…Как будто и не выходил — тот же тусклый свет, те же две стены в полутора метрах друг от друга, те же гермокостюмы… Та же тоска. И тот же зудящий до тошноты звук — уже не в ушах, а, казалось, в голове. Отари метался в тесном закутке, по двум оставшимся ему направлениям — вперед и назад. Под ногами мелко дрожало — станция тоже резонировала с какой-то из бесчисленный частот, пронизывающих океан.

После первых минут отчаяния Ило словно выключился. Он впал в древесную неподвижность, бессмысленно глазея на складки гермокостюмов сухо блестевшими глазами. Невидимая пуповина жгла и дергала, болезненно прорастая в мозг — черные кляксы разрывали время на вспыхивающие яркие черточки. Существование разбилось на крохотные отрезки, похожие друг на друга, как капли воды — бесконечная череда одинаковых блестящих капель, бесконечно падающих в инфернальную бездну небытия. Так капает иссякающая струйка воды из закрытого крана — источник пресечен, капли падают все реже…

…Через бесконечное время что-то изменилось — перед глазами была не складка костюма, а грязно-серый пластик пола. «Пол…» — пробилась первая мысль. Потом, по ступенькам — проявился горько-соленый вкус крови во рту. И следующая мысль уже не была отрешенно-спокойной: «Ударился… больно!» Боль пришла сразу, слепящим ударом выбив клубящуюся в сознании тьму — Отари закашлялся, отплевываясь, и перекатился на бок — перед глазами глумливо расплылось оранжевое пятно. «Лампа…» Жалобный протяжный звук пробудил беспокойство — Отари напрягся, пытаясь сесть — голова кружилась, все вокруг ходило ходуном. Слабый звук повторился — до него дошло, что это стонет он сам. И еще он понял, что не может так ясно слышать себя среди ужасающего дребезга и лязганья, царящего кругом. Снова попытался сесть — палуба, словно издеваясь, все время уходила из-под спины — прежде, чем принять сидячее положение, он несколько раз перекатывался от стены к стене, попутно натыкаясь на какие-то предметы с острыми углами. Наконец, опершись на стенку, он с трудом перевел дух, окидывая взглядом отсек.

…От бывшего здесь порядка не осталось и следа — многие гермокостюмы вывалились из ниш и теперь валялись беспорядочными грудами, тут же поблескивали запасные батареи и элементы воздуходелов, острые углы которых он ощутил своими боками. Во рту саднило — он провел языком по кровоточащим деснам, сплюнул и вытер губы тыльной стороной ладони. Один из этих острых углов пришелся аккурат по зубам… Но этот удар привел его в себя. Страха не было. Чувства были смутны и неопределенны — инстинктивно он удерживался в этом зыбком равновесии, не давая чему-нибудь одному захватить себя. Пока в голове туман, это удавалось… Пошарив руками вокруг, Отари нашел какую-то опору и поднялся. Стоя все воспринималось иначе — станция содрогалась, исходя глухим ревом; толчки и потряхивания следовали один за другим, будто кто-то снаружи с размаху бил в оболочку тысячетонным молотом. «Миллионотонным», — поправил себя Отари. Сделав неуверенный шаг, он качнулся к нише и ухватился за шкафчик сменного запаса. В глаза бросился крохотный красный крестик на одной из панелей. Словно по инерции, не размышляя, он откинул ее и выбрал среди разноцветных ампул знакомый лиловый цвет. Инъекция подействовала, словно бочонок масла на бушующие волны; теперь он мог думать относительно связно. Привалившись к мягкой оболочке чудом не выпавшего костюма, он некоторое время предавался этой чудесной возможности — думать. Несмотря на неутешительные выводы, к которым он пришел, это доставляло почти физическое удовольствие. Выводы же были просты — он брошен на станции в компании таких же неудачников, ждущих следующего спасательного рейса, которого, скорее всего, не будет. Судя по содроганию корпуса, наружная среда уже не нуждалась в непрерывном психоконтакте, и она же, вобрав в себя тысячи страхов, истерик, самоубийственных желаний и злобы, сейчас доканывает станцию. Энергозащита еще держит, но насколько ее хватит? На некоторое время он застрял на этой мысли, но затем бросил, не в силах по настоящему сосредоточиться. Сразу стало легче. Оторвавшись от стены, на подгибающихся ногах проковылял к двери, подергал за ручку. По-прежнему заперто — и почему он думал иначе? Сдвинув брови, снова толкнул дверь — словно в ответ на этот слабый толчок все помещение, содрогнувшись, вдруг мягко качнулось вперед, словно тронувшийся вагон поезда. Он кубарем откатился от двери — палубу единым махом выбило из под ног. Лежа, он всем телом почувствовал тошнотворно-замедленную амплитуду колебания махины станции, словно очутился в сорвавшемся лифте. Через секунду до него дошло, что это может означать — с коротким стоном, вскочив на четвереньки, он со всей возможной скоростью устремился к двери, преодолевая собственную массу среди все усиливающегося гула и грохота. Коридор начал с хрустом изгибаться — Отари вдруг очутился в утробе гигантской стальной змеи… Но испугало его совсем другое — перекрывая шум, по станции несся звук, наполнявший первобытным ужасом — протяжный вой гнущейся сверхпрочной стали. Якорь базы не выдержал…

…Поддавшись панике, Ило некоторое время бестолково тыкался в разные стороны, как пойманное в ловушку животное. Перекошенный коридор наклонялся все больше, вой становился непереносимым — в конце концов человек зарылся головой к груду костюмов, сбившихся кучей в нижнем конце отсека. Затем, поддавшись какому-то почти инстинктивному стремлению, начал с лихорадочной поспешностью натягивать на себя один из них. Это оказался стандартный мягкий костюм для неагрессивных сред — по сути, легководолазный комплект с жидким балластом. В тот момент, когда он надевал шлем, станция качнулась в другую сторону — кубарем пролетев всю длину коридора, Отари с маху треснулся затылком — и новое ускорение распрямляющейся на гигантском стебле махины станции придавило его к двери. Не успев возблагодарить судьбу за вовремя надетый шлем, он с ужасом ожидал верхней точки траектории этой пращи, судорожно шаря руками в поисках чего-нибудь, за что можно уцепиться. Ручка двери… Годиться! Стиснув ее обеими руками, Отари не успел перевести дух — тело его взлетело под прямым углом к палубе, и он изо всех сил заскреб подошвами, силясь удержаться. Станция замедлилась, подойдя к предельному наклону — он повис на руках, так и не выпустивших ручку двери. Это колебание было гораздо длиннее — целую вечность болтался он над колодцем, в который превратился коридор. Где-то там, на дне, вновь собралась куча барахла… «Мягче будет падать…» — меланхолично подумал Ило, беспомощно ожидая, когда аквапластовый стебель базы начнет распрямляться. Может, не ждать? Отари смотрел вниз — десять метров по наклонной — не такая уж большая высота… Другого случая не будет — при новом ускорении ему ни за что не удержаться. Выбрав из двух зол меньшее, он попытался привести приговор самому себе в исполнение, но это оказалось не так-то просто. Судорожно сжатые руки никак не хотели отпускать спасительную скобу двери — несколько секунд ушло на борьбу с закоченевшими в усилии мышцами, и во время этой борьбы он услышал, как скрип металла начал плавно переходить в иную тональность, предвещая начало нового цикла. Ручка едва заметно потянула вверх — отчаянным рывком Отари освободил руки и с воплем покатился вниз, к стремительно надвигающейся куче костюмов.

…Удар был силен — в глазах взорвались черные кляксы. Его несколько раз перевернуло, прежде, чем шлепнуть о дно — может, это и смягчило падение, но не намного. К счастью, под спину не попало ничего твердого. Отари пришел в себя от мучительной боли в отбитых внутренностях — ускорение, сопровождаемое оглушительным воплем стали, снова вдавило его в мягкий ворох, на шлем сыпался какой-то мусор… Отари летел в неизвестность, смутно различая вверху контур двери. Тускло блестевший, твердый металлический контур с палаческим выступом ручки… Забарахтавшись, Отари попытался добраться до ближайшей стенной ниши — но два метра оказались непреодолимым препятствием. Когда стебель разогнется, он полетит вперед вместе со всем ворохом — только на этот раз внизу он будет первым. Гнет разгона между тем ослабел, и вздыбленный коридор плавно возвращался в нормальное положение. Вскоре Отари смог достичь вожделенного убежища — оно оказалось тесным, как ящик для покойника, и явно предназначалось для костюма без содержимого. Зато «содержимое» теперь могло перевести дух… Ненадолго. Палуба уже кренилась в другую сторону — теперь еще и чуть наискось к прежнему направлению, так что приходилось упираться в стенки ниши, чтобы не вывалиться. Впервые Отари зримо представил себе, как база выглядит со стороны — несколько миллионов тонн, созревшим плодом раскачивающиеся на тонком стебле… Все летело к черту — все, на что можно было стопроцентно рассчитывать. Что могло согнуть сверхпрочный каркас опоры? Никакая стихия не могла этого совершить. Отари скривил рот, как будто попробовав чего-то горького — стихия… Конечно — если только она не управляется сознательно. Или подсознательно… Любая, самая неприступная крепость падет, если в ней найдется хотя бы один предатель. А если все — предатели? Если тебя предает собственный мозг? Инженеры энергосистем, операторы, техники… И все их опасения тут же реализуются, проявляясь с неумолимостью запрещенной белой обезьяны. Не так уж трудно раскачать станцию — достаточно прилагать силу в нужном направлении в нужное время. Мрог раздирал базу изнутри — не снаружи. И сфера мрогвинов-плонийцев, охватывающая ее со всех сторон, окончательно проявила свою суть — не просто карантин, но — котел…

…Отари мотнул головой, отгоняя вихрем налетевшее смятение — теперь он сознательно пытался не дать волю чувствам. Слишком опасно. Нельзя долго думать о чем-либо одном — но, господи, ведь и не думал! Всего несколько секунд, за которые все промелькнуло в голове — за это время палуба еще немного накренилась, и он по-прежнему надежно, хоть и не без усилий, держался за свою нишу. Щекочущее замирание невесомости возвестило о прохождении верхней точки колебания — в следующее мгновение крен начал стремительно нарастать, словно у зачерпнувшей бортом лодки. Отари держался крепко, как устрица в раковине, и старался ни о чем плохом не думать. Это удавалось плохо — он уже стремительно падал, стиснув зубы и зажмурив глаза, вцепившись окоченевшими пальцами в края ниши — а падение все длилось и длилось, текли секунды — он открыл глаза, не увидел ничего, кроме плавающих цветных кругов и вновь зажмурился, с трудом переводя дыхание… Внутренности заледенели, словно просвистанные встречным ветром — он вдруг понял, что висит вверх ногами… Не меньше трех секунд ушло у него на осмысление этого факта. А потом он ухнул в пучину страха — плод, наконец, созрел… И, сломив стебель, рушился вниз!

…Не было еще в жизни у Отари Ило таких мгновений — не было и не будет, потому что мгновения эти — последние… Непреложная ясность этого не поддавалось сознанию — осталась минута… Может быть, две… Тело бунтовало, в паническом пароксизме отвергая приговор разума — он должен жить! Жить!

…Внушительный корпус станции, медлительно поворачиваясь, уходил вниз торжественно и спокойно, оставляя за собой непрерывный шлейф воздушных пузырей. Вытянувшись в струнку, антенны вибрировали в потоке восходящей воды. Свет дня постепенно тускнел, оставляя взамен призрачные огни изотопных ламп. Они обречены светить здесь еще многие десятки лет…