Дом номер четыре, Авеню

«Сказала бы прямо: ты мне надоел», – пело радио.

– Тогда я б на пальчик кольцо не надел, – подхватила Тилли.

– Ты слова-то откуда знаешь? – спросила я.

Тилли, скорее, принадлежала к разряду поклонниц Донни Осмонда.

Она перекатилась на живот, подперла подбородок ладошками.

– Да потому что твоя мама напевает эту песенку всякий раз, когда моет посуду. Или эту, или «Три раза постучи».

– Разве?

– Если постучать по трубе два раза, это значит «нет», – пояснила Тилли.

Мы расположились на лужайке перед домом, из окна кухни доносились звуки радио, носы щекотала цветочная пыльца. Я рисовала карту нашей улицы, хотелось понять, есть у нас прогресс или нет. Тилли то и дело вставляла полезные замечания.

К примеру: «А цветы в саду у миссис Форбс гораздо выше», или: «Изгородь у мистера Кризи покосилась».

Потом она подползла и нарисовала на крыше дома Шейлы Дейкин птичку. А потом еще одну – на лужайке перед нашим домом.

– Я умею рисовать только птичек, – сказала она.

Мы уставились на карту.

– Что-то здесь никакого Бога не видать, верно? – Она провела пальчиком по линии домов. – Что-то не уверена, что мы там видели хотя бы намек на Бога.

Я вспомнила о вранье миссис Форбс, о пристрастии Мэй Рупер к похоронам и о том, как Шейла Дейкин, спотыкаясь, брела по улице.

– Нет, – сказала я. – Но нам надо обыскать еще много мест.

Я украдкой взглянула на Тилли.

– Мы могли бы еще раз зайти к миссис Дейкин.

– Но мы ведь уже у нее были. К чему заходить снова?

– Так просто.

– Это из-за Лайзы? – спросила она.

– Нет. – Я тряхнула волосами.

– Потому что мы с тобой лучшие подруги, правда, Грейси? То есть я хотела сказать, ничего не изменилось, нет?

– Нет, – ответила я. – Лайза – она и есть Лайза, и у нас с ней так много общего.

– Правда?

– Да, – ответила я. – Мы с Лайзой подходим друг другу. Иногда так бывает с людьми. Просто одни подходят друг другу, другие – нет.

Тилли кивнула и посмотрела на карту.

– Ну, наверное, – пробормотала она.

Порой Тилли не понимала сложных вещей. Поэтому мне и нужен был такой друг, как Лайза. Человек, достаточно умудренный опытом и на одной волне со мной.

Тилли ткнула пальцем в карту:

– А вот здесь кто живет?

Я посмотрела.

– Пока что никто.

Дом номер четырнадцать пустовал на моей памяти почти все время. Какое-то время там жили супруги Пью, но затем куда-то исчезли – это после того, как у мистера Пью наступил кризис среднего возраста и он украл у фирмы, на которой работал, пять тысяч долларов. У него была мягкая фетровая шляпа и передвижной домик на колесах в Лландидно. Все тогда были в шоке. После их отъезда парень из риелторского агентства поставил в саду табличку с надписью «Продается», но в первый же день Кейти сшиб ее своим футбольным мячом, и с тех пор домом никто не интересовался.

– Ну, а в этом? – Тилли указала на еще один дом на карте.

– Эрик Лэмб, – ответила я. – Занимается в основном садоводством.

– А здесь?

Тилли указывала на дом под номером одиннадцать.

Я не спешила отвечать. Тилли указала снова и нахмурилась:

– Грейси?

– Уолтер Бишоп. – Я посмотрела через улицу на дом. – Там живет Уолтер Бишоп.

– А кто он такой, этот Уолтер Бишоп?

– Тебе это знать незачем.

Она еще сильнее насупилась, так что пришлось объяснять.

И я объяснила, что встречалась с Уолтером Бишопом всего раз. Еще до того, как здесь поселилась Тилли, я каждую пятницу ходила с миссис Мортон в рыбную лавку Брайта, и мы почему-то всегда заказывали там сосиски в кляре и пирожки с рыбой, причем неважно, хотелось нам этого или нет. И вот как-то раз он тоже оказался там, стоял в очереди, которая змеилась вокруг всей лавки. Бледное лицо отливало странным блеском, отчего этот тип походил на треску, выставленную за прилавком, и миссис Мортон тут же крепко прижала меня к себе. И не разрешила мне поднырнуть под перегородку и понаблюдать за тем, как рыба, подпрыгивая, жарится в масле, и ощутить исходящий от нее запах и тепло.

– Кто это был? – спросила я ее позже, когда мы уселись пить чай.

– Уолтер Бишоп.

Она не стала распространяться на эту тему.

– А кто он такой, Уолтер Бишоп?

Миссис Мортон потянулась через стол за уксусом и сказала:

– Тебе лучше не знать.

Я закончила рассказ, Тилли снова взглянула на дом напротив.

– А почему люди так его не любят? – спросила она.

– Ну, не знаю. Никто ничего не объясняет. Возможно, это как-то связано с Богом?

Тилли почесала нос, выпачканный пыльцой.

– Что-то не понимаю, как такое может быть, Грейси, – сказала она.

Какое-то время мы сидели молча. Даже радио, похоже, задумалось. Я пересчитала взглядом все дома и подумала: может, викарий прав? Что, если миссис Кризи исчезла лишь потому, что на этой улице не хватало Бога? Что Он неким непостижимым образом вдруг упустил нас из вида и оставил в людских судьбах дыры, в которые они проваливались и исчезали.

– Наверное, нам все же стоит навестить Уолтера Бишопа, – сказала я. – Возможно, стоит проверить, живет ли там у него Бог.

Обе мы снова посмотрели на дом номер одиннадцать. И он тоже смотрел на нас пропыленными стеклами окон среди осыпающейся штукатурки. Вдоль кирпичного фундамента тянулись сорняки, занавески и шторы были задернуты, словно хозяин дома хотел отгородиться от всего остального мира.

– Не думаю, что это хорошая идея, – заметила Тилли. – Думаю, следует прислушаться к людям, которые советуют держаться от него подальше.

– А ты всегда прислушиваешься к тому, что говорят люди?

– Ну, по большей части, – ответила Тилли.

Я помогла ей подняться на ноги и предложила вместо этого навестить Эрика Лэмба. Свернула карту и убрала ее в карман.

Но когда мы зашагали по улице к дому номер десять, я еще раз посмотрела на дом Уолтера Бишопа и кое о чем подумала.

Потому что для себя уже решила: эту тайну нам непременно надо разгадать.

Разыскать Эрика Лэмба оказалось нетрудно.

Вне зависимости от того, какая была погода, он находился в саду, копал или пропалывал, вдавливал семена в мягкую землю. Если шел дождь, все видели, как он стоит под огромным зонтом, обозревает свои владения, а временами скрывается в сарае, что в дальней части сада, с маленькой фляжкой в руке и в вязаной шапочке с помпоном. Я, бывало, тоже ждала под этим навесом, пока отец расспрашивал, как лучше сделать компостную кучу или когда следует подрезать розы. Эрик Лэмб всегда очень долго раздумывал над ответом, словно слова были маленькими побегами, которым нужно время прорасти.

– Так вы делаете обход садов? – спросил он.

Я стояла вместе с Тилли в том же сарае. Тут пахло землей, деревом, слегка – креозотом, и было темно и безопасно.

– Да, – после долгой паузы ответили мы. Манера говорить медленно оказалась заразительной.

Он смотрел не на нас, а в маленькое окошко, запылившееся за много лет.

И после паузы спросил:

– Зачем?

– Так поступают все герлскауты, – ответила Тилли. – Зарабатывают себе жетоны.

Она покосилась на меня, ища одобрения, и я кивнула.

– Зачем? – снова спросил он.

Тилли, стоя за спиной у Эрика Лэмба, пожала плечами и скроила забавную рожицу.

– Это показывает, что человек на что-то способен, – ответила я, избегая смотреть на гримасы Тилли.

– Разве? – Эрик Лэмб свинтил крышечку с фляжки, стоявшей на полочке. – Неужели думаете, что наличие этого жетона доказывает, что человек на что-то способен?

– Нет. – Я чувствовала себя как студент, попавший по ошибке не в ту аудиторию.

– Тогда к чему все это? – спросил он и взялся за фляжку.

– Наверное, для того, чтоб почувствовать сопричастность? – вступила Тилли.

– Это символ, – сказала я.

– Да, символ, – повторила Тилли, хотя вышло у нее как-то неуверенно.

Эрик Лэмб улыбнулся и завинтил крышечку на фляге.

– Ну, раз так, давайте выйдем отсюда и заработаем каждой из вас по эмблеме.

Сад у Эрика Лэмба, казалось, был побольше, чем наш, хоть я и знала, что размер всех садов одинаков.

Возможно, потому, что земля была аккуратно разделена на секции, в то время как у нас валялись в саду какие-то старые коробки, в дальнем углу ржавела газонокосилка, а из газона были вырваны целые клочья травы – результат деятельности Ремингтона, когда наш пес был моложе, стройнее и носился по лужайке как бешеный.

Мы стояли у края этой таинственной территории, сплошь размеченной колышками и натянутыми между ними тонкими веревочками.

Эрик Лэмб скрестил руки на груди и указал кивком вдаль.

– Что самое главное для сада, как думаете? – спросил он.

Мы тоже скрестили руки, словно это помогало думать.

– Вода? – спросила я.

– Солнце? – сказала Тилли.

Эрик Лэмб улыбнулся и покачал головой.

– Веревочки? – уже отчаиваясь, предположила я.

Закончив смеяться, он распрямил руки и сказал:

– Самое главное – это тень садовника.

И я решила, что Эрик Лэмб очень умен, хоть до конца так и не понимала, почему именно. В нем чувствовались свобода и некая неторопливая мудрость, которые, как благодатная тень, ложились на эту почву. Я смотрела на сад и видела белых бабочек, танцующих над георгинами, фрезиями и геранью. Все цвета радуги сошлись в едином хоре, пели и требовали моего внимания, – казалось, я услышала это впервые в жизни. Потом вспомнила о грядке с морковкой, которую посадила в прошлом году (морковь так и не выросла, потому что я то и дело выкапывала ее, посмотреть, жива она или нет), и мне стало немного стыдно.

– А откуда вы знаете, где и что надо сажать? – спросила я.

Эрик Лэмб, подбоченясь, смотрел вместе с нами на сад, затем кивком снова указал куда-то вдаль. Я видела, что земля въелась в его пальцы, уютно устроилась в складках и морщинках кожи.

– Надо сажать растение среди ему подобных, – ответил он. – Нет смысла сажать анемон среди подсолнечников, правильно?

– Правильно, – почти одновременно ответили мы с Тилли.

– А что такое анемон? – шепотом спросила она.

– Понятия не имею, – ответила я.

Думаю, что Эрик Лэмб это заметил.

– А все потому, что анемон просто погибнет, – сказал он. – Ему нужны совсем другие условия. Есть вполне логичное место для каждого растения. И если сделать все с умом, тот же анемон будет цвести пышным цветом.

– И все равно, – не унималась Тилли, – откуда вы знаете, где для растения самое правильное место?

– Опыт. – Он указал на наши тени, вытянувшиеся на земле. На свою, широкую и мудрую, как дуб, и наши с Тилли – узенькие, изломанные и неуверенные.

– Оставляйте тени на земле, – проговорил он. – Если оставить много теней, непременно придет время, когда вы узнаете ответы на все вопросы.

И он раздал нам полотенца и алюминиевые ведра и послал нас на другой конец сада делать прополку. Он вручил нам также перчатки (мне досталась правая, а Тилли – левая), но они были слишком большие и неудобные, и через несколько секунд мы их сняли. Земля была мягкой и послушно проскальзывала между пальцами.

Через несколько минут над изгородью, отделявшей сад Эрика Лэмба от Шейлы Дейкин, возникла голова Кейти.

– Чего это вы здесь делаете? – спросил он.

– Пропалываем. – Я развернула кусок газеты, которую дал нам Эрик Лэмб, и подстелила себе под колени.

– И еще оставляем тени, – сказала Тилли.

Кейти сморщил нос.

– Это еще зачем? – спросил он.

– Потому, что это интересно. – Я заметила, что Кейти поглядывает на ведро, оно начало наполняться стеблями, землей и листьями. – И учит человека жизни.

– Какой смысл? – спросил он.

– А какой смысл весь день бить по футбольному мячу? – парировала я.

– Меня могут заметить. Может заметить сам Брайан Клаф и пригласить в команду.

И Кейти для пущей убедительности стукнул по мячу.

– Что ж, если увижу, что Брайан Клаф идет по Кленовой улице, так и быть, подскажу ему, где тебя найти.

Я понятия не имела, кто такой этот Брайан Клаф, но была уверена, что Кейти так ничего и не понял. Голова его снова исчезла за изгородью. Я покосилась в ту сторону, где находился Эрик Лэмб. Он стоял спиной к нам, но я успела заметить, как плечи его сотрясаются от смеха.

Мы продолжали полоть. Тилли в своей непромокаемой шапочке, мне же Эрик Лэмб нашел в дальнем углу сарая мужскую фетровую шляпу. Странно, но процесс прополки почему-то успокаивал. Я перестала волноваться насчет Бога и миссис Кризи, перестала думать о том, что мама тотчас выходит из той комнаты, куда зашел папа. Я могла думать только о почве, щекотно проскальзывающей у меня между пальцами.

– А мне это нравится, – призналась я.

Тилли кивнула, и мы продолжали работать молча. Через некоторое время она указала на растение, крепко укоренившееся в земле.

– А это что, тоже сорняк? – спросила она.

Я придвинулась поближе, посмотрела. Листья широкие и зубчатые, не похожи на все остальные, что валялись в ведре. Бутона в сердцевине не было, но все равно это растение как-то не походило на сорняк.

– Не знаю, – пробормотала я неуверенно. – Может, и сорняк.

– А если я выдерну его, а это окажется не сорняк? Что, если тем самым я убью его, а на самом деле это цветок? – спросила она. – Если я ошибусь?

Эрик Лэмб подошел к нам с другого конца сада.

– Ну, в чем проблема? – Он присел на корточки рядом с нами и тоже стал разглядывать растение.

– Никак не можем решить, сорняк это или нет, – объяснила Тилли. – Не хочется выдергивать, если это не сорняк.

– Понимаю, – протянул он, но больше ничего не сказал.

Мы ждали. У меня уже ноги затекли, и я сползла с газеты. Потом глянула вниз и увидела, что на коленках отпечатались фрагменты с заголовком статьи за прошлую неделю.

– Так что будем делать? – спросила Тилли.

– Ну, прежде всего скажите мне, – начал Эрик Лэмб, – кто решает, сорняк это или нет?

– Люди? – предположила я.

Он усмехнулся.

– Что за люди?

– Ну, люди, которые этим занимаются. Только они могут решить, сорняк это или нет.

– А кто в данный момент этим занимается? – Он взглянул на Тилли, та, щурясь от солнца, смотрела на него. – У кого в руках садовая тяпка?

Тилли почесала испачканный в земле нос и еще сильнее сощурилась.

– Я?.. – тихо спросила она.

– Ты, – кивнул Эрик Лэмб. – Именно тебе решать, сорняк это или нет.

И все мы обернулись и посмотрели на растение, которое ждало своего приговора.

– Взгляд на сорняки, – сказал Эрик Лэмб, – весьма субъективен.

Мы пребывали в замешательстве.

Он сделал еще попытку:

– Очень многое зависит от личной точки зрения. То, что одному человеку кажется сорняком, другому может показаться прекрасным цветком. Многое зависит от того, где и как эти люди росли и какими глазами они смотрят на мир.

Мы оглядели сад с георгинами, фрезиями и геранью.

– Так весь этот сад может показаться кому-то полным сорняков? – спросила я.

– Вот именно. Если любишь колокольчики, все здесь может показаться напрасной тратой времени.

– И тогда ты бросаешься спасать колокольчики, – подхватила Тилли.

Он кивнул.

– Так все-таки сорняк это или нет? – спросил он и посмотрел на Тилли.

Ее тяпка зависла над растением. Она вопросительно взглянула на нас, мы по-прежнему не сводили с нее глаз. В какой-то момент мне показалось, что сейчас она его выкопает, но вот Тилли отложила тяпку и вытерла руки о юбку.

– Нет, – решила она, – это не сорняк.

– Тогда пусть себе живет, – сказал Эрик Лэмб. – А мы с вами пойдем в дом и выпьем по стаканчику лимонада.

Мы оторвались от газет, отряхнули одежду и пошли за ним через сад.

– Все же интересно, права ты была или нет, – заметила я, вытирая ноги о коврик у входа. – Может, все же то был сорняк.

– Дело совсем не в этом, Грейси. Думаю, главное в том, что каждый имеет право думать иначе, чем другие.

Все же смешная она иногда бывает, эта Тилли.

– Ты так ничего и не поняла? – спросила я.

Она насупилась и уставилась на коврик.

Эрик Лэмб полез за стаканами, стоявшими на буфете, тем временем мы с Тилли с любопытством осматривали кухню.

Просто удивительно, до чего разные у людей кухни. Одни такие кричащие и суматошные, как у миссис Дейкин, другие, как у Эрика Лэмба, тихие и спокойные. Над дверной рамой чуть слышно тикали ходики, холодильник мирно урчал в углу. А в остальном – никаких звуков, даже когда мы открывали краны, посматривали в окно и мыли руки жидким мылом. Рядом с плитой стояли два кресла-качалки, одно расшатанное, с почти провалившимся сиденьем, другое целое, как новенькое. Через спинки обоих были перекинуты связанные крючком покрывала – переплетение многоцветных ниток радовало глаз своей яркостью, – а на туалетном столике стояла фотография женщины с добрыми глазами. Она смотрела, как мы моем руки, как берем стаканы с лимонадом у Эрика Лэмба, и я подумала: каким терпением надо было обладать, чтоб сплетать воедино эти шерстяные пряди, создавая плед для кресла, в котором она больше не сидит.

И решила спросить прямо в лоб, без обиняков.

– А вы верите в Бога? – спросила я.

Я видела, как Эрик Лэмб взглянул на фотографию, однако отвечать он сразу не стал. Вместо этого сидел так тихо, что я слышала, как он дышит. И вот, наконец, он снова посмотрел на снимок, потом – на меня, и сказал:

– Конечно.

– И вы верите, что Он находит каждому подходящее место?

– Как анемонам? – вставила Тилли.

Эрик Лэмб посмотрел через окно в сад.

– Думаю, Он позволяет нам расти, – ответил он. – Просто мы должны найти лучшую почву. Каждое растение может расцвести пышным цветом, надо лишь найти для него правильное место. Но иногда самое подходящее место вовсе не там, где нам кажется.

– Интересно, могут ли овцы и козлища расти на одной и той же почве, – сказала Тилли.

Эрик Лэмб взглянул на нее и нахмурился, и тогда мы рассказали ему о козлищах и овцах и о том, что Бог повсюду, и мы размахивали руками и пили лимонад.

– А кто эта леди на фотографии? – спросила Тилли.

Мы посмотрели на Тилли. И она смущенно отвернулась.

– Это моя жена, – ответил Эрик. – Я ухаживал за ней, но потом она умерла.

– И теперь, когда она ушла, вы вместо нее ухаживаете за садом, – сказала Тилли.

Эрик Лэмб забрал у нее пустой стакан.

– У меня ощущение, что вы отбрасываете гораздо больше тени, чем мне поначалу казалось, – сказал он.

И улыбнулся.

Едва мы затворили за собой калитку, как Тилли ухватила меня за рукав.

– Мы так и не поговорили с ним о миссис Кризи.

Я открыла пакет, который вручил нам на прощанье Эрик Лэмб. В нем лежали томаты черри, от коричневой бумаги исходил сладковато-пряный аромат лета.

– Ну, разумеется, поговорили, – ответила я. Сунула один помидорчик в рот, почувствовала, как он лопнул на зубах. – Ни о чем другом почти что не говорили.

Тилли тоже запустила руку в пакет.

– Как это?

– Ах, Тилли Альберт, – сказала я. – Что бы ты без меня делала?

Она надкусила черри и улыбнулась мне.

К полудню пакетик опустел. Томаты были сладкие, как сахар.