Глава 12
Бабочки рассеялись, когда дождь пошел опять и начал в очередной раз омывать землю. Каменные стены блестели, будто металлические. Деревья склонились к земле и истекали влагой. Угрюмые сельские пейзажи исчезли, окутанные влажным паром, и в течение долгого времени мы направлялись вообще неизвестно куда, пока на другой стороне пастбища не показался короткий шпиль, одиноко возвышающийся над соседними деревьями.
Церковь Святейшего Сердца Иисуса была древней; темная, приземистая, она поблескивала под дождем наподобие какого-то земноводного животного. Широкая входная дверь позеленела от мха, а колокольню обвил длинными щупальцами ползучий плющ.
Мы столпились в крытом проходе на кладбище — переждать особенно яростный шквал дождя. Свод протекал, и вода капала на каменные сиденья, которым зады многих носильщиков гробов за годы придали форму черпака. Ну и таких, как мы, укрывающихся от дождя посетителей — тоже.
Само церковное кладбище было маленьким, но хорошо укомплектованным покойниками из местных — поблизости располагались густонаселенные деревни, — и все они лежали в направлении восток — запад, как будто ветер за столетия таким образом упорядочил их могилы. Надгробия кренились одно к другому под тенью гигантских тисов, сочащихся водой. В один из них попала когда-то молния, и из почерневшего расщепленного ствола рос молодой побег.
— Что вы думаете, преподобный отец? — задала вопрос Мать, кивая в сторону церкви.
— Весьма впечатляет, миссис Смит, — кивнул отец Бернард.
— Пятнадцатый век, — вставил Родитель.
— Неужели? — удивился отец Бернард.
— Во всяком случае, некоторые ее части. Внутри вся кладка относится к временам саксонцев. Реформация не затронула церковь.
— Как же это получилось?
— Думаю, ее просто не удалось найти, преподобный отец.
Ливень закончился так же неожиданно, как и начался. Вода лилась с шиферной крыши по свинцовым желобам, чтобы извергнуться из пастей горгулий, сточенных ветром и непогодой в бесформенные глыбы камня.
Отец Бернард открыл ворота и держал их, пока все быстрым шагом не зашли в церковь, торопясь успеть, прежде чем дождь польет снова. Хэнни замер перед искореженными горгульями серого цвета и гримасничал, стремясь, чтобы получилось похоже.
Оказавшись внутри, мы заняли скамьи позади, стараясь передвигать ноги как можно тише, чтобы не нарушать тишины. По всей церкви статуи святых были накрыты к Великому посту, и они, как призраки, были наполовину спрятаны в тени своих ниш. Тут и там покрывала колыхались из-за сквозняка. Ветер где-то проникал внутрь и по-птичьи насвистывал среди стропил.
Хэнни взял меня за руку.
— Все хорошо, — сказал я в ответ на его тревожный взгляд в сторону одного из закутанных святых. — Просто не смотри на них.
Когда все уселись, Родитель наклонился к Отцу Бернарду.
— Посмотрите на окна над хорами, — сказал он, указывая на крошечные арки в стене наверху, каждая из которых пропускала пучок красного света. — Обратите внимание на толщину средников. И витражи — это романский стиль.
— Это хорошо? — поинтересовался отец Бернард.
— Им порядка семисот лет.
Отец Бернард выглядел пораженным.
— Следовало бы открыть здесь музей, — шепнул он Родителю. — Наверняка здесь сохранилось все, что принадлежало когда-то церкви.
Это была правда. Ничто, казалось, не выходило наружу через дубовые двери, не покидало толстые, словно крепостные, стены. Свет, проникающий в окна, оставался здесь пленником: дерево поглощало его. На протяжении веков молельные места, кафедра и мизерикорды потемнели и приобрели вид эбеновых, как и балки, поддерживающие крышу, — каждая была сделана из ствола огромного дуба, так что у прихожан создавалось впечатление, что они находятся внутри перевернутого корабля.
Запах старой бумаги и свечных огарков был таким же вечным, как и могильные плиты на полу в центральном приделе. Дверцы шкафчика для священных сосудов держались на петлях, выкованных в те времена, когда пытали водой ведьм и умирали от чумы. Это было место, где вафельные печи, ящики для подаяний и подставки для лучин оставались рабочими инструментами. Где на церковных вратах оставался дверной молоток, имелся приходской сундук, вырезанный из цельного ствола каштана, а над купелью висела таблица кровного родства в качестве основы для расчетов, необходимых, чтобы избежать кровосмешения среди невежественных бедняков. Хотя, на мой взгляд, к тому моменту, когда младенца погружают в воду, вспоминать об этом уже довольно поздно.
Там, где ряды скамей кончались, располагались скульптурные изображения Семи Смертных Грехов, стертых почти до полной неузнаваемости руками бесчисленных прихожан, которые хватались за них в момент коленопреклонения. Но все-таки можно было различить свернувшееся клубком во сне Уныние, срыгивающее себе на бороду Чревоугодие и Гнев, суть которого состояла в том, что он лупил своего ближнего ослиной челюстью.
Между нефом и алтарем в церкви все еще имелась алтарная перегородка с изображенными маслом разнообразными святыми внизу и распятием наверху. Еще выше можно было видеть часть изображения Страшного суда, и хотя большая часть изображения уже отвалилась, сам размер росписи был впечатляющим. Она раскинулась по камню как мрачный тлен.
— Других таких я к северу от Глочестера не видел, — сказал Родитель, снова наклоняясь ближе к отцу Бернарду и указывая наверх. — То есть он уступает росписи в Патхеме или Венхастоне, но все же.
— Я бы не хотел видеть это у себя в доме, — заметил отец Бернард.
— Не знаю, — возразил Родитель, — притягивает глаз, тем не менее.
— Скорее ваш, чем мой, — не согласился с ним священник.
Когда я был маленьким и верил всему, что отец Уилфрид рассказывал про ад и вечные муки, Страшный суд был причиной множества моих бессонных ночей в «Якоре». Думаю, потому что в каком-то смысле мне было уже известно место, которое там изображено, а значит, все это могло существовать на самом деле.
Содержание напоминало мне школьную игровую площадку с ее повседневным произволом и всегдашним страхом, что какая-то — неизвестно какая — черта в тебе может оказаться подлежащей наказанию путем молниеносной физической расправы. Слишком высокий, слишком маленький. Нет отца, нет матери. Мокрые брюки. Порванные ботинки. Не то сословие. Сестра гуляет.
Сволочи!
Ад управлялся логикой детей — Schadenfreude, протяженностью в вечность.
На фреске осужденные на муки, зажатые в узкой расщелине в земле, были вдавлены друг в друга и плавали вниз головой в нечистотах, перед тем как свалиться вместе с осыпающейся горной породой прямо в когтистые лапы похотливых чернокожих демонов, которые хватали их за волосы и вонзали раскаленные ножи в их плоть. И это было всего лишь предварительным наказанием.
Грешники просто падали на ковровую дорожку, где самые закоренелые насельники царства Гадеса собрались, чтобы молиться за души этих новоприбывших в тщетной надежде на собственное избавление. Их лица были обращены наверх, рты в отчаянии широко раскрыты, как клювы птенцов в вороньем гнезде.
Далее, нечестивцев собирали в огромные котлы, где из них готовили кушанье для Сатаны, который сидел на корточках, наподобие рогатой жабы, и окунал в горшки с соусом вилку для фондю с нанизанными на нее корчащимися червячками — человеческими телами — и глотал их целиком, не жуя, по-видимому чтобы, пропустив их через кишки наружу, начать весь процесс заново.
В других частях Ада пытки были настолько жуткие, что даже становилось смешно, но это тревожило меня еще больше. Насмешки над Адом, думал я, приведут к еще худшему наказанию, если я когда-то туда попаду.
В темном углу демон засунул лапу так глубоко в горло человека, что она вышла с другой стороны и придушила женщину, съежившуюся позади. У других грешников были оторваны конечности, и они висели вверх ногами на крюках, пропущенных через интимные места. У некоторых языки были прибиты к деревьям, а их разорванные кишки жрали истекающие слюной собаки, послушно прислуживающие чертям. Глазные яблоки выклевывали существа, похожие на непомерной величины скворцов. В горло нечестивцев лили расплавленный свинец. Из отделенных от туловищ голов выливали кровь, чтобы поливать ею подлежащие орошению поля черных плевел, которые перерастали через отвесные каменные стены Ада и вырывались на сочные зеленые пастбища мира живых, чтобы уловить в свои тенета растущие там подсолнухи и лилии. Все это обещал нам отец Уилфрид.
* * *
Как это всегда происходило раньше, когда мы приезжали на Темную утреню, мы одним махом удвоили число прихожан в церкви. Немногие местные, коленоприслоненные, закрывшие лица руками, были те же самые люди, что и всегда. А когда они прерывали молитвы, то смотрели на нас не как на чужих, а как на почти знакомых людей, несмотря на то что прошли годы со времени нашего последнего визита.
— Это не Клемент? — поинтересовался мистер Белдербосс, указывая на мужчину, сидевшего отдельно от других присутствующих на одной из боковых скамей.
— Да, это он, — ответила миссис Белдербосс, отчаянно жестикулируя с целью привлечь его внимание.
— Его мать, однако, не с ним, — заметил мистер Белдербосс. — Интересно, почему?
— Возможно, она больше не появляется в церкви, — отвечала миссис Белдербосс. — Она стареет, я так думаю.
Мать шикнула на них, когда органист заиграл скорбную песнь, а несчастного вида прислужник, долговязый прыщавый парень, принес катафалк, поставил его на низкий столик и зажег пятнадцать свечей специальной тонкой свечой. Он снова удалился, потом вернулся с маленькой толстой свечкой, которую он зажег и поставил под алтарь, так чтобы ее не было видно.
Вышел священник, и все встали. Он сделал короткое вступление — голос его глухо звучал в окружении каменных стен, временами срываясь почти на крик, — и затем начался двухчасовой цикл утрени и лаудов — все на латыни, конечно, — и после каждой молитвы прислужник тушил одну свечу, пока мало-помалу в церкви не стало темно в полном соответствии с всепоглощающим мраком снаружи.
Ветер по-прежнему то затихал, то усиливался, переходя от тихого завывания к пронзительному вою. Упорный, как старый священник, иногда резко повышая тон, он бормотал старую проповедь о песке и море, предупреждая молящихся, чтобы те держались подальше от здешних мест.
Хэнни заснул, никто не тревожил его, и мистер Белдербосс сделал то же самое, склонив растрепанную седую голову мне на плечо. Как бы там ни было, Мать сильно увлеклась соперничеством с мисс Банс — кто из них сильнее сумеет растрогаться церемонией? Мать с каждым новым порывом ветра все крепче стискивала четки и все жарче молилась. У мисс Банс выступили слезы на глазах, когда в молитве Иисус воззвал к Богу, а свечи на катафалке быстро погасли одна за другой. Она даже сумела сама издать негромкий мученический вопль в тот момент, когда прислужник в темноте прошел по проходу и громко захлопнул тяжелую церковную дверь, что символизировало землетрясение, от которого содрогнулась Голгофа, когда человеческое сердце Иисуса перестало биться.
Мистер Белдербосс, вздрогнув, проснулся и вцепился себе в грудь.
* * *
Когда служба закончилась и единственная спрятанная под алтарем свеча была вынесена для того, чтобы служить символом будущего воскресения, мы все вместе вышли наружу под дождь. Прислужник держал зонт над священником, пока тот по-быстрому сжимал по очереди ледяные руки прихожан в своих и произносил благословение Божье. Местные быстро исчезли, потерявшись в темных домишках, замерших под сильным дождем вокруг зеленой деревенской лужайки, и как только последний посетитель покинул церковь — а это был ковыляющий из-за боли в бедре мистер Белдербосс, — священник снова зашел внутрь и закрыл дверь.
— Что ж, — начала Мать, когда все вернулись к фургону, — по-моему, служба прошла чудесно.
Она говорила это Родителю, но тот остановился за несколько шагов позади нее и провел рукой по каменной резьбе, окружавшей боковую дверь.
— Я говорю, это была чудесная служба, — повторила Мать, но Родитель то ли не слышал, то ли не обращал на нее внимания.
Сдвинув очки на кончик носа, чтобы лучше видеть, он внимательно рассматривал изображения людей и демонов, сошедшихся в смертельной схватке.
— Это верно, — отозвался мистер Белдербосс. — Верно.
— Да что ты знаешь, олух несчастный, — вмешалась миссис Белдербосс, шлепая его ладонью по плечу. — Ты пропустил большую часть.
— Не пропустил, — возразил мистер Белдребосс, потирая плечо и улыбаясь, — я просто глубоко погрузился в молитву.
— Ну что ты чушь несешь! — вскрикнула миссис Белдербосс.
— Я бы назвала эту службу мрачной, — вставила мисс Банс.
Дэвид согласно кивнул с важным видом.
— Не могу сказать, чтобы служба мне понравилась, — заметила Мать.
— А я не сказала бы, что она мне не понравилась, — усмехнулась мисс Банс.
— Так, и где этот рыбак? — спросил отец Бернард, подводя Мать к фургону.
* * *
Мать устроилась впереди рядом с отцом Бернардом и указывала ему дорогу к деревянному домишке в этом Богом забытом углу, перед которым сидел человек с лицом, покрытом шрамами. Перед ним были разложены подносы с только что выловленными из Ирландского моря скатами, макрелью и злобного вида угрями. Во времена отца Уилфрида существовала традиция в Страстную пятницу останавливаться здесь, и Мать пришла в восторг, увидев, что лавка по-прежнему существует и все тот же самый человек по-прежнему собирает деньги, пользуясь помойным ведром в качестве кассы. Сдача возвращалась грязными деньгами, но Мать, похоже, совершенно не обращала на это внимания.
Мы ждали в фургоне, пока Мать и Родитель наболтаются с продавцом, а он завернет им рыбу в газету. Мимо нас проехал «лендровер» и затормозил неподалеку от лавки. Это была машина Клемента. Та же самая, что я видел на дороге за «Якорем». Паркинсон, человек-бык, вылез первым, бросив на нас взгляд, кивнул персонально отцу Бернарду и, не торопясь, направился к лавке. За ним последовал Коллиер со своей собакой. Оказавшись на земле, но по-прежнему на цепи, пес принялся обнюхивать все вокруг, затем залаял и присел на задних лапах посреди дороги.
— Это не те люди, которых мы видели по дороге сюда, преподобный отец? — спросила мисс Банс.
— Они самые, — ответил отец Бернард, недовольный тем, что Паркинсон выделил его среди других.
— Интересно, а где Клемент? — поинтересовалась миссис Белдербосс.
— Не знаю, — ответил мистер Белдербосс. — А что?
— Это же его «лендровер», разве нет?
— Ну и что?
— Так почему же они его взяли?
— Откуда я знаю?
— Ты думаешь, он им одолжил машину?
— Не говори глупости, Мэри.
— Я не говорю глупости. По-моему, они гадят тут друг другу. Разве нет?
— Далеко не так, — усмехнулся мистер Белдербосс. — Если они взяли «лендровер» Клемента, то это потому, что он им его продал. Или в обмен на что-то. В смысле, здесь далеко не всегда все решают деньги, но и бесплатно тут никто ничего не делает. У фермеров нелегкая жизнь, и благотворительность тут никто не может себе позволить.
Последним вылез пожилой мужчина, яростно кашляя в рукав. Он облокотился на «лендровер» и посмотрел в нашу сторону.
— Токсоплазмоз, — сказал мистер Белдербосс, кивая ему.
— Ох, успокойся ты, Рег, — вздохнула миссис Белдербосс.
Паркинсон и Коллиер подошли к рыбной лавке и закурили сигареты. Мать поздоровалась с ними — в конце концов, это были знакомые люди. Она попыталась разговорить их, те слушали, но не отвечали, а только ухмылялись. Коллиер принялся обматывать поводок вокруг локтя, чтобы утихомирить собаку.
— Кто это? — спросила мисс Банс, когда Мать и Родитель вернулись.
— Кто? — не поняла Мать.
— Вот эти, — сказала мисс Банс, указывая на мужчин из окна. — Не сказать чтобы они были очень дружелюбны.
Мать обернулась и посмотрела на мужчин, которые теперь, выбирая рыбу, смеялись вместе с торговцем.
— Ох, Джоан, вы и в самом деле слишком долго жили в Лондоне, — сказала Мать. — Здесь все по-другому. Вот, держите.
Она передала газетный кулек мисс Банс, одновременно устраиваясь на своем сиденье, и мы тронулись.
Мужчины смотрели нам вслед, Паркинсон кивнул отцу Бернарду, а Коллиер помахал рукой в черной рукавице.
* * *
Рыбный запах растекался по фургону, и «благоухание» все усиливалось, пока мы ехали сельскими дорожками обратно к дому.
Мисс Банс зажимала нос ладонью.
— Мне кажется, меня стошнит, — пожаловалась она.
Дэвид, потянувшись, взял ее за руку.
— Ох, ради бога, Джоан, — сказала Мать. — Только не надо сцен.
Мисс Банс отгоняла запах, махая рукой:
— Я всегда думала, что рыба, если она свежая, не должна так отвратительно пахнуть.
— Нет, это говядина, правда же? — возразила миссис Белдербосс.
— Курица, — усмехнулся мистер Беллдербосс. — То ли говядина, то ли курица.
— Послушайте, — сказала Мать, — мы много лет покупали рыбу в этой лавке, и ни разу не было случая, чтобы нам потом было плохо, правда? — Она посмотрела на Родителя.
— Никогда не бывало такого, — подтвердил тот. — Рыба всегда была очень вкусная.
— Ну, я вообще ее есть не буду, — заявила мисс Банс.
— Тогда останетесь голодной, — отрезала Мать.
— И очень хорошо, — парировала мисс Банс, — мы же не должны есть весь день напролет.
Мать закатила глаза:
— Это правило относится только к мясу, Джоан. Рыбу прекрасно можно есть, не так ли, преподобный отец?
— Думаю, мы можем рискнуть, — отозвался отец Бернард, переключая передачу, чтобы сбросить скорость на крутом повороте.
— Вот и хорошо. Я не уверен, что протяну до завтра с пустым желудком, — засмеялся мистер Белдербосс с заднего сиденья.
За поворотом мы нагнали человека, бредущего вдоль придорожной канавы.
— Это Клемент, — сказала миссис Белдербосс. — Притормозите, преподобный отец.
Отец Бернард остановился через несколько ярдов и опустил окно. Клемент остановился.
— Подвезти тебя? — окликнул его отец Бернард.
Клемент оглянулся вокруг и подошел к окну, оглядел сначала нас, а потом посмотрел на отца Бернарда:
— He-а, езжайте.
— Нам нетрудно подбросить тебя до дома.
— Тут недалеко идти.
— Давай я довезу тебя хотя бы до «Якоря».
Клемент поднял глаза — дождь лил по-прежнему.
— Ладно, — согласился он. — Довезите меня до «Якоря», а там уж я сам.
Клемент втиснулся между Хэнни и мной на заднее сиденье. От его непромокаемой куртки несло потом и сырой соломой. Это была одуряющая, прокисшая вонь, в которой чуткий нос мог бы различить сразу несколько разных видов грязи.
Клемент не проронил ни слова во время пути, уставившись прямо перед собой, и я получил возможность изучить его профиль с близкого расстояния: изуродованное ухо, прижатое к голове, как комок жевательной резинки; нос, как и щеки, истекающий гноем из лопающихся угрей; отдельные жесткие волоски вокруг рта, там, куда бритва не достает. Когда он поднял руку, чтобы почесать нос, рукав соскользнул вниз, обнажив татуировку в виде ласточки на руке. Увидев, что я смотрю на нее, Клемент поддернул рукав.
Ходили слухи, что он отсидел срок в Хейверигге, но так ли это было и за что он туда мог попасть, я понятия не имел.
Когда мы приехали в «Якорь», Клемент подождал, пока все зашли в дом. Остались только отец Бернард и я — мы уговаривали Монро вылезти из-под сиденья фургона, где он спал. Монро зевнул, осторожно ступая, спустился по ступенькам и побрел в дом. Отец Бернард проводил его взглядом и затем повернулся к Клементу:
— Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя на ферму?
Клемент покачал головой:
— Я лучше пройдусь пешком.
— Что ж, ладно, будь здоров.
Клемент двинулся прочь, потом вдруг остановился и повернул назад.
— Не знаю, стоит ли мне говорить, преподобный отец, — тихо сказал он, — но я не прощу себе, если не предупрежу вас кое о чем.
— О! О чем же?
— Как можно больше сидите дома.
— Из-за погоды, ты хочешь сказать?
— Нет, я хочу сказать, держитесь поближе друг другу.
— С чего ты решил, что мы собираемся делать что-то другое? — спросил отец Бернард со смешком.
— Да есть тут народ, которому не по нраву, что вы сюда приехали, — пробурчал Клемент.
— Кто, например?
— Я не хотел бы говорить.
Отец Бернард слегка улыбнулся. Он знал, о ком говорит Клемент.
— Что ж, думаю, мы не будем делать ничего такого, что могло бы расстроить этих людей, Клемент. И в любом случае, не похоже, чтобы дела обстояли так, как ты говоришь.
Клемент нахмурился:
— Про что вы, преподобный отец?
Отец Бернард бросил взгляд на меня:
— Да я тут зашел на днях в «Колокол и якорь», чтобы укрыться от дождя, и кое-кто очень любезно угостил меня выпивкой.
На лице Клемента появилось такое выражение, будто он проглотил что-то гадкое.
— И кто же это?
— Мистер Паркинсон, мясник. А что?
— А вы его отблагодарили чем-нибудь?
Отец Бернард покачал головой:
— Я не мог оставаться дольше — времени не было.
— Я не про выпивку, преподобный отец.
— Не понимаю тебя, Клемент.
— Ну, то есть вы пригласили его в «Якорь»?
— Не припоминаю…
— У него есть манера все обставлять так, чтобы окружающие ему были обязаны, понимаете? — перебил священника Клемент.
— Ну, я бы не сказал, — улыбнулся отец Бернард, — это было просто угощение — и все.
Но Клемент не слушал. Он схватил отца Бернарда за локоть:
— Потому что, если бы вы пригласили его, он бы не посчитал, что вы ему тоже любезность оказываете. Он придет и приведет их всех с собой.
— Кого всех? — не понял отец Бернард.
— Лучше держаться от него подальше.
— Но для этого должна быть причина, Клемент.
— Ага, полно причин.
— Например?
— Не могу сказать.
— Клемент?
— Извините, преподобный отец. Мне нужно возвращаться к матери.
Клемент, бросив взгляд на отца Бернарда, посмотрел себе под ноги, как будто почувствовал, что потерпел неудачу. Потом направился к сторону дорожки, остановился, озираясь вокруг, и через ворота побрел в поля.
