3

В деле нас было четверо: Дипломат, Цируль, Ляля и я. Больного Карандаша мы оставили дома, на попечение все того же Хряка. Так было спокойнее во всех отношениях. Вот только кто кого опекал…

С приходом весны у старого уркагана обострился туберкулезный процесс. Он температурил, харкал кровью, еле передвигался по комнате и ни в каком деле, при всем своем желании, участвовать не мог.

Покой того тихого апрельского вечера в одном из переулков на Васильевском острове неожиданно разорвал крик неизвестно откуда взявшейся ночной совы. Это Цируль – любитель импровизаций – цинковал нам, что все готово и пора начинать.

Сплюнув для масти через левое плечо и резко оттолкнувшись от ствола старого тополя, как в детстве услышав голос матери, из окна звавшей меня на ужин, я зашагал к нужному подъезду походкой загулявшего студента. И только ледяная сталь револьвера, обжигавшая правое бедро, не позволяла забыть о реальности.

Сложность предстоявшего дела заключалась в том, что хозяин квартиры – старый и известный даже за границей ювелир – дверь открывал только людям, которых хорошо знал. Больше того, для каждого из них он придумал определенный пароль, и эта осторожность была не лишней. Например, тот самый племянничек, который и дал на него наколку, при каждом появлении называл в определенной последовательности имена и отчества сначала своих дядьев, а потом и родных теток. И тех и других в роду было в избытке, к тому же называть их надо было именами, принятыми в семье, что чужаку было не под силу. Шмуэль Соломонович, так звали старика, не считал зазорным записывать все это в особую тетрадь, называемую его близкими «семейным Талмудом», иначе он и сам запутался бы.

Но мало было узнать пароль и умело воспользоваться им. Нам предстояло разыграть настоящий спектакль, да так, чтобы хозяин не почувствовал фальши и открыл дверь. Эта часть операции представлялась самой сложной и ответственной, и ее доверили не кому-нибудь, а именно мне, и, надо заметить, неспроста.

В то шебутное и неспокойное время я хоть и был, на взгляд старых урок, еще безусым юнцом, но все же в некоторых случаях уже успел зарекомендовать себя. Обо мне босота отзывалась как о шустром и толковом крадуне, подающем большие надежды. Я смолоду отличался аккуратностью и всегда старался выглядеть элегантно, одевался со вкусом, хорошо, но не вычурно и мог внушить доверие кому угодно. Всё это позволяло надеяться на успех.

Бесшумно ступая по лестничным ступеням, я наконец-то поднялся на третий этаж старого семиэтажного дома, собрался с мыслями и, переведя дух, уверенно нажал на кнопку звонка. Нужно было строго соблюдать интервалы: три коротких и два длинных звонка, потом повторить несколько раз, постоянно меняя последовательность.

Я сделал все правильно и стал терпеливо ждать. Сказать, что я был абсолютно спокоен, значит покривить душой. Конечно же, я волновался в тот момент, но это волнение никак не проявлялось внешне.

Слева от меня, прижавшись к стене, стоял Дипломат с взведенным пистолетом в руке; на площадке между третьим и четвертым этажом в темноте затаился Цируль, а внизу, у входа в подъезд, стрем охраняла Ляля.

4

– Кто там? – За дверью послышался мелодичный голосок девочки-подростка.

Я произнес несколько загодя заготовленных фраз, постаравшись при этом держаться, как можно непринужденнее:

– Bonjour, la mademoiselle! Pardon de vous deranger. On m’appelle Rouslan, je suis arrive de Moscou sur les affaires. Dites, s’il vous plait, si je peux parler au maitre?

По всей вероятности, в тот вечер здесь не ожидали услышать пусть и не безукоризненную, но все же французскую речь. В коридоре послышалось какое-то движение, затем, после небольшой паузы, тот же юный голосок ответил мне тоже по-французски:

– Одну минутку, мсье, я сейчас его позову. Затаив дыхание, мы вновь замерли в ожидании. Не прошло и минуты, как за дверью послышался спокойный и уверенный мужской голос:

– Dan’s quoi l’affaire? Que je peux aider? В чем дело? Чем я могу вам помочь?

Я знал, что хозяин квартиры владеет французским и несколько дней специально готовился к этой встрече.

– Простите, мсье, мне трудно говорить по-французски, – продолжал я, стараясь держаться как можно непринужденнее, поскольку голос человека часто выдает состояние его души. Видимо, мое поведение произвело нужное впечатление на собеседника. Все тот же голос, но уже по-русски, ответил:

– Ничего страшного, молодой человек. Я готов выслушать вас, на каком бы языке вы ни изъяснялись.

– Дело в том, что я несколько часов тому назад приехал в Ленинград на свадьбу сестренки, – продолжал я врать как можно убедительнее. – Ваш племянник Муся, с которым мы живем в одном доме и общаемся иногда, узнав о том, что я собираюсь в Питер, попросил меня передать вам кое-что от Самуила Яковлевича.

– А где он и почему не приехал сам? – прозвучал резонный вопрос за дверью.

Я ждал чего-то в этом роде, к тому же видел, что уже несколько минут этот бобер пожирает меня через «шнифт» наметанным глазом, а потому по-прежнему спокойно ответил:

– Он сказал, что дядя знает, что из-за гипертонии он на днях должен лететь в Австрию. Доктор прописал ему прогулки по Венскому лесу. (На языке Муси, насколько нам было известно, это означало, что он собирается ехать на лечение от наркомании в Кисловодск.) Затем я отбарабанил пароль в нужной последовательности, мило улыбнулся, глядя на глазок, и стал терпеливо ждать, не проявляя ни нервозности, ни нетерпения.

После довольно-таки продолжительной паузы и тихого разговора за дверью послышались звуки отодвигаемых задвижек и клацанье нескольких замков, как будто передо мной была дверь в хранилища банка, а не в обыкновенную квартиру советского гражданина.

Не успел Сим-Сим открыться до конца, как мы с Дипломатом были уже в прихожей, нацелив на опешившего хозяина сразу два ствола. С третьим на вздержке у входа застыл Цируль, резко закрыв за собой дверь и прильнув к ней, прислушиваясь, что происходило в этот момент в подъезде.

Перед нами предстал мужчина чуть ниже среднего роста, с маленьким животиком, выдававшимся из-под саржевой жилетки. Из кармашка этого нэпманского гнидника выглядывали золотые часы, от которых спускалась цепочка из того же благородного металла. Клифта на фраере не было, зато белоснежная сорочка в сочетании с модным галстуком и черной жилеткой подчеркивали его респектабельность. Судя по совершенно седым волосам, прорезанному глубокими морщинами лбу, по скорбному, усталому лицу, свидетельствующему о пережитых невзгодах, ему можно было дать гораздо больше шестидесяти лет. Но по уверенной, хотя и неспешной походке, по удивительной силе, чувствовавшейся в каждом его движении, нельзя было дать и пятидесяти. Его сжатые губы выражали странное сочетание суровости и смирения, а в глубине его взгляда таились какое-то скорбное спокойствие и благородство.