Глава 3. Дуэльный кодекс
Не знаю, сколько бы я простоял, если бы Славка не подергал меня за рукав. Будьте любезны, мол, на расправу! Ну да, это для них сейчас самое главное.
Я погладил Колькину руку. Перекрестился. От меня не убудет, а ему, глядишь, пригодится. Бабка читалка, в изумлении, уронила очки.
— Во чеканутый! — сказал Босяра, выходя за мною во двор. — А если в школе узнают? Ты это нафига? Тебя пацаны заждались, думают, что зассал, а ты тут…
По другую сторону улицы Юрка с Витьком — моим секундантом резались в ножички. Они сидели у самой обочины. Тротуара, на котором я вчера поскользнулся, еще не было. Люди там вообще не ходили из боязни промочить ноги в липкой, вонючей жиже. В том месте росла густая трава, а под ней — мочаки, не высыхавшие даже летом. Сахарный завод еще не построили и там, за забором кустарного предприятия, давили свеклу.
— А вот и Пята! Я думал, он смылся давно, — усмехнулся Напрей, как только мы подошли. — Ну, че, где будем обсераться?
— Есть место, — успокоил Босяра, — за мной, пацаны!
Я двинул следом за ним, а Юрка с Витьком почему-то отстали.
Шли, держась метрах в пяти от нас, и продолжали свой разговор, начатый во время игры.
— Кто это тебе фингалов наставил? — первым делом, спросил Славка.
— Не видел, темно было, — привычно соврал я.
— Ну-ну, — не поверил он.
Пару минут шли молча. И тут мне некстати вспомнилось, что этот ершистый пацан — мой будущий крестный отец.
Я вернулся из Мурманска в разгар перестройки. Нужно было досматривать мать, зализывать раны и привыкать к нищете. Серега пристроил меня в авторемонтные мастерские. Я менял сайлентблоки и шаровые опоры, короткие и длинные рычаги, втулки маятника. Три машины пропускал через кассу, четвертую — через себя. В цеху было холодно. Клиент шел небогатый. Предпочитал расплачиваться жидкой валютой. Да и деньги теряли вес еще на пути из кармана в карман. Чтоб не упасть до конца рабочего дня, приходилось ходить за закуской. Это недалеко.
Чуть правей наших ворот был небольшой рынок. Там я и встретил Славку. Он со своей первой женой продавал копченое сало.
— Вернулся? — спросил Босяра, — правильно сделал! Земля прокормит. Деньги у нас валяются под ногами. Только не ленись, подымай.
Было оно действительно так. Сваривай железный киоск, ставь его, где душа пожелает, чем хочешь, торгуй. Купил водку за сто — продал за триста. И никакого надзора. Даже налоговую еще не придумали. Настоящий Клондайк для тех, кто забыл, что такое совесть и советское воспитание.
Ну, постояли, поговорили. Узнав, что я только «с морей», Славка пришел в восторг и пригласил меня на крестины своей маленькой дочки. Я хотел отказаться, сказал, что я еще «нехристь», а он еще больше обрадовался:
— Санечек, не переживай! Для брата моряка все сделаю, как положено. И серебряный крестик куплю. Ты только не напивайся.
Он, как оказалось, тоже три года отмантулил в «Тралфлоте» электромехаником. И тоже в Мурманске. Вот так, работали в одном городе, а ни разу не встретились.
Стал, короче, мой одноклассник моим крестным отцом. Встретишь, бывало, его в городе и ну, прикалываться! Идет он, вальяжный, с бухгалтерским пузом под кожаным пиджаком, супругу под локоть поддерживает. И тут я выступаю из-за угла: рожа небритая, с перегаром. Руки раскину крестом, да как заору:
— Папаня!!!
Народ в ахуе, а из него чуть сопля не выскакивает.
Славка вообще-то после морей закодировался. Пьяных людей не переносит на дух, поубивать готов. А вот на меня у него не было сил обижаться. Посмеется, обнимет, купит бутылочку пива:
— Кушай, сынок, наедай шею!
Он к тому времени возглавлял службу личной охраны у одного бизнесмена, а я работал корреспондентом в местной газете.
Есть, наверное, в человеке какая-то память о будущем. Наверное, неслучайно Славка сейчас идет рядом, и за меня очень сильно переживает.
— Ты, — спрашивает, — что, Напрея совсем не ссышь?
— А че его ссать? Чай, не убьет.
— Ну, слушай тогда. Он, когда свой кулак в чью-то рожу сует, всегда глаза закрывает. Машется мельницей, выдыхается быстро. И еще, нос у него слабый. Только смотри, о том, что я тебе говорил, никому!
— Могила! — заверил я.
Место, куда мы пришли, я знал хорошо. Это как раз напротив моего дома. Там за железной дорогой контейнерная площадка, а между ней и забором «Заготконторы» — глубокий овраг. Дед всегда там копал целинную землю для огородной рассады. А у Славки где-то недалеко работала мать. Наверное, потому он сюда нас и затащил.
Был в то время у мальчишек дуэльный кодекс: ногами не драться, свинчатки не применять, не бить ниже пояса, лежачих не трогать. Ну, и, естественно, «двое в драку, а третий — в сраку».
Мы с Напреем разделись до пояса. Показали друг другу руки.
— Начинать по команде! — крикнул мой будущий крестный отец. — Сошлись!!!
Юрка рванулся вперед, как молодой бычок, рогами вперед, намереваясь ударить меня головой в живот. Сжатые кулаки висели на вытянутых руках, чуть позади тела. Будучи уверен в своем подавляющем превосходстве, он решил испытать на мне новый бойцовский прием. Было видно, что драться он еще не умел, не знал, что такое коленка. Я не стал его бить по-взрослому. Не велика честь, да и кодекс не позволял. Просто качнул корпусом влево, а когда он повелся, перепрыгнул через него, как через спортивный снаряд, звонко хлопнув ладошками по голой спине. Что не прыгать с такими ногами? Что не драться, если каждая клеточка тела дрожит от избытка энергии?
Славка заржал. Напреев был озадачен. Эксперимент ему явно не удался. Он тоже не ожидал от меня такой прыти. Смешок секунданта, шлепки по спине — все это показалось ему очень обидным. И Юрка завелся. Он полетел на меня, следом за кулаками, взрезавшими воздух в безудержной серии. Я спокойно нырнул под эту деревенскую мельницу и встретил его ударом под дыхало.
— Разошлись! — крикнул Босяра.
Я послушно присел на траву, а он поспешил на помощь своему подопечному. Юрка стоял, обхватив руками живот, и пытался поймать порцию воздуха.
— Гля, че это он? — не понял Витек.
— Не знаю. Наверно, случайно куда-то попал.
— А здорово ты через него сиганул!
Я ничего не сказал, просто сидел и думал о том, что в недавно законченной жизни, мы с Напреем ни разу не подрались. Вот как-то не довелось. Нам осталось быть одноклассниками чуть больше недели. Первого сентября, всех, кто живет за железной дорогой, тупо переведут в новую школу. Если, конечно, оно настанет, это первое сентября. И для меня, и для этой псевдореальности, где слишком много несовпадений.
Мой соперник, тем временем, вполне оклемался.
— Драться сможешь? — спросил у него Босяра.
Юрка кивнул и глянул на меня исподлобья:
— Ну, сука, убью!
Он попытался сразу же ринуться в бой, но Славка не дал, и отвел его в сторону для короткого инструктажа.
Витек, на правах секунданта, тоже вставил свои пять копеек:
— Ты, — говорит, — Санек, лодочкой ладошку согни и постарайся ему попасть между ухом и шеей. Это будет двойной удар.
Вот, сколько раз приходилось мне выходить один на один, Витька всегда одно и то же советует. Хоть сам я ни разу не видел, чтобы он этот прием на ком-нибудь применил.
— Готовы? — снова спросил Босяра. — Сошлись!
Напреев не зря проходил инструктаж. Мой соперник больше не лез на рожон. Он спокойно стоял в позе, похожей на стойку, и выжидал. Наверное, Славка ему посоветовал поработать вторым номером и попытаться меня подловить на сильный удар.
Я попрыгал вокруг него, спровоцировал пару атак. Юрка отстреливался одиночными. Бил он как-то не по-людски. Вместе с правой рукой, выносил вперед и плечо. В один из таких моментов, я просто шагнул вправо и снова воткнул кулак в его голое пузо.
— Разошлись!
В этот раз, Напрей оклемался намного быстрей.
— Что делаешь, падла? — выдавил он. — Куда ты все время бьешь?! А если я тебя так?
— Ну, попробуй, кто ж тебе не дает?
— Хорош, пацаны! — вмешался Босяра. — Мы уже полчаса тут валандаемся, а вместо драки одно название. Один за живот держимся, другой на траве отдыхает. Давайте договоримся бить только по роже.
— И до первой крови, — добавил Витек. — Согласны?
Я кивнул. Мне было все равно. Юрка пробурчал, типа того, что он тоже не возражает. В общем, мы снова сошлись.
Предыдущие два раунда ничему Напрея не научили. Он по-прежнему топтался на месте, изредка, наудачу, выбрасывая вперед правую руку. Она у него становилась все тяжелей. Я легко уходил вправо и бил раскрытой ладонью по его потному лбу. Не сильно, но так, чтобы щелкнуло. Можно было, конечно, пустить ему кровь, но совесть протестовала. Слишком уж не равны были силы.
Наконец, мой соперник врубился, над ним просто-напросто издеваются, и рассвирепел. Ему уже было наплевать на защиту. Главное дело — попасть, заехать хоть раз в мерзкую рожу врага. Он махал своими клешнями, покуда не выдохся окончательно. Глаза Юрка действительно закрывал, и это сыграло с ним злую шутку. На развороте его занесло, он споткнулся, упал и сильно порезал ладонь донышком битой бутылки.
Я думал, Напреев от злости заплачет. Нет, вид собственной крови успокоил его. Он осторожно поднялся, держа на излете руку, чтоб не испачкать штаны.
— Разошлись! — запоздало скомандовал Славка.
Через пару минут мы уже хлопотали над раненым. Витька схватил пустую бутылку и побежал в депо за чистой водой. Я отыскал подходящий лист подорожника, развернул узелок с конфетами и разорвал платок на три лоскута. Босяра руководил.
Рана была неглубокой. Ее промыли водой, наложили повязку.
Потом мы сидели на склоне оврага и поминали Лепеху. Ели конфеты с печеньем, запивая водой из бутылки.
Никто не смеялся, а Юрка вообще потух.
— Ни хрена себе, веники! — сказал он в раздумье. — Пята, получается, меня отхреначил. Вот уж от кого не ожидал!
— А я тебе давно говорил, — завелся Босяра, — будешь во время драки глаза закрывать, скоро и Витя Григорьев навешает тебе звиздюлей. Дело даже не в том, что у тебя первого кровища пошла. Ты ведь ни разу в него по-хорошему не попал. А он мог бы тебе раза четыре сопатку разбить. Но почему-то не стал. Мне кажется, Пята, потихаря, где-то занимается боксом. Нет, как он через тебя перепрыгнул!
И Славка залился колокольчиком. Так смеяться умел только он.
Прощаясь, мы с Юркой обнялись, и пожали друг другу руки. Это тоже из дуэльного кодекса. Драки один на один не плодили врагов, если все было по-честному.
Витек провожал меня до двора. Нам было по пути.
— Слушай, — спросил он, — как же Лепеха умудрился тебе приварить?
— Шел, в небо смотрел, и в спину его случайно толкнул. А он не заметил, что это я.
— Научишь меня?
— Драться, что ли?
— Ага.
— Научу, — согласился я, — если скажешь мне одну вещь.
— А я ее знаю?
— Всегда говорил, что знаешь.
— Ну, спрашивай.
И тут я решил проверить одну из своих гипотез:
— Сколько будет семью восемь?
— Сорок восемь! — отчеканил Витька на автомате, и покраснел. — Ой, нет, погоди, сейчас посчитаю…
Он думал, что я засмеюсь и приготовился психануть. А мне просто стало грустно. Таблицы умножения мой маленький друг не знал и очень стыдился в этом признаться. Я обнял его за плечи.
— Спасибо тебе, корефан, что не соврал.
— Так научишь? — Витька смотрел на меня исподлобья, ожидая подвоха.
— Без базара! — Я чиркнул, для верности, ногтем большого пальца по верхним зубам. — Завтра же и начнем. Только сначала ты мне расскажешь все, что ты знаешь про умножение на один.
— На один?! Ха! Да я хоть сейчас могу!
— Нет, завтра. Послезавтра расскажешь на два, ну, и так далее. Спрашивать буду вразброс. Если не выучишь, тренировки не будет.
— Какой-то ты Сашка стал не такой, — возмутился Витек, — вредный, как мой пахан. Ну, где я тебе найду эту таблицу? Тот учебник давно уже в печке сгорел.
Я достал из портфеля чистую тетрадь в клеточку, ткнул пальцем в последнюю страницу обложки:
— А это тебе что?
Витька долго и основательно следил за моим пальцем. Наконец, разродился своей знаменитой фразой, почерпнутой им у отца:
— Крову мать!
На том мы и разошлись. Перед тем, как войти во двор, я немного еще посидел у калитки, послушал, как лает Мухтар. На смоле у сторожки жгли грязную паклю, просквозил на своем газончике дядька Ванька Погребняков. И все. На улице было пусто.
Жара. Пацаны, наверное, все на речке.
Погода моего детства радовала теплом. Без рукотворного Кубанского моря климат был совершенно другой. Купальный сезон у нас, пацанов, начинался в конце зимы. Февральские окна — это десять дней полноценного лета. Глубокие рытвины на разбитой грунтовке, которую бабушка называла не иначе, как «прохвиль» наполнялись талой водой. Под солнечными лучами они исходили паром. В субботу и воскресенье у лесовозов был выходной, и вода в колее отстаивалась до нормальной прозрачности. Для мелюзги самое то! В самых глубоких местах можно было даже нырять.
А больше по этой дороге никто не ездил. Частных машин на нашем краю было всего две: убитая «инвалидка» безногого дядьки Мишки и невыездной «Москвич» дядьки Сашки Баранникова по кличке «Синьор Помидор». Это было не средство передвижения, а, скорее, предмет роскоши. Помидор являл его миру лишь в погожие летние дни. Естественно, все пацаны сбегались взглянуть на этот спектакль.
Хозяин открывал кирпичный гараж. Выкатывал на руках свою дорогую игрушку. Приближаться не позволял, а уж руками трогать — ни-ни! Потом Помидор доставал из салона чистые тапочки. Переобувшись, садился за руль и заводил двигатель. Некоторое время погазовав, он проделывал то же самое, но уже в обратном порядке. Дядька Ванька Погребняков называл этот процесс «боевым проворачиванием механизмов».
К началу марта высыхала дорога. Приходили машины с гравием, грейдеры, трактора. Ровняли, закапывали, утаптывали. Но купальный сезон продолжался. Прогревались мелководные притоки нашей горной реки. Все глубинки на ней мы знали наперечет. У каждой было свое название: «Тарыкина», «Лушкина», «Застав»…
К старому новому дому я быстро привык. Не глядя, кинул портфель на штатное место. За окном, на меже, дед ремонтировал летнюю печку. Баба Лена в огороде полола свеклу. На столе, укутанные в тряпье, хранили тепло кастрюли с едой.
После сладкого есть не хотелось. Поэтому сразу пошел с докладом, прихватив по дороге, оба пустых ведра.
— Что получил?
Традиционный вопрос. Дед всегда его задавал, если сам не успеешь гаркнуть с порога: «Четыре, четыре, пять!» Сегодня пришлось оправдываться:
— Не спрашивали. Да у нас всего два урока и было. Потом все ходили с Колькой прощаться.
— И где же ты столько блукал?
— С пацаном одним подрались. Один на один.
— В школу не вызовут?
— Нет.
— Ну, добре! Иди уроки учи. Да не забудь переодеться.
Ох, и нудное это дело! Но такова жизнь. За все на свете нужно платить. Даже за счастье.
Набирая воду, заметил на дне колодца четыре пустых ведра. Взял на заметку.
Уроки я всегда делал под радио. Телевизор мы купим нескоро. Посторонние звуки мне, в принципе, не мешали. Наоборот, грамотный русский язык дисциплинировал речь. Если нужно что-нибудь выучить наизусть, можно всегда выйти во двор. Бывало, скрипишь перышком, кладешь на бумагу какое-нибудь скучное упражнение, а в уши тебе «Театр у микрофона», «КОАП», или, того лучше, «Клуб знаменитых капитанов». Всегда, с предвкушением, я ожидал вечера четверга, когда выходили в эфир юнга Захар Загадкин и корабельный кок Антон Камбузов в интереснейшей передаче «Путешествие по любимой Родине». А больше всего не любил «Пионерскую зорьку». Если я слышал ее позывные, значит, проспал. И в школу придется не идти, а бежать.
Судя по записям в дневнике, с расписанием на завтра мне повезло. Кроме стандартного набора — арифметика, русский — будет еще «инглиш», физкультура и труд. А с учетом того, что сегодня у нас был только один урок, тут вообще делов на один чих. Хоть и длинное, но только одно упражнение.
С иностранным у меня всегда без проблем. Стоп, вру. Сначала они были. И очень большие.
Английский язык я изучал с первого класса, когда еще жил на Камчатке. В память об этом, хранится в моем доме накрахмаленная салфетка с надписью, которую я вышил собственноручно на уроках труда: «A happy new year!». Ничего, кроме этой фразы, в моей голове как то не задержалось.
Переехав сюда, я очень обрадовался, что ненавистный English отсутствует в школьной программе. Но к пятому классу, он меня все же, догнал. И, к моему удивлению, дело пошло. В отличие от своих сверстников, я уже нахватался верхушек и получил какую-то фору. Да и во взрослой жизни английский язык шел со мной рука об руку: мореходка, загранка, какая-то разговорная практика. Так что, если завтра я проявлю «недюжинные способности», фурора не будет.
Упражнение было длинным, но простеньким. Всего-то делов, вставить пропущенные буквы. Писать металлическим перышком я потихоньку приноровился. И, даже, нашел в этом нудном занятии своеобразный шарм. Да и текст был знаком. «Баржа и лодка возле нее, понемногу терявшие очертания…». По-моему, это из Серафимовича.
Я уже подходил к последнему предложению, как вздрогнул от неожиданности. Ручка была в чернильнице, а то бы поставил кляксу. Наша «тарелка», вдруг, ожила и, хорошо поставленным голосом, внезапно произнесла: «Уважаемые радиослушатели! Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам московского времени».
Вот, честное слово, меня на слезу прошибло. Как давно я не слышал этой простенькой фразы! Казалось бы, мелочь, но из таких вот, штрихов складываются картины эпохи.
Будильник передо мной отстал на четыре минуты. Я подводил стрелки, пропуская через себя каждое слово.
«В столице 15 часов, в Свердловске и Кургане 16, в Волгограде — 17, в Душанбе и Караганде — 18, в Красноярске — 19, в Улан-Удэ — 20…»
Это был голос великой страны, еще не подпорченной шашелем перестройки.
Потом зазвучали новости.
Молодые строители из Апатитов передали эстафету ЦК ВЛКСМ «Юбилею революции — подарки молодежи» городу Кириши.
В Москве открылся четвертый съезд советских писателей.
Гамаль Абдель Насер объявил о закрытии залива Акаба для израильских судов. В Египте и Израиле объявлено о призыве резервистов на действительную военную службу.
В Адене продолжаются переговоры верховного комиссара Великобритании Хэмфри Тревельяна и президента Йеменской Арабской Республики о мирной эвакуации британских войск и передаче власти освободительному движению.
На пожаре в крупнейшем универмаге Брюсселя «Инновасьон», погибло 322 человека. Очень многие получили ожоги и ранения, отравились угарным газом…
Я дописал последнее предложение и глянул в настольное зеркало. Да, это я. Рожа вполне узнаваема, хоть и смотрится непривычно. Фингалы в самом соку. Так и наливаются синевой. Я с размаху вписался в мир, бывший когда-то привычным. Все, по большому счету в нем неизменно. Вот только рядом со мной сплошная чересполосица. Я получил от Лепхи, Напрей — от меня.
А в недавно законченной жизни такого не было. Это точно. Такие воспоминания не стирает даже склероз. Получается что? — даже в таком положении есть у каждого человека свобода выбора. Пошел направо — нашел кошелек. Налево — попал под машину, или в речке утоп. Нужно быть осторожней. Интересно, а в этой псевдо реальности смерть настоящая, или так, понарошку? Типа того, что смотали кассету и положили в коробку? Может, и Колька Лепехин получил свои девять дней и пребывает сейчас в новой реальности? Ладно, закончится срок, там будет видно. А сейчас что гадать? Начать бы сначала! Я бы прожил жизнь по-другому, с учетом предыдущих ошибок. Стал бы лучше, добрей. Как поется в известной песне, «когда изменяемся мы, изменяется мир».
Полный сил и благих намерений, я забросил в портфель учебники. Хотел, было, делать крючок и идти, доставать из колодца упущенные туда ведра, но на улице «зауркал» мой корефан. Кажется, его рожа меня уже начала доставать.
— Что тебе?
У Витьки в руках тетрадный листок и карандаш.
— Санек, я тут пару примеров решил из задачника. Проверь, а?
— Что тут стоять? — пошли в дом.
— Некогда мне. Пахан отпустил на пятнадцать минут. В поле, на огород собираемся.
Вот Казия! Ну, ни капли не изменился. Он ведь ни разу не был у меня дома! Я его в детстве несколько раз на день рождения приглашал. Помню в отпуск приехал, привез из Дании бутылку «Смирновской» — и тут мой старинный дружбан на улице подвернулся.
— Пошли ко мне, посидим, вмажем!
— Нет, — говорит, — давай тут.
Ну, сбегал я в дом, принес эксклюзив, стаканы, по куску колбасы.
Витька глянул на это богатство, поморщился.
— Знаешь, Санек, сидеть, разговоры длинные заводить — это я не мастак. Ты мне сразу налей стакан, я махну и пойду по своим делам.
Вот такой занятой человек. Ну, сейчас хоть примеры начал решать. Я пробежался глазами по цифрам и честно сказал:
— Молоток! Пятерку за это дело я бы тебе не поставил, но твердый трояк ты заслужил.
— Что не так? — забеспокоился Витька.
— Начеркано много, и почерк у тебя ни в дугу. Вот если бы ты постарался…
— Ты мне, Санек, честно скажи: зачем оно надо? В институт я не собираюсь. Отслужу — на работу пойду. А деньги и я и сейчас лучше тебя могу посчитать.
Вот так. Он свое будущее уже тогда запланировал. А я до восьмого класса не мог связать обучение в школе с перспективами на дальнейшую жизнь.
Кем работать-то собираешься?
— Шофером. Как мой пахан.
— Как же ты будешь заполнять путевой лист?
— Че?!
— У папки спроси, чёкало! Без этой бумажки ни одного водителя не выпустят из гаража. Там в каждой графе арифметика:
сколько километров проехал, сколько бензина ушло и сколько осталось в баке.
— Ты-то откуда знаешь?
— От дядьки Ваньки Погребняка. Он моему деду…
— А-а-а! Ну, ладно, потом расскажешь, а я побежал. Пахан, наверно, уже психует.
Я смотрел ему в спину и думал о том, что если бы в прошлой жизни, Витьке кто-нибудь помог с математикой, он, возможно, и стал бы шофером, а не грузчиком в мебельном магазине. Машина дисциплинирует. В сфере торговли, с ее леваками и дефицитами, он спился буквально за год.
Пока я делал крючок, и прилаживал его к деревянному шесту на носу журавля, стало смеркаться. Дно колодца перестало просматриваться, а на ощупь, я смог достать только одно ведро.
После ужина в доме пропал свет. Я наведался на подстанцию. У стенки, возле открытых дверей РУ 0,4 кВ стоял велосипед. Все как положено, полный обвес: на руле когти и моток линейного провода, на багажнике сумка с инструментарием. В недрах распределительного щита с нашим присоединением, копался электрик.
— Кыш отсюда, пацан, — сказал он, не оборачиваясь, — а то придеть дядька ток, дасть тебе хворостины!
Я узнал его и по голосу, и по коричневому портфелю с «гэдээровской» переводною картинкой чуть ниже замка. Солнечная блондинка еще не покрылась сетью морщин и скалила ровные зубы в беззаботной улыбке. Когда я пришел в Горсети, Старому было под семьдесят, а он продолжал работать линейщиком и ползать по опорам на лазах.
— Привет, Алексей Васильевич, — сказал я его спине. — Что, снова пээн сгорел?
Он дернулся, ударился головой о раскрытую дверцу ячейки и почему-то рассвирепел:
— Пошел вон, паршивец! А то я тебе сейчас надеру вухи! Будешь ты тут еще глупости за взрослыми повторять. Зуб, это опять ты со своими под. ками?!
Шутка не удалась. Пришлось ретироваться.
Пока суть, да дело, стало смеркаться. Домашние сидели у обновленной печки. В кои веки они собрались вместе: обе моих бабушки и два деда. Говорили о внуках и детях. Не разошлись даже тогда, когда Алексей Васильевич закончил свою работу.
В топке потрескивали дрова. На фоне мерцающих звезд, легкие искры, как светлячки, вылетали из невысокой трубы. На плите закипало ведро с одуряюще пахнущим варевом. Это дед Иван запаривал овес для своей рабочей лошадки. В прошлой жизни я это не знал и, выждав момент, спросил:
— Это кому?
— Кто любит Хому!
Что такое «хома» я не имел представления, но на всякий случай сказал:
— Я люблю! — и все засмеялись.
Теперь я не стал ничего спрашивать. Молча, сидел в стороне, смотрел на родные лица и наслаждался, свалившимся на меня, волшебством. Черные тени гуляли по огороду. В воздухе мельтешили летучие мыши. Кроны деревьев клубились у края межи. Где-то там завел свою песню сверчок: «кру-у, кру-у»…
В детстве мне представлялось, что где-то там, меж густых веток, есть комнатка размером со спичечный коробок. В углу топится печка, горит каганец. За столом стучат ложками маленькие сверчата. А мама сверчиха наливает в тарелки ароматное варево и поет своим детям эту грустную песню.
