– Загулял парнишка, – донеслось из дежурки.

Азат Хусаинов виновато потупился, снова заглянул в полукруглое окошко:

– Да не мог он…

Полицейский, вальяжно развалившийся на кресле в душной комнатёнке, страдальчески закатил глаза.

– Сколько ему? – не дожидаясь ответа, продолжил: – Семнадцать. Я в его возрасте трахался и бухал. Бухал и снова трахался. Молодость.

Азат скрипнул зубами:

– Послушай… те… Вы обязаны принять заявление. Пропустите меня к участковому. Вы обязаны…

Дежурный нехотя поднялся с жалобно скрипящего кресла, вышел в коридор, облокотясь о вертушку турникета, зафиксированную в закрытом положении.

– Слушай, дед… – он с прищуром глянул на Хусаинова – молодой, холёный, с намечающимся вторым подбородком и оттого похожий на оплывшего по весне снеговика. – У нас и без тебя работы море. Ты, дед, топай отсюдова. Вернётся твой сынок. Проспится и вернётся.

Никогда ещё Азата не называли дедом. В свои сорок пять смуглый, низкорослый татарин мог сойти за пятидесятилетнего, но дед – это уж слишком. И какого чёрта этот жиреющий сопляк тыкает ему? Почему решил, что его сын, не вернувшийся вчера домой, напился? Потому, что сам «дед» обряжен в рабочую фуфайку? Так ведь со смены.

– Мой сын, – отчеканил Хусаинов, делая шаг к турникету, – не пьёт вообще.

Полицейский вновь скривился. Он не хотел пропускать человека в замызганной, рабочей одежде. Участковый – Паша Устинов – с утра сказал ясно и недвусмысленно: «И никаких заявлений не принимаем. Без них висяков – до задницы».

– Слушай, дед…

Хусаинов жестом остановил толстяка.

– Я пойду и напишу заявление, – проговорил он тоном, не терпящим возражений.

Дежурный сглотнул. Он хотел было сказать что-то вроде «нет, не пройдёшь», но, натолкнувшись на тяжелый взгляд Азата, отступил.

– Щас открою, дед.

Через полминуты турникет пискнул, вместо красного огонька на панели зажегся зелёный, и Хусаинов беспрепятственно прошел в здание.

– Участковый сидит… – начал было дежурный, но человек в фуфайке уже шел по коридору.

Он знал без подсказок, где сидит участковый. Третья дверь справа. В конце коридора камера, транслирующая изображение на монитор в дежурке. Но толстяк настолько ленив, что вряд ли следит за камерами.

Тем лучше для Азата. Хусаинов запустил правую руку в карман, просунул пальцы дальше, в прореху. За подкладкой коснулся тяжелого кастета, сделанного несколькими днями ранее у себя в кочегарке. Зафиксировав кастет на руке, левой открыл дверь – рывком, без стука, тут же шагнул к сидящему за столом участковому.

– Стучаться тебя не учи…

Кулак с поблёскивающим кастетом прилетел точно в живот вскочившему из-за стола человеку, тот повалился обратно в кресло, ткнулся лицом в разложенные на столе бумаги, захрипел.

Азат не торопился. Он спокойно закрыл дверь, прошел к столу, взял с него связку ключей и запер кабинет изнутри.

Закончив приготовления, сел напротив участкового, дышащего часто, с хрипами и свистом, словно выброшенная на мелководье рыба.

– Продышись, Паша, – зло осклабился Хусаинов, – носом попробуй. Сейчас отпустит.

Участковый, выпучив глаза, принялся оттягивать ворот форменной рубахи, ослабил узел галстука.

– И не вздумай орать, – предупредил Азат, поигрывая кастетом.

Хозяин кабинета и не собирался звать на помощь. Он лишь теперь, спустя пару минут после удара, красный как рак, впервые вздохнул полной грудью и со страхом посмотрел на Азата.

– Ты знаешь, зачем я пришел, – спокойно пояснил Хусаинов.

Он не спрашивал – констатировал факт. Устинов отрицательно мотнул головой.

– Знаешь… Я разговаривал с матерью Коли Горюнова. Она сказала, что последним, с кем ребята общались, был ты. Так?

Рука с кастетом коснулась стола, громко клацнув о лакированную поверхность.

– Они просили помочь… – Участковый выпрямился в кресле. – Ох, блин… Азат, зачем так бить-то?

– Куда они пошли от тебя?

Участковый потупился.

– Куда, Устинов?

– Они оружие просили, – наконец выдал участковый, – хотели купить пистолет.

– А ты?

– А что я? Пообещал закрыть их на пятнадцать суток, если ещё раз о таком заикнутся.

Азат немного помолчал, опустив голову, потом вскинулся, волосы упали на лоб немытыми, липкими прядями:

– Рамиль дома не ночевал. Значит, они уже могут быть в пути.

Глаза Устинова забегали, он облизнул пересохшие губы, метнул короткий взгляд на край стола. Там, под столешницей, чернела тревожная кнопка. Нужно лишь коснуться спасительного пластика…

– Сука, только нажми, – пресёк его план голос татарина. – Мне нужно знать, на какой машине они могли поехать, кто, кроме Рамиля и Горюнова, с ними.

– Да не знаю я! – не то простонал, не то проныл участковый, – они спрашивали, что нужно с собой брать, какие вещи, еду. Ну, про аптечку…

– И ты, мразь такая, им об этом рассказал? Взрослый ведь мужик, а ведёшь себя, как идиот.

– Да откуда я знал, что они решатся! – едва не закричал участковый, незаметно, как ему казалось, переместившись к тревожной кнопке.

Но Хусаинов уже поднялся со стула. Его сын с несколькими приятелями-студентами пропали минувшим вечером. Не пришли ночевать. Перебрав вещи в комнате сына, вернувшийся со смены Азат понял: мальчик взял с собой запас тёплой одежды, штормовку, подаренный Азатом нож – трофей с чеченской войны. Значит, и вправду ушел. А они с женой не верили, что сын мог воплотить в жизнь свои подростковые угрозы…

– Не лезьте в мою жизнь! – кричал мальчик. – Как хочу, так и живу! Я вообще могу уйти в Зону сталкером!

В последнее время Рамиль с друзьями все уши прожужжали родителям о Зоне отчуждения и сталкерах. Началось с того, что с Рубежа Зоны вернулся в Казань брат их тренера по греко-римской борьбе, побывавший там в командировке, и навешал юнцам лапши на уши, дескать, в Зоне становятся настоящими мужчинами, надо испытать себя. Как теперь оказалось, подростки готовились. Как минимум двое – Рамиль Хусаинов и Коля Горюнов собирали рюкзаки. А Устинов заливался соловьём: «В Зоне вы станете крутыми парнями…» Тварь. Сам, небось, отсиживался в Надеждинске, в комендатуре, бумажки перекладывал, а пацанам головы задурил.

– Сядь! – грозно зашипел Хусаинов. – Бери телефон, звони на пост ГАИ, спрашивай, какие машины шли сегодня, требуй записи.

– Не дадут они вот так, сразу.

– Тогда предлагай варианты, как узнать, на какой машине поехали.

Участковый глупо хлопал глазами.

– Ну!

– Я… Я не знаю. Надо их перехватывать на Рубеже, уже в Надеждинске. Блин, откуда я знал, что на мои байки поведутся… Я же брату, в основном, заливал, а он своим греко-римским этим рассказывал…

Азат презрительно сплюнул:

– Звони на Рубеж.

Потребовалось не больше пяти минут, чтобы заикающийся Устинов позвонил в закрытый город Надеждинск своему приятелю, сообщил тому, чтобы был готов перехватить машину с мчащими в Зону малолетками.

Положив трубку, с опаской поглядел на Азата.

– Ствол давай.

– Какой ствол? – не понял Устинов.

– Трофейный. Мне сын говорил, ты привёз из Зоны пистолет.

– Да я так, выпенд…

– Ствол сюда, тварь! – Азат опустил кастет на лежавшую поверх стола ладонь участкового. Тот открыл рот в беззвучном вопле.

– В сейфе… В сейфе. Сейчас…

Потянулся к старому, покрашенному белой эмалью сейфу, загремел ключами и выудил оттуда небольшой, аккуратный пистолет Макарова.

– Ты же не собираешься сам в Надеждинск ехать?

Хусаинов промолчал. Поднял со стола пистолет, выщелкнул магазин, передёрнул затвор.

– Где патроны?

– Так… не было.

– На два магазина отсыпь.

– Ты чё, Хусаинов… как же я отчитываться за них буду?

– Скажешь, отстреливался. От поклонников.

Хусаинов вновь поиграл кастетом, и это возымело эффект. В его карман ссыпалось два десятка промасленных патронов.

– Ты бы не шатался с оружием по отделу, – словно советуя товарищу, заискивающе произнёс участковый.

Азат молча прошел к двери, отпер замок и бросил связку ключей Устинову.

– Если нажмёшь кнопку, я тебя пристрелю. Веришь?

Бледный, как полотно, участковый выдавил короткое, испуганное: «Д-да».

Из гулко отзывающегося на шаги, словно брошенного, здания ОВД Хусаинов вышел без проблем. Привязался у турникета белобрысый дежурный, просивший расписаться в журнале, но татарин лишь отмахнулся – не до тебя, сгинь. И вышел под пронизывающий ветер и нудную морось октября. За ремнём, под свитером, притаился пистолет, ждущий своего часа.

Азат думал о сыне. Всё время. Каждую минуту. Его плоть и кровь, его продолжение – сын был для Хусаиновых всем. Ради него жили Азат с супругой.

Жизнь парня, выросшего на родине сказочника Ершова, в Ишиме, с юности не имела ничего общего со сказкой. Сначала детдомовское детство, потом служба в армии и два года в патрульно-постовой службе. Детство научило быть сильным, всегда ожидать удара в спину, работа в милиции упрочила уверенность, что в спину как раз таки бьют чаще всего.

Будущую жену встретил в Тобольске. Его вместе с десятком сослуживцев пнули в старинный город – патрулировать улицы во время какого-то грандиозного праздника. Она – приехала с подругами из Казани… Не верил Хусаинов в сказки, но тогда в первый и единственный раз в его жизни всё случилось по-сказочному.

Ослепительной красоты девушка спросила, как пройти к музею, он широко улыбнулся, поднял руку, чтобы указать за пределы кремля, туда, где маячила красным колоссом водонапорная башня, да так и замер. Подумал, что вот так же замирал, когда после взрыва снаряда над головой свистели осколки.

Девушка терпеливо ждала, а он ощупывал её взглядом. Тёмные глаза, тонкий прямой нос, влажно поблёскивающие губы, острый подбородок. Как та прекрасная Сузге из поэмы известного сказочника, девушка пленила его.

Конечно же, он показал ей, как пройти, проводил мимо Софийского собора, дальним маршрутом, чтобы продлить её пребывание рядом хоть на минуту. Познакомились, обменялись телефонами. А уже к зиме Азат бегал по этажам родного ОВД, оформляя перевод в Казань, к любимой.

Имя у его принцессы оказалось необычное – Лия. Звучало, как звон весеннего ручья, как стрёкот маленькой пичуги. Он катал это слово на языке, расплываясь в улыбке.

– Хусаинов, ты чё такой весёлый? – спрашивал майор, подписывая характеристику, – влюбился, что ли?

Азат не отвечал. Он не хотел говорить о любви вслух, громко и открыто, будто боялся, что скажи он об этом, и кто-нибудь непременно украдёт его любовь.

Потом пронеслись, как один день, два счастливых года. Он просыпался утром, ощущая на своём плече горячее дыхание Лии, поворачивал голову и долго лежал, любуясь ею. Во сне любимая была ещё прекрасней.

Но сказка не может длиться вечно. В середине девяностых Хусаинова отправили на Кавказ, где разгоралась страшная война. Лязгая металлическими челюстями, война заглатывала всё новых и новых ребят, пережевывала, упаковывала в цинк, а тех, кого выплёвывала, навсегда оставляла обожженными своим пламенем. Печать войны эти люди носили в себе, по взгляду можно было прочесть – был ты в горах или не был. Азат был. Там он работал под позывным Монгол, вместе с диверсионной группой уходил в тыл к врагу. Там же познакомился с хмурым пареньком Женей, который годы спустя стал известным писателем. Их броня увязла на открытом пятачке, и группа омоновцев – то ли из Рязани, то ли из Нижнего – укрывалась от снайпера. Группа Монгола пришла на выручку. Снайпера Азат снял из «Мухи», угодив аккурат в окно, из которого секундой ранее бородатый стрелял. Познакомились, пообещали друг другу звонить после, в другой жизни. Писатель и правда звонил потом. Откуда-то выцарапал номер Азата, сказал, что будет проездом в Казани и надо бы встретиться. К тому времени Хусаинов прошел уже вторую войну. В горах за голову неуловимого Монгола бородатые давали десять тысяч долларов. Никто не разбогател, зато Хусаинову на грудь прилетела медаль «За отвагу» и орден Мужества, а под ноги – граната. Контуженный, порубленный осколками, он больше уже не возвращался в горы. Позже узнал, что его группу через неделю заманили в засаду бородатые и многих убили. Порывался ехать в часть, искать в горах Биргвида, резать его на ремни, но врач коротко прокомментировал:

– Ты ходишь только под себя. Пару месяцев ещё не оклемаешься, какая тебе война?

Но оклемался, вернулся в Казань, где ждала Лия. После контузии начались жуткие головные боли, и Хусаинова списали со службы. Был он героем войны, стал – никем. Устроился сначала в частное охранное, затем подался кочегаром в магазин на соседней улице. Тогда-то и позвонил Женя.

– Хочу про тебя книгу написать, старик… – начал он, и Монгол горько усмехнулся. О чём книгу? О том, как каждые два часа подкидывает уголь в жадную, горячую топку? Как считает копейки, чтобы вместе с беременной женой существовать?

– Тебя же в горах каждая мразь боялась. Услышат – «Монгол» – и бегут.

Верно, но то в горах. Так и не встретились. И вот теперь, годы спустя, Азат отыскал в старом блокноте номер писателя. Тот ли у него телефон сейчас?

Позвонил – ответил женский голос. Приятный, мягкий, с нотками удивления.

– Да… Кто это?

– Здра… – Азат прокашлялся. – Здрасьте. Можно мне Евгения услышать?

Женщина в трубке с минуту молчала, Азату даже показалось, что связь оборвалась, но потом снова прошелестела:

– А вы его знакомый?

– Друг, – облегчённо выдохнул Хусаинов, – служили вместе. В горах.

– Ну… – женщина замялась. – Он сейчас в Москве, и номер другой… Но я могу ему позвонить. Скажите ваш номер.

Азат продиктовал номер мобильника.

– …двадцать два, семьдесят один, – послышалось из трубки. – Ага, записала. Как вас представить?

– Скажите – Монгол звонил. Он поймёт.

– Хорошо, – женщина пару секунд помедлила. – Я ему скину ваш номер, а он перезвонит, когда сможет. Хорошо?

– Да, хорошо, – и отключился.

Он брёл по сырому, выстывшему городу, тыкался в подворотни, останавливался под козырьками остановок. Женя позвонил через полтора часа.

– Хусаинов, ты? – радостно воскликнул он. – Как же я рад тебя слышать, старик!

– Дед, – с улыбкой прошептал Азат, вспомнив, как его недавно назвал дежурный в ОВД, а вслух добавил: – Женя, это я. Нужна твоя помощь. Дело важное и срочное.

– Насколько важное? – посерьёзнел собеседник.

– Как будто у меня броня завязла и снайпер выцеливает. У меня сын пропал. В Зону пошел, в аномальную. Мне туда надо. Срочно.

– Так… – писатель что-то прикидывал в уме. – Слушай, ты сейчас в Казани?..

– Да.

– Сколько тебе надо времени, чтобы собраться?

– Голому одеться… Готов я уже, только заскочу домой, сумку возьму.

– В общем, давай так… Сейчас я позвоню своему приятелю, он тебя подхватит в Ново-Савиновском районе. У моста этого, как его…

– Тысячелетия?

– Да, точно. В общем, давай домой, собирай вещи – и на место. Он будет тебя ждать. Я сейчас в одной мятежной республике, – невесело усмехнулся. – К утру буду в Москве. Вы по М-7 как раз доедете к утру. Встретимся, всё обсудим.

Хусаинов глубоко вздохнул:

– Спасибо, Жень, ты настоящий.

К горлу подкатил ком. Вспомнились ребята из его группы. Весёлые, молодые. Он потом приходил к матери одного из погибших, казанского милиционера. Того звали Рамиль. Сквозь слёзы говорил его родителям, что парень был золотой, что его, Азата, прикрывал не раз. Обещал назвать первенца в честь героя. Обещание сдержал.

– Старик, – строго проговорил писатель, – ты не представляешь, как я тебе рад!

Без малого три часа ушло у Азата на сборы. Жена уже не плакала. Всё выплакала за годы кровавых кавказских войн. Лишь смотрела устало и отрешенно.

– Родной, привези его домой живым, – шептала она.

Хусаинов переставал скидывать вещи в рюкзак, подходил к ней, сидящей на краешке кровати, обнимал, целовал в темя, вдыхая запах её взявшихся сединой волос. Как рано его красавица Лия начала седеть…

– К утру буду в Москве, – успокаивая жену, говорил он. – Там знакомый, воевали вместе. Он придумает, как быть. Через неделю, максимум через две, будем дома.

Возле моста Миллениум Азата подобрал приятель писателя. Худощавый, лысый, с цепким, хищным взглядом. Старенькая иномарка хрюкнула, останавливаясь у тротуара.

– Ты – Монгол? – спросил водитель.

Азат кивнул.

– Запрыгивай.

По вечерней Казани ехали молча. Город будто давил на грудь, не давал сделать вдох, не отпускал. Лишь когда огни города замелькали в зеркалах обратного обзора, водитель заговорил, протягивая узкую, жилистую ладонь.

– Меня Денисом зовут. Можно просто Бубен.

Хусаинов пожал протянутую руку.

– Азат. Можно просто Монгол.

– Мне Женя обрисовал ситуацию. Расскажи подробнее, что случилось. Может, по пути ещё что надумаем.

– У меня сын с семи лет ходит на греко-римскую борьбу…

– Хорошее дело, – водитель одобрительно закивал.

– …а тут из командировки вернулся брат тренера. Участковый местный. Начал пацанам рассказывать, как в Зоне хорошо и что только там можно стать настоящим мужиком, а не под юбкой у мамаши.

– Говнюк он, – констатировал Бубен.

– …а тут мы с сыном поругались. Он поступил на бюджет как раз и первую же контрольную прогулял. Из вуза позвонили, мол, прогуливает. Мы ему – взбучку. Он обиделся. Сказал, что сам знает, как жить, и вообще в Зону уйдёт сталкером.

– Знакомо, – Бубен с прищуром глянул в зеркало обратного обзора, прижался к обочине, пропуская тёмную легковушку. На улице уже совсем стемнело. В свете фар маячила впереди легковушка, где-то далеко впереди светили огни встречной машины.

– Они к этому уроду-участковому пришли. Мой сын и ещё несколько ребят из секции, мол, хотим в сталкеры. Собирались у него оружие купить…

– Оружие? – не понял Бубен. – А откуда у того оружие?

– Да дети они ещё… решили, раз человек при погонах, то у него в шкафу арсенал на продажу. Насмотрелись фильмов про ментов.

– Понятно… И что в итоге?

– В итоге они какую-то машину нашли и рванули туда своим ходом.

Бубен помолчал, потом сказал:

– Знаешь, Монгол, ты особо не переживай. Там на Рубеже такие посты охраны, что и мышь не проскочит. Сцапают и вернут домой.

Азат закивал, хоть и не был согласен с водителем. Кивал, чтобы отогнать дурные мысли. Да, всё будет хорошо. Да, их остановят. Да, их вернут. Но приобретенное в горах почти животное чутьё не давало покоя.

– Притормози-ка, – вдруг хрипло произнёс Хусаинов.

– Отлить? – понимающе поинтересовался водитель.

– Нет… Мне вон та машина не нравится. Прижимается.

– Яма на яме, вот и едет так.

– Всё равно, притормози.

Иномарка снизила скорость и замерла на обочине. Чёрная легковушка, маячившая впереди, тоже притормозила.

Бубен и Монгол переглянулись. Во взгляде Хусаинова читалось: «Ну, что я тебе говорил?»

Не произнося ни слова, Азат вытащил из-за пояса пистолет. Благо, дома он успел переодеться, сняв неудобную фуфайку, и зарядил полученный от участкового «макаров».

– Думаешь, за нами? – спросил водитель.

Наличие у Хусаинова пистолета его ничуть не взволновало.

– Совпадений не бывает, – проговорил Азат тихо, словно боясь спугнуть удачу.

Открылась водительская дверца чёрной легковушки, из машины выбрался парень лет двадцати в попугайски-яркой куртке и камуфляжных штанах с бесчисленными карманами. Оружия у него не оказалось, и Азат аккуратно убрал пистолет под сиденье. Парень явно желал поговорить. Опустив стекло с пассажирской стороны, Хусаинов ждал. Холодный ветер бросал ему в лицо злую, леденящую морось.

– Вы Хусаинов, да? – поравнявшись с машиной, спросил человек в свитере.

– Допустим…

Парень переминался с ноги на ногу, явно смущаясь, что тощий, лысый водитель внимательно наблюдает за каждым его действием. Азат открыл дверцу, вылез из салона, незаметно положив на сиденье пистолет, который Бубен тут же смахнул к себе в карман. В случае чего Женькин приятель применит оружие.

– Говори, – быстро бросил Хусаинов в поток ледяного ветра.

– Я знаю, куда поехал ваш сын, – затараторил парень, – мы вместе занимались в секции, только я в старшей возрастной, а он в средней. У Евгения Петровича.

– Дальше.

– Он поехал в Зону. Он и ещё четверо пацанов.

Хусаинов поморщился. Пятеро малолеток в Зоне… Чёрт возьми, он был в горах и знал, как непросто там выжить, а уж Зона, по рассказам знающих людей, была в тысячу раз опаснее и смертоноснее. До первой аномалии, до первого хищника они – «бравые сталкеры». Потом – мясо.

– Как ты меня нашел?

– Следил, – парень глупо захлопал длинными ресницами. – Я… хотел их отговорить.

– Ясно… Кто с моим сыном ещё?

– Горюнов, Погодин, Уланов… Самого старшего я не знаю, он вообще мужик взрослый.

– Сколько ему лет?

– Лет тридцать.

Монгол беззвучно выматерился. Ещё всяких психов и педофилов не хватало.

– И откуда этот тридцатилетний взялся?

– Его Ваня Погодин нашел. Он когда в армии служил, этот у них комроты был. Тоже захотел в Зоне подзаработать. Они на его машине и уехали.

– Какая машина?

– «Лада» девяносто девятая. Номер не помню. Серая такая.

– Ага… Получается, мой Рамиль и этот Горюнов – самые младшие. Погодин служивший, хозяин машины – тоже с опытом. А Уланов – это кто.

– Мелкий совсем. Ему лет шестнадцать.

– Да, мля, что ж они лезут на смерть, когда у самих ещё яйца лысые!

Напуганный парень отрицательно мотал головой.

– Не-не-не знаю.

– Дуй отсюда, дитя.

Собеседник кивнул и припустил к своему автомобилю.

Монгол ещё с минуту постоял на ветру, сжимая в кармане кастет, потом сел в машину.

– Поехали.

Бубен послушно вдавил педаль акселератора, и машина, взвизгнув, сорвалась с места.

– Их там, кроме моего сына, пятеро. Один – совсем шпендик шестнадцатилетний, другой – сопляк лет семнадцати. Двое постарше – служившие.

– Служившие – это хорошо, глупостей не наделают.

– А то, что в Зону детей потащили, – это, мля, не глупость? Там одному, сука, тридцатник!

– Успокойся, – Бубен похлопал Азата по плечу. – Всякое бывает.

– Этот, который старший среди них, может всех через блокпост протянуть. Договорится с кем-нибудь, умаслит, по дружбе его пропустят, к примеру. Надо гнать туда быстро. Вот сколько им до Зоны добираться? Суток двое. То есть, если они прошлой ночью выехали, то у нас меньше суток осталось, чтобы их догнать.

– Не паникуй, Монгол, – водитель отмахнулся. – Наш Женька может всё разрулить. Он на Донбасс недавно ездил. Книжку пишет даже. Хочет по весне в Зону ехать, про неё книгу писать. У него там знакомых уже пол-Надеждинска.

– Пол-чего?

– Надеждинска. Город такой на Рубеже Зоны. Так что не волнуйся. Приедем в Москву, Женя позвонит, кому надо, они нашу машинку и примут.

– «Девятка» серая, – зачем-то сказал Азат и мысленно добавил: «Держись, сынок… Держись подальше от Зоны».

В Москве оказались засветло. На окраинной заправке, мерцающей синим неоном, встретились с Женей. Писатель был бодр, после крайней встречи с Монголом заматерел, оброс щетиной и обзавёлся лысиной. Посидели в кафе, которое работники заправки не хотели открывать в такую рань, но увидев известного писателя, тут же накормили-напоили всех троих. Женька сфотографировался со смешливой толстушкой-официанткой, потом с поварёнком, который принёс вчерашний суп и пироги с капустой. Расписался в книге отзывов, подписавшись своим звучным «русскоговорящим» псевдонимом, оканчивающимся на долгое «эР».

Решено было звонить на Рубеж некоему Вениаминову, который, по рассказам писателя, был «мировой мужик». Правда, этот «мировой мужик» трубку не брал. Тогда позвонили в комендатуру Надеждинска, попросили к телефону Сапунова или Верещагина. Ранним утром нашелся лишь Сапунов.

Писатель обрисовал ему ситуацию, продиктовал имена беглых детей, марку автомобиля.

– Всё, – наконец, объявил он, прикрыв лежащий на столе смартфон широкой ладонью. – Их поймают. Сапунов – начальник особого отдела тамошней комендатуры. Я у него недавно интервью брал. В «Комсомолке» – читали?

Оба – Бубен и Монгол – отрицательно замотали головами.

– Неважно. В общем, он там всех на уши поставит, так что, старик, не волнуйся.

Азат выслушал писателя, подтянул к себе салфетку, принялся нервно складывать её.

– Мне на Рубеж надо. Можешь устроить?

Писатель замер с полуоткрытым ртом.

– На хрена? Они остановят машину, привезут твоего пацана.

– Я сам должен убедиться, что всё так. Не спрашивай, зачем мне туда. Просто помоги.

– Хорошо, – он сграбастал смартфон, снова набрал какой-то номер, произнёс в трубку:

– Поляк, приветствую. Как жизнь молодая, как Анюта?.. Ага… Ну да, бывает… Погода ведь сырая, я сам носом шмыгаю почти неделю… И тебе того же, старик. И тебе… Слушай, у меня тут такое дело. У сослуживца в твои края сын сбежал. Семнадцать лет. Вместе с подростками и двумя бывшими вояками. Я Сапунова предупредил, он их там задержит, но товарищ хотел бы сам встретить сына… Да, в Москве… А когда?.. В общем, я ему твой номер оставлю, он, как будет в Надеждинске, наберёт… Всё, спасибо, старик. Бывай… Анютка пусть поправляется.

Немного помолчав, обратился к Хусаинову:

– В общем, старик, всё решилось. Если сейчас выехать, будешь в Надеждинске к ночи. Бубен тебе машину даст, под завязку заправим. Так ведь, Денис?

Бубен кивнул.

– Там всё просто. В навигатор тебе вобьём координаты, будешь, как Тесей по нити Ариадны, шуровать.

– Да я с ним поеду. Довезу, на блокпостах договорюсь, – подал голос Бубен.

– После ночи за рулём ничего?

– Нормально, – и улыбнулся – искренне и живо.

Долго кружили по Подмосковью, выбирая нужную трассу. Наконец, вышли на маршрут и погнали, закладывая за сотню километров в час. Хотели обогнать время. Дважды останавливались на заправках – всё таких же, жгущих слепяще-синим неоном. Города вдоль дороги мельчали, перерастали в посёлки. Пропали заправочные станции, рекламные щиты. Потянулись заболоченные низины с пепельно-серой землёй, но мимо всё проносились в оба конца машины. Одни ехали из мёртвых земель, другие – наоборот. Хусаинову запомнилась «Нива», на крыше которой была примотана ярко-розовая детская ванночка.

– Сорок километров осталось, – пояснил Бубен. – Я, когда впервые ехал тут, по спине мураши бегали с кулак размером. Страшно, блин.

Было и впрямь страшно. После залитой дождями Казани и просушенной ветрами Москвы чёрный, словно обугленный, лес и свинцовые тучи, которым не было конца – зрелище пугающее. Дорога здесь, правда, оказалась широкой, сначала асфальтовое полотно – идеальное, будто на платной автостраде в Европе, затем бетонка – километров десять. Недоумевающему Монголу Бубен пояснил:

– Это для военных. Они временами гоняют сюда броню. Там, за лесом, – он махнул куда-то вправо, – есть ветка железнодорожная. Говорят, где-то в депо стоит бронепоезд, напичканный всякими «Ярсами», «Буратинами» и прочим стреляющим, чтобы в случае чего подогнать его вплотную к Зоне и жахнуть.

Тут и у Монгола мурашки пошли по спине, стоило представить, как гигантский бронепоезд мчится по рельсам, а с его платформ стартуют на полном ходу крылатые ракеты, работают реактивные системы залпового огня. Всё вокруг поезда – в дыму и огне, а он продолжает сеять смерть.

Ещё через двадцать минут вдоль дороги появились столбы с камерами видеонаблюдения, какие-то непонятные дорожные знаки зелёной расцветки с изображенными стрелками, точками, завитками.

– А это что? – не удержался от вопроса Азат.

– Не знаю, – пожал плечами водитель, – какие-то военные обозначения.

Вдоль дороги замелькали маленькие домики-срубы с огородами и скелетами теплиц. Люди жили и здесь. Сажали и собирали урожай, воспитывали детей.

– У Жеки тут знакомец живёт, – подал голос Бубен, который не мог молчать, глядя на гнетущую картину за окном, – Поляков фамилия. Живёт тут со своей дочерью. Женька ему говорит: «Ты, дурак, увези её отсюда. Уезжай куда-нибудь подальше». А он отвечает: «Меня Зона не отпускает».

Азат не отвечал. Проскочили первый блокпост. Машину даже не досматривали. Лишь подняли шлагбаум, махнули рукой, мол, проезжай, и опустили полосатую палку, как только автомобиль проехал.

– Я думал, тут будет строже, – сказал Монгол.

– Будет, – уверенно заявил Бубен, – на втором посту будут проверять документы. Но ты не волнуйся, у меня всё при себе.

Он и не волновался за машину, документы. Лишь за сына. Когда остановились на очередном посту, двое бойцов в камуфляже лениво пролистали протянутые Бубном бумаги, махнули: «Проезжайте быстрее» и, ёжась от холода, ушли обратно в вагончик дежурки. Сиротливо стоял за бруствером из мешков с песком прикрытый целлофаном пулемёт.

– Надо было спросить, проезжала ли девяносто девятая «Лада» с казанскими номерами, – спохватился Азат, когда блокпост остался далеко позади.

– Им не положено о таком говорить.

Город оказался на удивление крупным. Несколько многоэтажек в центре – Азат насчитал восемь пятиэтажек, с десяток трёхэтажек и одну недостроенную высотку-свечку этажей в десять.

– Я думал, это закрытый город…

– Поначалу да, было так. А теперь строятся предприятия, люди приезжают отовсюду. Город работает на снабжение всего Рубежа. Хлеб там, масло, колбасу производят. Всё местное. Зарплаты побольше, чем в Москве или у тебя в Казани. Надбавка какая-то там идёт стопроцентная за вредность.

– А в центре что строится?

– Высотка? Не знаю, спроси потом у Поляка или у Женьки, когда вернёмся. Он в наш прошлый приезд туда забирался с фотоаппаратом, щёлкал с высоты. Говорит, гнетущее чувство.

– Ещё бы…

По улицам, как ни в чём не бывало, прохаживались мамаши с колясками, бродили туда-сюда мужики в бушлатах. Город жил своей жизнью. А Хусаинов думал, что здесь людей будет мало, и все пришибленные, зашоренные.

Мелькнуло справа по центральной улице здание с вывеской «Пьяный мутант», затем небольшой сквер с памятником Ленину, что Хусаинова весьма удивило. Тормознули у панельной двухэтажки.

– Это здесь.

Дважды надавив на клаксон, Бубен заглушил двигатель, и они с Азатом выбрались из нагретого салона. На улице было на удивление тепло. Исчез куда-то пронизывающий ветер, который, словно безродная дворняга, всюду слонялся за Хусаиновым по Казани и пригородам Москвы. Сюда ветер побоялся соваться. Заскулил и слинял.

Встречать приехавших вышла худенькая светловолосая девчушка лет шестнадцати, не старше.

– Привет, Анка-пулемётчица, – весело поприветствовал её Бубен.

Лишь теперь, что называется, сложив дважды два, Азат понял, что именно в компании Бубна наведывался в Зону писатель Женя.

– Батя дома?

Девочка приветливо улыбнулась и поманила приехавших в подъезд.

– Домофон так и не поставили? – ворчал Бубен, придерживая хлипкую филенку, пока Хусаинов и девчушка проходили внутрь.

– Папка говорит, что без надобности. Злые люди проводника не тронут.

Бубен что-то заворчал себе под нос. Хусаинов расслышал лишь «…озабоченных насильников…».

По обшарпанной лестнице поднялись на второй этаж. Правая дверь была чуть приоткрыта, внутри играла тихая музыка. Хрипловато вытягивал Высоцкий: «…мне попались пр-р-ривередливые-е…»

Девочка шмыгнула в квартиру, приезжие – следом.

Широкий коридор практически сразу разветвлялся, обрастая дверьми. Прямо – тяжелая железная, справа две или три менее массивных, деревянных двери. Из всей обстановки прихожей запомнился лишь небольшой фотопортрет юной «пулемётчицы», забранный в рамку и висящий на стене сразу напротив входа, на манер иконы. Девочка была сфотографирована в светлом ситцевом платье с чёрными полосками. Белокурая, она напоминала берёзку. Довершала образ зелёная лента в волосах. Хороший снимок. Хусаинов в юности увлекался фотографией и имел представление, как нужно снимать. Здесь потрудился на славу хороший фотограф.

– Нравится фотография? – послышался откуда-то слева мягкий голос, из неприметной комнаты вышел в коридор хозяин квартиры. – Это я снимал. Здесь, за городом. Вон там, справа от Анечки, видно аномалию «Энерго».

У Хусаинова по спине пробежал холодок. Стал бы он фотографировать своего сына на фоне аномалии? Да никогда в жизни. Он бы даже жить в этом городке не решился. Зачем портить своему ребёнку детство?

– Красивый снимок, – выдавил Азат, стараясь не обидеть хозяина. – Взгляд художника.

– Папа и картины пишет, и стихи, – девочка лучилась радостью. Она встала рядом с картиной, так что обе – она и девочка-берёзка – сейчас глядели на Хусаинова, и от этого идиллического двойного взгляда делалось не по себе.

– …только он, в основном, про Зону пишет. Может, читали: «Мне виден шпиль заброшенной церквушки…»

Хусаинов неопределённо пожал плечами. Строка казалась знакомой.

– Женя пару месяцев назад Куняеву подборку Поляка давал, в «Нашем современнике» печатали. Ну, и поют любители всей этой зоновской мистики…

Азату было не важно. Он приехал не слушать стихи и не знакомиться с поэтом-художником Поляком, который снимает свою дочь на фоне аномалий. Он приехал за сыном!

– Насчёт меня вам звонил Евгений. Писатель из Москвы.

– Да, я помню… Легендарный Монгол. Он мне про вас все уши прожужжал, – Поляк – невысокий, полноватый – двинулся к металлической двери, повернул ручку и приглашающе махнул рукой, дескать, проходите, – говорил, вы бы стали отменным сталкером. У вас это от природы.

Азат молча играл желваками. Ему всё меньше нравился этот странный тип, который забалтывал, а значит, отнимал самое драгоценное – время.

Все вошли в просторную комнату, и Монгол с Бубном на полминуты, не меньше, замерли как вкопанные, шокированные увиденным. На самой длинной стене, напротив входа, была нарисована огромная карта Зоны с тысячами мелких обозначений. Поверх карты были наклеены флажки, листки бумаги, пластиковые игрушечные солдатики, машинки из «Киндер-сюрприза». Картина безумного художника, не иначе.

– Это Зона, – довольно ухмыляясь, Поляк прошел к карте – не считая этого, во всю стену, эпичного полотна и стола с ворохом бумаг, комната была абсолютно пуста. – У меня ушло на создание этой карты больше пяти лет. Вместе с проводником Артистом мы излазили всю Зону вдоль и поперёк. Были в Немане, у атомной электростанции. Чёрт возьми, она так похожа на Чернобыльскую. Просто копия. Вторая попытка Зоны к рождению, и на этот раз – удачная… В общем, мы бывали везде. Зная, как пройти через Рубеж, любой может проникнуть в Зону беспрепятственно. Например, вот тут, у девятого блокпоста, есть ма-а-ленький лаз под стеной. Через него порой выбираются сталкеры, которым не терпится гульнуть в баре «Пьяный мутант».

– К чему всё это? – перебил рассказ Поляка Монгол. – Помогите мне остановить сына и вернуть мальчика домой. Без рассказов о Зоне. Мне хватило ада на своём веку, чтобы снова слушать о нём.

Поляк согласно кивнул:

– Ладно… Можно и без долгих рассказов. Но, чтобы вы поняли… Ваш сын уже на территории Зоны. Прошел через этот лаз с группой сталкеров часа за полтора до вашего прихода. Остановить его я не мог, потому что через Рубеж их переводил другой проводник. Он мне рассказал обо всём, и я…

– Кто проводил его через Рубеж?! – рявкнул Монгол. – Почему, мля, нельзя было предупредить всех, что парня нужно задержать! Кто его провёл?

– Я, – тихо пискнула за спиной Хусаинова девочка Аня.

Разъярённый, растерянный Хусаинов обернулся к ней – такой маленькой, такой хрупкой. Такой…

– И что теперь?.. – из него будто вытащили батарейки. Руки повисли плетьми, плечи опустились.

Все молчали. Наконец, Поляк заговорил быстро и яростно:

– Ничего ещё не потеряно. Мы отстаём от них на полтора часа. Если выдвинуться сейчас, нагоним в лагере новичков у Харитона.

Аня заморгала, чуть не плача, прошептала:

– Папочка, там же ночь уже. В Зону ночью нельзя, ты же меня учил. Давай дождёмся утра?

Поляк отрицательно мотнул седой головой.

– У тебя есть оружие, Монгол?

Вместо ответа Хусаинов отогнул полу куртки, и все увидели заткнутый за ремень пистолет Макарова.

– Ладно, автомат я тебе выдам… Рюкзак, припасы. Сможешь идти ночью?

Монгол кивнул, а Аня запричитала вновь:

– Папочка, папа, не надо. Он не знает Зоны, а Зона не знает его, ты же сам говорил, что ночью Зона убивает тех, кого не знает. Папочка… Он же тебя в аномалию с собой утянет…

– Анка-пулемётчица, не стрекочи. Как сорока, ей-богу, – Поляк кисло улыбнулся. – Денис, присмотри за моей дочуркой, а мы сходим часов на двенадцать. К утру вернёмся.

На счету был каждый час. Азат понимал это, как никогда. Невидимые часики тикали, вечность подъедала отпущенный Рамилю срок. Кинув в рюкзак запас продовольствия, получив от Поляка «АК-74» и несколько гранат, Монгол двинулся за проводником к лесополосе. Благо, жил Поляк на отшибе, и двух людей с автоматами никто не заметил.

– Слушай меня внимательно, – шепотом инструктировал Монгола седовласый спутник. – Если я остановлюсь, то и ты стой. Ну, в горах ты бывал, так что сориентируешься. Если увидим аномалию, я её буду датчиком обмерять или по дуге обходить, а ты иди за мной след в след. Ясно? Будь готов стрелять, если появятся собаки или кабаны. В военных не стреляй, они меня знают, и если крикну пароль, всё будет нормально. А вот мародёров и прочей мерзости опасайся. Даст Зона, вернёмся живыми и невредимыми.

До леса добрались без приключений. Залегли, ожидая, пока пройдёт патруль. Трое облачённых в бронекостюмы бойцов с автоматами неспешно прошлись вдоль контрольно-следовой полосы, останавливаясь у каждого пролёта высоченного, пятиметрового забора, проверяя что-то миниатюрным датчиком.

– На заборе камеры, – пояснил Поляк. – Они так проверяют, ведётся ли запись.

– А нас не засекут, когда пойдём?

– А кто это видео отсматривает? – вопросом на вопрос отозвался Поляк и улыбнулся. – Им главное, чтобы оттуда ничто не лезло, а по эту сторону можно хоть коров пасти. Недавно, кстати, корова забрела на контрольно-следовую, навалила им лепёх, так они пока спохватились… Не переживай, проскочим.

Когда солдаты ушли, Хусаинов с проводником преодолели безлесую полосу, тянущуюся вдоль всего забора, и замерли, тяжело дыша, прислонившись спинами к бетонной стене, за которой пульсировала, жила Зона. Она ждала их.

– Дальше, – со свистом втягивая воздух, рассказывал Поляк, – километрах в пяти, установлены турели автоматические, так если бы твой сынок там решил пробираться – «та-та-та, и нет вашего Чапая».

Пересказав бородатый анекдот на свой лад, вовсе не повеселивший Монгола, проводник принялся разгребать землю у подножья одной из опор стены. Наконец, из-под слоя дёрна показался деревянный щит.

– Помоги его сдвинуть, – прохрипел всё такой же весёлый Поляк. Его явно забавляло происходящее.

Подсобив проводнику, Монгол сдвинул настил, и из открывшегося лаза пахнуло холодной сыростью подземелья.

– Как могила, – опять сострил Поляк, и от такой остроты у Хусаинова свело желудок.

Спрыгнули вниз, закрыли за собой щит. Почему очередной проход патруля не закончится обнаружением лаза, Поляк не объяснил. Поведал лишь, что «всем пофиг». Логичное объяснение.

Здесь, за стеной, дул пронизывающий ветер. Запутывался в волосах, ластился к щеке. Вот ты где, мой потеряшка-ветер. Заждался?

Ночь – сырая и холодная, как подземный лаз, как разверстая могила, – встретила двух, в общем-то, не сталкеров и повела в неизвестность.

К лагерю новичков вышли часа через четыре. Дважды обходили аномалии, один раз выбежал из кустов хромой пёс, полаял и убежал звать сородичей. Когда впереди, в долине меж холмами заблестели огоньки костров, Хусаинов успокоился. До встречи с сыном оставалось совсем немного. Поляк объяснил, что ни один вменяемый человек не пойдёт дальше лагеря новичков ночью.

– Точно тебе говорю, они на ночёвку остановились. Нагоним, не переживай.

В село входили, довольные, что добрались, предвкушая, что встретят здесь тех, за кем явились.

– Твоя дочь – тоже проводник по Зоне? – спросил Монгол. Этот вопрос давно его мучил.

– Нет, конечно, – Поляк улыбнулся. – Она просто показывает сталкерам, где находится лаз, берёт с них небольшую плату. На учёбу в вузе откладывает. Хочет учиться в Москве.

– Значит, уедет отсюда.

– Уедет, – подтвердил Поляк. Ей не место на этой богом проклятой земле.

Хоть в чём-то их взгляды совпадали.

На окраине села встретил дозорный, попросил назваться, но, узнав Поляка, беспрепятственно пропустил. Повсюду горели костры, у которых сидели люди с гитарами. Молодые и в возрасте, парни и, что удивило Монгола, несколько девушек. Не девушек даже – девиц. Нескладных и некрасивых, в мешковатых комбезах, с оружием. В зубах зажаты папиросы, с губ срывается мат. Разумеется, такой судьбы для своей дочери Поляк не хотел. Никто бы не хотел.

Все собравшиеся у костров оборачивались, любопытными взглядами провожая пришедших.

– Там бункер, – Поляк указал на противоположный край села. – В нём квартирует торговец. Если твой пацан тут, то он наверняка заходил к старику Харитону.

Азату хотелось крикнуть: «Рамиль!», но он понимал, что орать ночью посреди спящего хутора – верх глупости.

В бункер к торговцу вели три пролёта – тридцать девять бетонных ступеней. Он их сосчитал – лишь бы унять тревогу. Пересчитал количество лампочек и проводов в толстой металлической оплётке. Сердце колотилось как бешеное.

Медленно отворилась дверь, ведущая в бункер, пахнуло потом и табачным дымом, будто в этом мрачном подземелье только тем и занимались, что курили и потели от духоты.

Их встретил грузный мужик в линялой, грязной футболке, пошаркал навстречу, протянул толстую, потную ладонь.

– Харитон, – проговорил он, при этом «ха» будто выкрикнул.

– Монгол, – представился Хусаинов.

Поляк кивнул хозяину бункера.

– Руки не подают в Зоне, Харитон, – укоризненно заметил проводник, но хозяин бункера лишь отвернулся.

Потом от него не пахло – разило. Азату показалось, что всё в этом бункере пропиталось кислыми испарениями грузного тела.

– Баклан передал привет, – не оборачиваясь, проговорил он в пустоту. – Слышь, Поляк? Баклан передал…

– Я слышу.

– Они с Асом нашли тот артефакт, про который ты им рассказал. Не знаю, что там за артефакт, но радости у обоих – полные портки. Мне отказались продавать, даже не показали.

Проводник усмехнулся.

– Мы к тебе, Харитон, по делу пришли… Сюда несколько часов назад должна была группа зайти. Старшему лет тридцать, с ним совсем сопляки.

– Ко мне никто не заходил, – пожал плечами торговец, – может, со Штифтом кто базарил. Спросите у него, он у костра где-то трётся.

– У какого из?

– У любого… из, – и захохотал.

Они мчались сюда, выгрызая из ночи куски горячего, сочного времени, но натолкнулись на холодное: «Может, со Штифтом базарил».

Выйдя на улицу, принялись искать взглядом того, кто мог именоваться Штифтом.

– Вон там, – наконец, разглядел его Поляк и указал на рослого детину с гитарой, сидящего на перевёрнутом ящике возле крайнего костра. Здоровяк тянул хрипло и фальшиво:

Подошли, поздоровались, не протягивая руки. Сталкер отложил гитару, выслушал. Да, приходила такая группа. Да, были тут и купили кое-какое барахло у Харитона. А что не сказал об их визите – так то коммерческая тайна. Куда ушли? А кто бы знал. Остался один их парень в этом лагере, а остальные двинулись дальше, вглубь Зоны.

Выматерившись от безысходности, двинулись искать у костров оставшегося. Лет двадцать тому было, по словам Штифта.

– Ориентир, – тянул за их спинами здоровяк, – теряется в тумане

Оставшегося из группы Рамиля нашли в одном из домов. Тот обнимался с миловидной белобрысой девушкой. Жестом попросив несостоявшуюся любовницу удалиться, Хусаинов и Поляк в четыре руки утрамбовали любвеобильного паренька в угол и допросили, выведав у испуганного юнца, что зовут его Иван Погодин и что он остался в лагере, чтобы не участвовать…

– В чём не участвовать? – хрипел Монгол, сдавливая горло парня. Нехорошая догадка уже зрела в уме, но Хусаинов боялся озвучить её самому себе.

– Он мальчиков любит. Мальчиков, – вдруг совсем тонко взвизгнул Погодин. – За это из армии попёрли.

Азат побагровел, изменился в лице Поляк.

– Так ты что, моего сына подговорил в компании с гомиком в Зону идти? Отвечай, мразь!

– Он сказал, все согласятся… Любить его.

Хусаинова всего трясло. Он схватил парня за грудки, пару раз с силой шваркнул о стену.

– Куда они пошли?

– На АТП… Там у них, типа, база…

– У кого?! – Хусаинов уже не говорил – кричал.

На шум сбежались сталкеры, и Поляк, вставший в дверях, что-то им объяснял.

– У… У… У Белянчика и других, – выл Иван. – Они обещали денег, если помогу… бабу мне сняли…

В комнату вместе с Поляком вошли трое молодых ребят. Видимо, суть проблемы им проводник изложил, потому что все трое были мрачные. Тот, что шел первым, поигрывал ножом.

– Получается, они подростков везут за сотни километров, чтобы… – Поляк задохнулся от ярости.

– Это в первый раз. И вообще, им отмычки нужны, – совсем тихо пояснил Иван, – и трахать кого-то надо…

Кулак Хусаинова с кастетом ударил сопляку точно между глаз, затрещали ломающиеся кости, и бездыханное тело кулём свалилось на пол.

– Где это сраное АТП? – только и спросил трясущийся от ярости Азат.

– Я покажу, – вызвался парень, крутивший в руках нож. Двое других согласно закивали.

Группа собралась быстро. Двое опытных сталкеров в тяжелой броне, один из бойцов Штифта и трое давешних парней выдвинулись вместе с Хусаиновым на АТП.

– Каких только мразей на свете нет… – шипел себе под нос Азат. – Я этих гомиков-педофилов на лоскуты порежу. Я их гранатами нафарширую!

Остальные молчали. Многое повидавшие в Зоне, опытные сталкеры – и те не знали, что сказать. Бандитов на территории Пятихаток водилось немало, но чтобы кто-то переводил через рубеж мальчиков-подростков, чтобы использовать в качестве отмычек и сексуальных игрушек, – такого не было никогда.

«Они сильные мальчики, справятся…» – крутилось в голове у Азата, но другая мысль тут же перебивала первую: «А против взрослых мужиков, против этих озабоченных тварей, что могут сделать трое подростков?» Ничего не могут. Несколько минут назад он одним ударом убил человека, но о мрази, которая поставляла бандитам подростков для утех, даже думать не хотелось. Все сталкеры поняли и приняли его поступок. Несколькими годами ранее Азат читал в газете про мужика, который до смерти забил педофила, надругавшегося над его ребёнком, и теперь всё лучше его понимал. Желание убивать жгло изнутри.

Когда впереди, где двигались головным дозором трое опытных сталкеров, загрохотали выстрелы, Хусаинов пригнулся и перебежками двинулся правее, за изломанные бетонные плиты.

– Назад, – шикнул на него молодой с ножом, по дороге представившийся Спрутом. – Там аномалия.

Пальба у здания АТП развернулась нешуточная. Пять или шесть разномастных стволов били не переставая, потом один за другим начали замолкать. Когда Хусаинов вбежал на территорию АТП с весёлой надписью «Труженик» на фронтоне, всё было кончено.

– Четверо двухсотых у противника, – сообщил Хусаинову боец Штифта, – и заложника нашли.

Азат не помнил, как бежал по лестнице на второй этаж здания, как кинулся к ребёнку, которого уже обступили сталкеры. Мальчик – худой, испуганный, в одних плавках, громко всхлипывал. Это был не Рамиль. Другой ребёнок. Светловолосый, голубоглазый подросток. Азат сграбастал его, обнял, как собственного сына.

– Тише, малыш, тише… Всё уже закончилось. Не плачь, сынок.

И заплакал сам.

Потом они обыскивали трупы – Хусаинов и молодой сталкер Спрут. Молча, выворачивая карманы. Один мертвец – в армейской форме без нашивок, трое – в простеньких комбезах.

– Они его… того, да? – наконец, спросил Спрут.

Монгол кивнул:

– Все четверо… Суки.

Мальчика, нервно вздрагивающего и поскуливающего, к тому времени уже закутали в плащ ОЗК и увели в деревню, к костру. На АТП оставались лишь Поляк, Монгол и Спрут.

– А что с остальными ребятами?

Монгол лишь пожал плечами.

Спал он, как убитый. Мужик лет сорока, который пришел заполночь и сделал укол снотворного истерзанному ребёнку, вколол несколько кубиков и Хусаинову. На рассвете Азата разбудил Поляк:

– Вставай, Монгол, мальчик пришел в себя.

Азат вскочил с лежанки, которую ему отвели минувшей ночью, накинул куртку и вышел из дома. Над Зоной растекался густой, как манная каша, туман.

Зябко ёжась, потрепал по холке старого знакомого – бездомный, но ласковый ветер Зоны.

Мальчика поселили в бункере торговца. Толстяк встретил Монгола скупым кивком, проводил через оружейку в дальнюю комнату бункера.

У постели мальчика уже сидел Спрут.

– Шприц ему вколол снотворное, – поприветствовав Хусаинова, начал рассказ сталкер. – Я всю ночь тут просидел, думал, очнётся, а он в себя пришел на полчаса и опять вырубился. Фамилию свою назвал: Уланов. Боря Уланов.

– Успел спросить про остальных детей?

– Пацан говорит, что они сбежали, когда поняли, что к чему. Двое ребят. Горюнов и Хусейнов какой-то.

– Хусаинов, – облегчённо выдохнул Азат. – Мой сын.

– И что думаете делать теперь? Пойдёте дальше в Зону, искать?

Словно зная ответ, парень произнёс:

– Мы с ребятами тут подумали… Если вы пойдёте вглубь Зоны за сыном, то и мы с вами. Лучше ведь впятером, чем одному. К тому же мы Зону немного знаем. Шприц, это доктор наш, вообще в «Пепле» служил, так что опыта хватит.

– А двое других?

– Медведь и Лич – ребята крепкие и стрелять умеют. Лич воевал, сами знаете где…

– И сам знаю с кем, – закончил фразу Монгол.

Он уже знал, что, позавтракав, выдвинется на поиски сына. Где искать – бог весть. Только бы не пришлось, как в песне, спрашивать у ясеня, у тополя, у ветра, скулящего снаружи. Ветер не ответит.