Обычные ливийцы – герои
– Мы на твоей улице, – сообщает Муаиду по телефону провожатый с гор Нафуса.
Когда они подъезжают на маленьком автобусе под ворота виллы, те уже отворены.
– Мир с тобой, саудовский посланник. – Хозяин раскрывает объятия незнакомому гостю.
– И с тобой, ливийский родственник, – получает он теплый ответ.
С минуту мужчины рассматривают друг друга и, почувствовав симпатию и доверие, искренне обнимаются.
– А мне пора, – говорит горец и направляется к калитке.
– Как это? Останься на ужин! Останься на ночь! – старается задержать уходящего хозяин дома.
– Нет, – отбивается тот. – Мне сегодня ночью еще до Туниса за оружием ехать.
У него даже глаза блестят, и видно, что ему это дело по душе.
– Получили денежки от господина – и сразу нужно заказать. – Он старается говорить на ливийском диалекте правильно, но местное наречие берет верх.
– А как же ты доберешься? – беспокоится Хамид, которому очень нравится этот храбрый парень.
– Уж там фура меня на улице ждать, не успеть оглянуться, как буду дома.
Он машет на прощание рукой, и только его и видели.
– Входи на мой скромный порог. Машину разгрузим, когда стемнеет. – Худой, изможденный ливиец приглашает гостя в пустой дом. – Места у меня хватает. Жена с дочкой выехали сразу же в начале войны. Бабка, мать и ее самая старшая сестра мертвы. Последняя тетка – в Катаре, но по дороге у нее убили жениха…
– Да, знаю, я встретил ее на пароме. – Хамид старается прервать страшный траурный перечень.
– Поэтому в моем доме царит пустота. Но ду́хи не пугают, – иронично говорит хозяин, видя ужас в глазах приезжего, и взрывается нервным смехом. – Хорошо, что ты нашел Дороту и Мириам, sza Allah. Просто удивительно, что вы все же встретились в нашей большой Ливии и ты нашел жену! – не может надивиться он. – Значит, вы предназначены друг другу…
– Я тоже так думаю, – соглашается гость и приходит к выводу, что этот милый, чуткий мужчина полностью сломан. – Могу я вымыть руки и лицо? – спрашивает он, желая освежиться и на минуту вырваться из депрессивно воздействующего общества. – Я чувствую себя грязным после того, как преодолел несколько сот километров.
– Ну конечно! Какой же я негостеприимный хам! – Муаид срывается с места и почти бежит к лестнице. – Я приготовил для тебя наверху комнату, в которой когда-то давно жила Дорота со своим мужем, а пару месяцев назад и обе девушки. Ты найдешь там даже их чемоданы, которые они оставили на хранение. Не хотели бежать с большим багажом. Чувствуй себя как дома, – сейчас уже повеселевший, Муаид говорит, радостно улыбаясь. – Дать тебе какие-нибудь шмотки переодеться? Я, правда, ниже тебя на целых двадцать сантиметров, но, может, найду какие-нибудь спортивные брюки и рубашку?
– У меня есть нормальная одежда в машине, сейчас принесу. – Хамид машет рукой и с отвращением дотрагивается до пропитавшейся потом галабии.
– Прекрасно. А потом приглашаю на ливийскую шорбу и кускус – наши национальные блюда.
– Еще один вопрос. Не вижу нигде указаний или знаков, показывающих направление на Киблу…
– Там. – Шокированный Муаид показывает пальцем на восток.
«Ох уж этот саудовец, – думает он, поджимая губы. – Бедная Мириам! Не удивляюсь ей! Парень везет килограммы смертоносных материалов и будет молить Бога? О чем? Чтобы подействовали? Чтобы как можно больше убили людей? О джихаде? Не понимаю этих ортодоксов».
Хамид входит в комнату на втором этаже, и у него появляется ощущение, словно кто-то здесь совсем недавно рыскал. Везде видны следы Дороты и Марыси, которые, судя по всему, покидали это место спешно. В углу стоят два больших чемодана, один из них очень хорошо ему знаком, потому что он сам его покупал. Хамид не решается до них дотронуться, как будто это проникновение в чье-то частное владение. А может, Мириам спрятала тут какие-то вещи, которых он не хотел бы видеть? Может, фотографии, компрометирующие памятки? Мужчина тяжело вздыхает и недоверчиво крутит головой. «Я должен доверять ей! – приказывает он себе. – Она не сделала ничего, чтобы я сомневался в ее порядочности и супружеской верности. Я неисправим», – отчитывает он себя.
Он ставит сумки в большой встроенный шкаф и идет в ванную. После того как Хамид долго принимал горячий душ, выбрил заросшее лицо, побрызгался духами и надел свежую одежду, он был готов к молитве. Он садится на пятки, но не может сосредоточиться. От него не укрылось мимолетное выражение на лице Муаида, когда он спросил его, в каком направлении находится Мекка. Полное неодобрения и презрения. Почему? Разве не легче идти по жизни с Аллахом?
Уже сейчас он понимает критическое отношение Мириам к его религиозности. Она никогда этого не испытывала, не была воспитана в духе ислама. В ее семье почти все атеисты. Хамид же только несколько лет не выказывал Богу боязни, но он впитал ее с молоком матери. Сейчас он иронично улыбается, вспоминая их паломничество в Мекку. Его жена в Большой мечети чувствовала себя, как на турецкой казни! Но он предложил ей испытание, и она согласилась. Пожалуй, Мириам сделала это для него. «Если мы едины во всем, то нужно поступать соответственно», – приходит мужчина к однозначному выводу. Он встает, не сделав ни одного поклона, и сбегает вниз, откуда доносится аппетитный аромат ливийских блюд.
После прекрасного ужина мужчины закуривают сигареты и выходят на крыльцо, наслаждаясь дымом, запахом жасмина и цветущих в саду роз. На землю уже опустились сумерки, и оба знают, что время разгружать машину. Но ни один из них после сытной еды не торопится выполнять тяжелую работу. Разговор у них не клеится, они смотрят исподлобья, изучая друг друга. Они оба арабы, исповедуют одну и ту же религию, а разделяет их так много. Они из разных стран, у них разные ответвления веры, различный общественный статус. Ни один из них не может сломать барьер.
– Время приниматься за работу. – Хамид, которому надоела тягостная тишина, решает сократить мучение. – Завтра, с самого утра, я хочу вернуться в Налут, поэтому лучше все закончить сегодня. Я должен купить машину, потому что мне уже больше не хочется изображать из себя фермера. – Он улыбается при воспоминании о своей одежде.
– С этим возвращением может выйти плохо. – Муаид отрицательно качает головой. – Когда ты молился, мне позвонили: в Зуваре и Зинтане снова начались бои. Если хочешь их объехать, то должен двигаться напрямик на внедорожнике. Я этого решительно не рекомендую. Каддафи заминировал половину Ливии. Кроме того, на безлюдье скрываются не только партизаны, но и лоялисты. Ты можешь получить пулю как от одних, так и от других. Придется тебе, мой друг, со мной посидеть. – Он иронично улыбается.
– Я позвоню Мириам. – Недовольный Хамид хватает телефон.
– Снова нет связи.
– Черт возьми! – Саудовец в бешенстве выходит из дома, переодевается в спортивный костюм и через минуту уже возвращается. – Выгружаем этот кокс. Поставим автобус у ограды, чтобы соседи не видели. Или к самому входу? Второй вариант более легкий, но более рискованный – могут увидеть. Я все свободные места забросал, чтобы больше поместилось, – поясняет он.
– Пойду за сумками и баулами. Хорошо, что прислуга уже ушла.
Мужчины с жаром и энтузиазмом принимаются за работу. Хамид откручивает болты, они вдвоем поднимают один ряд сидений вместе с полом, и их глазам открывается пещера Али-Бабы.
– Черт побери! – Муаид с изумлением смотрит на доставку. – И ты все это перевез через пол-Ливии? – хихикает он.
– Даже больше, ведь я отправился из Мисураты в Налут. Потом вернулся из-под Джефрена, где остальной транспорт взлетел на воздух. Снова подался в Мисурату, отбил Мириам у наемников, а она захотела поехать к маме. Поэтому вперед – и я снова преодолел тот же путь и оказался в Налуте. Удалось.
– Ты все это время сидел на материалах, так скажу, легко взрывающихся.
– Вроде так. Поэтому мы решили, что девушки сейчас со мной не поедут и что вскоре я вернусь за ними на безопасном автомобиле.
– Ну да, правильное решение, – признает ливиец. – Не нервничай, наверняка со дня на день все успокоится и дорога будет безопасна. – Он с пониманием смотрит на Хамида и похлопывает его по плечу. – Давай заберем эти бревна в дом, позже поговорим.
Через полчаса уставшие, но довольные мужчины падают на софу в зале. Они чувствуют себя как в неплохо оборудованном арсенале. На полу лежат мешки из-под сахара, набитые автоматами, взрывателями гранат и ракетницами, разобранными на первичные составляющие. В коробке из-под томатного соуса находятся гранаты, на кофейных же столиках отдыхает пара мин. На скамье перед ними центральное место занимает большой пакет взрывчатки, обычно называемой «пластиком».
– Сколько же ты его привез?! – Муаид показывает на пакет пальцем.
– Пять кило.
– Зачем столько? Я ведь просил килограмм.
– А на что можно использовать кило семтекса? На жилет? – Хамид внимательно оглядывает собеседника. Что-то здесь не сходится.
– Ну да! Вы, саудовцы, повернуты на терактах. – Хозяин не обращает внимания на слова Хамида и переводит ответ в шутку.
– Чтобы ты знал, не только у нас есть эти проблемы. Поэтому скажи, для чего тебе нужен килограмм? – не отстает он.
– Мы запланировали маленькую, но действенную акцию, – таинственно говорит ливиец, но не дает волю языку.
Однако с Хамидом такие номера не проходят. Он слишком долго имеет с этим дело и замечает какой-то нехороший блеск в глазах мужчины.
– Ты уже сейчас знаешь, что действенную? – допытывается Хамид. – У вас есть высококвалифицированные специалисты? Что можно развалить таким количеством? Ведь не мост, не аэродром, не склад с оружием? А?
– Ты в этом так хорошо разбираешься? Ты военный?
– По образованию я инженер-архитектор, но также опытный член антитеррористической бригады, – искренне признается он, заставая врасплох Муаида.
– Анти-… не террористических? – спрашивает ливиец, пытаясь шутить. – Твое имя могло бы указывать на другую деятельность…
– Не будь таким противным, родственник! – Саудовец бледнеет, садится, выпрямив спину, и стискивает кулаки.
– Sorry, но я не люблю, когда кто-то, общаясь со мной, в душе считает меня дерьмом! – Муаид тоже повышает голос.
– Я вижу, что ты затеваешь что-то нехорошее. Еще до того, как сюда приехать, я почувствовал это по твоему голосу. От желающих совершить самоубийство веет за километр.
– Откуда у тебя этот навык? Твои бригады разрушают все на расстоянии. Ты же не сможешь переброситься с самоубийцей и словом! Ведь с такими не договариваются! Стараешься мне вбить в голову какую-то психоаналитическую кашу!
– Я когда-то участвовал в подготовке одного молодого человека к покушению, – не выдерживает Хамид и приоткрывает завесу своей самой большой тайны. В комнате воцаряется мертвая тишина. Мужчины смотрят друг другу прямо в глаза.
– Что ты выдумываешь?! Если бы тебе попался в руки такой, ты тут же бросил бы его в кутузку или даже пустил пулю в лоб.
– Необязательно. Это политика, а не дворовая потасовка. Он был нам нужен, только оборудование не сработало с такой силой, как этого бы хотели организаторы предприятия. Мы минимизировали риск. Двадцативосьмилетний парень брызгами разлетелся по стенам. Тогда был подставлен двойник человека, которого он хотел убить, а у правительства были развязаны руки для антитеррористических чисток.
– Неплохо.
Муаид переваривает сильнодействующее описание ситуации. Его лоб покрывается капельками пота, а лицо становится пепельным.
– Ты хорошенько все обдумай. Лучше использовать этот материал, чтобы, например, подорвать подземные бункеры в Триполи. Говорят, они тянутся под всем городом.
Не желая больше муссировать деликатную тему, гость встает и, помахав на прощание рукой, идет отдыхать.
После такого нервного спора Хамид не может уснуть и переворачивается с боку на бок. «Что за времена! – думает он. – Я убежден, что Муаид хочет кого-то убить лично. Почему так происходит? Ведь он милый, чуткий и образованный человек. К тому же богатый. А мы объясняем все теракты недостатком образования и нищетой. Откуда у этого ливийца такая решительность и кто должен стать его жертвой?» Саудовец слышит какие-то голоса, доносящиеся с первого этажа. Он решает подслушать. Может, ему удастся разузнать что-нибудь о планируемой акции?
– Хасан, друг мой! – говорит Муаид театральным шепотом, который разносится эхом по всему пустому дому. – Даже не думай об этом! Ты никогда в жизни до него не доберешься! Вряд ли получится подойти к нему так близко. А у меня, милый, пропуск.
В разговоре наступает пауза, видимо, собеседник на другой стороне линии излагает свои аргументы. «Неужели это известный мне вождь революции, тот самый, который приказал мне снять трусы из микрофибры, считая, что они выдадут меня как шпиона?» – думает Хамид. «Следующий в рай!» – тяжело вздыхает он.
– Ты должен остаться в живых ради нашего дела! Должен защищать нашу страну от твердолобых и основать новое правительство! Да, да…
Снова воцаряется молчание.
– Я никому не нужен! У меня нет семьи, жена подала на развод. И вообще… Хасан! Не пытайся с ними связаться, потому что наши могут это позже использовать против тебя. Оставь это дело мне, только я на него гожусь. По крайней мере на это способен. – Вздох хозяина долетает даже до второго этажа и проникает в душу Хамида. «Значит, я не ошибся, – удовлетворенно, но вместе с тем с грустью думает саудовец. – Черт возьми! Wallahi! Почему именно таким способом? Почему лично, почему нужно лишать себя жизни? Ведь наверняка есть тысячи других способов. Можно, например, застрелить, отравить преступника… Что он задумал? Принесет жертве торт на день рождения не из теста, а из пластика? Кто это может быть? Неужели Каддафи? Нет, это невозможно!»
Хамид потихоньку уходит из коридора и, вернувшись в комнату, ложится в кровать. Он не может успокоиться. Тысячи мыслей роятся у него в голове. Возвращаются страшные йеменские воспоминания. Под утро, вместе с призывом муэдзина на первую молитву, он засыпает, удрученный ночными размышлениями.
– Старик, выпьешь со мной кофе? – Стук в дверь будит чуткого Хамида, и он вскакивает с кровати.
– Уже лечу! – кричит он, несмотря на то, что еще не пришел в себя и у него кружится голова.
– Хочешь сегодня отдохнуть и увидеть часть Триполи? – Улыбающийся и довольный Муаид ведет себя так, как будто они вчера не обменивались резкими репликами и ночью он сладко спал, а не планировал самоубийственный теракт.
– Не хочу напрягать тебя. Может, немного поваляюсь, а потом сам пройдусь по окрестностям…
– Не советовал бы. – Ливиец выразительно качает головой и недовольно кривит губы.
– А почему? Все еще идут бои? НАТО стреляет в гражданских? Или что? – нервничает Хамид.
– Парень, ты как будто с другой планеты! – Муаид взрывается искренним смехом.
– Не понимаю.
– Сразу видно, что ты чужой, иностранец, вроде араб, но не свой. Первый же патруль выловит тебя, как только выйдешь на улицу.
Хамид вытаращивает глаза.
– Ну да, ты этого не видишь, но сейчас я тебе объясню, в чем дело.
Он делает глоток кофе.
– Во-первых, твои самые худшие тряпки лучше, чем наши на выход. Все фирменное, а у нас преобладают made in China или Turkey. Во-вторых, твой перстень блестит, как у пса яйца, – фыркает он от смеха, – и просит, чтобы тебе отрезали палец. Еще одно. Твой арабский – это чистая fusza, ты говоришь так, словно книжки читаешь. Этот язык вообще не похож на наш ливийский диалект. Ты даже изменяешь слова иначе. Видно, там, на Арабском полуострове, все такие образованные, – отпускает он шуточку.
– Вот, значит, как… – Хамид задумывается и после паузы поясняет: – Этот перстень я получил как бонус, когда покупал Мириам колечко на день рождения.
– Немало, должно быть, стоило то колечко, если тебе еще другое подарили, – усмехается ливиец, который до сих пор считал себя достаточно богатым.
– Гм… – Хамид разводит руки.
– Хорошо, собирайся. – Муаид смотрит на часы и встает. – Я должен, по крайней мере, на минуту забежать в мою клинику, а потом уже весь к твоим услугам. В конце концов, мне приятно находиться в таком обществе, так что не чувствуй себя обязанным.
– О’кей, раз уж ты так говоришь.
Через пять минут Хамид выходит из своей комнаты и прислушивается. Внизу царит тишина, только из-за приоткрытой двери слышен грохот передвигаемых предметов.
– Ты здесь? – Хамид неуверенно стучит и всовывает голову внутрь. Он видит Муаида, вытягивающего больших размеров коробку из дна тяжелого деревянного шкафа.
– Это спальня моей умершей матери, – объясняет он. Лицо его перепачкано пылью. – Она всегда собирала разные памятки, поэтому я хотел показать тебе пару давних фотографий Дороты и Мириам. У меня не было случая им это показать, потому что практически сразу после их приезда началась война.
Хамид оглядывается вокруг и, несмотря на царящий полумрак, видит традиционную арабскую комнату в старом добром стиле. Мебель из цельного дерева, тяжелая и богато украшенная золотым орнаментом. Восточные растительные узоры на каждом подлокотнике и изголовьях. Кровать прикрыта шелковым покрывалом синего и пурпурного цветов, а стены оклеены темными обоями. «Мириам тоже любит такой стиль», – Хамид постоянно вспоминает жену и старается представить ее юной девушкой в этом опустевшем сейчас доме. Он замечает красивый туалетный столик, на котором по-прежнему стоят флаконы с парфюмом, некоторые в виде лампы Аладдина. Кажется, что хозяйка комнаты вышла из нее только на минуту, хотя, как ему известно, Малика умерла много лет назад. И вдруг на мужчину, который немало повидал в жизни, накатывает волна страха. Он поднимает глаза и видит приколотую к раме зеркала старую фотографию.
– Моя мама, – говорит Муаид, который следит за его взглядом. – Красивая, да? – В его голосе звучит гордость.
– Да, очень.
Хамид не может не заметить большого старого черно-белого фото рядом со снимком женщины. Все знают лицо вождя, ведь оно месяцами не сходит с первых страниц газет. Здесь он молодой, очень красивый и широко улыбается. Из-за этого фото виднеется другая, как бы скрытая фотография. Хамид бросает взгляд на хозяина и, видя, что тот не возражает, осторожно берет ее двумя пальцами. Кто-то захватил в кадр влюбленного вождя, который обнимает Малику. Мужчины внимательно смотрят друг на друга. Хамид еще раз вглядывается в снимок с изображением молодого Муаммара и поворачивается к родственнику. Что за разительное сходство! Все время Хамид ловил себя на мысли, что Муаид кого-то напоминает ему. Сейчас он уже точно знает, кому предназначен семтекс, который он вез в Ливию из Саудовской Аравии.
* * *
После того как Хамид уехал, мать и дочь организуют совместную жизнь, которая вращается вокруг больницы и помощи пострадавшим. Дорота возвращается к своим ежедневным обязанностям и помогает раненым. Дочь занимается осиротевшими детьми. Военных действий стало меньше, поэтому есть связь и электричество. Может, вскоре буря утихнет и снова воцарится мир? Все на это надеются. Хамид звонит регулярно, однако пока не собирается возвращаться. Он объясняет, что его все время что-то задерживает в Триполи. Он должен помочь Муаиду в одном деле. Какое это дело, Марыся не спрашивает, да и он не сообщает. Они разговаривают обо всем и ни о чем. Однако она знает своего мужчину и чувствует в его голосе знакомое ей напряжение. Такому стрессу он подвергался в Йемене во время ужасной акции с террористом-самоубийцей. Но ведь в Ливии это невозможно, утешает она себя.
Когда Хамид не звонит, Марысе грустно, она не может найти себе места. Внимательно наблюдающая за ней мать очень довольна развитием событий. Марыся подружилась с двумя сестрами, Манар и Айшой, которые регулярно приходят с гор. Они подменяют немногочисленный персонал клиники, если дело касается ухода за пациентами, особенно охотно следят за осиротевшими или покалеченными малышами. Несмотря на юный возраст, сестры уже несколько лет замужем, и, конечно, у них есть свои чада.
– Слушай, ты не можешь так, как твоя мама, закрыться в этом здании и никуда не выходить, – говорит Марысе Манар, которая не понимает такого поведения. – Ты молодая и здоровая и нуждаешься в пространстве.
Марыся согласно кивает. После двух недель она уже чувствует легкую клаустрофобию.
– А куда я могу пойти? – спрашивает она.
– В гости. – Собеседницы улыбаются. – Мы приглашаем тебя к нам. В пятницу помолвка нашей самой младшей сестры. Она немного глуповатая, но красивая, поэтому кандидат нашелся. Семья устраивает прием. Твоя мама, разумеется, отказалась, но я верю, что ты не такая затворница, как она.
Марысе действительно очень хочется отсюда вырваться.
– А что будем делать с детьми? – беспокоится она.
– Если Дорота не собирается идти, пусть с ними останется. – Айша хитро улыбается.
– Она согласилась? – Марыся удивляется, зная отношение матери к выходу за территорию больницы и ее заботу о ней.
– Ну, нет, мы ей этого не предлагали. Это уже твоя забота – убедить ее.
Сестры радуются визиту светской девушки в их скромный дом.
– Разве она тебе откажет?
– Какая ты безрассудная, безответственная, глупая!
Первая реакция Дороты очень нервная. Взрослая дочь не возражает, только спокойно слушает ее. Какое-то время тому назад она сообразила, что это прекрасный метод.
– Почему ты ничего не говоришь?
– Жду. – Марыся доброжелательно смотрит на мать.
– Чего?
– Пока ты скажешь мне, что взять в подарок.
Пораженная, но уже в хорошем настроении, мать дает себя обнять.
– Ты по-прежнему упрямая, как ослица, только выбрала другую тактику, хитрюга.
Она отвешивает дочери легкий шлепок.
– Тут везде страшно опасно, – шепчет она, а ее голубые глаза становятся огромными.
– Мама, девушки ежедневно, уж не знаю как давно, преодолевают этот путь и, слава Богу, живы. Может, один раз мне тоже удастся?
– Я с тобой поседею!
Дорота с напускным неодобрением кивает и входит в прохладную спальню. Она подходит к туалетному столику и ищет что-то в ящичке.
– Это подойдет. Как презент от adżnabii в самый раз.
Она машет у дочери перед носом красивой подвеской с небольшим бриллиантиком на витой, достаточно толстой цепочке.
– Это слишком дорого, что ты! – восклицает Марыся. – Хоть я и не скупая иностранка, а ливийка, которая уже бегло разговаривает даже на их горском диалекте, мне кажется, что подарок должен быть поскромнее. Зачем такой девушке бриллиант?
– Что ж ты такая жадина?! Для меня это ничего не значит, еще один брелок в коллекции. А для нее такая цацка может иметь огромное значение. Продаст и купит множество вещей для своего будущего хозяйства или будет хранить как самое большое сокровище. Где твоя щедрость, моя ты ливийская мусульманка?
– Принялась за меня. Разве я сквалыга? Но я не хочу лишать тебя такой красивой вещи.
Марыся чувствует себя глупо.
– Вот именно, для меня это всего лишь вещь.
Дорота за многие годы научилась сочувствовать убогим и страждущим. Помощь им доставляет ей большее удовольствие, чем когда она тратит деньги на себя. Она испытала в жизни столько горя и нужды, мучений и боли, что в благодарность за счастливую судьбу старается, как только может, облегчить жизнь другим.
– Хамид оставил мне немного долларов, так я от себя доложу, – решает она реабилитироваться.
– Так держать! – Мать, довольная, гладит дочь по голове, словно маленького ребенка. – И береги себя, я тебя прошу!
Пятница приходит чудесная, солнечная и безоблачная, не слишком жаркая, но приятно теплая, полная запахов земли и окружающих город деревьев и кустарников. От возбуждения Марыся в шесть утра уже на ногах. Она вытягивает из шкафа небольшой рюкзачок и решает взять немного еды. Первоначальные приступы тошноты прошли, как будто их и не было. Может, они действительно возникали больше от нервов и стресса. Сейчас ее охватывают только приступы голода. Если в этот момент чего-нибудь не съест, хотя бы маленький кусочек, ей становится нехорошо, чувствуется слабость или наступает мигрень. Странные симптомы, но гинеколог, с которой дружит мать, утверждает, что это случается достаточно часто.
Сначала у Марыси немного выдавался всегда впавший живот, но сейчас он перестал увеличиваться в таком устрашающем темпе. Те, кто ее не знает, в жизни бы не сказали, что она беременна. Вечерами мама рассказывала ей многочисленные истории из своей жизни, в том числе и о Польше, когда она жила там в девичестве и в начале ее связи с отцом Марыси. Дочь смеялась до упаду, когда узнала, что ее героическая мать оканчивала школу на шестом месяце беременности. И никто об этом не догадался. Марыся надеется, что ей как можно дольше удастся скрывать ее интересное положение, тогда легче будет немного приврать о сроке беременности.
Марыся снова сближается с мужем до такой степени, что признает: жаль, что Хамида с ними нет. Он наверняка соблазнился бы экскурсией в горы. С ним она чувствовала бы себя спокойнее: таскаться по бездорожью во время войны – не самое безопасное занятие. Сейчас, перед самым уходом, Марыся признается себе, что немного рассчитывала на решительный отказ матери. Разве это ответственно – лазить по незнакомой, возможно, заминированной территории с ребенком под сердцем? «Может, все же повернуть назад»? – размышляет она, сидя по-турецки и поедая крошечные печенья, которые должна взять с собой.
– Мириам, Мириам, – слышит она тихий стук в окно и свое имя, произносимое шепотом.
– Если не хочешь, то не иди. – Мать стоит в двери спальни, внимательно за ней наблюдая. – Изменить решение не стыдно, ты всегда можешь сказать им, что я тебя не отпустила.
– Нет! – Марыся даже подскакивает от звука ее голоса. – Все ведь говорят, что стороны будут вести переговоры и война вот-вот закончится. Уже много дней в больницу не привозят ни одного раненого.
Молодая женщина не хочет признаться в трусости. «Я ведь всегда была отважной и такой должна остаться».
– Увидишь, я прекрасно проведу время, а ты пожалеешь, что не выбралась с нами.
– Делай что хочешь, – отвечает Дорота. – Я желаю вам хорошо развлечься.
Она открывает дверь и впускает двух сестер внутрь.
– Я моей обжоре должна положить что-нибудь в дорогу, – смеется она, вынимая из рук Марыси рюкзачок и впихивая внутрь небольшие пачечки с обычным печеньем и соки в картонной упаковке с трубочкой.
– Возьмешь с собой собственную еду?! – Манар, держащая двухлетнего ребенка на бедре, а второго, постарше, за руку, возмущается и смотрит неодобрительно. – Ты думаешь, что мы не дадим тебе поесть? – Она делает шаг вперед, как будто хочет ее шлепнуть.
– Ты, сестра, проваливай!
Айша беспардонно отпихивает девушку и берет у ошеломленной Марыси сладости для своей маленькой дочки, которая сразу протягивает за ними толстенькие ручки.
– У меня тоже такое было сначала, если поем, то блюю, – улыбается она обаятельно.
– А я ничего не знала. – Берберка так же быстро, как и взбесилась, приходит в хорошее настроение и скалит неровные желтые зубы. – Mabruk!
Уже без малейшей обиды она удобно усаживается в комнатке.
– Дорога займет у нас самое большее два часа, а в доме еды будет как грязи. Парни пригнали стадо баранов с гор: и нам нужно, и для больницы что-то урву. А тебе, Дорота, принесем уже приготовленное.
– Спасибо. – Хозяйка слегка улыбается, она знает вспыльчивый характер здешних людей. По ее мнению, только они могут выиграть и закончить эту войну, но находиться с ними не всегда приятно и безопасно.
– Пора! Идем, а то сейчас стемнеет.
Манар шутя подгоняет девушек, а сама, обвешанная детьми, встает в двери, готовая к походу.
Марыся оделась так же, как и подруги, и внешне ничем не отличается от местных. Мать достала ей тяжелые ботинки до щиколоток, на толстой подошве, защищающие от укусов скорпионов и змей. Их в этом районе достаточно много. Свободная цветастая одежда защищает ее от солнца и жадных взглядов проходящих мужчин. Молодая женщина чувствует себя легко и комфортно. Покинув территорию больницы, она вдыхает полной грудью. «Хорошо, что не отказалась, – думает Марыся, – а то, как моя мама, начну страдать от разных фобий. Это, конечно, заразно», – улыбается она и бодро марширует за провожатыми.
Они быстро минуют город, затем сворачивают с главной дороги и сбегают с небольшого холма на каменистую дорогу. Перед ними простирается открытая местность, заканчивающаяся зеленым лесом, к которому они направляются. Деревья растут на взгорье, и им не видно конца. Со временем эвкалипты уступают место дурманяще пахнущим соснам и карликовым лиственным деревцам. Тут уже местность совсем пустынная. Порывистый ветер носит по земле мелкие камешки и большие шары высохших трав. По пути изредка встречаются рощи диких оливок. Но чем выше девушки поднимаются, тем территория более заросшая и недоступная. Не раз они вынуждены были наклонять головы или идти, согнувшись пополам, протискиваясь между скалами. Горянки не принимают во внимание положение Марыси, считая, что любому под силу пройти этот путь. Молодая женщина уже через полчаса истекает потом, едва дышит и чувствует колющие боли в животе.
– Мы можем минутку отдохнуть? – Она в конце концов останавливается, потому что не может больше идти.
– Вы, городские, – слабые люди.
Манар – не самая приятная девушка. Но когда Марыся подходит к провожатым, она видит пот, выступивший у них на лбу. Пожалуй, ни одна из сестер первой не хотела признаться в слабости и предложить сделать перерыв в походе.
– Мы что, в гонках участвуем? – спрашивает Марыся, присаживаясь на нагретую солнцем скалу.
– Нет, но если тебя в задницу скорпион укусит, то придется.
Девушка тянет приезжую за руку, ставит ее вертикально, а сама пинает камень и стучит по нему палкой, которую всю дорогу держит в руке.
– Теперь садись, – довольно говорит она.
– Живете среди деревьев? – Марыся хочет что-то узнать. – Это деревушка или поселок? Сколько там домов? Только ваша семья или есть еще какие-то другие? – забрасывает она их вопросами.
– Сейчас мы живем во временном лагере, – поясняет Айша. – Безопасней, ведь наши парни пошли в партизаны.
– Мой старик твоего проводил в Триполи, – гордо сообщает Манар.
– Как тесен мир! – удивляется Марыся.
– А ты думала, что тут одни деревенские простаки живут? – Старшая сестра очень раздражена. – Хмеда закончил школу в Налуте, на механика выучился и в армии служил. Все знает. Уже разминировал всю территорию. Большое вади, где твой красавчик подорвал транспорт для нас. Конечно, помогали специалисты из Туниса и Франции, но наши тоже ни в чем им не уступают. У них еще есть руки и ноги, они хорошие минеры.
– Представляешь, там были не только противопехотные мины, но и большие, как тарелки, противотанковые! – включается в разговор Айша. – Какое-то бразильское и китайское дерьмо, – нервно произносит она. – А если б туда кто-нибудь пошел: ребенок, выпасающий овец или коз, женщины, собирающие ягоды? Это безобразие! А было их там триста штук, одна рядом с другой!
Девушки встают и идут уже прогулочным шагом, поддерживая разговор.
– Эта война – страшное хамство, – с досадой высказывает свое мнение Манар. – Должны сражаться солдаты с солдатами, а не безоружные женщины и дети.
Она останавливается.
– Меня это бесит! – Она топает ногой. – Мой старик сегодня ночью снова через границу с Тунисом протаскивал оружие.
В ее черных как уголь глазах появляются слезы.
– Когда-нибудь его сцапают, или убьют, или то и другое разом. А у нас такие прекрасные планы…
– Все будет хорошо, наверняка он уже дома, не беспокойся, – говорит Айша и обнимает сестру.
– Мы хотели жить по-человечески. Перед самой войной Хмеда устроил для нас и для них, – она показывает пальцем на младшую сестру, – пай земли с новехонькими фермами. Никто не хотел брать: место безлюдное, у черта на куличках.
Она иронично улыбается, краем юбки осушая глаза.
– Но для нас это привычное дело. Мы тут родились и здесь наверняка умрем.
– Чудесные дома. – Восемнадцатилетняя девушка поднимается. – Слушай, внизу зал… зал!
Она даже подскакивает на месте, а ее спящая на руке доченька даже не просыпается.
– К тому же кухня и две комнаты. На первом этаже три большие спальни. Ванная внизу и наверху. Снаружи дома – еще один сортир. С первого этажа выход во двор. А мы сидели один на одном, поэтому для нас это такой простор! – сбивчиво рассказывает она в возбуждении.
– Может, улучим минутку и еще сегодня подскочим и покажем тебе, что это за чудо.
Манар приходит в голову прекрасная идея, и у обеих сестер сразу светлеют лица.
– Там нет никого, поэтому ничего не бойся. Только открытая плоская местность, но мы хотели высадить деревья. Давно там не были, да?
– Никогда не хватает времени, – жалуется Айша. – Или работа по дому, или в больнице, или что-то для наших партизан нужно пронести под юбкой…
– Или дать что-то из-под юбки, – смеется старшая, а младшая краснеет, как девчонка.
– Так поспешим, еще солнце не в зените – до пяти у нас много времени.
Желая следовать своему плану, они бросаются вперед почти бегом.
– Нам осталось, может, с полчаса ходьбы, в деревню поедем на осликах, – сообщает она, даже не спрашивая у Марыси, умеет ли та и хочет ли оседлать строптивое животное.
Но, несмотря на трудности путешествия, девушка хочет осмотреть дома мечты ливийских ровесниц. «Если бы они увидели мою виллу в Эр-Рияде, то, пожалуй, умерли бы от восхищения», – думает она без хвастовства, а больше с грустью. «Для чего одному такое состояние и роскошь? – размышляет Марыся. – Пожалуй, только для того, чтобы другие страдали в тесноте. Мама права, нужно помогать людям. Что нам это богатство, если мы набьем им только собственные животы? Попрошу Хамида. Он и его семья такие благополучные». Марыся прекрасно помнит о благотворительной деятельности Хамида в Йемене. «Стольким людям можно помочь, – вдруг доходит до нее, – нужно лишь смотреть сердцем».
Девушки входят в поселок. Приезжая встает как вкопанная посередине, у колодца, и не может оторвать глаз от окружающей ее красоты. Котловина выглядит как в сказке. Со всех сторон ее окружают холмы, покрытые густым кустарником. С одной стороны слышен шум небольшого водопада – бьющего из скалы источника. С другой же видны созданные самой природой ворота из растительности, которые ведут на открытую площадку. Темная зелень пальм прекрасно сочетается с салатным цветом сосен, окаймляющих это место.
Растительность здесь такая буйная, что забываешь о простирающейся не так далеко, наступающей Сахаре. Дома или построены из камня, или в нем выдолблены. Вход закрывают тяжелые деревянные двери, а окна маленькие, расположенные прямо под потолком. Только часть из них застеклена, большинство же служит для проветривания. К каждому маленькому домику пристроен сарайчик или загородка, сооруженная из прутиков, связанных проволокой. Между домами – небольшие садики, засаженные рачительными хозяйками не декоративными растениями, а овощами. Оживляют картину красная паприка, помидоры, пикантный чили и желтые дозревающие цукини.
– Что ты застыла, как статуя?
Манар шлепает Марысю по спине.
– Примитивизм, да? – кривит она губы. – Нет спутникового телевидения, нет ни сотовых, ни обычных телефонов, не говоря уже об Интернете.
– Здесь так красиво, что у меня дух перехватило.
– Вот видишь!
Женщина постарше, с татуировками на лбу и подбородке, закутанная в длинный кусок ткани с бордово-синим поясом, подходит, искренне улыбается, показывая при этом только один зуб.
– А вот ей не нравится. Да еще ее подбивают младшая сестра и ее парень, чтобы отсюда выехать. Где тебе будет так хорошо и безопасно? – Она хочет дотронуться до плеча дочки, но та просто негодует.
– Не дури, мама! – отвечает Манар грубо. – Нужно идти в ногу с прогрессом. Говори, что нужно делать, а то мы еще хотим туристке кое-что показать.
Хозяйка лишь пожимает плечами, отворачивается и идет к самому большому дому, а дочери вместе с гостьей следуют за ней.
– Сегодня день гуффы, значит, молодая радуется.
Айша подходит к улыбающейся от уха до уха сестре, которая сидит в середине комнаты на высоком стуле и послушно дает красить себе хной кисти и стопы.
– Столько подарков, как сегодня, я не получу уже, пожалуй, никогда в жизни.
Айша целует невесту в щеку.
– Ahlan, я Басма, а ты Мириам?
– Да, именно. – Марыся наклоняется к девушке и вручает ей футляр из замши, который дала Дорота.
– Не сейчас, позже!
Манар выбивает маленькую коробочку из рук сестры.
– Сейчас не время для этого! – раздраженно повторяет она.
– Может, девушка захочет это надеть на торжество?
Марыся сильно нервничает из-за грубого поведения Манар и поднимает подарок с утрамбованного земляного пола.
– Что ж ты такая злая сегодня, еще хуже, чем всегда, – критикует сестру Айша. Видно, что ей тоже тяжело выдерживать сестру.
– Мой не берет телефон, и никто его нигде не видел, – признается молодая женщина, дрожа всем телом. – Твой-то сидит себе безвыездно в Тунисе, оружие только подвозит к границе. А мой весь риск на себя берет.
– Нужно было учиться! – выкрикивает уже разнервничавшаяся сестра. – Абдулла знает французский, значит, способный. А у Хмеды проблемы с пониманием даже арабского, на котором он только говорит. Такова правда! Ты это хотела услышать?
– У меня плохое предчувствие, – шепчет Манар и отходит в сторону, снова пытаясь связаться с мужем.
– Басма, хочешь подарок сейчас или позднее? – Марыся наконец обращается к невесте.
– Конечно, сейчас.
От любопытства невеста привстает. Видно, какая она еще маленькая, крошечная. «Ей не больше тринадцати лет, – замечает приезжая. – Права человека сюда не добираются, хотя сам Каддафи определил минимальный возраст девушек, выходящих замуж, – шестнадцать лет! Что ж, не буду вмешиваться, – решает она. – Не мое это дело, к тому же девочка выглядит счастливой».
– Но перед тем как я тебе его дам, ты должна мне кое-что сказать, только искренне, – все-таки не выдерживает Марыся и спрашивает: – Ты счастлива?
– Ну конечно, – смеется Басма, но при этом, как и говорили ее сестры, производит впечатление не очень умной.
– Знаешь жениха?
– Ага! Мы баранов вместе пасли.
– Сколько ему лет?
– А кто его знает.
– Любишь его?
– Хи, – смеется Басма в кулак.
– Она не имеет понятия, что это значит, – говорит Айша, услышав вопрос, и улыбается иронически. – Мы здесь, в поселке, и в нашем племени живем нормально, девушки с парнями, женщины с мужчинами. Никто никого не отделяет, не отодвигает, ничего не скрывает. Все мы знаем будущих мужей и сами себе их выбираем. Наша жизнь достаточно тяжелая, чтобы еще больше ее затруднять. Я слышала об обычаях в других арабских странах, в Саудовской Аравии или Йемене, но этого у нас не встретишь.
– А она не слишком молодая? – задает Марыся волнующий ее вопрос.
– Главное, что не старая. Будет рожать здоровых детей, – выражает она здешнее мнение, и на этом неловкий разговор заканчивается. Марыся, как и обещала, вручает Басме презент. Та, увидев кулон, от удивления и радости кричит и визжит вместе с окружающими ее женщинами семьи.
– Я сразу его надену и уже никогда в жизни не сниму, – обещает она, стараясь застегнуть цепочку трясущимися от волнения руками. – Если мой парень его увидит, то будет знать, что берет себе не абы какую жену, а элегантную даму.
Она бросается Марысе на шею и целует ее.
– Сейчас-то я, моя добродетельница, точно счастлива! Ой, как счастлива!
Она танцует вокруг табурета. Окружающие невесту берберки тоже пускаются в пляс. Одна из них начинает хриплым голосом напевать печальную ритмичную песню о влюбленных, а остальные бормочут слова под нос. Праздничная атмосфера охватывает весь небольшой поселок.
Повеселившись, девушки начинают готовиться к встрече гостей. В пять вечера с женихом должны прийти человек двенадцать мужчин и столько же женщин из его семьи. Некоторые родственницы уже пару дней помогают, как это испокон веков бывает в арабских странах. Запахи, доносящиеся из каменных топок, печек и гриля, прекрасные. Все ко времени. Блюдо медленно доходит в больших котлах. Девушки должны только красиво украсить столы, скамьи, стулья и возвышение для пары молодых. Для этого они используют рулон белого полотна и зеленые ветки, которых здесь в достатке. Балдахин уже с утра прикрепили мужчины, которых сейчас в поселке вообще не видно.
– Ну что? Проветримся? – все еще нервничая, Манар хочет вырваться из-под зоркого взгляда матери. – Тетка Фарида следит за детьми, так что мы свободны.
– Ну, я не знаю. – Айша не уверена, подходящий ли это момент для прогулки.
– Как хотите! Я иду! – заявляет старшая. У двух оставшихся девушек нет выхода, и они присоединяются к ней.
Путешествие на осликах оказывается не таким трудным, хотя, конечно, они едут из-под палки. Марысе досталась старая кляча, упитанная и послушная, полностью противоречащая мнению об этих животных. «Я более упрямая, чем она», – думает Марыся, смеясь в душе. Сначала каменисто-песчаная широкая дорога ведет через лес. Позже она становится менее приятной: с одной стороны появляются скалы, с другой – заросший зарослями обрыв. Любительница отрабатывать езду верхом, если б могла, то прижалась бы к стене и не сделала бы ни одного шага. Но ее животное привязано к ослу Манар, который лениво тянет ее вперед. Нет выхода. Марыся должна подчиниться судьбе. Иногда камни сыплются из-под копыт и долго летят вниз.
– Глубокая эта пропасть? – испуганно ищет утешения Марыся.
– Нет, не так чтоб уж очень, – слышит за собой веселый голос. – Потом будет большой обрыв, но мы туда не едем.
– Ничего не бойся, – говорит старшая сестра, выказывая понимание взмокшей от страха городской девушке. – Уже близко.
– Но мы же не будем возвращаться этой дорогой! – кричит от ужаса Марыся, потому что только сейчас до нее доходит, что потом будет с горки…
Горянки дружно смеются.
Едва девушки взбираются на холм, лес редеет. Их глазам предстает плато, полностью из монолитной скалы и песка. Взгляд должен привыкнуть к недостатку зелени и заливающему это пространство ярко-бежевому и рыжему оттенку. Шок. В отдалении, метрах в двухстах, расположился поселок из десяти свободно стоящих домов фисташкового цвета. Каждый огорожен и с большим двором, но, кроме этого, ничего здесь нет. Марыся сомневается, сможет ли выразить свое восхищение домом, о котором мечтают девушки. Для нее это только безлюдье, пустыня и глухомань.
– Эй, там кто-то ходит! – У Манар зрение, как у сокола.
– Кто это может быть? Ведь вся семья дома, – беспокоится Айша.
– Ходу! – Старшая сестра поворачивает послушного осла, и они мчат сломя голову к линии леса.
– Солдаты, – шепчут сестры, укрывшись в лесу. – Что они ищут в наших домах?
– Нужно было сидеть тихо в поселке, как я и говорила! – злится Айша. – И не подвергать опасности нашу гостью! Что за стыд! Возвращаемся!
– Вы езжайте, а я проверю, что тут происходит. – Отважная Манар вытягивает спрятанный под шерстяным седлом обрез. – Может, там мой старый…
– Я понимаю, что ты за ним света белого не видишь. Твой мир такой маленький и узенький! Но нельзя же быть полной идиоткой!
Младшая решительно умнее и рассудительнее всех из их семьи.
– Парни придут сюда только ночью. Если ты сейчас выйдешь из леса, военные сразу увидят тебя, ведь ты как на ладони! Как в тире!
Манар машет рукой, как будто отгоняет назойливую муху, вскакивает на осла и погоняет послушное животное вперед.
– Sorry, но я к ней не присоединюсь.
Марыся решительно отказывается, хотя отдает себе отчет, что сама не в состоянии ни на осле, ни пешком вернуться в поселок. Она не помнит дороги, потому что все ее внимание было сосредоточено на езде и подстерегающих ее опасностях, а не поворотах влево или вправо.
– Я не позволю обидеть беременную женщину. Ты под моей защитой, – успокаивает ее подруга. – Ничего не бойся! Я не буду рисковать твоей жизнью ради капризов сумасбродной сестрички. Подождем только минутку, может, вернется, а если нет, то двинемся бегом вниз. Она всегда со всем справляется. Надеюсь, что и на этот раз ей это удастся. Порядок?
– Порядок.
Манар исчезает из виду, когда въезжает за высокую ограду первого дома. Через минуту с другой стороны поселка выезжает военная машина и как ни в чем не бывало направляется по асфальтированной дороге вдоль холма. Не слышно ни выстрелов, ни крика, ни даже свиста ветра среди песка и камня. Девушки смотрят друг на друга с пониманием и медленно возвращаются. Каждая размышляет, порядочно ли они поступили, оставив Манар в странной ситуации. Дорога неимоверно долгая, потому что вниз они должны ехать намного медленнее.
Уже перед поселком до их ушей доносятся крики, одиночные выстрелы и визг женщин. Айша встает как вкопанная, ссаживается с ослика, помогает Марысе и привязывает животных к растущему рядом высохшему деревцу. Они крадутся, согнувшись пополам, и выглядывают из-за большой скалы, которая скрывает их небольшие фигурки. От картины, представшей их глазам, стынет в жилах кровь. Посередине торжественно украшенной площадки стоит грузовик, накрытый брезентом цвета хаки, ее пассажиры, в основном черные наемники в форме ливийской армии, бегают по хутору, ловя, как цыплят, убегающих от них женщин, девушек и девочек. Если кто-нибудь из них пытается убежать в лес, в том направлении раздается очередь из автомата. Солдаты даже не утруждаются проверить, задержали ли строптивую ливийку. Не видно ни одного берберского мужчины. А может, они уже мертвы?
Басма в длинном розовом платье из тюля сидит привязанная к трону для невесты. Мать стоит у нее в ногах на коленях, цепко держась за кресло. Возбужденные мужчины сгоняют горянок в небольшой сарай, освобожденный от животных, которые сейчас мычат и блеют в кузове грузовика. Куры выловлены и по две связаны за лапы, а потом вброшены в машину. На еще не так давно украшенном свадебном столе царит страшный бардак. В больших мисках стоят дымящиеся блюда, которые поедает какой-то военный, заляпывая при этом белую скатерть.
Закончив грабеж, наемники решили позабавиться. Они пьют домашнее финиковое вино просто из кувшинов, потом направляются к перепуганным женщинам. Самый высокий, здоровенный негр, который руководит всем, подходит к Басме. Мать пытается отогнать его, но тот одним пинком лишает ее сознания.
Тринадцатилетняя щуплая девочка верещит, как кошка. У нее связаны руки, и она может только брыкаться, чтобы защитить себя. У насильника тоже трудное задание. Он задирает юбку пышного свадебного платья, но путается в многочисленных оборках. Невеста извивается, как уж, пиная агрессора то в ногу, то в грудь и, наконец, промеж ног. О, это, пожалуй, сработало. Однако же, несмотря на то что наемник едва дышит, согнувшись пополам, Басма не в состоянии высвободиться. Девочка почти выламывает себе запястья, но ничего не получается.
На минуту ослабевший солдат приходит в себя, перерезает путы, стаскивает с невесты юбку и бросает маленькую девочку на свадебный стол. Басма пронзительно кричит. Ее черные глаза заливаются вначале слезами, а потом затягиваются пеленой. Она теряет сознание и безвольно падает, ударяясь украшенной венком головой о глиняную миску, полную еще горячего кускуса. Когда насильник получает то, что хотел, он хватает девочку и швыряет ее на свадебный трон. Голова невесты безвольно падает на открытую грудь. Подол розового платья окрашивается красным. Наблюдательницы видят, как наемник наклоняется к невесте и что-то шепчет ей в ухо, при этом дотрагиваясь до ее крошечного тела огромными грязными лапищами. Айша закрывает глаза, не желая видеть унижение семьи. Не зная, что делать, она неуверенно кружится на месте.
– Ты никак не можешь им помочь, – говорит Марыся и обнимает бедную девушку. – Если мы туда пойдем, то лишь присоединимся к группе опозоренных женщин.
– Знаю, но это так страшно! Я чувствую себя хорьком, прячущимся в норе, – шепчет Айша. – Манар бы не пряталась, Манар бы так себя не вела.
– Сейчас нужно только молиться, чтобы не пришли ваши мужчины. Тогда непременно дойдет до резни.
Испуганная Марыся прижимает ладонь ко рту, боясь накликать беду, еще более страшную.
В этот момент в чистом горном воздухе раздается вначале слабый, а через минуту все более громкий звук пищалок, трубок и бубенцов. Девушки смотрят на часы. Пять, и жених приходит с кортежем гостей, везя на спине наряженного ослика пару больших разноцветных корзин с подарками. Его уже видно на краю поселка. Он шагает, гордо выпрямившись, в новехонькой белой галабии и шароварах, а его кудрявая голова украшена венком из всевозможных полевых цветов. Солдаты останавливаются как вкопанные. По своей наивности и глупости они не рассчитывали встретить непрошеных гостей и думали, что будут одни забавляться на этой деревенской свадьбе. Первым тянется к оружию главный, тот, который изнасиловал невесту, а за ним сразу же остальные. Раздаются короткие очереди, и прибывшие гости один за другим падают на землю. Даже осел получил пулю, отчаянно ревет сейчас и бьется в смертельных конвульсиях, а цветные корзины ломаются и падают с его спины. Эта сцена доставляет палачам несказанную радость. Они весело смеются, похлопывая при этом себя по бедрам и показывая друг другу пальцами на умирающее животное.
– Неплохое развлечение. – Айша и Мириам шокированы видом резни и не слышат за собой шагов. – Веселый у вас театрик.
Манар с распущенными волосами и в расхристанной на груди цветастой рубашке смотрит перед собой прищуренными глазами. Бешенство проявляется и в ее сжатых в ниточку губах.
– Сестричка! Что делать? Придумай что-нибудь!
– Хорошо вы спрятались, а я этим сучьим детям не прощу.
В эту минуту солдаты начинают зачищать территорию. Они поднимают с утоптанной земли двора мать девушек, убитую одним выстрелом в голову, а в сторону сбившихся в кучку опозоренных горянок делают несколько выстрелов. Образовался холм из тел. Упавшие женщины, держась за руки, сжимаются от ужаса. Некоторые все же шевелятся. Одна, схватившись за живот, воет от боли, а легко раненная молодая двоюродная сестра, оказавшись более сообразительной, стискивает зубы и притворяется мертвой. Басма, почти в бессознательном состоянии, тихо сидит на свадебном троне и тупо наблюдает за происходящим.
– Где дети? – спрашивает боевая революционерка, но перепуганные девушки только отрицательно качают головами, показывая, что не знают.
– Айша, если что, позаботься о моих, – просит Манар сестру, доставая из фалд юбки оружие.
– Подожди, наверняка сейчас придут парни! Ты сама не справишься! – просит Айша старшую сестру. – Они – для борьбы, а мы – для рождения. Не будь такой геройской, сдержи себя!
– Ни один парень из семьи уже не появится, никто нас не спасет, – говорит Манар помертвевшим голосом. – Все убиты в наших чудесных домах.
– Что? – Марыся не может поверить собственным ушам.
– Это было тайное место партизан. Если я не могла вычислить моего старого, то всегда находила его там.
– Он тоже? – шепотом спрашивает Айша.
– Да.
– А мой? – Ее голос дрожит.
– Должен быть за границей. Застрелили отца, наших братьев, зарубали даже младшего, десятилетнего, который всегда только оружие чистил. И еще двух двоюродных братьев, – добавляет она. – Все лежали в куче во дворе со связанными шнуром руками. Получили пулю в затылок.
В эту минуту слышен звук заводимого мотора, и грузовик, лавируя, выезжает. Но не все наемники в кузове. Двое самых здоровых вбегают в центральный дом и выносят из него маленьких плачущих детей, держа их за ноги головами вниз. «Что им дети сделали? Ведь они никому ничего не расскажут!» – в отчаянии думают девушки. Захватчики вбрасывают пятерых детей в клетку для животных. Матери вздыхают с облегчением. «Не тронут их», – радуются они в душе. Но по-прежнему стоят напряженные, как пантеры перед прыжком, готовые защищать своих малышей. Наконец солдат бросает окурок в сарай, а сам быстро бежит к грузовику, который рванул с места.
– Мы там храним в канистрах бензин! И машинное масло в большой емкости!
Манар уже на тропке, а две отважные подруги бегом бросаются за ней.
Огонь лижет сухое сено, но постепенно охватывает остальную часть сарая. Слышен писк детей. Двоюродная сестра, которая притворялась мертвой, бежит к ним. Манар стягивает со спины автомат и дает очередь по кабине. Водитель и двое солдат падают лицом на деревянный борт. Пара наемников высовывается из-за брезента, и жаждущая мести женщина стреляет по ним, как по уткам. Марыся, не обращая внимания на опасность, вваливается в сарай и хватает на руки двух малышей. Айша крепко обнимает доченьку и тихо всхлипывает. Непонятно почему она стоит на месте, тупо таращится в угол и не убегает. Другая девушка из их семьи возвращается еще раз и выпихивает из соседнего сарая оставшихся в живых женщин.
Марыся бежит сломя голову к крытому возвышению с троном. Укладывает детей на деревянную площадку для танцев и трясет сомлевшую Басму. В эту минуту Манар, понимая, что семья находится на достаточном отдалении, и видя, что у нее одной есть шанс, бросает в кузов грузовика небольшую гранату и запрыгивает внутрь каменного дома. «Где Айша?» – оглядывается Марыся с беспокойством, ища взглядом девушку.
С помощью пришедшей в себя несостоявшейся невесты они переносят детей и размещают их на подстилке за большой пальмой. Взрыв гранаты оглушает, хотя военный транспорт успел отдалиться на значительное расстояние от центра поселка. К счастью, ни одна из жительниц не пострадала. Проблема же с наемниками окончательно решена: их тела вылетают из разорвавшегося автомобиля, некоторые уже мертвы, другие же, охваченные огнем, – в конвульсиях. Оставшихся в живых солдат, обожженных и верещащих, как животные, добивают пострадавшие женщины во главе с Басмой. Девочка бросается на своего стонущего в агонии насильника и одним движением отрубает ему голову. Остатки розового свадебного платья приобретают сейчас кровавый цвет. Невеста выглядит как в фильмах ужасов.
Наблюдая за всем этим, Марыся по-прежнему стоит у дерева, но через минуту чувствует слабость в ногах и медленно садится среди собравшихся там деревенских детей. Она прижимает детишек к себе, ища в них тепла и спокойствия. Ее большие янтарные глаза потемнели от ужаса, во рту пересохло, а в голове – шум и биение пульса. «Как можно быть такими жестокими? Я снова оказалась в центре резни, а могла бы сейчас удобно сидеть на диване у мамы и смотреть старые фильмы на DVD. Что я здесь делаю? У меня больше нет сил видеть эти ужасы! – кричит она в душе. – Одни притесняют других, потом пострадавшие мстят, а чуть позже из лагеря противника вновь придут мстители. Какой-то порочный круг», – пролетают у нее в голове нескладные мысли. Она все еще не в состоянии двинуться, хотя очень хотела бы сбежать отсюда. Ее пугает только слабый взрыв, который звучит как фейерверк. От взрыва упало временное ограждение из досок, и теперь видна одна из сестер, Айша, о которой все забыли. Низ ее юбки горит. Не обращая на это внимания, она по-прежнему держит на руке своего годовалого ребенка и старается что-то вытянуть из угла сарая, но не видно что. Дым от пылающего сена затянул все. Она оглядывается и видит, что не справится, пускается бегом, но бежать уже слишком поздно. Следующей взрывается большая емкость с горючим и выбрасывает тело девушки на середину площадки. Манар подбегает к ней первой и тушит пламя на ее одежде.
– Что ж ты там делала? – удивляется она. – Почему столько времени возилась?
Айша молча шевелит искривленными от боли губами. С ее ребенком, не считая нескольких царапин, ничего не случилось. Он сидит сейчас рядом с матерью, радостно агукая.
– Нужно ее быстро осмотреть.
Марыся приобрела этот опыт в больнице Муаида в Триполи.
– Нужно остановить кровотечение и обработать телесные повреждения. Потом поговорите!
Она резко отодвигает героическую берберку и приникает к раненой.
– Я тебе помогу, – шепчет она. – Довезем тебя до больницы, а там уже окажут тебе профессиональную помощь.
Марыся поворачивает двадцатилетнюю девушку на бок, желая увидеть, в каком она состоянии, и впивается взглядом в девичью спину. На спине нет и миллиметра неповрежденной кожи, а голое тело на некоторых участках обожжено до черноты. Одно ребро торчит из-под тонкого слоя ткани и пугает желтизной кости.
– Воды, – Марыся едва выдавливает из себя, а у остальных девушек перехватывает дыхание. – Холодной воды из колодца, – говорит она уже громче.
– На компрессы, – поясняет она.
– С оливковым маслом, – добавляет Манар, обретая способность трезво мыслить.
– На бинты порежем скатерти и украшение трона.
Басма бежит реализовывать план, но перед этим успевает заскочить в дом и молниеносно переодеться в повседневную одежду.
– Лечу за детьми. Я приготовлю также ослов в дорогу, нужно немедленно двигаться. Следующего вторжения военных мы не выдержим. Кроме того, начинает темнеть. – Молодая, легко раненная в плечо двоюродная сестра показывает головой на бордовый шар солнца, быстро приближающийся к западу.
– Мы идем в горы, не будем вас задерживать.
Уцелевшие горянки с узелками на спинах направляются в сторону потемневших уже зарослей.
– Кроме того, большая группа больше бросается в глаза. Ее легче выследить. Прощайте, – говорит она уходящим.
– С Богом, – отвечают четыре девушки, которые должны доставить раненую в больницу в Налуте.
После осмотра они прикрепляют тонкий коврик между двумя ослами и кладут на него, как в гамак, раненую Айшу. Девушка стонет. Температура у нее поднимается с каждой минутой, ослабляя при этом организм.
– Я знаю одно тайное место по дороге, – сообщает Манар через час, когда они движутся слишком медленно в почти полной темноте. – Большая пещера, животные тоже войдут, мы там держим на всякий случай даже запасы еды и воды.
– Она может не дожить до утра, – говорит шепотом Марыся, забыв, что пострадавшая бредит в горячке и не слышит ее.
– У нас пятеро детей, которых мы не имеем права убить на скалах. Осел – глупое животное, в пропасть шагнет без страха. У них нет такого инстинкта, как у лошадей или верблюдов.
– Так, может, разделимся? – подает голос молчащая с самого начала пути Басма. – Вы с Суриной и детьми останетесь, а я с Мириам и Айшой медленно пойдем в больницу.
– А я знаю? – Старшей сестре не хочется доверять самостоятельное путешествие неопытной девушке.
– Я ориентируюсь в этих горах так же хорошо, как и ты. – Юная провожатая уверенно держит покорное животное за узду и тянет в направлении города.
– Пусть вас Аллах провожает. – Они прощаются. – Insz Allah, чуть свет к вам присоединимся.
Не оглядываясь, они продолжают медленно двигаться.
Впереди идет маленькая худенькая горянка. За ней – послушные ослы с раненой женщиной, а сзади, почти держась за хвосты животных, – Марыся. Через какое-то время, когда глаза привыкли к темноте, она уже замечает скалы, кусты, колючие опунции и опасные канавы. Через пару часов они останавливаются на отдых, дают больной холодной воды из источника и сами утоляют жажду.
– Скажи мне, ты ведь старше и наверняка более умная, чем я. – Басма на минуту подсаживается к Марысе. – Что этот большой черный парень имел в виду, когда сказал мне после этого… ну знаешь… – Девочка конфузится, не желая произносить слово «изнасилование». – Он сказал, что сделал… это в наказание за то, что мы являемся женами, сестрами и дочерьми мятежников. Каких мятежников? Мы простые горцы, наши парни хотели чего-то большего от жизни, но я-то уж вообще ни о чем понятия не имею, – грустно признается она. – Весь последний год я всего лишь хотела выйти замуж, чтобы наконец-то, как и у сестер, у меня был бутуз и свой парень.
– Ты так сильно этого хотела? А ты не слишком молода? – Марыся удивляется, что у девчонки могут быть такие взрослые мечты. «Она должна еще играть с куклами», – делает вывод Марыся.
– У нас жизнь тяжелая, не такая, как у вас, городских. Мы быстрее взрослеем и быстрее умираем. Так зачем долго ждать счастья и терять время?
– Ну да, – соглашается собеседница, в очередной раз убеждаясь, что это совершенно иной мир. «Ходим по той же самой земле, но, пожалуй, в другой обуви. Мы не должны стремиться изменить друг друга. Может, для нее раннее замужество – это благословение и заполнение пустых дней? Может, благодаря этому она чувствовала бы себя более ценной и нужной?»
– Больше всего мне жаль твой кулон, – говорит Басма, вставая. – Этот разбойник сорвал его с меня и забрал. Потом, мерзавец, потерял! Эх!
– А тебе не жаль жениха, матери, родственников?
Хорошо, что в темноте не видно возмущенного выражения лица Марыси.
– Такого кулона у меня уже никогда не будет.
* * *
До возвышающегося перед городом холма девушки добираются на рассвете.
– Никуда не двигайся, – в трубке телефона едва слышен голос Хамида. – На сегодня запланировано большое наступление на Налут.
– Почему ты раньше не позвонил? – Марыся оглядывается в панике, но погруженный в туман город спит спокойно.
– Пробовал, но не было связи. Дорота рассказывала мне, что ты на какой-то свадьбе в горах. Удалось развлечься? – спрашивает он с интересом.
– Да уж, сногсшибательно, – иронизирует она, не желая вдаваться в подробности.
– Ты уже, конечно, дома? – беспокоится заботливый муж.
– До больницы еще полчаса пути. Если бегом, то, может, даже меньше.
Вместо ответа – тишина и подавленный вздох, потому что Хамид старается не упрекать жену за необдуманные действия.
– Я по-прежнему должен оставаться в Триполи, – сообщает он, – чтобы помочь Муаиду в реализации одного достаточно важного предприятия. Может, до этого времени война закончится, а если нет, то благодаря его планам наверняка, – признается Хамид. – Ты уже не двигайся из больницы никуда: только там безопасно… – Он приглушает голос, словно на что-то решается. – Мириам, любимая, было бы лучше, если бы ты больше не делала таких дальних походов, – наконец осторожно советует он жене.
– Поверь, это было мое первое и последнее путешествие в Налуте! – сообщает она вдруг, впервые с незапамятных времен полностью соглашаясь с мужем.
Слышны треск и шум, и телефон в одну минуту глохнет.
– Басма, мы должны поспешить! – кричит Марыся подруге, которая, кажется, спит стоя.
– А? Что? – спрашивает та глуповато.
– Бегом к больнице!
На горизонте с севера появляется самолет, тут же за ним другой, третий. Слышны первые выстрелы и падающие бомбы. Девушки мчатся сломя голову, не обращая внимания на камни, неровности и пыль, набивающуюся им в глаза и рот. Сейчас они держат ослов с обеих сторон и тянут их за собой.
В мгновение ока они оказываются на узком шоссе, вьющемся среди деревьев и ведущем с гор к городу. Ослики стучат копытцами, девушки грохочут ботинками, а больная издает то тихие, то громкие стоны. Город словно вымер: никто в такой ситуации не выходит из дому.
Марыся держится одной рукой за живот, потому что снова чувствует разрывающую боль в паху. «Если я не потеряю ребенка, это будет чудо», – вертится в ее голове. Но сейчас плохой момент для того, чтобы беречься. Будущая мама должна спасти не только себя, но и маленькую жизнь, которая растет и хочет видеть дневной свет. «Клянусь, клянусь, если только доберусь до этой чертовой больницы, – говорит она себе мысленно, – уже никогда из нее даже носа не высуну. Боже, помоги!» Она надеется на то, что натовцы не будут бомбить учреждение службы здоровья. Ливийцы делают это редко. В Мисурате это было исключением, которое только подтверждает правило. «Мама, любимая, – шепчет Марыся, – молись за меня. Как жаль, что я не умею этого делать ни в одной религии, а ведь была воспитана даже в двух вероисповеданиях. Ради Аллаха, если только переживу, то начну с мужем ходить в мечеть, – обещает она в панике. – Или с матерью в костел, – подключает она и другого Бога. – Или, по крайней мере, начну читать Коран и Библию». Марыся едва дышит, от усталости у нее подкашиваются ноги. Басма тихо сопит, но эта крошечная девочка сильна, как бык. Обстрел идет на окраинах города. Видимо, там находятся позиции лоялистов или их склады с оружием. Девушки наконец добегают до больницы и заходят за опущенный шлагбаум. Даже сторож спрятался: ему неохота выполнять работу в таких опасных условиях.
– Марыся! – слышится крик, и через минуту взрослая дочь падает в объятия ждущей ее матери.
– Мамуля, мамуля! – всхлипывает она. – Я снова вляпалась в страшное дело. Почему мне так не везет?!
После доставки обожженной и раненой при взрыве Айши в реанимацию мать и дочь уходят из больницы, намереваясь по меньшей мере хотя бы несколько минут провести в домашнем уюте. Марыся сбрасывает с себя пропотевшую и запыленную одежду и идет под душ. Молодая женщина становится под струю теплой воды и старается смыть с себя все зло и мерзость окружающего мира. Дорота начинает возиться на кухне, но вскоре не выдерживает и осторожно стучит в дверь ванной.
– Я могу войти, милая?
– Конечно, я не закрыла.
Марыся думала, что любимая мама тут же захочет узнать, не пострадала ли она.
– Что там случилось? – спрашивает Дорота с беспокойством. – Не причинил ли тебе кто-нибудь что-нибудь плохое? – Голос ее дрожит.
– На этот раз не мне, но только благодаря тому, что у меня было больше везения, чем ума, – признается она, приседая на пятки и поливая водой склеившиеся от пота и пыли волосы.
– Что там случилось? Можешь мне рассказать?
– Мне неприятно снова погружаться в трагедию, которая там произошла, но думаю, что ты должна знать. Это касается в основном твоих милых сотрудниц, моих новых подруг.
– Да? – Дорота задерживает дыхание. Ей жаль добрых, благожелательных и невинных людей.
– Значит…
Марыся откидывает локон с лица, выжимает полотенце, набрасывает халат, и они вместе идут в комнату.
Женщины тяжело валятся в старые продавленные кресла.
– Ну?
– Манар потеряла мужа, отца, братьев, в том числе и двоюродных, и не знаю кого еще, но, пожалуй, почти всех представителей мужского пола. Ее мать убили на наших глазах.
Марыся глубоко вздыхает при воспоминании об ужасах, которые видела только вчера, и продолжает:
– Басму изнасиловали…
– Боже мой! – вскрикивает Дорота. – Она была так счастлива и так мечтала о замужестве!
– Ее будущего мужа застрелили, когда он, ни о чем не подозревая, шел в поселок на празднование помолвки.
Дорота хватается за голову, опускает лицо, пряча его в колени поджатых ног, и тихо плачет.
– Многих родственниц, неизвестных мне, и знакомых нам девушек убили при попытке к бегству, трудно перечесть. Тех, что остались, изнасиловали, убили, замучили. Бедная Айша очень сильно изранена. Ей досталось не только от взрыва, но и опалившего ее пламени. В сарайчике, в котором она неизвестно почему задержалась так долго, они хранили емкости с бензином и горючим. Один из наемников их поджег, бросив окурок сигареты на высохшую подстилку.
– Это не люди, это зверье! – Глаза Дороты мечут искры. – С каких пор можно во время военных действий истязать безоружных женщин и детей? Как же вам удалось бежать? – поражается она.
– Манар отомстила за убитых.
Марыся все еще не может осознать геройский поступок этой обычной женщины-горянки.
– Это на нее похоже, – говорит Дорота, которая лучше знает Манар и понимает, чего от нее можно ожидать. – А что с ней? Погибла геройской смертью?
– Нет, выбралась. Она убила всех захватчиков, и мы вместе возвращались в город. Но она оказалась очень ответственным человеком и не захотела рисковать жизнью доверенных ей детей. Ночью в горах пропасти, ущелья и скользкие от бьющих из земли невидимых родников камни очень опасны. Она вскоре должна появиться здесь.
– Бой-баба! – радуется Дорота окончанию страшной истории. – Как только ее увижу, обниму изо всех сил! И постараюсь ей помочь, чтобы исполнились ее мечты об образовании. Жаль ее мужа, это был добрый и отважный человек.
– Знаешь ли ты, что он был провожатым Хамида на пути в Триполи? – добавляет Марыся. – Мама, что за жизнь?! Почему мы всегда оказываемся в плохое время в плохом месте? Скажи мне!
– Не знаю, любимая, но сейчас я чувствую себя обязанной позаботиться об Айше. Я очень ее люблю. Это умная девушка, которая по большей части получает знания из жизненного опыта. Ты тут отдохни, отоспись, а я вскоре вернусь.
Она нежно гладит дочь по голове, но Марыся вдруг вскакивает и набрасывает на себя зеленую докторскую униформу.
– Ты думаешь, что я останусь дома, когда там моя подруга мучится? Может, я и не могу ей помочь с точки зрения медицинских знаний, но в плане психологическом и чисто человеческом – наверняка. Когда болит, всегда лучше сжимать ладонь близкого и преданного тебе человека, которому ты не безразличен, а не только молить о морфине равнодушных докторов.
– Откуда ты знаешь? – улыбается Дорота, гордая тем, что дочь вправду начинает взрослеть, думать и чувствовать, как зрелый человек, а не балованный ребенок.
– Эта война многому меня научила, мама. – Марыся уже стоит в дверях и подгоняет мать взглядом. – Говорила же тебе.
Женщины быстро идут по сонной, будто вымершей больнице. Дорота отправляется в реанимацию, где видно какое-то движение. Оказывается, Айшу перенесли из реанимации в обычное родильное отделение, зато в отдельную палату.
– Зачем, черт возьми?! – Марыся нервничает, ругаясь при этом по-польски, а немного понимающая этот язык Зина подходит к ней и выпроваживает наружу.
– Нечего тут кричать и беситься, – говорит она, добродушно улыбаясь. – Доктора сделали все, что удалось, даже дали антибиотик и обезболивающее, хотя сама знаешь, как у нас с этим туго.
– Но почему…
– Атака, к нам вот-вот начнут свозить тяжелораненых. Хорошо, что вы доставили ее до этого. Через минуту здесь будет наплыв. Для девушки, которая находится в таком тяжелом состоянии, лучше лежать в тишине и спокойствии, а не в отделении, где такое движение, как в дворцовой приемной. Военные отважны только на поле битвы, а в больнице часто ревут, как животные, которых режут.
– Может, ты права, – соглашается с ней молодая горячая женщина, понимая, что врачи приняли правильное решение.
– Скажи мне только одно, Мириам, – после паузы спрашивает украинка. – Где это случилось? Ее спина всего лишь за неполные сутки начала гнить, и воспаление охватило весь организм.
– Взрыв был в сарае, значит, раны грязные, – поясняет Марыся. – А потом она упала спиной на утоптанную землю двора, на котором было немало помета животных. Мы старались ее обмыть, но знаешь, как бывает, когда близкий человек кричит и стонет от боли. Ты не делаешь это тщательно, потому что сочувствуешь и не хочешь причинять еще бо́льшую боль.
– Понимаю, – соглашается Зина, кивая в ответ. – Как будто в дерьмо попала, поэтому будет крайне тяжело! Остается только рассчитывать на ее крепкий организм. Я тут антибиотики стащила, – при этих словах она с таинственным видом прикладывает палец к губам и оглядывается вокруг, – но хватит всего на три дня. Должны помочь.
– Может, внимательно поискать среди остатков той доставки, что на мине подорвалась? – приходит Марысе в голову гениальная мысль. Она во что бы то ни стало хочет спасти подруге жизнь. – Ведь было же там оборудование для больницы и медикаменты.
– Да, да. – Зина горько улыбается. – Все уже разграбили на всякий пожарный случай. Нам привезли две коробки с медикаментами, названия которых и применения не знают. А там ничего существенного нет, вот как!
– А кто это сделал? – Дорота и Марыся не могут не удивляться. – Наемники?
– Свои, горцы. Хотят быть независимыми, изумляются, что когда привозят кого-нибудь из своих в клинику, то он почти всегда уже холодный. Вот какая жизнь, – вздыхает опытная медсестра. – Доротка, перед войной выпьем водки, а закусим огурцом? – предлагает она польской подруге по-русски.
– Ну давай, – элегантная женщина, грустно улыбаясь, соглашается, а у дочки отваливается челюсть. Ее мама тоже изменилась под влиянием экстремальных испытаний.
– Так я пойду к больной и посижу с ней. Встретимся дома.
Марыся направляется в родильное отделение.
Она без труда находит маленькую отдельную палату, видимо предназначенную для женщин из элиты этого региона. В ней есть и телевизор, и ванная. Нетипично для общественной ливийской больницы в провинции. Голая Айша лежит на животе под шатром из марли. Немыслимо было бы одеть ее во что-нибудь. Лодыжки, бедра, ягодицы и вся спина у девушки представляют живую рану. Кое-где торчат швы, а девяносто процентов поверхности обожжено. Обгоревшие струпья сняли, и все продезинфицировали антисептическим средством. Резкая вонь щиплет глаза. Под шатром страшно душно и воняет потом и гнилью, которая медленно охватывает все ее молодое и еще вчера такое сильное тело. Марыся старается охладить пылающее жаром тело подруги, протирая его каждую минуту влажным полотенцем, смоченным в прохладной воде. У самой уже окоченели руки, но Айша горит от высокой температуры. На улице смеркается. Состояние больной ухудшается. Когда волонтерка тихонечко встает и решает идти за помощью и выпросить какое-нибудь лекарство, беспомощно лежащая больная широко открывает глаза. Вначале бессмысленно смотрит вокруг, но через минуту сосредоточивается на лице подруги.
– Не уходи, – шепчет она. – Останься! – Она на удивление сильно хватает подругу за руку. – Там была бабушка…
Ее голос прерывается, но Айша во что бы то ни стало хочет что-то рассказать.
– Старая думала, что спрячется в сарае, и все время сидела на корточках в углу… прямо около канистр, – она едва улыбается. – Я ее убеждала… просила… наконец хотела вытянуть силой, но было уже слишком поздно.
Айша громко вздыхает.
– Слишком поздно… – последнее дыхание выходит из молодого горла со свистом. Глаза Айши затягиваются пеленой, пожатие руки слабеет. Девушка безвольно вытягивается на пропитавшейся потом белой простыне.
Марыся тщательнее задергивает края шатра, открывает окно и на цыпочках, как будто не хочет разбудить спящую, выходит из палаты. Она направляется к реанимации, желая найти мать. Она знает, что Дорота наверняка там и помогает немногочисленным докторам и медсестрам. За самопожертвование и старания ее здесь все очень ценят. Марыся открывает широкую двустворчатую дверь и входит в отделение, как если бы отворяла ворота ада. Раненые солдаты Каддафи и оппозиционеры лежат друг подле друга, кричат и стонут, одинаково мучаясь от полученных ран. Оказавшись в этой больнице после братоубийственной борьбы, они снова становятся братьями. Мать сразу ее замечает и бежит к ней. Она в зеленой униформе, волосы подобраны в чепец, руки в резиновых перчатках. Пятна крови на всей одежде.
– Не входи, доченька, это не лучшее место для беременной женщины.
Она крепко стискивает ее плечо и выпроваживает из этих ливийских Содома и Гоморры.
– Но, мама…
– Не добавляй переживаний к своей и так уже богатой коллекции. Иди домой.
Она целует дочь в щечку и осторожно подталкивает ее к выходу. Под ее красивыми голубыми глазами появились черные тени. Лицо покрыто холодным потом. Ее кожа такая бледная, что кажется почти прозрачной. Дорота крепко сжимает зубы, и видно, что если бы могла, то заплакала бы. Стресс и отчаяние – во всей ее фигурке, но Марыся знает, что, несмотря на хрупкость тела, ее мама – стойкая женщина, которая наверняка выстоит и до конца будет служить больным. Она выполняет свой долг не как доктор, но как человек.
– А ты когда придешь? – задает дочь глупый вопрос.
– У меня хорошая новость. – Дорота улыбается, избегая точного ответа. – Манар звонила. Говорила, что, как только увидела атаку на город и боевые самолеты, решила пойти в горы. Там дети будут в безопасности.
– Это прекрасно!
– Просила передать Айше, что ее дочка чувствует себя хорошо и, как всегда, объедается печеньем. Расскажешь ей? Может, услышит и, несмотря на горячку, ее это поддержит в борьбе с болезнью?
– Слишком поздно.
Марыся вздыхает, задерживает воздух и закрывает глаза, а из-под век, как горох, медленно текут одинокие соленые слезы.
– Не говори, не…
Мать прижимает дочь. Они стоят обнявшись и не произносят ни слова.
– Сейчас ты не должна сидеть одна, – после паузы говорит Дорота. – Иди к нашим сироткам и покорми малышей, которые пока с этим еще не справляются.
– Хорошая мысль.
– Я через какое-то время приду к тебе. Может, посмотрим какой-нибудь фильм?
– Да.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, да, без проблем.
У Марыси пусто в голове, душа ее изранена и кровоточит.
– Может, позвонить Хамиду? – неуверенно спрашивает она.
– Прекрасная идея!
Дорота радуется, что ее растерянная дочь ищет поддержки у мужа.
Молодая женщина отправляется домой, моет руки и лицо холодной водой, потом садится на скамью под зеленой акацией. В ветвях дерева – цикады. Они поют так громко, что она едва улавливает сигнал подключения в телефоне.
