они оба тогда долго хохотали. Сиш был недоволен: «Я тоже найду у вас слабости!» – заплетающимся языком обещал он.

Сейчас Тавенгабара связали как преступника. Его, одного из тех, без кого в Аканаре в лучшем случае уже считали бы трупы. Связали и скоро начнут обсуждать, в какую лечебницу его упрятать. Наверняка в хорошую, курируемую Дланью, – в конце концов, столько неприятностей случается с доблестными служителями Син-Ан. Состав Сотни меняется регулярно, продержаться больше пары юнтанов и не подохнуть удается единицам. Син-Ан, ласковая мать, любит всех. У нее находится место для сломленных. Но ей некогда выяснять, что их сломало…

– Сиш.

Грэгор сел вплотную. Нужно было держать себя в руках, не выдавать свое состояние. Холод. Вот что нужно. Тавенгабар не двигался и открыл глаза, только когда Жераль положил ледяные руки ему на плечи. Ни в коем случае нельзя было терять контакт.

– Сиш, мы с тобой. Все кончилось. Понимаешь?

Он ждал. Старался сохранить ладони расслабленными, хотя ему хотелось сдавить плечи товарища и встряхнуть. Гадать было невыносимо. Думать, к чему приведут догадки, – еще хуже.

– Да, – глухо отозвался Тавенгабар.

Он даже попытался улыбнуться. Жераль улыбаться не стал, понимая, что получится только кривая гримаса. Кивнул, подался еще ближе и прислонился лбом к мокрому шерстистому лбу шпринг. Контакта теснее быть уже не могло. Глаза напротив застыли. Можно было попробовать задать еще один вопрос.

– Что произошло в поезде?

– Поезд… последние вагоны…

Жераль сжал пальцы еще крепче, с усилием выдохнул и повторил:

– Что там было? Что ты нашел?

Шпринг молчал. Он начинал обмякать. Тяжело кренился вперед, как большая тряпичная кукла.

– Они… – Губы едва зашевелились, но разобраться слова было можно. – Они… были холодные. Как… ты.

Жераль попытался расслабить руки. Длинные когти уже впились в израненные плечи шпринг.

– Кто – они?

Тавенгабар моргнул. Он не понял, о чем его спрашивают, или не хотел понимать. Судя по тому, что Жераль помнил из занятий по медицине мозга… скорее второе. Отвергал. Пытался отвергнуть, но у него не выходило сделать это до конца. Мешала воля. Не угасшее сознание. Не сгинувший рассудок, который нужно было во что бы то ни стало сохранить. Миаль бы помог лучше, у него поразительно получалось успокаивать, неважно, детей или взрослых, преступников или Вышестоящих.

– Они были холодные… как ты. Смотрели. Все смотрели. Они встали.

Шпринг снова задрожал и попытался освободиться.

– Сиш, ты должен сказать.

– Они смотрели.

– Сиш…

– Они на меня бросились! И… он…

Бегающие глаза, полные ужаса, устремились туда, куда ушел Миаль.

– Он был с ними. Он был там… он…

Слышать это было невыносимо.

– Его не было, Сиш.

Шпринг уставился на него в упор.

– Он впился зубами мне в горло! У него… он…

Вопль, раздавшийся откуда-то с улицы, заставил Тавенгабара вырваться и отпрянуть. Когти Жераля оставили на его плечах новые раны, но вряд ли шпринг их заметил. Было дико наблюдать за ним: продолжая трястись, он пытался залезть под небольшое одеяло с головой, словно ребенок, которым он был много юнтанов назад. Так же дико было понимать: голос того, кто только что кричал, ему знаком. Лир. Видимо, ему наконец отхватили раздавленную ногу. Накатывала дурнота. Не выдержав, Жераль уронил голову на руки. Кошачья кровь, испачкавшая лицо, показалась обжигающей.

– Сиш, там были солдаты? – тихо спросил он, глядя на шпринг сквозь пальцы. – В вагоне? Или… не они?

Шпринг не ответил. Он таращился на окровавленные руки друга. Жераль с усилием выпрямился, спрятал их за спину, встал, чувствуя головокружение и покалывание в уставших ногах. Сложный день, которому предстояло перетечь в такую же паршивую ночь. Как бы ее выдержать… Постепенно овладевая собой, Жераль окликнул медика. Тот обещал подойти.

– Это был не он. Слышишь? Его брат, которого…

…застрелили. До того как началась погоня. Именно так было доложено, и в этом не приходилось сомневаться, хоть тело и осталось валяться в вагоне вместе с множеством других. Тот, кто выпустил ту пулю, лавиби из второй Дюжины, безошибочно отличил самозванца и не поленился спороть погоны, снять кокарду – знак Сотни. Подделку, с которой серебро слезало, стоило поскрести. Так или иначе…

Так или иначе, к тому времени, как поезд начали преследовать, Конор Паолино был мертв. Он не мог вцепиться Сишу в горло. Тем более…

Зубами.

Киримо так не сражаются. Полезные инстинкты – впиваться в глотку, царапать, рычать, – у них вытравлены сильнее, чем у остальных. Да и их зубы и когти совсем не пригодны.

Медик уже шел навстречу. Походная сумка, в которой позвякивали склянки, была надежно закреплена на поясе. Его взгляд был спокойным: юноша явно не боялся того дикого существа, в которое превратился один из лучших офицеров Сотни. Поймав взгляд Грэгора, врач остановился шагах в пяти.

– Осталось добить их. – Жераль снова посмотрел на Тавегабара и коснулся его плеча. – Мы победили. Помни об этом. Мы победили. Сейчас тебе будет легче.

Он кивнул медику и двинулся к выходу. Он сделал всего пару шагов, когда услышал смех Тавенгабара. Остановился и обернулся.

Сиш смеялся хрипло, кашляюще, глухо. Он глядел исподлобья, так, что в густой тени черной с подпалинами шерсти глаза сверкали особенно ярко.

– Мы не победили, Грэгор. Нет…

Он зажмурился, тяжело дыша. Медик попытался взять его за плечо, но Тавенгабар дернулся и ощерил зубы. Из его вздымающейся и опадающей груди вырвался рык. Жераль отвернулся и вышел прочь.

Пересказав Крауссу разговор, он спросил:

– То, что мы сделали, действительно имело смысл? Что они везли, если отбросить чушь про взрывчатку?

Рин Краусс смотрел все тем же стеклянным взглядом человека, накачанного обезболивающими и запертого в невидимой клетке собственных мозгов. Его губы скривились, будто у него внезапно заболел зуб. Но глаз он не отвел.

– Лучше не отбрасывай «чушь про взрывчатку», Грэгор. Она поможет тебе жить спокойнее.

– Готов?

– Да.

Они снова сидели так – лицом к лицу. Голубые глаза Сиша заледенели. Жераль чувствовал дыхание друга; в пальцах шпринг сжимал пустой стакан и, казалось, мог в любое мгновение раздавить стекло. Нужно было подождать еще чуть-чуть. Жераль сосредоточился на глухом тиканье настенных часов, отсчитывая. Раз… два… три.

– Там было много людей? – наконец спросил он.

– Да, – последовал ровный ответ.

– Солдаты?

Сиш кивнул.

– Серопогонная стража?

– Не только.

Шпринг сделал неглубокий вдох и попытался моргнуть, но Жераль мотнул головой.

– Наши люди тоже. Мертвые.

Шпринг подтвердил:

– Да.

– Это… все?

В его взгляде мелькнула паника. Зрачки сузились, но остались сосредоточенно застывшими. Шпринг облизнул губы.

– Не все, – ответил за него Жераль. – Кто-то еще. Кто-то, кто на тебя напал. Кто-то, кто тебя напугал. Кто-то…

…Кто-то, после встречи с кем Сиш Тавенгабар буквально собирал себя по частям. Если представить тэ в виде стеклянного шарика внутри каждого существа, то в день Травли Большого Зверя шарик Тавенгабара разбили вдребезги. Существо, рядом с которым Жераль и Паолино сидели в походной палатке, не было их другом. Офицером. Человеком. Это был покрытый шерстью комок страха и боли. Это потрясло многих. Но не Жераля… при всей его привязанности к шпринг, куда чаще он задумывался о другом.

О самой причине произошедшего, так и оставшейся неизвестной.

Что-то, что Тавенгабар увидел в вагоне, отняло у него семь юнтанов жизни, в течение которых он оправлялся. И он пришел в норму, да так, что ему – после множества проволочек и проверок – позволили служить Длани. Сначала серому подразделению. Затем – вновь алому. Его взяли не из жалости, как принимают на непыльные должности старых солдафонов, калек с геройской славой, бедняг, неспособных расстаться с формой. Нет. Сиш, если и остался в каком-то смысле калекой, хорошо это скрывал. Он вел себя так, будто тогда ничего не произошло. Но кое-что осталось с ним.

Окровавленный лоскут памяти, которым он ни с кем не делился. Тот самый. И даже его – теперь, когда Перевеяние близко, – он пытался отдать. Возможно, надеясь, что воспоминания перестанут мучить его самого и помогут другим. Сиш всегда был героем. Пожалуй, в большей степени, чем они трое.

– Скажи мне, Сиш, это была засада?

Тавенгабар слабо покачал головой.

– Не засада. Хорошо. Это… была атака по приказу Зодчего? Поезд покалечил тебя?

– Нет.

– Их вообще было много? Тех, кто… бросился.

Шпринг все-таки моргнул. Он едва уловимо поморщился, но не шелохнулся. Жераль взял его за плечи и легко сжал их. Во рту пересохло, он облизнул губы, собираясь задать странный, даже немного бредовый вопрос, который пришел ему на ум. Который вряд ли мог задавать тот, кто родился, вырос и служит мудрой Син-Ан, великому Единству. Но ответ прояснил бы слишком многое. И… успокоил бы, если был бы отрицательным.

– Их было много.

– Скажи мне, Сиш… – Он сглотнул. – Все ли в том вагоне, все ли из тех, кто на тебя напал, были… живы? Насколько мне известно, там началась бойня.

Он поймал мгновение – у Сиша затряслась челюсть и забегали глаза. Шпринг дернулся – и Жераль подумал, что это возвращается. Припадки. Все, чего за много юнтанов добились лучшие врачи Военного-медицинского подкорпуса, уничтожено простыми словами. Но ведь…

Сиш был героем. Вероятно, это единственное, что когда-то помогло ему сохранить рассудок и не захлебнуться в темных волнах первобытного ужаса. Шпринг сфокусировал взгляд. Покачал головой и вдруг отстранился, разрывая контакт. И ровно, невыразительно ответил:

– Нет, Грэгор. Почти все, кто был в том вагоне и напал на меня, – наши офицеры, офицеры мятежников, брат Миаля и… дети… там было очень много детей, я точно помню… нет. Они были мертвы. Почти все были мертвы. Застрелены. Заколоты. Раздавлены нашими сапогами. Я уверен в этом. А сейчас… – он слабо улыбнулся и махнул стаканом. – Налей мне еще немного. И, думаю, надо спешить.

Грэгор Жераль вернулся в свой небольшой временный кабинет. Ему нужен был телефон. Внутренний городской номер, по которому неизменно отвечали. Ответили и сейчас.

– Слушаю.

Знакомый голос, казалось, доносился откуда-то из-за облаков Небесного сада. И кто ее научил так говорить?

– Здравствуй, Мина. Скучала? Я тоже. Жди, буду на нашем месте через час. Цветы? Сладости?

Собеседница испуганно выдохнула и швырнула трубку. Жераль усмехнулся, качая головой. Можно было перезвонить, напомнить, чтобы она не думала шалить: ее ужас действовал умиротворяющее. Впрочем… незачем. Эта – не сбежит. Знает, что нет смысла.

Грэгор откинулся в кресле и смежил веки. До места было всего полчаса ходьбы. Но старой подруге наверняка захочется подготовиться, женщины придают значение такой ерунде… Он как раз соберется с мыслями и силами: вопросы должны быть правильными. Лишнего она не сболтнет. Глупая. Своевольная. Верная… Но кому?

Он сидел неподвижно, сцепив пальцы в замок у груди и запрокинув голову. Перед закрытыми глазами расходилась черные круги. Удивительно… Сиш правильно сказал, когда они прощались:

– Смешно, если так подумать, верно? Как безобидно все начиналось, старина. Природа. Отдых тесной дружеской компанией. Рыбалка. Девушка…

Маленький городок Дэвир был последним перед Шáи-лу – Старой Чащей: железная дорога, единственная, которая до сих пор соединяла Большой мир с Пятым регионом, проходила через него. Она бежала по окраине, затем терялась среди могучих деревьев, пересекала проем запертых ворот Стены и дальше – уже на самой Веспе – снова расходилась десятками полузаросших троп. Железных звериных троп, как звали их одичавшие жители.

Да, маленький городок был последним. Но это почти на нем не сказывалось.

Дэвир не считался граничным поселением в том смысле, какой можно было бы вложить в это опасное понятие. Здесь не ввели строгий пропускной режим: форпоста в Чаще было достаточно, чтобы не усложнять людям жизнь. Стена – и каждая башня на ней, каждый камень, сами ворота – была живой. Она выполняла приказы преемников своего давно умершего и проросшего Зодчего. Стена, древнее и мудрое создание, не пропускала просто так. Правда, оказалось, что в ее мудрости кроется свой подвох… но это выяснилось позже.

Что касается солдат – как серых, так и алых – основной их проблемой были не веспианцы. Больше хлопот доставляла другая напасть, с которой стражи порядка сталкиваются во всех мало-мальски примечательных местах. А именно… отдыхающие, с их вечными украденными кошельками, пьяными драками, подозрительными разговорами и бурными праздниками.

Конечно, Дэвир не считался развитым приморским городом, как Такатан, Аджавелл и ютящиеся между ними населенные пункты. Не был столицей в междуречье, как Первосветлейшая. Не был полон легенд, как Аканар. Он не являлся даже колыбелью древних цивилизаций, как некоторые города Пятого региона, куда устраивались закрытые путешествия для богачей. Единственным туристическим достоинством Дэвира было то, что ему досталась часть природного богатства Веспы: густые леса и болота, бурная река Шáи, россыпь естественных озер. Заросшие цветами овраги, целебные родники и кристальные пещеры.

В Дэвир с удовольствием приезжали те, кто любил именно такой – дикий и напоминающий о предках – отдых. Охоту и рыбалку, тихие путешествия на лодках и опасные сплавы по порожистым потокам. Шныряние по мокрому холодному подземью, заросшему каменными сосульками, и ночевки в палатках под густыми еловыми ветками. Пение у костра с его золотистыми всполохами.

Такой отдых никогда не был в моде, но никогда из нее и не выходил, так что Дэвир не бедствовал. Люди здесь обленились настолько, что перестали искать иной заработок. Почти каждый дом располагал парой свободных комнат на случай гостей, имелись трактиры, лавки с походной одеждой, незамысловатым оружием и другими товарами для путников. Библиотека, пара больниц, почта, радиомаяк, бордель. Необходимый минимум всего. А главное – минимум вопросов к тем, кто пересекал границу города, если при себе у гостей были деньги.

Вопросов не возникло, и когда в Дэвире появились четверо молодых мужчин, судя по манерам и речи, – родом из крупных городов. В тот юнтан, в то время ветра Сбора, туристов вообще было особенно много. Большинство приезжали из столиц, и среди них было немало мужчин с холодными взглядами и прямыми спинами.

Четверо поселились у молодой светловолосой женщины и быстро затерялись среди десятков других.

– Твои любимые.

Букет мелких голубых цветов с красными сердцевинами лег ей на колени, и только тогда она подняла глаза – все такие же яркие и полные страха. Жераль галантно улыбнулся и слегка наклонил голову.

– Не опоздал?

– Нет. Я не очень долго тебя ждала, – последовал бесцветный ответ.

Мина была бледна, под глазами залегли тени. Вопреки ожиданиям, почти не накрасилась, а из украшений были только знакомые серьги-ромбы и часы такой же формы – на цепочке на шее. Мина сидела на скамейке чинно, сложив ладони на коленях. Ее руки подрагивали. Жераль оглядел сначала ее, потом знакомую беседку в отдаленном уголке парка. Пнул ворох сухих листьев сапогом, сел рядом и заговорил:

– Плохо выглядишь. До утра разрушала чью-нибудь писательскую жизнь разгромной рецензией?

– Ошибаешься, – блекло ответила она и, криво улыбнувшись, прибавила: – Плохо выгляжу… Это не те слова, которые женщина хочет услышать при встрече.

Он осклабился. Ему ли было не знать, что от него она предпочла бы не слышать вообще никаких слов. Не видеть его. Зато на его труп посмотрела бы с радостью.

– Я вполне осознанно тебя сержу. На самом деле… – он присел ближе, – ты прекрасна.

Женщина не шевельнулась. Грэгор взял ее за подбородок, развернул к себе и отвел прядь волос с высокого бледного лба. Мина смотрела не мигая, лицо постепенно приобретало знакомое пустое выражение.

Она все же опустила ресницы, когда он целовал ее – не слишком настойчиво, не слишком долго, успев только почувствовать знакомое тепло губ, по-прежнему нежных, как у совсем юной девушки. Она не ответила, слабо вздрогнула, но и не попыталась отстраниться. Выдержала. Взглянула в упор и спросила:

– Что тебе нужно, Грэгор? По какому делу ты здесь?

– Мне интереснее другое… – он все еще держал ее за подбородок и теперь немного сжал пальцы. – Ты едешь в Аканар?

По словам Миаля, Мѝна ѝрсон – так звали белокурую кареглазую хозяйку старого особняка, – была приятельницей его брата. О ней Миаль лишь слышал, а еще слышал в свой последний визит, что у девушки, круглой сироты, проблемы с деньгами. Может, именно поэтому он стремился договориться именно с ней: все еще чувствовал перед братом вину, которую хотел загладить. Вину за что?… Жераль об этом не думал. Заморочки теплокровных…

Никто из четверых не возражал. Давая задание, Рин Краусс лишь подчеркнул, что нужно поселиться именно в Дэвире. Хорошо устроиться, не привлекать к себе внимания и… отгулять положенный, так долго откладывавшийся отпуск.

«Дальнейшее – на месте. Просьба одна: что бы вы ни увидели и что бы ни услышали, не дергаться. Вы наш авангард. От вас многое зависит».

Грэгор Жераль уважал Рина Краусса настолько, насколько вообще мог уважать кого-либо. Но эта привычка – придерживать важную информацию до критического момента – его злила. Тем не менее выбора не было. Отпуск? Что ж, значит, отпуск. Леса и озера, пещеры, трактиры… рыбалка. Да, Краусс несколько раз произносил это слово, делая на нем странное логическое ударение. Рыбалка.

Они договорились. Конор Паолино дал адрес «той самой знакомой» не очень охотно, но Жераль объяснил это разладившимися отношениями близнецов.

А мог подумать получше.

…Дом был огромным и серым, построенным из камней цвета шерсти ночных волков. Над фасадом возвышался заросший плющом мезонин. Дом стоял на краю города, спереди окружаемый полудиким фруктовым садом, сзади – надвигающейся чащей Шаи-лу. Все это привело в восторг Лирисса и не понравилось любителю цивилизации Тавенгабару. Жераль отнесся к зданию по-деловому: как штаб сгодится, остальное неважно. А Миаль был слишком задумчив. В последнее время он обостренно ощущал разрыв с семьей и будто немного выпадал из мира. Он смотрел на дом, но вряд ли этот дом видел.

Хозяйка была молода. Примерно одного с ними возраста, или чуть младше. Белокурая длинноволосая Мина жила без прислуги, и было поразительно, как бесстрашно она – после одного разговора с Конором Паолино – согласилась приютить четверых незнакомых мужчин. Но ей ведь нужны были деньги, Мина собиралась продавать дом после Перевеяния и переезжать на Перешеек. Дом был запущенным, пусть и живописным. Вряд ли она могла выручить много, так что берегла каждую монету.

Мина не завела семью, не держала даже животных. Разве что подкармливала тех, кто выходил иногда к забору из Чащи: вислоухих желтоглазых лосей, лапитапов, красных и голубых цукáффи – белок-летяг. Для всех зверей она оставляла еду, два раза в день, утром и вечером. Лирисс вскоре повадился кормить гостей с ней вместе. Кажется, он нашел в этом какое-то своеобразное умиротворение. Или… что-то другое.

Мина действительно жила уединенно. Но репутации затворницы она не имела. В первые дни гости узнали, что ла Ирсон – председатель единственного в этом захолустье Союза любителей искусств. Она возглавляла кружок литераторов, который выпускал одну из самых раскупаемых в Дэвире газет. Активно участвовала в организации редких праздников. Да и нелюдимой девушка не была: чуть ли не каждый третий дэвирец знал ла Ирсон, иные считали ее своей приятельницей. Был у нее и мужчина – правда, назвать имени никто не мог, кандидатур было несколько, начиная с товура. Горожане ждали: кто со сменой ветра покинет городишко вместе с ла Ирсон, видимо и есть тот самый.

Кстати, эта крайне деловая особа сразу дала понять: ей не до готовки, не до уборки. Гости ее уверили, что не собираются проводить много времени в доме. В Дэвире было чем заняться и на что посмотреть.

Синие рыбные озера.

Густые леса, полные диких зверей.

Тропы.

Она закусила губу. Устало прикрыла глаза, длинные ресницы задрожали. Жераль сказал:

– Посмотри на меня. Рада, что я не притащил кого-нибудь из лавиби?…

– Ты повторяешь историю.

– Зачем ты едешь?

Она слабо улыбнулась. Полезла в маленькую сумочку. Вынула и продемонстрировала прямоугольник голубой бумаги с водяным знаком – гербом Син-Ан над раскрытой книгой – и черно-серебристой надписью.

– Хоакин Аллисс… тот писатель, о котором сейчас столько болтают?

Ее глаза блеснули, она торопливо закивала.

– Спишь с ним?

К бледным щекам прилила краска. Но женщине снова пришлось кивнуть.

– Кстати, тебе идет это имя – Мирина… у Лира отличный вкус.

– Я придумала его сама, – процедила она сквозь зубы. – Лириссу я обязана только документами.

– А также свободой, жизнью и…

– А тебе Лир обязан отрезанной ногой, не правда ли, Грэгор?

Он вовремя перехватил ее руку, понимая, что пощечиной дело не обойдется. Собеседница собиралась выбить ему пару зубов, а может, и сломать челюсть.

– Ну-ну… тише. – Жераль прикоснулся губами к костяшкам, стискивая запястье так, что женщина вскрикнула. – Может, прежде чем мы продолжим беседовать… почитаешь какие-нибудь новые стихи? О чем ты пишешь? О том, что прежние мечты не умирают, а старые любовники воскресают под новыми именами?

– Да пошел ты.

– Мина… – Он посмотрел ей в глаза. – Не забывай, что чем больше я буду тебя касаться, тем меньше ты сможешь мне лгать.

Им представился случай отдохнуть вместе впервые со времен обучения. Они служили в одном подразделении, составляли одну боевую единицу этого подразделения, но их поразительно часто разбрасывало в разные стороны. К тому же незаметно у каждого появились собственные проблемы и мысли, надежды и дела, которые тоже требовали времени.

Поэтому они выполняли приказ старательно. Уезжали на охоту, спускались в пещеры. Сплавлялись по порожистой Шаи – под вопли Сиша, который, даже привыкнув к воде, так и не преодолел до конца страх перед ней. Бродили по городским улицам, вглядываясь в лица людей, до первых вахт нового дня засиживались в трактирах, слушая разговоры. Лица были безмятежными, беседы – праздными. Казалось, городу ничего не грозило. И Син-Ан ничего не грозило.

А по вечерам Мина Ирсон читала им свои стихи.

– С ними?

Растирая руку, она покачала головой.

– Я еду как известный литературный критик. Сама. Там будут многие другие. Писатели, поэты, издатели, библиотекари. Обсудим разные вопросы, и…

– И посмотрите, как спятивший поезд ворвется в город, – осклабился Жераль. – Так?

Протянув руку, он погладил ее между лопаток самыми кончиками пальцев. Женщина вздрогнула.

– Они не учат уроков… и ты не учишь.

Мина, кажется, хотела отстраниться, но, услышав усмешку, осталась на месте. Она напряженно смотрела в одну точку перед собой. Она все еще пыталась сопротивляться, но помимо воли ее голова качнулась вверх-вниз.

– Грэгор…

– Поезд приведет кто-то из тех, кто там уже был. Так?…

Снова кивок.

– Что же они везут?

В этот раз Мина улыбнулась. Так, что в углах рта особенно резко прорезались морщины, делавшие ее почти неузнаваемой:

– Мне не рассказали, Грэгор. Мне… больше не доверяют так, как раньше, и я уже не смогу совершить ради тебя предательство. Тебя это удивляет?

Тот вечер не был особенным. Просто они вчетвером провели день на озере, где Лирисс ухитрился поймать крупную рыбину, чуть ли не в половину своего роста. Шáппа – осетр с золотой чешуей и насыщенно-красным мясом. Рыба удачи, говорили местные. Принесла ли она удачу? О да…

Лир, единственный из четверых, кто не испытывал отвращения к кухонной возне, решил сам приготовить рыбу на углях: в саду стояла большая жаровня, в поленнице нашлись сухие дрова. Чтобы не терять времени, Жераль с Миалем и Сишем пошли за выпивкой в ближайший трактир.

– Он пушит перед этой самкой хвост, а она и ухом не ведет… дурень, – произнес Сиш, когда они уже возвращались по окраинной улице. Увидев широкую ухмылку, Жераль фыркнул:

– Завидно?

– Смешно!

Лиру нравилась Мина. С первого дня его привлекли и ее красота, и ее любовь к природе, и даже ее странная двойственность натуры: явно живой характер бок о бок с поразительной молчаливостью. Да, Лириссу нравилась Мина. Он не ложился спать, пока она не придет со встреч и заседаний, кормил с ней животных, срезал цветы и ставил ей на стол – каждый день разные. Лир-убийца, как прозвали его на последних курсах за особую любовь к облавам, вел себя как глупый мальчишка, и это и вправду было забавно.

– Кто знает, может, оно и к лучшему. Это… трогательно, – сказал Миаль, который прежде был погружен в свои мысли. Сиш прищурился.

– Нам здесь некогда разводить сопли. В любую минуту может что-то произойти. Это опасная дыра. К тому же самка не вызывает у меня…

– Доверия? Она – друг моего брата. Не забывай об этом.

В голосе прозвучали металлические нотки. Миаль поднял взгляд, и Жераль встал между ним и Сишем, фамильярно обхватывая обоих за плечи:

– Довольно. Старина Лир влюблен, нуждается в товарищеской помощи, так что давайте один из вас прекратит изображать зануду, а второй выпустит пар.

– А третий не будет мешаться… правда, Грэгор? – процедил сквозь зубы Тавенгабар, двусмысленно хмыкнув и дернув плечом. Жераль выпустил его; шпринг, отпихнув руку, быстрее пошел вперед. Его черный гибкий хвост сердито дергался.

– Если ты не заметил, я ничего не делал.

– Почему тогда она так смотрит?

– Хм… потому что в меня невозможно не влюбиться?

– Пижон! – Сиш дернул хвостом в последний раз и замедлил шаг. – Вечно ты…

Жераль заметил, как Миаль, которого он все еще приобнимал за плечи, улыбнулся уголками губ. Он тоже отстранился, посмотрел на часы и сказал:

– Пойдемте быстрее. Думаю, Лир уже справился с рыбой.

– Или сжег ее, – махнул рукой Тавенгабар. – Надо было еды купить.

– Не равняй всех по себе, – посоветовал Жераль. – У него все отлично с руками. И с головой.

И они прибавили шагу.

То, что сказал Тавенгабар, было правдой: Жераль замечал, что Мина им заинтересована: подолгу смотрит на него, иногда заговаривает, явно старается продлить эти разговоры. В какой-то момент спохватывается, торопливо прощается и убегает прочь. Он не удивлялся: с Младшего корпуса у него было много увлечений. Офицеры и сокурсницы, дочери Вышестоящих, случайные знакомые. По-настоящему никто его так и не заинтересовал, но красоту он ценил. Как в людях, так и в вещах. Она быстро надоедала, но на то, чтобы любоваться красотой день-два, а то и целую ветряную смену, его хватало. Но Мина ему была не нужна – так он думал, ловя ее взгляды. Взгляды пугливой лани. Пугливых ланей он, при всем его азарте к настоящей охоте, не любил.

…Наступил вечер. Мина пришла с заседания Союза, когда Лирисс с глупой улыбкой предложил ей присоединиться к «скромной трапезе четырех одиноких ло». И она неожиданно согласилась. Ей понравилась жареная рыба. Она, оказывается, очень любила пить золотой тилль. А с собой у нее был маленький блокнот в кожаной обложке, и она нерешительно его открыла.