Митч ничего не понимал.

«У человека уйма денег! Можно поехать куда угодно: Майами-Бич, Барбадос, Гавайи, Париж… Какого дьявола покупать дом в этой дыре?»

Очевидно, вкус у Ленни Брукштайна хромал. У него была прекрасная, обожавшая его жена, а он предпочел стерву-любовницу, которая его презирала. Так называемые друзья были так же достойны доверия, как банда продавцов подержанных машин. Но это уже предел всему! Что хорошего может быть на Нантакете? Серые, обшитые вагонкой дома, унылые, поливаемые дождями пляжи навевали депрессию.

– И чем люди здесь занимаются? – спросил Митч фармацевта в аптеке на Мейн-стрит, почти единственном заведении, открытом не в сезон.

– Некоторые люди пишут. Или рисуют.

«Пишут что? Предсмертные записки, перед тем как покончить с собой? Стихи в стиле Леонарда Коэна?»

– Кое-кто ловит рыбу. В марте здесь не слишком людно.

Это еще слабо сказано! В гостинице на Юнион-стрит, где остановился Митч, было тихо как в могиле. Единственным звуком, нарушавшим молчание, было тиканье старинных напольных часов в гостиной.

Еще пара недель – и для Митча все закончится, как для героя Джека Николсона в «Сиянии».

Но сидеть здесь две недели не пришлось. В течение суток после его приезда по острову поползли слухи о появлении незнакомца, расспрашивавшего о Леонарде Брукштайне, после чего все население предпочло наглухо заткнуться. Фелиша Торрес, бывшая кухарка Брукштайнов, сейчас работала в «Колдрен», единственном ресторане высшего класса, открытом не только в летние месяцы. Митч направился туда.

– Я пытаюсь составить более точную картину событий в дни, предшествовавшие шторму. Речь идет о лете 2009 года. Вы в то время жили у Брукштайнов?

Молчание.

– Как давно вы у них служили?

Молчание.

– Мэм, это неофициальное расследование, вы понимаете? И ни к чему нервничать. Вы не заметили каких-то напряженных отношений между гостями в тот уик-энд?

Сначала он подумал, что Фелиша плохо знает английский. Потом решил, что она глухонемая. Как бы там ни было, повариха оказалась столь же откровенной, как мидия, проглотившая каплю суперклея. Митч опросил экономку, горничную, садовника. Та же история.

«Не помню».

«Не видела».

«Делал свою работу и уходил домой».

Завтра он отправится в гавань и поговорит с рыбаками. Кто-то из них в тот день должен был выходить в море. Но надежды раздобыть хоть какую-то информацию было мало.

«Можно подумать, все они члены тайного клуба вроде масонского и связаны обетом молчания». Но почему? Ленни уже мертв. От чего или кого они его защищают?

– Тристрам! Иди посмотри, – позвала мужа Ханна Коффин.

– Минутку!

Коффины трудились в отеле «Вовинет», пятизвездочном заведении в одной из самых тихих, наименее населенных частей острова. Как все большие отели, этот был закрыт весной, лишь несколько служащих поддерживали порядок и занимались мелким ремонтом. Ханна и ее муж были старшими над всем штатом слуг. Работенка была непыльной: Тристрам целыми днями возился со своим мотоциклом «дукати», Ханна с утра до вечера смотрела телевизор.

– Тристрам!

– Я занят, солнышко.

Мужчина с досадой вздохнул.

«Да покупай ты уже эти чертовы серьги, или супер-пупер-картофелечистку, или «Великие хиты Нила Даймонда», или что там еще продают. На кой тебе мое мнение?»

– Срочно иди сюда!

Тристрам неохотно отложил гаечный ключ и неторопливо вошел в гостиную их скромной квартирки на первом этаже. Телевизор, как обычно, был включен.

– Помнишь этого парня?

Ханна показала на экран. Какого-то человека допрашивали по поводу убийства Марии Престон. История с каждым днем становилась пикантнее. Похоже, все задумал муж. Нанял гангстера, чтобы убить жену, потому что заподозрил в измене. Ханна Коффин жадно слушала, поскольку Мария Престон как-то останавливалась в «Вовинете».

Тристрам всмотрелся в лицо человека.

– Вроде бы знаком…

– Так и есть! – торжествующе подтвердила Ханна. – Где остановился тот коп, который донимает всех вопросами о Ленни Брукштайне?

– На Юнион-стрит. И зачем тебе?

– Собираюсь позвонить ему, вот зачем.

Тристрам неодобрительно нахмурился.

– Брось, милая. Ни к чему в это ввязываться.

– Еще как к чему!

С трудом подняв двухсотфунтовую тушу с дивана, Ханна потащилась к телефону.

– Я знаю, где видела этого типа раньше. И когда.

– Вы уверены?

Митчу хотелось ущипнуть себя. Если бы он не боялся потянуть спину, подхватил бы Ханну Коффин на руки и расцеловал.

– На сто процентов. Они сняли здесь номер в день шторма. Он и Мария Престон.

– И оставались здесь…

– Говорю же, весь день. Если хотите, изложу все письменно и подпишусь. Дам показания. Он выступал по телевидению и делал вид, будто почти ее не знает. Но они были очень даже хорошо знакомы, если понимаете, о чем я. Даже близки…

Митч прекрасно понимал. Через полчаса он должен был быть в гавани, но разговор с Ханной менял все планы.

Он поехал в аэропорт.

Нантакетский аэропорт был чуть больше сарая: простой, обшитый дранкой домик в форме буквы «L», половина которого предназначалась для прилетающих, а вторая – для улетающих пассажиров. По мере того как на летное поле садились одно– и двухмоторные «сессны», пассажиры спускались вниз и помогали пилотам разгружать багаж. В зале для улетающих находился «секьюрити», пожилой бородатый мужчина по имени Джо, который мельком оглядывал чемоданы и сумки, прежде чем с жизнерадостной улыбкой проводить их владельцев взмахом руки и пожеланием навестить баптистскую церковь в ближайшую пятницу.

Митч подошел к стойке компании «Кейп эйр».

– Я бы хотел посмотреть книги регистрации пассажиров. Мне нужны все полеты за двенадцатое июня прошлого года.

Девушка за стойкой подняла глаза:

– А вы…

– Полиция.

– Дарлин! – окликнула девушка не оборачиваясь. – У меня тут еще один. Требует запись от двенадцатого июня. Найдешь?

Из внутреннего офиса вышла пожилая особа в твидовой юбке. Снежно-белые волосы были уложены аккуратным узлом, на конце носа сидело пенсне. В целом она очень походила на бабушку Красной Шапочки.

– Еще один? – переспросил Митч. – Еще кто-нибудь просил позволения взглянуть на список пассажиров?

– Совершенно верно. Я Дарлин Уинтер.

Она пожала большую широкую руку Митча своей, тонкой и морщинистой.

– Вы, полисмены, как автобусы. Никогда не дождешься, если спешишь, а потом они идут один за другим. Заходите.

Митч последовал за Дарлин в кабинет, такой же чистенький и аккуратный, как она сама. В углу стоял компьютер, но Дарлин подвела его к письменному столу на другом конце комнаты. На столе лежала большая книга в коричневом кожаном переплете, похожая на Библию или гигантскую книгу посетителей из какого-нибудь средневекового шотландского замка.

– Конечно, все записи внесены в компьютер, – объяснила Дарлин. – Таково правило. Но мы здесь люди старомодные и обязательно ведем ежедневный журнал. Подозреваю, что уже знаю, кто вас интересует.

Она указала знакомое имя, красиво выведенное курсивом и черными чернилами.

– Вылетел в Бостон в шесть утра вместе с пятью другими пассажирами. Приземлился в шесть пятьдесят восемь, но, похоже, тут же передумал и немедленно вернулся на остров в восьмиместном самолете. Вот, смотрите, запись: двенадцатого июня, восемь часов пять минут, рейс двадцать семь из Логана. Джон Экс Мерривейл.

Митч провел пальцем по бумаге.

Значит, Ханна Коффин ничего не придумала. Мерривейл действительно провел тот день в номере «Вовинета» с Марией Престон.

Если верить Ханне, парочка приехала в отель после полудня. Через пять часов после того как Джон вернулся на остров, обеспечив себе алиби. Более чем достаточно, чтобы добраться до яхты Ленни Брукштайна, подняться на борт и убить его.

– Вы упомянули, что кто-то еще спрашивал журнал регистрации. Еще один коп?

– Верно. Он сказал, что из ФБР, но мне показался военным. Сдержанный, деловитый, немного грубоватый, если хотите знать. Очень короткие волосы, какие обычно носят военные.

– Имя не помните?

Дарлин свела брови.

– Уильям, – пробормотала она наконец, – или что-то в этом роде. Открыл именно эту страницу. Двенадцатое июня. Джон Мерривейл. Этому мистеру Мерривейлу грозят неприятности?

«К сожалению, пока еще нет. Но кто этот Уильям, черт возьми?»

Охранник оглядел забрызганный грязью седан и его единственного пассажира. Он ожидал увидеть бронированный автомобиль и даже что-то вроде сопровождения, но никак не пожилого человека в грязной семейной колымаге.

«Этот тип похож на папочку, прибывшего забрать дочь после ночевки у подруги!»

Лагерь в окрестностях Дилвина, в глуши Виргинии, был особо секретным учреждением ДПА – другого правительственного агентства, иначе говоря, ЦРУ. Дилвинский лагерь предоставлял временный дом различным гражданским преступникам, считавшимся подрывными или особо опасными элементами. Некоторых подозревали в терроризме. Некоторых – в шпионаже. Кое-кого – в политической ненадежности. Но ни один из заключенных в Дилвине не был более засекречен, чем тот, к кому приехал этот человек. Заключенную переводили в изолятор ФБР в Фэрфаксе.

В семейном седане!

– Документы, пожалуйста.

Седовласый мужчина протянул пачку бумаг, которые охранник внимательно изучил. Но все оказалось в порядке, как он и думал.

– Проезжайте. Вас ожидают.

Грейс стояла в центре своей камеры, широко расставив ноги и сосредоточившись на дыхательных упражнениях.

Она пробыла в Дилвине почти две недели, проводя по двадцать два часа в сутки в душной клетушке без окон. И поскольку не видела ни одной живой души, не считая охранников, ее спасением стала йога. Она часами принимала различные позы, насыщая энергией тело, фокусируя разум и дыхание, отгоняя отчаяние.

«Я жива. Я сильная. Я не останусь здесь навсегда».

Не навсегда? Кто знает? Часы, дни и ночи уже сливались в одну серую унылую ленту, подобную асфальтовому шоссе.

Свет в камере Грейс был постоянно приглушен. Еда подавалась на подносе через дверцу с интервалом в шесть часов, но завтрак не отличался от обеда или ужина.

«Они пытаются сломить меня. Свести с ума, чтобы запереть в психушку и выбросить ключ».

Пока у них не получалось. Между занятиями йогой Грейс ложилась на топчан, закрывала глаза и пыталась увидеть лицо Ленни. Только ради него она жила. Ради него боролась.

В Бедфорд-Хиллз и позже, когда она скрывалась, было так легко вызвать в памяти знакомые любимые черты. Грейс говорила с погибшим мужем, как некоторые люди говорят с Богом. Его присутствие было для нее огромным утешением. Но здесь, в этом ужасном, отупляющем месте, она потрясенно поняла, что образ Ленни меркнет. Она не могла больше припомнить точный тембр его голоса или выражения глаз, когда он занимался с ней любовью.

Образ ускользал. Грейс не могла отделаться от чувства, что, когда он уйдет окончательно, ее рассудок исчезнет вместе с ним.

Жестокая ирония заключалась в том, что единственное лицо, которое она могла ясно представить, было лицом Митча Коннорса.

Несколько ночей назад, впервые за много месяцев, ей приснился эротический сон, в котором ведущим актером был Митч.

Проснувшись, Грейс ощутила стыд и даже угрызения совести, но уговорила себя успокоиться.

«Я не властна над собой, когда сплю. Кроме того, это по крайней мере доказывает, что я жива. Я все еще женщина. Все еще человеческое существо».

Дверь камеры открылась. Грейс испуганно вздрогнула. Время прогулки вроде бы не наступило!

– Идите со мной, – резко бросил охранник. – Вас переводят.

Это были первые слова, услышанные ею за неделю. Грейс не сразу обрела дар речи:

– Куда?

Вместо ответа охранник надел ей наручники. Грейс молча последовала за ним через лабиринт коридоров, пытаясь сдержать возбуждение.

«Вот оно! Я ухожу отсюда! Так и знала: вечно меня здесь держать не будут!»

Может, Митч Коннорс сдержал слово и помог ей? Интересно, куда ее везут? Хуже, чем здесь, все равно быть не может! Охранник набрал семизначный код на тяжелой металлической двери. Грейс вышла за ним во двор.

– И снова здравствуй, Грейс, – улыбнулся Гэвин Уильямс. – Путь у нас неблизкий. Едем?

Проселочная дорога была неровной и ухабистой. Каждый толчок казался ударом по измученным нервам Грейс. Уильямс – безумец. И она оказалась в полной его власти.

Она вспомнила об их последних встречах: в морге, когда агент ФБР схватил ее, как разъяренный зверь, и в лазарете Бедфорда. Тогда Грейс была уверена, что он хотел убить ее. Ярость в глазах… она никогда этого не забудет. Конечно, в то время она не могла пошевелиться под действием снотворного.

– Куда вы меня везете?

Не отрывая глаз от дороги, Гэвин Уильямс отнял руку от рулевого колеса и сильно ударил Грейс по лицу.

– Не смей раскрывать рот, пока не разрешат!

Грейс от шока потеряла дар речи и осторожно поднесла ладонь к пульсирующей болью щеке. Вторая рука была прикована наручниками к пассажирской дверце. Сталь натирала кожу. Она старалась сидеть смирно, чтобы кольцо наручников не задевало запястье.

И тут Уильямс заговорил, бормоча себе под нос, как наркоман:

– Я думал, в ФБР все будет иначе. Но конечно, ошибся. Метастазы распространяются по всему организму: невежество, глупость. Поэтому Господь и послал меня. Благословил даром мудрости и предвидения. Дал мужество действовать.

Грейс почувствовала, как сильно бьется сердце.

«Нужно как-то сбежать от него».

С тех пор как они покинули Дилвин, Уильямс все больше углублялся в глушь. Ландшафт казался ей зловещим. По обе стороны заброшенной дороги виднелись густые заросли вонючего сумаха, разбавленные редкими орешинами. Сумерки сгущались.

– Конечно, Бейн ему доверял. Как и все они. Он умнее Бейна. И Брукштайна тоже. Но меня ему не перехитрить!

– Кому? – не выдержала Грейс и зажмурилась, ожидая очередной пощечины. Но на этот раз Уильямсу, очевидно, хотелось поговорить.

– Мерривейлу. Кому же еще, – презрительно выплюнул он. – Пытался унизить меня. В Женеве. Он был там и раньше. Вместе с Ленни. Заставил Бейна отстранить меня от следствия. Но моя работа еще не закончена. Я открыл его тайну.

Гэвин улыбнулся. В глазах сверкнуло безумие.

– Тайну?

Уильямс рассмеялся:

– Он убил вашего мужа, дорогая. Разве вы не знали?

Грейс молчала. Уильямс продолжал говорить:

– Мерривейл вылетел в Бостон в день шторма. Полиция была слишком ленива, чтобы проверить журнал регистрации «Кейп эйр». Пришлось мне все сделать самому. Едва приземлившись, он немедленно вернулся обратно. Вертолетом добрался до яхты Ленни. Заметьте, было очень рано, шторм еще не начинался. Они выпили, причем Мерривейл добавил снотворное в стакан твоему мужу и потом сделал свое дело. Кстати, Ленни был обезглавлен. И очень неумело. Мерривейл, должно быть, рубил ему шею, как ствол дерева. Твой дружок детектив тебе не рассказывал про это?

Он явно наслаждался ее ужасом, как кот, играющий с мышкой, перед тем как проглотить.

– Именно Джон Мерривейл украл деньги «Кворума». После того как разделался с твоим стариком и убрал с дороги тебя – кстати, это было легче легкого, – он подружился с безмозглым фатом Гарри Бейном. «Джон наш основной специалист в этом расследовании, – передразнил он мягкий баритон Бейна. – И вам не стоит злить его, Гэвин!»

Болван! Все это время истина была прямо у него под носом. Смердела, как труп твоего мужа. Но Гарри ничего не хотел видеть!

Грейс пыталась осознать сказанное. Очевидно, у этого человека поехала крыша. И все же она верила – Уильямс сказал правду. Он действительно проверил регистрационный журнал. Это Джон украл деньги. Джон убил Ленни. Интуиция с самого начала не обманывала ее. Почему Грейс себе не доверяла?

Как хорошо, что Уильямс узнал правду о Джоне. Должно быть, он понял, что она жертва. Что ни она, ни Ленни ничего не украли.

Грейс открыла рот, чтобы поблагодарить его, но не успела: Гэвин ударил ее в грудь так сильно, что она потеряла сознание.

Она промокла до нитки. Уильямс лил Грейс на голову холодную воду. Она по-прежнему сидела в машине, с включенным на всю мощь кондиционером, и дрожала от холода.

Уильямс отодвинул ее сиденье назад, насколько это было возможно, а потом навалился на пленницу. Та пронзительно вскрикнула и стала вырываться, ожидая неизбежного. Но Уильямс не пытался ее насиловать. Только прижал предплечьем ее ноги, не давая двигаться. Закрыл глаза и принялся декламировать то, что звучало как заклинание:

– Грешники будут перемолоты его зубами и растают… желания грешников да погибнут… и даже во тьме свет просияет для праведных… Господи, убереги меня от зла…

– Я невиновна, – взмолилась Грейс, – и вы это знаете!

– Ты виновна! – прорычал Гэвин, лицо которого исказили ненависть и безумие. – Все вы: ты, твой гнусный муж, Мерривейл… Все вы одинаковы: богатые паразиты, банкиры, считающие себя лучше нас, простых смертных. Лучше меня! Ты мерзкий червь. Разложившийся, больной червь. Но не отчаивайся! Я послан, чтобы очистить тебя.

Он схватил с заднего сиденья бутылку воды и снова вылил на голову Грейс.

– Крещу тебя этой водой в надежде на раскаяние.

Жидкость оказалась ледяной. Грейс зажмурилась, стараясь отдышаться.

Когда она снова открыла глаза, Уильямс открывал пластиковую канистру с керосином, после чего стал медленно лить вязкую субстанцию на волосы и одежду Грейс.

– Пришло время второго крещения. Крещения огнем. Я всего лишь орудие в его руках. Он очищает ток от плевел, собирая зерно в амбары.

Голос Гэвина звучал все более громко, возбужденно. Безумец отодвинулся от Грейс и резко открыл дверь, к которой была прикована ее рука. Та взвыла от боли, чувствуя, как выворачивается плечевой сустав. Ее мучитель отбежал от машины.

– Он сожжет грешников очистительным огнем, – все еще бубнил Уильямс, вытаскивая из кармана спички.

Грейс всем телом подалась вперед и лягнула его в пах. Он взревел от боли и уронил спички.

– Сука! – выкрикнул он, надвигаясь на нее подобно разъяренному быку. Ввалился в машину, впился ногтями в ее лицо. Ногти оставили глубокие кровоточащие царапины. Грейс запустила зубы в его руку. Гэвин охнул и на секунду отпустил жертву. Но гнев был сильнее боли.

«Я должен уничтожить ее! Должен избавить Америку от грешницы. Вырвать раковую опухоль, пока она не пожрет всех!»

– Кайся! – прошипел он, как клещами сжимая шею Грейс и пытаясь вдавить большие пальцы ей в глаза.

Грейс ощущала, как стучит в висках кровь. Она задыхалась. Боль в плече была такой острой, что странно, как это она еще оставалась в сознании.

– Кайся, грешная дочь Евы!

– Сам кайся, паршивая задница! – Грейс изо всех оставшихся сил нанесла выученный на занятиях карате рубящий удар по шее Гэвина Уильямса. И услышала странный треск, словно ветка сломалась. Руки Уильямса обмякли, как у игрушечного робота со сдохшими батарейками. Он сполз на пол. Голова болталась под немыслимым углом, будто головка цветка на сломанном стебле. Глаза все еще были открыты, застывший взгляд выражал не ненависть, а неверящее изумление.

Грейс дотянулась до лацкана его пиджака и подтянула труп поближе к себе. Дело двигалось медленно, но наконец она сумела сунуть руку в его нагрудный карман, где, подобно самородкам в ручье, поблескивали ключи от наручников.

Замок открылся легко, но каждое движение отзывалось невыносимой болью в плече. Грейс вскрикнула, пытаясь выбраться из машины. Слезы боли смешались с кровью из нанесенных Уильямсом царапин. Занимаясь гимнастикой, она не раз видела девушек с вывихом плеча, и поэтому знала, что делать. Плюхнувшись прямо в грязь, прижавшись спиной к боку машины, Грейс стиснула зубы.

Раз… два… три!

Боль была неописуемой. Но облегчение было мгновенным и сладостным. Грейс наслаждалась каждым моментом. Она расхохоталась звонко, искренне, как человек, радующийся тому, что остался в живых.

Когда силы вернулись, она подошла к телу Уильямса, забрала бумажник и все ценные вещи, которые смогла найти. Поднялась, зажгла спичку и бросила в машину. Дождалась, пока пламя охватило труп Гэвина Уильямса, и долго стояла, согреваясь теплом костра. До чего же хорошо!

Она жива.

Свободна.

Но дело еще не закончено!