9

Все четверть века, которые я провел в тюрьмах и лагерях, я играл в карты, и поэтому мне не понаслышке знаком такой феномен, как «бешеная масть». Это когда при любой подаче и при любом раскладе вы, так или иначе, остаетесь в выигрыше. Что-то подобное происходило со мной, когда я стоял с зажатым в руке списком должников двух районов Баку, думая о том, как бы поскорее соскочить с этой прожарки. Но, прежде чем исчезнуть, я подтолкнул к Мэри-Джан стоявшего рядом со мной лысого мужика в очках.

С великим трудом выбравшись из толпы и уже оставив далеко позади площадь имени Ленина, я поймал мотор на проспекте Сталина и велел водителю отвезти меня на Шиховский пляж. Прибыв на место, я пешком добрался до небольшого баркаса, который вдали от суеты людской ржавел на берегу уже не один десяток лет. Я забрался на него, спустился в кубрик и, скинув весь свой маскарадный костюм, целый день затем провалялся на песке, загорая и купаясь, снимая с себя таким образом напряжение и усталость. Вечером я был уже на нашей хазе, где меня ожидал настоящий триумф. К тому времени уже почти весь блатной мир* Баку знал о горе, постигшем Мэри-Джан, и радовался. Когда кого-нибудь из козырных мусоров, центровых барыг или высокопоставленных чиновников настигала заслуженная кара, преступный мир по этому поводу всегда праздновал. Но в первую очередь об этом происшествии узнали мусора. Когда легавые рассказывали босоте, в каком виде они застали на площади эту бакинскую кошелку, не было ни одного слушателя, который бы отнесся к этому рассказу равнодушно, все хохотали до слез.

Как я уже говорил, по площади шныряло несколько сотен мушкетеров, и на душераздирающий крик потерпевшей тут же примчалось сразу с десяток легавых. Мэри-Джан была еще в шоке, поэтому предстала перед ними в том виде, в каком я оставил ее незадолго до этого. Левый бок шелкового платья был разрезан, как я и предполагал, почти до пояса и развалился на два куска. Один из них болтался сзади, другой висел спереди, чуть не у самого подола. На нем лежал кусок комбинации с перерезанной бретелькой на конце, а уже на нем, как детская панама, мирно покоилась огромная чашечка белого, как снег, бюстгальтера.

Стоя между двумя обалдевшими мордоворотами, так и не догадавшимися, как же могло произойти такое в их присутствии, расставив ноги, как перед занятиями гимнастикой, с оголенной грудью и налитыми кровью, бешеными глазами, она так колотила ладонями по своим толстым ляжкам, что было слышно далеко вокруг, рвала на себе волосы, орала что есть мочи благим матом и все время проклинала кого-то. Слушая пересказ одного из босяков, очевидца происходящего, я был склонен предполагать, что ее проклятия были обращены именно в мой адрес, и не ошибся. И все же больше всего меня интересовало не это, а то, что же произошло с ней позже, когда ее доставили в районное отделение милиции.

10

Через какое-то время Мэри-Джан, конечно же, пришла в себя и смогла объяснить, что с ней случилось. Думаю, нетрудно догадаться, что с мусорами у нее все было «схвачено». Но все же ей пришлось ответить на вопрос, не помнит ли она, кто стоял с ней рядом во время праздника. И тут в ее памяти возник хромой молодой человек с перебинтованной рукой в лангете и покоцанным лицом, которого она сама, пожалев, прижала поближе к себе.

Когда Мэри-Джан поняла, кто ее обокрал, она завыла сиреной и прокричала находившимся рядом легавым: «Клянусь Богом, озолочу того, кто найдет этого вора!» Клич был брошен, и свора легавых устремилась в погоню.

Ближе к вечеру на хату к Амбалику заехал его кореш-карманник с наркотой. Босота кумарила, и им было не до веселья. Мы с Боксером не кололись, поэтому решили выйти на улицу и прогуляться по свежему воздуху. Витек предложил отправиться в какую-нибудь кофейню, выкурить косячок-другой и поболтать о том о сем.

По соседству в тени нескольких фруктовых деревьев стояла уютная небольшая чайхана, вот туда-то мы и зашли.

Этот шаг оказался необдуманным, поэтому впоследствии и привел к большим неприятностям. Как таксисты по всему Союзу, так и почти все чайханщики на Востоке были в то время мусорскими осведомителями. Разумеется, мы с приятелем знали об этом, но были слишком молоды, чтобы подумать о том, что наш чайханщик – эта паскуда в белом переднике – мог вломить нас при первой же подвернувшейся возможности. Да и ожидать от легавых такой оперативности и прыти, что они буквально за несколько часов успеют оповестить обо мне всех своих подручных, мы, конечно же, тоже не могли.

Расположившись в уголке поближе к двери, мы заказали чаю и, пока его принесли, успели заколотить по косячку. За душевным разговором и время пролетело незаметно. Хорошо еще, что, когда я расплачивался. Боксер вышел в туалет, а оттуда, почуяв неладное, дворами ушел от погони, иначе и ему легавые сплели бы лапти.

Не успел я дойти до двери, как, откуда ни возьмись, на меня кинулась целая свора. Меня повалили на пол и, защелкнув сзади наручники, буквально вытолкали на улицу. Все произошло так стремительно, что я пришел в себя лишь на заднем сиденье машины, зажатый с обеих сторон мусорами.

Через полчаса со всеми почестями я был доставлен в отделение милиции. Здесь, в кабинете начальника, куда Мэри-Джан привели для моего опознания, и состоялся третий акт представления. Что тут началось!

В этом мире есть два существа, испытывающие равный по силе глубочайший внутренний трепет: мать, разыскавшая ребенка, и львица, схватившая добычу. Мне показалось, что в тот момент, когда Мэри-Джан увидела меня вновь, она почувствовала именно такой трепет. Перешагнув порог, она тут же заверещала так, что у меня мороз пробежал по коже. Глаза ее налились кровью, щеки покрылись темно-багровыми пятнами, гнилые зубы оскалились, длинный нос заострился и вытянулся, придавая ее лицу еще более страшный и зловещий вид.

На некоторое время Мэри-Джан замерла, как истукан, а затем, безо всякой подготовки, в тигрином прыжке бросилась на меня и, уцепившись одной рукой за мои брюки в области паха, другой попыталась добраться до глаз. Ожидая чего-то подобного, я был начеку и не допустил ее к цели, иначе ходить бы мне после этого кастрированным или слепым. Все же она успела изрядно исцарапать мое лицо и пару раз укусить со всей силы.

Да, таким зрелищем даже мусорам удавалось наслаждаться не каждый день. Некоторые из них веселились от души, другие прятали улыбки, опасаясь открыто проявлять переполнявшие их чувства и лишиться заслуженной награды. Лишь начальник милиции до поры до времени оставался серьезен. Но в конце концов не выдержал и он, и, закашлявшись, залился безудержным, истерическим смехом со слезами на глазах.

Казалось бы, какой смысл отнекиваться и отпираться, если все было против меня? Ан нет! Смысл был, да еще какой. Мне приходилось вновь играть роль, но теперь уже не травмированного больного, а возмущенного лапотника-недотепы. Никаких документов у меня при себе не было; кто я и откуда прибыл, менты не знали, так что хоть и до поры до времени, но все же я мог навешать им на уши лапши столько, сколько захочу.

Главной моей задачей в той ситуации было выиграть время. «Женщину эту вижу впервые, – начал я твердо отвечать на вопросы. – На площади никогда не был и быть не мог, потому что приехал в Баку из Москвы, по поручению деда, только вечером, на поезде Москва – Баку. По карманам никогда в жизни не лазил и не знаю даже, как это делается. А паспорт мой, наверное, выпал в чайхане, когда на меня напали милиционеры и повалили на пол».

Когда я давал эти показания, я знал, что ожидает меня впереди, но боялся вовсе не этого. Мэри-Джан в тот момент была похожа на пациентку, сбежавшую из сумасшедшего дома. По ее подбородку текли слюни, а она, то и дело вытирая их рукавом, не переставала кричать, чтобы легавые отдали меня ей на растерзание. Эту дикую прыть обезьяны едва сдерживали двое мусоров, но было ясно, что она в любую минуту готова ринуться на меня и разорвать в клочья. Я старался вообще не смотреть в ее сторону.

Мусора, конечно, не поверили ни единому моему слову и дали мне оторваться по полной программе. Когда же и это не помогло, они решили оставить меня в кабинете наедине с Мэри-Джан и двумя ее телохранителями. Это было их главной ошибкой и моим единственным шансом на спасение.

Мордовороты-охранники оттеснили Мэри-Джан в угол и стали объяснять ей что-то на пальцах (если читатель помнит, оба они были немыми). Она, как ни странно, в тот момент молчала и в растерянности глядела по сторонам, видно еще не решив, что предпринять в следующую минуту. Наконец, судя по всему, согласившись на пока еще мирные переговоры, она кивнула им и демонстративно отвернулась к окну.

Посовещавшись между собой около минуты, один из телохранителей, прекрасно зная вспыльчивый нрав своей хозяйки, остался стоять с нею рядом, а другой, подойдя к столу, присел напротив меня и постарался объяснить мне на пальцах, чтобы я вернул список.

Конечно же, я прекрасно понимал всю его жестикуляцию, но лишь пожимал плечами в ответ и с дурацким видом смотрел этому удаву прямо в глаза. В какой-то момент терпение дуболома лопнуло, он уставился на меня безжизненными рыбьими глазами, скрипнул своими железными челюстями, пригнул жирную шею, на которой ясно обозначились складки, сжал кулаки и изо всех сил ударил обеими руками по столу. Затем замычал, как буйвол, и попытался было встать. Но тут уже я, недолго думая, с силой вонзил ему два пальца, указательный и средний, в оба шнифта, как учили. Это был один из самых эффективных методов самообороны в тюрьмах.

Второй раз за час с небольшим в этом кабинете раздался душераздирающий крик потерпевшего, и оба раза виновником кипеша был я. Эта мысль успела лишь промелькнуть в моей голове, ибо уже в следующее мгновение я лежал на полу без сознания. Второй амбал не придумал ничего умнее, как схватить со стола графин с водой и со всего маху садануть им мне по голове.