Глава 23
Несмотря на все усилия отца Бернарда, ему не удалось уговорить мисс Банс и Дэвида остаться. Они собрали вещи, и он отвез их на вокзал в Ланкастер, где они сели на ночной поезд и уехали в Лондон.
Тяжелое уныние воцарилось в «Якоре», и, когда оставаться там стало совершенно невыносимо, я отправился спать, оставив Мать, Родителя и Белдербоссов предаваться мрачным мыслям в гостиной.
Хэнни спал, совершенно измученный произошедшим в обители. Я какое-то время смотрел на него, но, должно быть, сам быстро отключился.
Я проспал примерно час — и проснулся оттого, что кто-то вошел в комнату. Это была Мать. Она принесла поднос с дымящейся чашкой. Мать посмотрела на меня и жестом предложила снова лечь.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Даю Эндрю чай.
— Он спит.
Мать шикнула на меня, подошла к кровати Хэнни и села на краю. Она смотрела с минуту, как он спит, а потом достала банку с водой из обители. Она плеснула часть в чай и поставила чашку на ночной столик.
Оставшуюся воду она накапала на ладонь и, намочив палец, очень осторожно нарисовала крест на лбу Хэнни.
Он пошевелился и начал просыпаться. Мать шепнула «ш-ш», и Хэнни снова улегся. Он лежал совершенно неподвижно, его сознание снова ускользнуло в русло сновидений.
Почему она не может оставить его в покое? Брат был настолько измучен всем случившимся в обители, что казался мертвым. Его лицо приобрело ту самую жуткую безжизненность, какую я заметил на лице отца Уилфрида в тот день, когда Мать с остальными отправилась омывать его для похорон.
Меня тоже заставили пойти помогать приезжему священнику, присланному епископом надзирать за соблюдением церемонии омовения. Не повредит, сказала тогда Мать, если епископ будет знать, что у нее есть толковый сын, когда придет время подумать о церковной карьере.
Отца Уилфрида положили в гроб в передней комнате его дома. Этой комнатой редко пользовались, она была холодной, как тот январский день за завешенным шторами окном.
Старинные дорожные часы негромко дребезжали на камине рядом со свечами, которым предстояло гореть до самых похорон. Все стояли вокруг гроба, пока священник произносил молитву. Закончив, он начертал в воздухе над телом крестное знамение. Потому что теперь это было тело, а вовсе не отец Уилфрид. Смерть — плохой рисовальщик, она передавала сходство, но как-то отстраненно, придавая лицу лежащего в гробу вид кого-то из знакомых, однако для полного сходства чего-то явно не хватало. Думаю, человек в гробу становился похож на восковую фигуру.
Мать принесла в тазиках теплую воду и бутылку деттола, и дамы, засучив рукава, медленными движениями развернули полотно и начали мыть усопшего, аккуратно поднимая руки и слегка поворачивая ноги, чтобы добраться до самых укромных уголков. Кусок ткани на бедрах прикрыл его чресла, так что нам не пришлось краснеть.
Я стоял сзади и держал для Матери тазик. Когда она осторожно повернула голову отца Уилфрида, чтобы провести тряпочкой по лицу и шее, на атласной подушке я заметил коричневое пятно. Вода и дезинфектант струйками стекали по жесткому изгибу ключицы и дальше вниз по грудной клетке, а когда Мать протерла лоб усопшего, на ресницах остались капельки воды.
Когда все было закончено и дамы принялись ходить туда-сюда, сливая воду в сток, Мать развернула небольшой сверток, принесенный с собой, и вынула маленький букет белых роз. Она сложила иссохшие кисти отца Уилфрида у него на груди и переплела ему пальцы. Затем осторожно, чтобы не поцарапать, приподняла его руки и вставила одну за другой розы между ладонями.
Когда женщины снова запеленали тело, послышался явно различимый выдох. Жалости, подумал я, или облегчения. Облегчения, потому что все позади. Облегчения, потому что не они лежали тут на столе, как мясо к обеду.
Мать перекрестилась и уселась вместе со своими четками на деревянный стул. Она заступила на вахту у гроба. Остальные женщины ничего не сказали и ушли одна за другой.
— Зажги свечи перед уходом, — велела Мать, когда я начал одеваться.
Я сделал, как мне было сказано. Отблеск пламени падал на лицо отца Уилфрида.
— Преподобный отец теперь на небе? — спросил я.
Мать взглянула на меня и нахмурилась:
— Конечно. Как он может быть не там? Все священники сразу попадают на небо.
— Правда попадают?
— Да. Это награда за их службу Богу.
Мать на мгновение задержала на мне взгляд и затем вернулась к своим четкам. Я всегда знал, когда Мать не полностью уверена в чем-то — например, когда я возвращался из школы с заданием по алгебре, а Родителя не было дома, или когда ей приходилось вести машину в незнакомом месте. Недостаток уверенности сочетался у нее с раздражением оттого, что она вообще не знала правильный ответ или правильный путь. А что, если отец Уилфрид попал в Чистилище?
Пока я на велосипеде добирался под снегом до дома, я представлял себе, как это должно было выглядеть. Отец Уилфрид всегда описывал Чистилище как место с закрытыми дверями, где грешники лишены доступа к Богу до тех пор, пока их души не очистятся огнем.
А как это — чувствовать, что твоя душа сожжена до чистоты? Физической боли быть не могло, потому что теперь лишенное жизни тело лежит в ящике. Значит, это ментальная пытка? Каждый из сокрытых грехов, совершенных при жизни, высвечивается и поджигается один за другим? Или наказанного принуждают проживать все грехи заново? Снова ощутить страх и вину?
Проезжая по Баллардс-лейн мимо станции метро, я, к собственному удивлению, помолился за усопшего. В конце концов, это была не его вина. В Лоуни отец Уилфрид испытал какое-то потрясение. Неудивительно, что он сломался. С любым на его месте произошло бы то же самое.
* * *
— Эндрю, — шепнула Мать, прикасаясь тыльной стороной руки к его щеке.
Хэнни проснулся и посмотрел на нее, потом, когда сознание включилось, он отодвинулся от нее на локтях. Он взглянул на меня, а Мать положила руку ему на плечо.
— Все хорошо, Эндрю, — сказала она, — я просто принесла тебе чаю.
Она дала Хэнни чашку. Он взял ее, как миску, и отхлебнул.
— Вот и хорошо, — улыбнулась Мать, привставая, чтобы иметь возможность проследить, что все выпито.
Когда Хэнни выпил всю порцию, она обняла его и поцеловала в лоб. Хэнни просиял, потому что она больше не сердилась.
— Теперь, — сказала Мать, — встань рядом со мной на колени. — Она встала с кровати и опустилась рядом на колени. — Ну, давай же, Эндрю. Вот так.
Он заулыбался и опустился на пол вместе с Матерью.
— Закрой глаза, — приказала она.
Хэнни взглянул на меня. Я потер пальцами веки, и тогда он понял.
— Вот и хорошо, — сказала Мать. — Умница.
Она погладила Хэнни по голове, и когда он все сделал так, как ей было нужно, обернулась ко мне:
— Открой дверь.
— Что?
— Открой дверь и впусти их.
— Кого?
— Остальных.
Я вылез из постели и подошел к двери. Родитель и Белдербоссы ждали на лестнице.
Они обернулись ко мне.
— Он готов? — спросил мистер Белдербосс, и все, стараясь ступать как можно тише, вошли в спальню и встали, глядя на Хэнни, который крепко сжал ладони и зажмурил глаза.
— Мы не будем ждать отца Бернарда? — спросила миссис Белдербосс.
— Лучше начать сейчас, — сказала Мать, — пока Эндрю спокоен.
Миссис Белдербосс взглянула на него:
— Да, пожалуй, вы правы.
— И ты тоже, — велела мне Мать, указывая на местечко на полу, справа от нее, там, где она хотела, чтобы я встал на колени.
Родитель и миссис Белдербосс опустились на колени с другой стороны кровати, а мистер Белдербосс, прихрамывая, подошел к стулу около двери и тяжело опустился на него, зажав палку между колен и положив голову на ее ручку.
— Господи Боже, — начала Мать, — просим, чтобы целительные воды прошли через Эндрю и напитали его…
Она прервала чтение, поскольку в комнату вошел еще один человек. Отец Бернард в верхней одежде стоял у входа, переводя взгляд по очереди с одного на другого. Миссис Белдербосс сделала вид, что изучает свои пальцы. Мистер Белдербосс улыбнулся священнику, потом покашлял и отвел глаза.
— Мне показалось, что я слышу голоса, — сказал отец Бернард. — Что происходит?
— Мы молимся за Эндрю, — объяснила миссис Белдербосс.
— А-а… — протянул отец Бернард, глядя на часы.
— Это проблема, преподобный отец? — поинтересовалась Мать.
— Нет-нет, — ответил он. — Я просто удивляюсь, что вы все до сих пор на ногах.
— Джоан и Дэвид благополучно уехали? — спросила миссис Белдербосс.
— Да, — сказал отец Бернард. — Они вовремя успели на поезд. По дороге я снова пытался отговорить их, но они твердо стояли на своем. Жаль.
— Да уж, — согласилась миссис Белдербосс.
После короткой паузы заговорил Родитель:
— Не хотите присоединиться к нам?
Отец Бернард бросил взгляд на Мать:
— Нет. Вы уж сами.
— Давайте же, преподобный отец, — предложил мистер Белдербосс. — Я уверен, что одна ваша молитва стоит десятка наших.
Отец Бернард посмотрел вниз. Промокший плащ. Промокшие сапоги.
— Сомневаюсь, что я в подходящем виде, Рег, — вздохнул он.
— Какое это имеет значение? — воскликнула миссис Белдербосс. — Богу не важно, в каком вы виде, так почему это должно быть важно нам?
— Все-таки нет. — Отец Бернард был непреклонен. — Я отправляюсь спать, и первое, что я сделаю утром, это помолюсь за Эндрю, когда буду в бодром состоянии духа и смогу сосредоточиться на том, что я делаю.
— Вы точно уверены, преподобный отец? — спросила миссис Белдербосс, слегка разочарованная.
— Точно. Молиться — это как настраивать радио.
— Простите?
— Нужно быть на верной частоте, иначе Бог услышит только помехи.
— Да, я понимаю, о чем вы. — Миссис Белдербосс сочувственно улыбнулась. — Ну что ж, раз вы уверены, пусть будет так, преподобный отец.
— Я довольно-таки вымотан, по правде сказать. А завтра нам предстоит долгий путь домой.
— Да, — согласилась миссис Белдербосс со вздохом. — Было несколько утомительно, правда? Кругом одни препятствия. Все было так трудно. Какая жалость, преподобный отец, что вам не довелось увидеть это место таким, каким оно было раньше.
— Места меняются, Мэри, — вздохнул мистер Белдербосс.
— О, я знаю, — ответила она. — Но для преподобного отца это было настоящее боевое крещение. Я имею в виду, что Уилфрид знал нас и знал это место. Он бы справился намного лучше со всеми этими проблемами, которые у нас возникли.
— Это верно, — согласился мистер Белдербосс. — Он держал штурвал в твердых руках.
— Я это говорю не в осуждение вам, преподобный отец, — продолжила миссис Белдербосс. — Тут, скорее наша вина, я так чувствую, в том, что мы попросили вас взять на себя слишком много и слишком рано. Я имею в виду, что священникам, как и всем другим людям, чтобы все понять, требуется время, правда, Эстер?
— Именно так!
Мать устремила взгляд на отца Бернарда, который, ничего больше не сказав, вышел из комнаты. Она заметила, что Родитель пристально смотрит на нее.
— Что?
— Что с тобой происходит?
— Ничего.
— Почему ты разговариваешь с отцом Бернардом в таком тоне?
— В каком?
— Ты сама знаешь.
— Неужели?
— Да. Ты знаешь.
Мать взглянула на мистера и миссис Белдербосс:
— Прошу прощения, Рег, Мэри. Мой муж, очевидно, немного не в духе.
— Не в духе?! — Родитель повысил голос, и Белдербоссы переглянулись. — По-моему, это ты, Эстер, не в духе.
— Тебя это удивляет?! — взорвалась Мать. — Если учесть все, что тут произошло. Поездка превратилась в самый настоящий балаган.
— Ну, успокойтесь же, — сказал мистер Белдербосс.
— Эстер, — прошептала миссис Белдербосс, показывая глазами на дверь. — Он услышит вас.
— Мне все равно, — отчеканила Мать. Краска бросилась ей в лицо. Мне редко приходилось видеть ее в таком состоянии. — Я скажу вам, что я думаю об отце Бернарде. Его приезд — ошибка. Он совершенно не для нас. Я никогда в жизни не видела священника до такой степени легкомысленного и безответственного. Все, что мы делаем, он выставляет на посмешище. Что касается меня, то я буду счастлива, когда он отправится обратно в Ирландию, к таким же, как он сам.
Посреди этого разговора на повышенных тонах Хэнни встал и отошел к окну. Он подобрал чучело зайца и провел рукой по его спинке.
— Он еще совсем молод, Эстер, — возразила миссис Белдербосс. — Ему нужно время, чтобы достичь зрелости и стать таким, как отец Уилфрид. Однажды он таким станет. Я убеждена в этом.
— Мэри, — возразила Мать, — вы были убеждены, что он не будет пить, но он пил. И это он пригласил в дом всех этих хамов.
— Это было только ради развлечения, — заметил Родитель. — Ты сама это сказала.
— Развлечения? — воскликнула Мать. — Тебя не таскали по комнате, как тряпичную куклу.
— Я не заметил, чтобы ты особенно жаловалась, — хмыкнул Родитель.
— А я не заметила, чтобы ты вмешался, чтобы положить этому конец, — парировала Мать. — Куда там, ты только еще больше науськивал этих ряженых… вместе со всеми остальными… Господи, — продолжала она, — послушайте же меня. Эта поездка должна была стать паломничеством, шансом для всех нас обрести мир и покой после всего, что произошло, а вместо этого нам пришлось возиться с этой странной пьяной компанией, пляшущей в гостиной по приглашению священника, который должен был заботиться о нас. Зачем, по его мнению, мы сюда приехали? Любоваться на этих деревенских бандюг? Отвлекаться на всяких пропащих, вроде Клемента Парри и его матери? Зазывать к себе всех беспризорных, которых ему удастся найти? Встревать в дела, которые нас совершенно не касаются? Все развалилось. Я имею в виду, он даже не смог удержать нас всех вместе.
— Это не его вина, что Джоан и Дэвид уехали, — сказал Родитель.
— Нет, его, — возразила Мать. — И он сам это знает. Вот почему он вернулся так поздно. Заливал горе в «Колоколе и якоре», ясное дело.
— Эстер! — Родитель снова повысил голос. — Нельзя говорить такие вещи. Особенно о священнике. Именно так начинают ходить разные слухи.
— Да, я знаю, — прошипела Мать, выразительно глядя на мистера Белдербосса.
— Что такое? — спросил он. — Что я сделал?
— На днях вы задали отцу Бернарду вопросы, на которые, как я на самом деле думаю, мы вряд ли хотим, чтобы он пытался найти ответы.
— Это не вина Рега, — сказала миссис Белдербосс. — Он был просто расстроен, и все. Чувства взяли верх над ним.
— Вы позволили отцу Бернарду давить на вас, — заявила Мать.
— Да перестань, — отмахнулся Родитель. — Вряд ли он устраивал допрос. Я уверен, он просто пытался помочь.
— Мы должны быть более осторожны, — сказала Мать. — Никто из нас на самом деле не знает, что случилось с отцом Уилфридом, и, скорее всего, никогда не узнает. И незачем строить домыслы. А если мы это сделаем, то тем самым предадим память об Уилфриде в руки тех, кому, в отличие от нас, никогда не было дела до него.
— Ты говоришь о брате Рега, — сказал Родитель, — и, думаю, ему решать, что он будет говорить об Уилфриде.
— Нет, — возразил мистер Белдербосс. — Эстер права. Мы должны оставить наши подозрения при себе. Мы ничего не можем доказать. То есть, если бы у меня был его дневник, мы бы узнали все раз и навсегда.
— Согласна, — сказала миссис Белдербосс. — Мы не можем позволить слухам распространяться. Это погубит Сент-Джуд.
— Ну, если слухи уже появились, не сомневаюсь, что они там уже распространяются, — заметил Родитель. — Не в наших силах запретить людям болтать. Но, так или иначе, слухи появляются и исчезают. Через неделю все будут говорить о чем-нибудь другом. Так устроены люди.
— Я не уверена, что ты вполне уяснил себе, как все серьезно, — вздохнула Мать. — Люди сколько угодно могут терять интерес к сплетням и жить дальше, но это останется у них в памяти как случившийся факт. И если люди будут думать, что отец Уилфрид… вы сами знаете что… тогда все, что он сказал, превратится в ложь. И что тогда останется от веры?
— Вера — это не точная наука, Эстер, — заметил Родитель.
— Нет, точная, — возразила Мать. — Она у тебя либо есть, либо нет. Все просто.
— Эстер права, — сказал мистер Белдербосс.
Миссис Белдербосс согласно кивнула.
— Послушайте, — сказал Родитель, — мне кажется, что, если у нас есть хотя бы малейшее подозрение, что Уилфрид свел счеты с жизнью, мы должны заявить об этом в полицию.
— И что это даст? — спросила Мать.
— Это будет правильно.
— Если мы не можем это доказать, как полицейские это смогут?
— Не знаю. По-моему, неважно, смогут они это доказать или нет. Разве это не снимет с Рега груз страданий хотя бы немного?
— Да, но мы же не можем сказать теперь что-то противоположное тому, что говорили раньше, — сказала Мать. — Как это все будет выглядеть три месяца спустя?
— Как если бы нам было что скрывать, — вздохнул мистер Белдербосс.
— Похоже, что так оно и есть, — заметил Родитель.
Часы с апостолами начали бить полночь. Все ждали, пока удары затихнут.
— Что ж, мы с Регом немного устали, — произнесла миссис Белдербосс, как только пробил последний удар.
— Уже довольно поздно, я полагаю, — согласился с женой мистер Белдербосс. — Увидимся утром.
Родитель помог миссис Белдербосс подняться, и она опираясь на его руку, пошла к двери. Мистер Белдербосс поднялся со стула при помощи своей палки. Родитель открыл супругам дверь, и, пожелав всем спокойной ночи, они удалились по коридору к себе в комнату.
Когда они ушли, Мать спросила:
— Разве ты не уходишь тоже?
Родитель коротко вздохнул, подошел к кровати и сел.
— Мне кажется, тебе нужен отдых, — сказал он, беря ее за руку. — Не дело, что ты так накручиваешь себя по любому поводу. Ну не прошло все гладко, что с того? Отец Бернард любит выпить время от времени, подумаешь! Это не конец света. Не расстраивайся так из-за всего на свете.
— Я не расстроена, — ответила Мать, — как ни странно, но я рада на самом деле, что поняла, что отец Бернард никуда не годится. По крайней мере, поездка это полностью продемонстрировала.
— Ну хватит, хватит, любовь моя, — мягко сказал Родитель, улыбаясь Хэнни, который по-прежнему пребывал у окна вместе с зайцем. — Пусть Эндрю останется таким, какой есть. Ему нужен сон. Пошли и мы спать.
— Я еще не до конца помолилась за него, — вздохнула Мать.
Родитель взял руки Матери в свои:
— Эстер, пришло время смириться с тем, что Хэнни такой, какой есть, и будет таким всегда.
— Я не могу с этим смириться.
— Мы завтра возвращаемся домой. И я думаю, что там мы и должны оставаться. Нам не следует больше сюда приезжать. Это нехорошее место.
— Что значит нехорошее место? Мы годами сюда ездили.
— Это значит, что я не верю, что Эндрю здесь может стать лучше.
— Почему?
Родитель посмотрел на меня, потом опустил взгляд на руки.
— В той комнате, рядом с кабинетом… — начал он, и Мать вздохнула. — Нет, Эстер, выслушай меня до конца. Это важно.
Лицо Матери окаменело, и она ждала, что скажет муж.
— Перед тем как мы отправились в обитель, я пошел запереть ее и увидел, что на штукатурке рядом с кроватью нацарапано имя.
— И что?
— По всей видимости, это имя той девочки, которую они тут держали.
— Вероятно, так оно и есть.
— Дело в том, что, когда я отодвинул кровать от стены, чтобы лучше рассмотреть его, оказалось, что там еще четыре имени.
— Значит, они все были больны. И что с этого?
— Они все умерли, Эстер.
— Не говори глупости.
— Это правда. Каждое имя перечеркивала царапина, и…
— И что?
— Я понимаю, что ничего этим не сказал. Я и не имел это в виду… Но я нашел несколько писем.
— Писем?
— В коробочке под кроватью. От Грегсона гувернантке этих детей. Он спрашивал, стало ли детям лучше, смогут ли они скоро вернуться домой.
Мать потерла глаза:
— Для чего ты мне все это говоришь?
— Эстер, это была не единственная комната для карантина. Речь идет о всем доме. Грегсон строил его не как свой дом, а как хоспис.
— Конечно, это был дом, — возразила Мать.
Родитель покачал головой:
— Грегсон никогда не жил здесь сам, он построил его только для того, чтобы гувернантка могла водить детей в обитель.
Мать с раздражением посмотрела на мужа:
— Я по-прежнему не понимаю, какое отношение все это имеет к нам.
— Как же ты не понимаешь? Грегсон продолжал настаивать на том, чтобы гувернантка водила детей в обитель, даже когда стало совершенно ясно, что надежды на улучшение нет.
— Грегсон сохранял веру. Вот это мне совершенно ясно.
— Речь не о вере. Речь о том, чтобы понять, когда следует признать поражение.
— Поражение?
— Прежде чем кто-то пострадает.
— Я не отступлюсь от Эндрю. Куда это нас заведет?
— Эстер, этот бедняга в конце концов сошел с ума, потому что не смог ничего изменить.
— Я знаю, что я не могу что-то изменить, — отрезала Мать. — Я не говорю, что я могу что-то сделать. Я прошу Бога.
Родитель вздохнул.
Мать оттолкнула его руки:
— Оставь меня в покое.
— Эстер!
— Оставь меня наедине с моим сыном.
— Не делай больше этого с ним. И себе дай покой. Поедем домой завтра, как можно скорее. Это не вина Бернарда, что все в эту неделю пошло вкривь и вкось. Всему виной это место. Оно проклятое. Оно не приносит нам добра.
— Послушай! — Мать внезапно схватила Родителя за запястье. — Возможно, твоя вера рухнула вместе с верой отца Уилфрида, но не пытайся также разрушить и мою.
Родитель попытался отцепить ее пальцы, но она сжимала их еще крепче.
— Знаешь что? — сказала она, слегка улыбаясь. — Я думаю, ты просто боишься.
Родитель перестал бороться с ней:
— Нет. Не я.
И он кивнул в угол комнаты, где под полками с камешками и деревяшками, обхватив колени руками, сидела горилла.
* * *
Хэнни с тех пор изменился до неузнаваемости, и хотя я и вижу в нем что-то от него прежнего, это всегда заметно по его глазам. Существует, я полагаю, некая открытость чувства, которая выдает нас всех. И там, в этой комнате в «Якоре», за глупой маской во мне прятался страх, который мне предстояло осознать много лет спустя, когда меня арестовали той ночью около дома брата. Страх, что меня заберут и я не смогу защитить его. У него, конечно, есть Кэролайн и мальчики, но я по-прежнему нужен ему. Это очевидно.
Не сказать чтобы Бакстер согласился. Он, кажется, подумал, что у меня что-то вроде нервного срыва.
— Тем не менее у нас есть определенные достижения, — сказал он, когда я был у него последний раз.
День в начале ноября выдался сырой и ветреный, и как раз через несколько дней у Стылого Кургана обнаружили младенца. Конский каштан напротив окна кабинета Бакстера тяжело раскачивался туда-сюда, простирая длинные желтые ветви над теннисным кортом внизу. Он уже закрылся на зиму. Сетки убрали, белые линии разметки были погребены под опавшими листьями. Бакстер — член клуба, как вы, очевидно, догадались. Это как раз такое место. Врачи, дантисты, академики. Бакстер рассказал мне, что играет в смешанных парных матчах с партнершей — аспиранткой, специализирующейся в древнем иврите. Прелестная девушка. Очень спортивная. Могу представить, как Бакстер пожирает глазами ее колыхающийся зад в момент, когда они ожидают подачи.
Он стоял у окна с чашкой дарджилинга, глядя, как дерево качается под дождем.
Наверху на камине тикали часы, а внизу огонь с треском пожирал березовые поленья. Бакстер сделал глоток и снова поставил чашку на блюдце.
— Вы все так же себя чувствуете? — спросил он.
— По всей видимости, да.
Он снова посмотрел в окно и улыбнулся:
— Это вежливое «нет»?
— Это вежливое «вы мне скажите».
Бакстер тихо засмеялся и опустился в кожаное кресло напротив меня.
— Вы не обязаны соглашаться, старина, — сказал он. — Ваш брат платит мне не за то, чтобы я заставлял вас плясать под свою дудку. Мне бы хотелось думать, что вы недавно некоторым образом завернули за угол.
— И в каком направлении?
— Я думаю, — сказал он, выпив чашку и поставив ее на стол, — что вы начинаете действительно понимать тревоги вашего брата по вашему поводу.
— В самом деле?
— Мм… — продолжал Бакстер, — думаю, что да. Думаю, если бы я спросил вас, вы бы мне все объяснили весьма красноречиво.
— То есть вы спрашиваете меня?
Бакстер сплел пальцы вместе, а затем развел ладони, как бы побуждая меня говорить.
Я сказал Бакстеру то, что он хотел услышать, а он добросовестно занес все это в компьютер. Я сказал ему, что понимаю, что Хэнни и Кэролайн беспокоятся обо мне. Что сидеть часами около их дома совершенно не обязательно. Что мне не следует порицать соседа за то, что он вызвал полицию. Хэнни не нужно, чтобы я был его сторожем. И что тот факт, что я не могу описать конкретно угрозы, которые, по моему мнению, над ним нависают, означает, что вряд ли они существуют. Я придумал их, чтобы чувствовать, что я по-прежнему жизненно необходим Хэнни, несмотря на то что он женат и у него есть семья, которая о нем заботится.
Мы раньше никогда не обсуждали последний пункт, но я все равно его добавил, зная, что на Бакстера произведет впечатление мой уровень самовосприятия. И я буду на шаг ближе к тому моменту, когда смогу его убедить в том, что излечился.
— Очень хорошо, — сказал он, бросив на меня взгляд из-за компьютера. — Вот видите, за угол вы действительно завернули. Теперь вы другой человек, по сравнению с тем, кем вы были, когда пришли ко мне в марте.
— Это хорошо?
— Без сомнения. Я хочу сказать, что еще предстоит пройти определенный путь, прежде чем вы станете…
— Нормальным?
— Я хотел сказать, счастливым. Но это путь, состоящий из маленьких шажков, мистер Смит. Бессмысленно пытаться бежать… и все такое прочее.
— По-видимому, это так.
— Но и встраивать вас в ту или иную социальную форму тоже нет смысла, — добавил Бакстер. — То, что нужно, это чтобы вы достигли такого уровня понимания, который позволит вам взаимодействовать с другими более полноценным и менее стрессогенным образом. — Он опустил глаза на свои пальцы и тихонько рассмеялся. — Я не часто признаюсь в этом, мистер Смит, но на самом деле я иногда ловлю себя на том, что завидую своим пациентам.
— Как это?
— Речь о той возможности, которую дает поиск самого себя, на мой взгляд. По-настоящему оценить свое место в масштабах, так сказать, Вселенной. Распознать то, что действительно важно. Ведь так легко разбазарить время жизни, испытывая лишь скудный набор эмоций, и никогда не задумываться о том, почему делаешь то, что делаешь. Кто это сказал: «Неосмысленная жизнь не стоит того, чтобы жить.» Аристотель?
— Сократ.
— Ах да, конечно. Безусловно, это глубокая философская позиция, кто бы ее ни высказал. Позиция, в соответствии с которой, боюсь, я никогда не смогу жить, как вы, мистер Смит. Вы проживаете жизнь. Вы вступаете в борьбу. В отличие от меня.
— Возможно, вам следует сказать все это Хэнни. Тогда он, может быть, лучше поймет меня.
Бакстер улыбнулся:
— Он поймет со временем. Вы, возможно, чувствуете, что ваши отношения испортились, но мы, человеческие существа, обладаем внутренней потребностью исправлять ошибки. Все наладится. Ваш брат сильнее, чем вы думаете.
