Дом номер восемь, Авеню

Их было уже одиннадцать.

Джон видел все из окна гостиной, несмотря на то что подоконник был завален горами писем и фотографий, так что с трудом удалось отыскать щелочку, чтоб выглянуть на улицу. Там вот уже несколько часов творилось что-то непонятное. Шейла Дейкин выбежала из дома с футболкой, Гарольд тащил куда-то складные стулья. Он видел, как из своего дома вышла Мэй Рупер, засучила рукава и с воинственным видом зашагала куда-то, словно на бой.

Ему очень хотелось пойти посмотреть, что же происходит, но он боялся вопросов. Со времени обнаружения туфель Маргарет он старательно избегал встреч с соседями. Пару раз в дверь к нему стучалась Шейла, и еще он видел, как Брайан ошивается возле его дома, поглядывает на окна, но пока ему вполне успешно удавалось скрыться из вида. Спрятаться, скрыться от их глаз.

Капрал полиции Грин проявил больше настойчивости, что и понятно – уж таковы они все, эти полицейские. Он стучался и в парадную, и в заднюю двери, но лишь когда начал кричать в щель почтового ящика, Джон решил, что лучше ответить, пока капрал Грин не поднял на ноги всю улицу этим своим криком.

Грин хотел знать, не хочет ли он вступить в контакт с их сотрудником по связям с общественностью.

Джон очень вежливо объяснил, что у него нет ни малейшего желания вступать в контакт с кем бы то ни было, и уж тем более – с полицией.

Капрал полиции Грин посоветовал ему сохранять спокойствие, в ответ Джон заметил, что это вряд ли возможно. Особенно с учетом того, что детектив-инспектор Хислоп выдвигает самые нелепые предположения о случившемся с Маргарет. Ведь совершенно очевидно, что она в добром здравии и скоро вернется. К тому же близится годовщина их свадьбы, и она ни за что не пропустит такое событие, и что лично ему все равно, что думают по этому поводу капрал полиции Грин, капрал полиции Хэй и даже сам детектив-инспектор Хислоп, вместе взятые.

Капрал полиции Грин уставился на него с разинутым ртом, что, как совершенно справедливо заметил Джон, является основной причиной дурного запаха изо рта и даже может привести к различным заболеваниям ротовой полости.

После этого капрал полиции Грин оставил его в покое. Джон понимал, что надо бы позвонить детективу-инспектору Хислопу и рассказать ему всю правду, вот только они все равно ничего не поймут. А он лишь навлечет на себя большие неприятности.

Так что звонить не обязательно. Джон вообще не слишком доверял полицейским. Он и себе не очень-то доверял, понимал, что может сболтнуть лишнего. В конце он почти всегда мог ляпнуть нечто такое, чего вовсе не собирался. И если б он не выболтал одну тайну Брайану, которому тогда было всего двенадцать, то не оказался бы в такой неприятной ситуации сейчас.

На улице царит тьма. Длинные тени тянутся по тихим замерзшим лужайкам, свинцовые тучи давят всем своим весом на серо-стальные крыши. Джон Кризи видит это из окна. Осторожно помешивает чай, стараясь, чтобы ложка не задевала краев фарфоровой чашки, опасается, что даже малейший шум может разбудить тьму, и тогда она ворвется в дом и поглотит его.

Чай слишком горячий и сладкий. После смерти отца мама только и знала, что пичкать сына углеводами. Может, думал Джон, таков был ее способ удержать его в доме, как-то подсластить его существование, чтобы он стал слишком толст и ленив и уже не помышлял о побеге от нее.

«Мы должны поддерживать силы», – говорила она.

А вот он не понимал, для чего это, собственно, необходимо.

Он слышит ее и сейчас, слышит, как она замешивает стоицизм в густое тесто, отмеряет столовыми ложками выдержку и терпение, взбивает их в мисочке.

Он вытирает край чашки чистым носовым платком и снова смотрит в окно. Видит Эрика Лэмба – тот идет с поднятым воротником. Видит, как Шейла Дейкин плотнее запахивает кардиган, словно старается спрятать потайные свои мысли и чувства в теплой шерсти. Наблюдает за тем, как соседи торопливо забирают бутылки с молоком со ступеней, как они резко задергивают шторы перед наступлением ранних ноябрьских сумерек. Наблюдает за тем, как нарастает тишина. Она заползает в каждый уголок улицы, и вскоре все вокруг, похоже, вплывает в продолжительное молчание, скрепляемое разве что короткими кивками и безмолвными взглядами.

Он видит, как Брайан переходит улицу и останавливается напротив дома одиннадцать. Брайан делает это почти каждый день, Джон тому свидетель.

Иногда к нему подходит Гарольд Форбс и останавливается рядом. Руки скрещены на груди, взгляд устремлен на пыльную дверь в дом Уолтера Бишопа. Джон видел, как Шейла делала то же самое. Видел, как она ставила тяжелые сумки с покупками прямо посреди дороги, поднимала голову и смотрела на окна дома номер одиннадцать, злобно поджимала губы и, видимо, бормотала проклятия.

Похоже, они занимаются этим по очереди, думает Джон. Брайан, Гарольд, Шейла, Дерек. Наладили круглосуточное дежурство, составили расписание, кто будет просто наблюдать, а кто, возможно, попытается выманить Уолтера Бишопа в круг света от фонаря, чтоб тыкать в него пальцами, осматривать и оценивать со всех сторон.

Но несмотря на все их усилия, Уолтер остается в тени. Никто его пока что не видел.

Может, думает Джон, Уолтер выбирается на улицу по ночам, обретает уверенность в темноте, успокаивается только тогда, когда слышит лишь звук своих шагов, эхом разносящийся по темной мостовой. И, хотя он ни за что не признается в этом Брайану, Гарольду или Шейле, Джон понимает, что чувствует в этот момент Уолтер.

Он снова вытирает чашку и ставит ее по центру стола, как можно дальше от края, где есть опасность нечаянно задеть ее локтем или взмахом газеты. Похоже, этот момент привлекает внимание Брайана, и Джон ловит себя на том, что машет ему в ответ через стекло, хоть и старается спрятаться за большой искусственной пальмой, которую мать выставила в центре подоконника.

«Невероятно похожа – никто не отличит от настоящей!» Наклейка с этой надписью все еще свисает с одного из стеблей.

Джон отступает от пальмы в глубину комнаты.

Брайан отходит на несколько шагов и стоит, привалившись спиной к изгороди, отделяющей сад Гарольда Форбса от участка Беннетов. Джон тоже прислоняется спиной к изгороди. Даже не хочется думать о том, сколько на ней разных микробов, но со временем он усвоил: гораздо проще поступать так, как все остальные от тебя ожидают, меньше будет проблем.

Он спрашивает Брайана, что происходит, тот вместо ответа кивком указывает на дом Уолтера Бишопа.

И тогда Джон тоже начинает смотреть на дом Уолтера, ведь раз Брайан этим занимается, то от него ждут того же самого. Джон поступает так еще со школьных времен, старается во всем подражать Брайану. Брайан всегда служил ему образцом поведения и поступков, которые может потребовать от него мир.

Оба продолжают пялиться на дом номер одиннадцать, хоть Джон и не уверен, что это занятие принесет какую-то пользу.

– Он свое получит, – произносит после долгой паузы Брайан.

Опираться на изгородь неудобно. Джон чувствует, как мелкие деревянные щепки царапают ноги, проникают даже сквозь ткань брюк.

– Ты и правда думаешь, что Уолтер похитил ребенка? – спрашивает он.

Брайан скрещивает руки на груди.

– Кто ж еще, как не он?

Джон окидывает взглядом улицу и молчит.

В садовой стене Шейлы Дейкин сорок семь кирпичей – даже больше, если добавить еще и половинки кирпичей, – но они могут испортить результат, а потому он решает не брать их в расчет.

По улице идет Сильвия Беннет. Тяжелые сумки с покупками оттягивают руки, и они подбирают ноги, чтоб дать ей пройти. Она замечает это, но не отрывает глаз от тротуара. Когда она проходит мимо, Джон улавливает запах ее духов. Он тяжелый, насыщенный и надолго зависает в воздухе после ее ухода. Брайан провожает ее взглядом.

– Что, до сих пор по ней сохнешь, да? – спрашивает Джон.

Краска так и бросается в лицо Брайану.

– Нечего молоть всякую хрень, – грубо отвечает он. – Она замужем.

– Но она всегда тебе нравилась. Еще со школы.

Джон знал, что Брайан подстерегал Сильвию в коридорах, так планировал день, чтобы можно было бросить на нее украдкой еще один взгляд. Ох уж это детство, переполненное тихим отчаянием, когда не знаешь, как встать и куда деть руки и ноги. Ни одному из них не везло с девушками. И до сих пор не везет.

Джон кивком указывает на дом четыре.

– Она немного смахивает на Джули Кристи.

– Ага, как же, Джули Кристи. Поцелуй меня в задницу.

И оба они продолжают наблюдать за домом Уолтера Бишопа. День подходит к концу, силуэты деревьев и очертания мокрых серых крыш становятся все менее отчетливыми. Уличные фонари начинают гудеть, пощелкивать, затем наливаются мутно-розовым цветом.

– Ну, и как долго ты собираешься здесь торчать? – спрашивает Джон.

– Пока не удастся выманить его наружу. Гарольд сменит меня в четыре.

– А потом? Что вы будете с ним делать, если удастся выманить?

Брайан не отвечает. Просто смотрит на дом.

– Ты что, серьезно?

– Да он урод, Джон, чертов извращенец. Ему не место на нашей улице. Все хотят, чтобы он свалил отсюда куда подальше.

Брайан приваливается к изгороди другим плечом.

– А я-то думал, ты первым обрадуешься, увидев, как он удирает отсюда сломя голову.

Джон чувствует, как сердце его тревожно забилось, толчками так и подкатывает к горлу.

– Что-то я не пойму, – бормочет он.

– Чего тут непонятного? То же самое было с твоим папашей.

Впервые за все это время Джон обрадовался, что ему есть на что опереться – колени подогнулись, ноги стали ватными.

– Не пойму, о чем ты, – бормочет он в ответ.

Брайан смотрит на него, потом переводит взгляд на дом номер одиннадцать.

– Да прекрасно ты все понял.

Да, он понял.

Он до сих пор не забыл тот разговор, торопливый и шепотком, в школьной раздевалке, после того как все уже ушли. Тогда он искал образчик для подражания, надеясь обрести уверенность. Искал человека, который объяснил бы, что происходит со всеми остальными. Ему следовало бы поступить так, как советовал отец, и держать язык за зубами.

И вот он отвечает, не глядя на Брайана:

– Ты все неправильно понял. Я просто растерялся. Это недоразумение.

Брайан не отрывает взгляда от дома Уолтера Бишопа.

– Ничего подобного, Джон.

Если считать половинки, тогда кирпичей получится шестьдесят. В минуте шестьдесят секунд, шестьдесят минут в часе. Хорошее число шестьдесят – надежное и безопасное. С таким числом трудно ошибиться.

Звук захлопнувшейся двери заставляет обоих посмотреть через улицу. По тротуару идет Гарольд в озерце оранжевого света от фонаря. Руки заложены за спину, спина прямая. Он похож на старого солдата, хотя Джону прекрасно известно, что Гарольд ни минуты не служил в армии для своей страны.

Очевидно, страна этого не захотела, он ей не пригодился. Тема крайне деликатная, так всегда говорила Дороти, стоило кому-то упомянуть об этом.

– Докладываю, прибыл на дежурство ровно в шестнадцать ноль-ноль, – сообщает Гарольд, подходя к ним. – Были какие перемещения?

Брайан отлипает от изгороди.

– Никак нет, – тоже по-военному отвечает он. – А мы с Джоном как раз только что говорили о том, как было бы здорово, если б этот извращенец убрался из нашего города, верно, Джон?

Брайан выразительно смотрит на приятеля, но Джон молчит.

Верхушку ограды сада Шейлы Дейкин венчают тринадцать черепиц.

Джон разворачивается и уходит. Прочь от всех этих взглядов и вопросов, подальше от копания в его прошлом и настоящем.

Тринадцать всегда было для него плохим числом. К крыльцу его дома ведут тринадцать ступенек. Но их может быть и двенадцать, если не считать последнюю, когда ты восходишь на крыльцо, ведь это больше походит на площадку, чем на ступеньку.

Он закрывает за собой калитку, потом шагает по тропинке через сад.

Тогда он был в смятении. И это было просто недоразумение. Мама так всегда говорила.