Пребывание на пляже в Таджуре
Дорота с Марысей не могут заснуть и крутятся на большом супружеском ложе в апартаментах семейной виллы. После отъезда Наджли и Навин огромный дом кажется пустым и брошенным. Слышно только, как стены дышат, заборы потрескивают, тяжелые шторы ударяются об открытые окна, деревянные жалюзи отбивают свой неровный ритм, а уличный шум отдается в висках.
– Спишь? – спрашивает Дорота.
– Нет, не могу.
– После недавнего выхода в город ты какая-то хмурая. Что-то произошло, случилось что-нибудь плохое?
– Что ты! – Девушка садится на кровати, прислоняется к ночному шкафчику и включает лампу. – Очень приятно провела время.
– Встретила кого-нибудь? – Сердце матери все чувствует.
– Наткнулась на двоюродного брата Рашида, и мы вместе посмотрели Турецкий базар и старый центр. Все было прекрасно.
Марыся задумалась и, вспоминая приятные минуты, смотрит отсутствующим взглядом в пространство.
– Угу… – Дорота терпеливо ждет продолжения.
– И я начала думать, что… – говорит после паузы Марыся и снова умолкает.
– Что?
– Не чересчур ли поспешно я вышла замуж, – признается Марыся с дрожью в голосе. – Ведь я лишилась всех переживаний и опыта молодости. Я закрыла все двери. Но щеколда опустилась, что ж делать, – вздыхает она.
– Хамид – порядочный человек, – становится Дорота на защиту зятя. – Ты сама так всегда говорила, а после того, как я узнала его ближе, у меня не осталось никаких сомнений на этот счет. Просто сейчас у вас первый супружеский кризис, и только. Во взрослой жизни не все складывается идеально.
– В моей никогда не было идеально, мама. Что в детстве, что в подростковом возрасте – всегда было тяжело, всегда мне доводилось проходить через какие-то испытания. Один неверный шаг влек за собой целую лавину.
– Ты имеешь в виду супружество?
– Нет, то, что не пошла тогда на этот проклятый праздник Святого Николая в посольство и не выехала еще ребенком вместе с тобой и Дарьей. Сейчас я наверняка была бы другим человеком.
– Нечего плакать над разлитым молоком, доченька.
Мать подвигается ближе, осторожно притягивает расстроенную дочку к себе, кладет ей голову на плечо и нежно гладит густые вьющиеся волосы.
– Если бы ты знала, как все обернется, то согласилась бы. Я пару раз в моей жизни тоже совершала возмутительные ошибки. В принципе, одна была решающей… – прерывает она себя. – Но знаешь, о чем я на сто процентов никогда не сожалею?
– О чем? – Марыся чуть отстраняется и смотрит матери прямо в ее голубые глаза, невинные и искренние.
– Что у меня две прекрасные доченьки – ты и Дарья. А не будь того первого неправильного шага, который я сделала в молодости, вас бы не было. Поэтому хорошо так, как есть, самое главное – это упасть на четыре лапы и наконец-то принять верное решение. Но не поспешно, помни.
– Легко сказать! – Марыся каменеет и садится, опираясь о подголовник.
– Я не хочу вмешиваться, но советую как человек, умудренный опытом.
– Знаю, знаю…
– И еще… Я думаю, что мы должны сократить пребывание и как можно быстрее отсюда выезжать.
– Сейчас я не выеду, об этом не может быть и речи! – Девушка стискивает губы и решительно мотает головой.
– Ты не спрашиваешь, что там у Зоськи, с которой я провела последние пару часов, поэтому расскажу тебе, что все, услышанное нами о манифестациях, правда. Она показывала мне объявления и призывы в Фейсбуке. Это не шутки! Семнадцатое февраля должно стать Днем гнева и восстания свободного ливийского народа. Говорят, все готовятся к этому, особенно молодежь.
– Ну и что? В Тунисе и Египте революции прошли спокойно. Если кто-то не хотел соваться в опасные места, то с ним ничего не случалось. А здесь должно быть только мирное шествие. Не паникуй, мама!
– Я вошла на интернет-страничку египетских авиалиний. На ближайшую неделю уже нет ни единого места. Все расхватали в последние дни. Еще минуту тому назад можно было достать билет без проблем. Сейчас хоть бы на двадцать седьмое что-нибудь нашлось.
– Бессмысленно переносить отлет на один день, да еще тратить деньги на отмену брони.
Марыся вздыхает с облегчением, понимая, что преждевременно из Ливии им не выехать. У нее будет еще не одна возможность встретить Рашида.
– Зоська и пара других моих старых подруг-полек тоже пренебрегают этими выходками «дерьмократии», как они это называют.
– Ну, вот видишь! – Марыся от радости подскакивает на кровати.
– Ты, моя девочка, хочешь просто еще раз с ним встретиться, и только.
– С кем? – Дочь прикидывается ягненком, но в глазах ее появились маленькие чертики.
– Ой, заморочил он тебе голову с первой минуты! Но против этого никто не устоит.
– Мама… – Марыся обнимает мать за талию и уже не отпирается.
– Мои подруги хотят завтра организовать выезд за город, чтобы во что-нибудь «не вляпаться», как ты говоришь, – сменила Дорота тему. – Все демонстрации совершаются обычно на Зеленой площади и в центре, поэтому лучше провести день подальше от этих мест.
– А куда мы поедем?
– В Таджуру, такое маленькое местечко в пятнадцати-двадцати километрах от нас. Сейчас это уже почти в черте Триполи. Там красивый охраняемый пляж для иностранцев и современных ливийских семей. Называют его «Чешкой», потому что открыли его, собственно, чехи, доктора и санитары, которые работали в ближайшей больнице. Есть там спасатели, кафешка, ресторан, душевые, даже игровая детская площадка. Это не Сурман или Эз-Завия, – смеется она, вспоминая последний семейный пикник у моря.
– Супер. Кажется, я никогда там не была.
– Была, была, еще девочкой, почти в ладони можно поместить, – смеется мать. – Наверное, позвоню Хадидже, чтобы присоединилась к нам с детками, что ты на это скажешь? – Дорота озорно смотрит на дочь.
– Рашид может привезти ее, – шепчет Марыся.
– Ну конечно.
Семнадцатого февраля с утра прекрасная погода. Как для условий Северной Африки, это обычная весна, но европейцу она напоминает лето в разгаре. Солнце светит уже горячо, а небо почти такое же голубое, как глаза Дороты. В воздухе чувствуется запах нагретой пыли, как на польских деревенских тропинках, ведущих через поля зерновых. Птицы поют, жасмин, хризантемы и молочай пахнут дурманяще. Все счастливы и беззаботны, а в особенности Марыся. Она лучится от предвкушения свидания с мужчиной, который «заморочил ей голову», как сказала мать, а на самом деле просто разбил сердце девушки. На своем новом «мерседесе» Зоська подъезжает к вилле ровно в одиннадцать.
– Пакуйтесь, вот повезло нам с деньком! – восклицает она радостно. – Баська тоже обещала приехать. И Виолка со своими дочками, они почти одного возраста с Марысей. Будет тебе общество, молодежь.
Она похлопывает девушку по спине, увлекая ее к машине.
– Прекрасно! – У Дороты повышается настроение. – Jalla!
Женщины минуют центр, молниеносно выезжают на автостраду и мчат в направлении Таджуры. В машине, которая еще пахнет новизной, не чувствуется скорости, но видно, что автомобиль буквально глотает километры. Вдоль дороги в одноэтажных домиках расположены магазины с различными товарами для пляжа и пикника. Маленькие продовольственные базарчики, кафешки, где жарят колбаски и ребра барашка на гриле, пекарни, кондитерские и пункты продажи принадлежностей для плавания детей, лежаки, зонтики, пластиковые маты и соломенные циновки.
– Здесь ничего не изменилось! – выкрикивает Дорота, впитывая взглядом все вокруг. – Как будто время остановилось. Даже мусор там, где и раньше был!
Через пятнадцать минут они останавливаются на перекрестке с указателями.
– Мы уже почти на месте, – улыбается довольная собой Зося. – Если сейчас повернем влево, то приедем к городскому рынку с достаточно большой мечетью. Говорили, что в Таджуре тоже призывали к демонстрации. Но кто тут сможет собраться и для чего? Такая дыра забита досками: лишь бедные фермеры, одна больница и две разрушенные школы. Кто сюда приедет, чтобы протестовать? Поверьте, тут, возможно, даже не слышали ни о каком марше. Говорю вам, девушки, все рассосется.
– Хотя бы, – тяжело вздыхает Дорота.
– Задержимся на минутку за перекрестком, там прекрасная пекарня. Купим себе горячую хобзу и бриоши. Лебнех, маслины, оливки и другие свежие овощи у меня есть, не хватает только основного.
– Мы ничего не взяли, я сглупила, – оправдывается Дорота.
– Успокойся, ты не дома. Если я приеду тебя проведать в Саудовскую Аравию или в Польшу, то тогда ты постараешься, о’кей?
Несмотря на рабочий день, у пляжа на стоянке, расположенной на откосе, припарковано очень много машин. Женщины, нагруженные кошелками с едой и питьем, большими матами, двумя зонтами и топчанами, стараются забрать все за один раз, но вещи валятся у них из рук.
– Не слишком ли много?! – раздается у них за спинами чей-то возглас, и они распознают смешной и беззаботный, как когда-то, голос Баськи. – Вы сюда приехали на пару часов или на всю неделю? – смеется она громко.
– Если нужно будет… – Дорота не договаривает.
– Да ладно! – Баська пренебрежительно качает головой. – Буря в стакане воды, больше в Интернете, виртуальная, а не реальная. Ливийцев не поднять на революцию, у них духу не хватит! – Она презрительно кривит губы. – Что бы они делали без своего Каддафи? Ходили бы, как дети во мгле. Только он один в состоянии держать в повиновении всю эту шваль.
– Напоследок ты выразила свое отношение и к стране, и к ее жителям, – подытоживает Дорота.
– Конечно. Таково мое мнение. Но ведь как кому нравится, никто никого не принуждает к пребыванию в Ливии, правда? Поэтому я тоже отсюда выезжаю asap. – С этими словами она хватает самые тяжелые вещи и быстро бросается к крутой витой лестнице, ведущей на пляж.
– Ух-ты, а тут прекрасно! – Марыся останавливается в восхищении на крутом склоне и наслаждается видом внизу. – Blue lagoon, мам, blue lagoon! – кричит она Дороте и машет ей рукой.
Кристально чистая вода залива, окруженная с трех сторон известково-белыми скалами, поражает своей голубизной. Море здесь спокойное и гладкое, как лист бумаги. В глубине пляжа, словно приклеенные к холмам, тянутся низкие постройки, в которых есть душевые, туалеты, магазины с пляжными принадлежностями вроде стульев, столиков, зонтов и прочего. Тут же, прямо у крутого спуска, стоит круглое здание с цветной надписью, сообщающей, что это ресторан. Рядом с ним, окруженная удобными деревянными скамьями, окрашенными в зеленый цвет, находится игровая площадка для детей с пластиковой горкой и каруселью с лошадками.
– Мамуль, не хватает только песочницы! – Марыся догоняет остальных и, подражая капризному ребенку, обращается к Дороте.
– А что находилось вокруг, доченька? – спрашивает мать, счастливая, что дочка что-то помнит из их общей жизни в Ливии более чем пятнадцать лет назад. – Что-нибудь еще вспоминаешь?
– Да, эта глупая фраза сама собой появилась в моей голове, и я сразу вспомнила, что уже была здесь.
Марыся обнимает Дороту за шею и прижимается к ее пахнущим ромашкой волосам.
Прежде чем они успели разложить все вещи, приехала Хадиджа с четырьмя малышами. Конечно, привез ее Рашид. Она пригласила также подругу из Эз-Завии с двумя детьми, чтобы среди белолицых полек не чувствовать себя в изоляции.
– Пройдемся, как когда-то? – приглашает Баська Дороту. – В принципе, со времени твоего приезда так и не поговорили с глазу на глаз.
– Не сложилось, правда?
Дорота надевает соломенную шляпку с широкими полями и большие солнцезащитные очки, набрасывает на свою белую спину широкую вискозную рубашку, и они идут вдоль берега к отдаленным скалам.
– Есть неизменные вещи, такие как пляж и мусор вдоль дороги в Таджуру. Есть также и такие, которые проходят или меняются, но не всегда в лучшую сторону. – Дорота начинает разговор с подругой издалека. – Ты и Хасан всегда были для меня образцом супружества. Идеальная пара, пример для подражания. Жаль, что так произошло.
– Нет ничего вечного, – спокойно говорит Барбара. – Иногда то, что происходит в кухне, снаружи выглядит совершенно иначе. Внешность обманчива, а ты, подруга, по-прежнему наивна. – Вздохнув, она продолжает: – Всю жизнь до этого времени я жаждала найти в ком-то опору. Я хотела перестать беспокоиться о том, хватит ли мне денег до зарплаты. Мне так надоело все самой организовывать и при наименьшей проблеме биться головой о стену. Я мечтала, что кто-то наконец выручит меня и поможет в решении всех проблем. Думаю, что этим кем-то стал, собственно, Ральф. Я могу на него рассчитывать на сто двадцать процентов.
– Но до сих пор и на Хасана тоже могла. Оступился он, иногда нужно понять, простить, протянуть руку.
– Женщина! Это не в первый раз, а в тот, который перевесил чашу весов. Если хочешь вступать в политическую борьбу, нельзя рисковать жизнью, свободой или счастьем семьи. Этот дом на Гурджи – мое пристанище. Я его отделывала, обустраивала… – Баська сильно нервничает, и у нее перехватывает дыхание. – Нет дома – нет и семьи.
– Но разрешит ли Хасан выезд Адама? Тот только ростом напоминает мужчину, но в душе еще ребенок. Это всего-навсего подросток!
– Вылитый папочка! Более арабский, чем араб! Ничего не могу поделать, а насильно тянуть его за собой не буду. Отец его любит больше жизни и вреда ему не причинит, хотя незаметно забивает ему голову этими демонстрациями и протестами. К сожалению, я уже не имею влияния на сына.
– Грустно.
Дорота садится на ближайший обломок скалы и опускает ноги в море.
– Ты нашла дочь, нужно этому радоваться, – меняет Баська тему. – Марыся очень арабская, что видно по ее способу жизни, разговору, но, может, еще удастся ее немного ополячить.
– Это не имеет значения. Мы приехали сюда, чтобы сблизиться, и я чувствую, что это получается. Между нами уже нет барьера и отчуждения, какие были вначале. Я радуюсь этому приезду в Ливию, хотя момент мы выбрали не наилучший.
– Разве этот парень не ее двоюродный брат? – Подруга показывает пальцем на берег.
– Да. – Дорота заслоняет глаза рукой и смотрит на дочь, которая в отдалении гоняет по пляжу с Рашидом и детьми Хадиджи.
– Они ведут себя не как родственники, – говорит Баська с большим удовлетворением, когда молодой мужчина хватает дочь Дороты и берет ее на руки, потом крепко прижимает к себе, вплотную приближая к ней лицо. – Прямо наоборот, больше как любовники, – улыбается она ядовито. – У нее что, нет мужа?
– Ой, Баська, не ищи дыры в целом!
Старая подруга измучена интригами, она поворачивается и молча возвращается к остальным.
– Мама! – Вспотевшая Марыся подбегает к ней на половине дороги. – Мы с Рашидом хотели бы проехать в город. Пляж супер, но так нудно лежать в бездействии. Если не вернусь в течение двух часов, то не жди меня и возьми кого-нибудь из подруг. О’кей?
Это был не вопрос, а больше утверждение, поскольку девушка, не успев договорить, сразу же хватает сумочку, надевает на бегу платье – и ее уже нет.
– Bye! – Рашид машет на прощание и бежит через две ступеньки на стоянку на склоне. – Это называется уйти по-английски? – смеется он, обращаясь к Марысе, и заводит мотор. – Может, ты мне это объяснишь, выпускница английских школ?
– Скорее нет, ведь мы сказали «пока».
Молодые люди оббивают пятки.
– Говоришь, что Муаид тоже там будет? И Хасан? А Аббас?
– Нет, мой отчим – спокойный человек и принципиальный пацифист.
– А разве это не мирная демонстрация? – спрашивает она немного испуганно.
– Да, да, так провозглашали. Оказывается, Хасан – один из главных организаторов. Может, когда-то станет важной персоной в Ливии, а ты будешь тогда говорить: «Я знаю этого человека».
– Уф, ну хорошо! Меняем историю! Мы в центре событий! Это и есть жизнь! – Кровь у молодой женщины бушует, сердце сильно стучит, руки потеют от возбуждения. Она не в состоянии спокойно находиться на сиденье.
Дорога в Таджуру выглядит совершенно по-другому, чем час назад. Створчатые двери всех магазинчиков закрыты, движение машин на автостраде явно уменьшилось.
– А что, в Ливии тоже prayer time? Почему так пусто? – Марыся оглядывается по сторонам.
– Меня это тоже удивляет, но едем в центр. Наверняка там уже кто-нибудь будет.
Рашид обеспокоенно хмурится.
– А может, все запаниковали и отказались?! – Девушка разочарована.
На светофоре они поворачивают вправо и едут пару километров хорошей двусторонней дорогой, разделенной полосой зелени с растущими на ней олеандрами и карликовыми пальмами. По обеим сторонам дороги нет ни единого перехода. Они заезжают на рынок, расположенный у большой белой мечети. Он закрыт, и вокруг него не видно ни одной живой души.
– Однако манифестанты струсили, – разочарованно произносит Марыся, вспомнив злые слова Баськи о ливийцах как о перестраховщиках. – Ничего страшного, с удовольствием с тобой проехалась.
Девушка утешительно похлопывает парня по плечу.
– Хочется мороженого, может, какой-нибудь магазинчик у автострады будет работать. Едем!
– Хорошо, но потом еще заглянем сюда. Мне не хочется верить, что так никто и не появится.
Им тяжело найти открытый магазин, но после получаса кружения они натыкаются на мини-маркет, в котором покупают шербет, наверное помнящий времена их детства.
– Сальмонелла танцует в нем твист, – смеется Марыся. – Давай выбросим и поедем дальше.
Возвращаясь на ту же трассу, ведущую к городку, они видят на широкой дороге собирающуюся толпу. Сердца у них подскакивают к горлу.
– Припаркуемся в какой-нибудь боковой улочке между будками, чтобы в случае чего легче было выехать, – говорит Рашид и резко поворачивает влево. – Мне показалось, что промелькнул автомобиль «скорой помощи» Муаида.
– Зачем он приехал на машине «скорой помощи»?
– На всякий случай. Он окончил в Лондоне курсы медицинского спасателя, и у него на этом пунктик. Считает, что во время каждого столпотворения должны присутствовать парамедики – на случай, если, например, кому-то станет плохо от жары.
– Он прав.
Марыся, волнуясь, нервно сглатывает. Она чувствует, как по спине течет струйка холодного пота.
Молодые люди быстро паркуют машину около большого контейнера с мусором, захлопывают двери и торопливо направляются к основной дороге. Толпа хочет достичь автострады, до которой осталось один-два километра. Сейчас уже можно различить фигуры. В первом ряду идут в основном молодые, по-европейски одетые мужчины с транспарантами и древними ливийскими флагами времен короля Идриса. Между ними изредка появляются мужчины зрелого возраста, некоторые из них в галабиях, другие – в джинсах, рубашках и пиджаках, иногда в арафатках, обвитых вокруг шеи. Женщин мало, они по большей части стоят на обочинах. На них длинные юбки, а также блузки с длинными рукавами и платки на головах. С краю топчется засушенная старушка, закутанная в белое полотнище, так что видно только один глаз. Традиционалистка вспомнила старые дела и хочет проявить свою причастность к ним. Время от времени она вытаскивает кайму полотнища изо рта, поднимает кулак вверх и беззубым ртом выкрикивает лозунги против режима Каддафи:
– Прочь, Муаммар! Убирайся! Не хотим больше тирании! Нефть и газ – для народа! Хватит красть! Мы хотим жить!
Рашид видит Муаида и Хасана, который привел на митинг своего пятнадцатилетнего сына, что, конечно, кажется ему безответственным. Мужчины стоят на обочине, немного позади от главного течения человеческой массы. Они машут прибывшим руками и жестами приглашают их присоединиться к ним. Марыся с Рашидом хватаются за руки и пробегают тут же перед демонстрацией. Несколько человек толкают их. Одни снова скандируют лозунги, а другие начинают петь патриотические песни. У некоторых идущих сзади есть барабанчики, и люди отбивают на них ритм марша. Марыся шокирована: у колонны нет конца. Здесь собралось тысячи две протестующих. «А глупая Баська говорила, что мы, ливийцы, трусы!» – думает она, с патриотической гордостью глядя на проходящих мимо людей, обуреваемых гневом.
– Сегодня рождаются герои, – подытоживает она с улыбкой на губах и присоединяется к скандированию:
– Каддафи, отдай власть! Прочь, гадина!
Вдруг на другой стороне улицы начинает волноваться Муаид. Он встает на цыпочки, а позже взбирается на большую бетонную плиту. Между блочными домами останавливаются небольшие автобусы, и из них высаживаются люди.
– Подвозят манифестантов из Триполи? – удивляется девушка и показывает на вновь прибывших пальцем. – Ведь здесь должно быть отдельное шествие.
– Почему они в плащах? – Марыся женским глазом замечает то, на что мужчины не обращают внимания. – Слишком жарко…
В этот момент послышались первые одиночные очереди из автоматов. Толпа задерживается, раздается в стороны и останавливается в замешательстве. Выстрелы слышатся отовсюду – со стороны мечети, городка и с боков. Мужчины в плащах, которые приехали на автобусах, растворились в толпе. Теперь все чаще слышны залпы. Человеческая масса разбегается вправо и влево, а потом со всей стремительностью движется вперед, увлекая за собой наблюдающих: Марысю, Рашида, Муаида, Хасана и Адама. Подросток споткнулся, но отец подхватывает его в последний момент, спасая от падения.
– На автостраду, там в нас никто не будет стрелять! – кричит кто-то. – Слишком много свидетелей! Направимся в Триполи!
– Но кто стрелял? Почему? – Марыся крепко держится за руку Рашида и старается поспевать за ним. – Это же должна была быть мирная демонстрация!
– Бежим к машине. – Молодой человек тянет ее в сторону, потому что должен пробиться сквозь плотную запаниковавшую толпу.
Когда они уже видят свой автомобиль, приспешники Каддафи бросают гранаты. Машина Рашида вместе с мусорным баком и стеклами взлетает в воздух и вспыхивает огнем.
– Ко мне, в машину «скорой помощи»! – выкрикивает Муаид. – Мы должны выбраться отсюда! – Он поворачивается и движется в противоположном направлении.
Толпа в ужасе разбегается; люди, охваченные паникой, устремляются к блочным домам, чтобы затеряться между ними. Долетают уже только единичные отзвуки выстрелов, которые тонут в криках людей. Марыся слышит свист пуль у своей головы, наклоняется и бежит, согнувшись пополам. По дороге ей попадается все больше тел, бьющихся в конвульсиях или неподвижных, истекающих кровью. Некоторые раненые ползут к полосе зеленых насаждений, стараясь уберечься от натиска толпы. Другие сидят, опершись о стену, причитая от боли и отчаяния. В ту минуту, когда они уже видят машину «скорой помощи», до которой остается, может, метров пятьдесят, Адам покачнулся и упал на горячий асфальт.
– Wallahi, сынок! – Хасан наклоняется над парнем, но бегущий сзади мужчина грубо толкает его, и он падает, разбивая лицо о бордюр.
– Двигаемся, что случилось?! – задерживается Рашид. – Нельзя терять время! Сейчас нас всех перебьют, как уток!
Муаид переворачивает Адама на спину. На животе парня растекается большое ярко-красное пятно. Его лицо молниеносно бледнеет, покрывается холодным потом, а глаза утрачивают блеск. Юноша не кричит, не плачет, на его по-прежнему детском лице застывает выражение удивления.
– Хороший мой, – шепчет Хасан, садясь и вытирая кровь, текущую из разбитой брови. – Зачем я тебя с собой взял?! – сам себе задает он вопрос. – Твоя мать права, я легкомысленный и глупый человек.
– Идем, здесь мы ничего для него не сделаем. – Муаид, который внимательно и печально смотрит на рану парня, знает, что уже не в состоянии ему помочь. – Он сейчас же должен быть в больнице. Jalla!
Рашид берет Адама на руки, как ребенка. Парень тихо стонет и хватается обеими руками за живот, а через минуту кровь начинает перетекать через его пальцы. Они с трудом добираются к месту, где припаркована машина «скорой помощи». Муаид в ужасе осматривается вокруг и видит огромное количество раненых и мертвых ливийцев. «Нет ни одной машины «скорой помощи», – думает он. – Что будет с этими людьми?» Толпа с той стороны уже поредела, идти стало легче, но теперь приспешникам Каддафи проще попасть в цель. «Wallahi, они могут сделать с нами все, что захотят, – думает он в отчаянии, не веря своим глазам. – Мирная демонстрация! От нашего тирана можно было этого ожидать! Какой мерзавец!»
До этого владевший собой ливиец приходит в невыразимую ярость.
– Извините.
Марыся на бегу наталкивается на беременную женщину. Величина живота говорит, что та как минимум на восьмом месяце.
– Что ты здесь делаешь, ja saida?
– Вышла купить продукты, binti. – Беременная давит на девушку большим твердым животом, беря ее одновременно вспотевшей рукой за плечо и опуская голову.
– Помоги мне, прошу. Нет уже сил, не могу бежать, – шепчет она, тяжело дыша.
В эту минуту Марыся слышит тихое «пок» и чувствует волну, которая проходит по животу женщины. Та наклоняется, хватается за низ живота и, вытаращив глаза, смотрит на окровавленные пальцы. Потом тихо скулит.
– Муаид, берем ее! Ради Аллаха, эта пуля была предназначена мне!
Хасан и Адам уже в машине «скорой помощи», поэтому мужчина выскакивает и помогает двоюродной сестре.
– Положим ее на пол. – Говоря это, он поднимает широкое платье женщины, а беременная стыдливо защищается. – Я доктор, хочу спасти тебя и твоего ребенка.
Спасатель дотрагивается до ее большого напряженного живота и ощупывает края раны.
– Только задела, ничего не перебила, пролетела навылет через жирок, – смеется он грустно и гладит раненую по голове.
– Прижимай этот тампон, и кровь скоро перестанет идти. Сейчас попробуем отсюда выбраться, – сообщает он всем, выскакивает через заднюю дверь, хлопает ею и обегает машину, чтобы добраться до кабины.
На его глазах мужчина, стоящий шагах в трех от него, получает ранение в область шеи и ключицы. Он касается рукой раны, но ярко-красная кровь брызжет во все стороны. Человек оседает на придорожный мусор. «Может, удастся его спасти?» – мелькает в голове Муаида мысль. Он быстро втягивает раненого в кабину и усаживает его у ног Рашида.
– Останови кровь, а если не получится или не умеешь, возьми стерильный тампон или вату для компресса и прижимай сколько есть сил до самой больницы.
Мужчина, слыша голос, поднимает затуманенные глаза и пытается что-то сказать.
– Мы с вами незнакомы? – спрашивает Муаид.
В этот момент раненый теряет сознание.
– Пусть нас Аллах сопровождает. – Отдаваясь Богу под защиту, он жмет на газ до отказа и рвет с места, визжа колесами.
На месте манифестации осталось немного живых противников режима. Марыся сидит в машине «скорой помощи» на полу у двери. Она видит, как к площади подъезжают грузовые автомобили «мицубиси». Мужчины в плащах начинают зачистку. Когда они делают резкий поворот, Марыся замечает молодую женщину, лежащую поперек улицы в неестественной позе: ее руки разбросаны в стороны, одна нога подвернута, а другая вытянута, позвоночник изогнут дугой. Под мышкой сидит маленький ребенок и жует булку, которую наверняка достал из разорванной упаковки, брошенной тут же рядом. Мужчины в плащах бегут за машиной «скорой помощи» и делают пару выстрелов, но, к счастью, не попадают. По дороге бандиты натыкаются на мать с ребенком, вбрасывают ее в подъехавший пикап. Плачущего от страха малыша хватают за одежку и, как котенка, швыряют в каталажку. «Если мирный протест кончается таким способом, то мира в этой стране долго не будет», – думает Марыся, вытирая лицо, залитое слезами.
В рекордном темпе минуя, где возможно, центр и все площади, они подъезжают к клинике Муаида. Первой выпрыгивает Марыся и помогает перенести на каталку раненую женщину.
– Спасибо тебе, моя дорогая, – говорит беременная, схватив девушку за руку. – Аллах тебя вознаградит.
Марыся грустно улыбается и похлопывает ее по щеке.
Рашид и два санитара переносят незнакомого мужчину, в бессознательном состоянии лежащего в позе эмбриона с тугой повязкой на плече и окровавленным бинтом на шее, на каталку и бегут с ним в операционный зал.
Уже на месте выясняется, что Адам не дождался медицинской помощи. Тело юноши остывает, и отчаявшийся отец, припав к груди сына, не хочет его отпускать.
– Хасан, что я могу для тебя сделать? – шепчет Муаид. – Хочешь оставить тело в больнице?
– Н-е-е-е-е-ет! – кричит Хасан как сумасшедший. – Не забирай у меня ребенка, еще минуту хочу с ним побыть, прошу, – плачет он горькими слезами.
– Значит, завезу вас домой, в Айнзару. Хорошо?
– Спасибо, друг.
– Не знаю только, доедем ли мы сейчас туда. Надеюсь, что получится. Лишь позвоню в пару мест и выясню, какая ситуация на месте. Припаркуемся где-нибудь, чтобы никто не видел.
– Что нам делать? Что сейчас будет? – Марыся в панике хватает выбегающего Муаида за окровавленный рукав рубашки.
– Безопаснее оставаться в больнице. Здесь, среди больных, наверное, не будут ни стрелять, ни бросать гранаты. Войди внутрь, я постараюсь как можно быстрее вернуться. Может, в течение получаса. Иди к Самире, ее спокойствие тебе поможет.
– Но что с мамой, с тетей?! – спрашивает она потерянно, кружась на одном месте.
– Я звонил, все о’кей. – Рашид подходит и обнимает ее сильной рукой. – Развлекаются, плавают, загорают и ни о чем не знают. Я сказал, чтобы они как можно дольше там оставались, а с нами встретятся дома. Не время им что-то говорить. Если запаникуют, то могут глупостей натворить.
В чрезвычайном волнении молодые садятся на скамью снаружи клиники и прячутся в тени раскидистой акации. Рашид во время остановки кровотечения у незнакомого мужчины запачкал кровью рубашку и брюки, на руках тоже остались кровавые следы. Марыся же измазалась кровью раненой беременной и сейчас стыдливо стискивает в ладонях подол платья с большим бордовым пятном спереди. Через некоторое время к больнице начинают одна за другой подъезжать частные машины, как легковые, так и полугрузовые. У въезда в дежурную часть создается пробка.
– Умоляю, есть еще места? – выкрикивает полный пятидесятилетний мужчина, вынося из машины молодого парня. – С сыном несчастный случай.
Санитар осматривает огнестрельную рану, с пониманием кивает и ввозит пострадавшего внутрь. Из очередных транспортных средств высыпаются люди. Суматоха, как в пятницу на суке, все кричат и толкаются.
Рашид приступает к делу, стараясь в отсутствие двоюродного брата завладеть ситуацией.
– По очереди, потому что иначе закроем больницу!
Прибывший доктор вручает ему белый фартук, чтобы молодой человек выглядел подобающим образом в больничных условиях, и они уже вместе направляют пострадавших или в приемную, или сразу в реанимацию.
– Я тоже могу чем-то помочь, – слабым голосом напоминает о себе Марыся.
– Иди в приемную и записывай данные, – распоряжается другой доктор. – Бери номера телефонов. Необходимы также мобильные. Отсылай всех родственников немедленно домой. Семьи не смогут здесь ночевать. Не в таком количестве.
– Где еще были беспорядки? – спрашивает Муаид пострадавших, когда спустя час с бледным лицом и растрепанными волосами он вбегает в больницу.
– В Таджуре!
– Это мы знаем, сами там были.
– Сук Джума! Бен Ашур! Зеленая площадь! Гурджи, у стадиона! – выкрикивают раненые, доставленные в частную больницу.
– Везде стреляли? – удивляется Рашид.
– Да, почти. Только на площади орудовали прикладами и бейсбольными битами, – отвечает двадцатилетний парень с окровавленной головой.
– Сколько же это жертв?! – Муаид заламывает руки. – Хулуд! – кричит он администраторше, которую едва видно из-за окружающих ее людей. – Возьми на смену весь персонал, водителей и санитаров тоже! В особенности! У нас четыре машины «скорой помощи», немедленно должны отправляться. Черт, их везти некому. Шофер только один…
– Я поеду, – предлагает Рашид.
– О’кей. Спасибо, я должен остаться и координировать действия.
– Я водитель по профессии, Абдула Мунир. – К Муаиду подходит пожилой мужчина и подает ему руку.
– Оставлю вам паспорт, битаку, ключи от моей машины, перстень и моего раненого сына в залог. Хочу помочь. Чтоб сдохли эти негодяи! – выкрикивает он, потрясая кулаком. – Залижем раны и снова станем в шеренги! Уже после Каддафи!
– Господа, тише, тише! – успокаивают его другие.
– Отправляйтесь, – подгоняет мужчину Муаид. – Но скажите мне, кто-нибудь знает, что творится в других больницах?! Почему столько народу валит ко мне? Столько пострадавших!
Он вытаращивает глаза, и волосы у него на голове становятся дыбом.
– В государственных клиниках раненых ввозят в одни двери, а служба безопасности вывозит их в другие. Чик – и уже нет противников, растворяются в тумане. Даже трупы собирают. – Согнувшись, женщина хватается за седеющие волосы.
Муаид вбегает в приемную, где волнуется огромная толпа, проходит по коридору и видит еще больше народу. Люди кричат, плачут, взволнованно рассказывают о событиях страшного дня, разговаривают по мобильным телефонам. Шумно, как в улье.
– Если военные или служба безопасности ввалятся сюда, будет невероятное побоище, – говорит он руководителю администрации. – Мы должны навести порядок.
Марыся и еще одна неизвестная, вызвавшаяся помочь женщина остаются, чтобы оказывать содействие в приемном отделении. Все хотят помочь, трагедия сплотила народ. Двое крепко сложенных санитаров, Муаид и водитель собираются выпроваживать семьи пострадавших и фанатов, ищущих сенсаций. Вначале мягко убеждают, потом теряют терпение, повышают голос и, наконец, начинают действовать кулаками и локтями.
– Идите отсюда, люди! Накликаете беду не только на себя, но и на ваших родственников, находящихся в этой больнице.
Молодой хозяин взбирается на стул, чтобы его было лучше слышно и видно.
– В приемном отделении каждый из вас запишет имена больных, точный адрес и номера телефонов, домашний и мобильный. Мы позвоним, как только что-нибудь станет известно. Легкораненых после осмотра тут же выпишут. Не занимайте места других! В Триполи не слишком много частных клиник, которые могли бы и хотели, – на этом слове он делает акцент, – помогать протестующим. В эту минуту я рискую своей свободой, а может, даже жизнью! – повышает Муаид голос. – Ради Бога! Разойдитесь!
– Wallahi, он говорит правду, не будем мешать.
Опустив головы, люди наконец подчиняются и, грустные, медленно покидают клинику.
– Если кто-нибудь из вас врач, медбрат или медсестра и вы хотели бы нам помочь, мы будем рады! – кричит Муаид в сторону тающей толпы и, прощаясь, машет рукой.
Пара человек возвращается. В этот момент на полной скорости подъезжает экипаж «скорой помощи». За рулем сидит Рашид. Дверь машины с одной стороны продырявлена пулями, спереди у автомобиля содрана краска и есть вмятины.
– Носилки, бегом! – кричит парень, подбегает к задней двери, открывает ее настежь – и пораженные доктора видят восемь или девять стонущих, плачущих, трясущихся раненых.
– Хуже всего на Сук Джума. Там они не церемонились, сучьи дети! – Рашид, нервничая, не может совладать с собой. – Берите их, подскочу снова, потому что через минуту некого будет спасать. Зачищают площадь и заметают следы.
– Как, собственно, всегда.
Муаид помогает переносить пострадавших и одновременно руководит движением. Все время подъезжают частные автомобили, привозя жертв бойни, устроенной правительством.
– Мириам! – кричит он двоюродной сестре. – Оставь эту бюрократию, администраторы должны сами справиться. Займись лучше ранеными.
– А я справлюсь? – Молодая женщина от страха даже бледнеет.
– Я тебе доверяю. У тебя есть сильное желание помочь, значит, должно получиться. Кроме того, ты неглупая… – Он обрывает себя на полуслове, потому что его просят решить очередную проблему.
Через пару часов пребывания в процедурной Марыся забывает, как ее зовут, забывает о грозящей опасности и страхе за мать. Она в шоке и еле волочит ноги. У нее кружится голова, а от запаха антисептиков слегка подташнивает. Она никогда в жизни не видела столько крови, боли, мучений и трупов.
– Asma, asma! – слышит она настойчивые призывы, когда на секунду присаживается на стул в коридоре. – Asma, binti!
– Ajła? – Она в изнеможении подходит к кровати на колесиках и видит на ней исхудавшую, но счастливо улыбающуюся женщину, которая в Таджуре была ранена пулей, может быть, предназначенной самой Марысе.
– У меня красивая доченька, – хвастается та, отодвигая края пеленки, накрывающей новорожденную.
– Mabruk, dżamila dżiddan! – говорит Марыся и сплевывает через левое плечо, чтобы не сглазить ребенка. – А это для дочери от меня подарок.
Марыся снимает с шеи цепочку с рукой Фатимы, оберегающую правоверных мусульман, которую носит с детства, и кладет ее на ладонь бедной женщины.
– Еще увидимся, ты должна нас проведать. – Молодая мама полна благодарности. – Ты и твоя семья спасли мне и моему ребенку жизнь. Аллах награждает такие хорошие поступки. Пусть он тебя ведет, красивая овечка.
Она осторожно дотрагивается до светлых волос спасительницы.
– Как тебя зовут?
– Мириам, – растроганно шепчет Марыся.
– Я дам это имя моей дочурке.
Медсестра после короткого перерыва на болтовню возвращается и отвозит женщину в родовое отделение.
– Как дела? Справляешься? – спрашивает неожиданно появившийся Муаид.
С утра бодрый и подвижный, сейчас он выглядит как тень.
– Иди, сделаю тебе кофе. Это основная пища медицинского персонала, – улыбается он грустно.
– Что вы собираетесь делать? – кричит им вслед Рашид. – Я уже никуда не еду, на улицах появилось слишком много патрулирующих и боевиков, – объясняет он, догнав родственников. – Город вымер или дремлет, ожидая, что принесет завтрашний день.
– Хотим попить кофе и посидеть минутку на свежем воздухе.
Марыся берет Рашида под руку и тянет за собой.
– Я уже одурела от запаха крови, пота и дезинфицирующих средств, особенно хлора.
Когда трое друзей, измученные, подходят к большим автоматически открывающимся дверям, чтобы направиться к кафешке у больницы, внутрь просачиваются два высоких, крепко сложенных джентльмена, одетых в хорошие костюмы. Под пиджаками легко заметить выпуклость, свидетельствующую не о полном кошельке, а о спрятанном оружии.
– Чем могу помочь? – Муаид говорит вежливо, но горло у него перехватывает от страха.
– Правительственный контроль.
Один из них вытягивает какое-то удостоверение и машет им у Муаида перед носом.
– Проверяем, не переполнена ли больница и спокойно ли тут.
Мужчина смотрит на них холодными глазами, оглядываясь при этом вокруг.
– Все в наилучшем порядке.
Муаид радуется, что эти идиоты вошли через главный вход для дневного стационара, а не на тот, который предназначен для неотложной хирургии.
– А вы кто?
– Директор.
– Ага.
Сбитый с толку тип поджимает губы, потому что не к чему придраться.
– Мы сюда еще раз придем, – угрожающе произносит другой, выходя с неохотой. – Сейчас так положено.
– Хорошо, я вас приглашаю. – Муаиду хочется рассмеяться от своей вежливости.
– Имей это в виду, пройдоха! – Амбал, чувствуя иронию, нервничает. – Мы все слышали и знаем свое дело!
Уходя, он старается испугать хозяина больницы.
Непрошеные гости, разгневанные неудачей, резко поворачиваются и хотят выйти через дверь, которая, однако, так быстро не действует, и чуть не влетают в стекло. Марыся сдерживает смех, а веселый Рашид раскрывает от удивления рот.
– Незнакомый механизм, – фыркает молодой двоюродный брат, когда гости исчезают во мраке.
– Шутки шутками, – Муаид тянет родственников за собой вглубь клиники, – но если мы не выпишем часть пациентов и не спрячем остальных, то завтра можем быть уже холодными. Я так точно.
Они бегут на второй этаж в ординаторскую, где находятся доктора и медсестры. Все ужасно измучены и падают с ног.
– Послушайте, последнее усилие для этой ночи! – обращается Муаид к своим работникам.
– Ты так думаешь? Так иди и посмотри, что творится в реанимации! У нас не хватает операционных, чтобы спасти всем жизнь. Операции делаем быстро, как при пожаре. Едва одного прооперируем, уже въезжает следующий. – Молодой хирург-египтянин резко жестикулирует и в подтверждение своих слов бьет ладонью о ладонь. – Не очень опасные огнестрельные раны обрабатываем в манипуляционных или прямо в коридоре. Эта неопытная волонтерка, – указывает он пальцем на Марысю, – достает из раненых пули! Я прав или ошибаюсь?!
Молодая женщина в подтверждение его слов только кивает.
– В таком случае уже не принимаем. Прошу поставить знак «Chalas» и закрыть дверь.
– Что? – удивляются все, помня указание Муаида спасать людей.
– Минуту назад у нас был правительственный контроль. Сейчас нам удалось от них отделаться, но я уверен, что они еще вернутся сюда. Если все пойдем за решетку или в песок, то уже никому не поможем.
После этих слов в кабинете воцаряется хаос. Медсестры хватаются за головы, снимают фартуки и хотят идти домой, а врачи нервно топчутся на месте. Все говорят одновременно. Марыся и Рашид, донельзя измученные, садятся на кушетку и наблюдают за происходящим.
– Эй! Послушайте! Без паники! – Хозяин больницы старается взять ситуацию под контроль. – Пойдемте в отделения и посмотрим состояние пациентов. Легкораненых или даже средних тотчас же выписываем домой, звоним семьям, чтобы их забрали, и уничтожаем медицинские карточки. Пациентов, которые находятся в тяжелом или нестабильном состоянии, помещаем в различные отделения. Насколько возможно, освободим интенсивную терапию. У нас мощное реабилитационное отделение в посттравматологии. Найдется двадцать коек. – С этими словами он начинает действовать, а за ним его родственники и успокоившийся персонал.
– Этот парень кого-то мне напоминает.
Муаид склоняется над раненым, привезенным из Таджуры.
– Мне кажется, что я когда-то его знал, – задумчиво произносит он. – А вы?
– Нет, точно. Сегодня я видел его впервые в жизни, – уверенно отвечает Рашид, а Марыся поджимает губы и отрицательно качает головой.
– У него были при себе какие-нибудь документы? – спрашивает Муаид у медсестры.
– Да, – говорит приземистая ливийка и приносит медкарту пациента, находящегося без сознания. – Махди Ибрагим Санусси, родился в Триполи, тридцать шесть лет. Доктор из Центральной больницы, у него есть удостоверение.
– Он не может лежать в коридоре! – Двоюродный брат Марыси хмурится, напряженно о чем-то думая. – Поставим его кровать к Самире. Там много места. Помогите.
Палата, в которой находится женщина, тонет в приятном полумраке. Все сделано и обустроено семьей так, что почти не напоминает палату больницы. Кровать с раненым, находящимся без сознания, ставят у окна и отделяют от остального помещения белой ширмой.
– Я побуду тут немного. – Марыся садится возле тети и осторожно берет ее за руку. Она чувствует, как напрягаются ее мышцы, и видит, что женщина в коме осторожно вздыхает.
– Как только управимся, сразу же поедем домой. – Муаид с черными от усталости кругами под глазами потирает лоб рукой.
– Не знаю, звонила ли мне мама: сумочка с мобильным в твоем кабинете, – говорит Марыся, едва шевеля губами от усталости. – Из-за всего этого совсем вылетело из головы, что я должна была с ней связаться…
– Она дома. Я звонил ей два часа тому назад, – утешает ее двоюродный брат, похлопывая по спине. – Я также созванивался с Аббасом и сказал, чтобы они сидели дома, никуда ни шагу. Так что все в безопасности…
– Быстренько сбегаю за телефоном. – Марыся подхватывается, внезапно ощутив прилив энергии.
«Все звонили и беспокоились о своих близких, а я нет. Я плохая дочь», – обвиняет она себя.
Через несколько минут Марыся остается одна с Самирой и больным, находящимся без сознания. Ее окружает тишина, время от времени прерываемая стонами раненого. Девушка вынимает из кармана докторского фартука, запятнанного кровью, небольшой симпатичный мобильный. У нее внутри все просто дрожит от мысли, что с ее мамой могло что-то случиться, а она даже не удосужилась поинтересоваться, как там дела. Почему их жизнь всегда такая запутанная? Ежеминутно кто-то из них испытывает затруднения.
– Мама, – шепчет она, дозвонившись. – Извини, что не позвонила.
– Муаид рассказал, что вы все вместе в больнице и что он о тебе позаботится, – отвечает Дорота грустно.
– Сегодня я была свидетельницей страшных вещей… – Слезы собираются у Марыси в уголках глаз.
– Догадываюсь.
– Мамуля, я хочу домой. – И Марыся начинает плакать.
– Когда вы будете? – У матери от волнения дрожит голос.
– Уже скоро. – Дочь жалобно всхлипывает. – Ты звонила Барбаре?
– Еще нет. А что случилось?
– Ничего, ничего…
– Марыся, расскажи мне, дитя мое…
– До свидания, – прерывает она разговор и говорит напоследок: – Я люблю тебя… Очень люблю.
Дорота набирает номер телефона подруги, который известен ей уже много лет. Никто не отвечает. Она делает это еще и еще раз. «Может, оставила телефон дома и пошла развлекаться к своему любовнику», – приходит она к выводу, разочарованная выбором Баськи. «У нее есть вкус! В общем-то, тонкий, чуткий и всесторонне образованный Хасан никогда ей не подходил», – объективно судит Дорота. Однако, очнувшись от размышлений, признает, что каждый устраивает себе жизнь по-своему. Совершенно различные вещи приносят людям счастье. Она снова набирает номер. Связь плохая, на линии слышны скрежет и треск. Снова никто не поднимает трубку. Что Марыся имела в виду, спрашивая о Баське? Она произносила это как-то неопределенно. Должно быть, что-то случилось, о чем она не захотела рассказывать.
– Бася, как ты там? Доехали хорошо? Все ли у вас в порядке? – обеспокоенная Дорота забрасывает подругу вопросами, когда после девятого или десятого раза Барбара наконец-то берет трубку.
– Все-таки началось, – продолжает Дорота, – и, пожалуй, неожиданно. Из того, о чем говорил Муаид, понятно, что мирная демонстрация закончилась не слишком мирно. Бойня, подруга! Хорошо, что мы переждали наихудший момент на пляже. У этой проныры Зоськи неплохая интуиция!
– Да! – отвечает Баська мертвым голосом.
– Что случилось?! Ответь мне! – Дорота чувствует: что-то не так. От волнения сердце подступает к горлу и колотится как бешеное.
Барбара молчит. Голос старой подруги доносится к ней, как с того света. Баська сидит, сгорбившись, на маленьком табурете в углу спальни сына и помертвевшим взглядом смотрит перед собой. Никогда в жизни ни одна мать не хотела бы увидеть то, что видит сейчас Баська перед глазами. Пятнадцатилетний сын в своем лучшем костюме, который они приобрели полгода тому назад для выпускного вечера в школе, лежит на кровати, застеленной его любимым мягким пледом с изображением Бэтмена. Лицо у сына пепельное, щеки ввалившиеся, черты заострились и, кроме очертания скул (в мать), остальные черты лица, как у отца. Семитский нос сильно выдается над лицом, всегда пухлые юные губы стали какими-то плоскими и скукожились. Его продолговатые закрытые глаза окаймляют длинные, ровные ресницы, отбрасывающие невероятную тень на щеки. Ладони парня сложены на животе, который от бинтов и перевязок кажется неестественно большим и контрастирует с его щуплой фигурой.
По другую сторону кровати сидит Хасан, который словно бы умер вместе со своим любимым сыном. Мужчина совершенно неподвижен и выглядит так, будто и не дышит вовсе. Глаза его потускнели, а сам он утонул в муках и трагических мыслях. «Адаш, Адаш, Адаш, – все время повторяет Хасан уменьшительное польское имя сына. – Как я тебя положу в землю, как я смогу тебя ей отдать?» Из-под век мужчины вытекает большая одинокая слеза и течет по худой щеке, чтобы достичь острого подбородка и капнуть на торжественную траурную белую галабию. В комнате так тихо, что слышно, как падают капли на дорогую выглаженную ткань. «Сынок, я так сильно хочу тебя обнять». От боли и отчаяния внутри у мужчины все горит. Его наболевшее сердце бьется медленно, и кажется, что в нем слышен шум. Хасан надеется, что не переживет больше ударов и катаклизмов и умрет в эту минуту, чтобы стать товарищем своему юному сыну на пути в страну вечного счастья. Если этого не произойдет, если Аллах не будет милостив, то он поступит так, как велит ему отцовский долг. И мужчина дает себе клятву. «Я отомщу за тебя, мой сын, – говорит он, – отомщу за тебя и всех сыновей нашего несчастного народа! Пусть Аллах направляет мою руку и пусть ровняет мой шаг! Верю, он мне в этом поможет».
Свечи, расставленные на шкафах, мерцают, источая сладковатый запах сандалового дерева. Поставленный на восемнадцать градусов кондиционер тихонько шумит. Время остановилось на месте.
– Я все же оставлю здесь моего сыночка, – произносит Барбара, вспомнив, что держит в руке телефон, и после длинной паузы начинает говорить. Терпеливая Дорота, предчувствуя самое плохое, ждет на линии.
– Останется навсегда с отцом в стране, которую любил и которая была его отчизной. Здесь он родился и здесь его вечный дом.
– Как это? – удивляется старая подруга. – Таково окончательное решение? Может, слишком необдуманное и поспешное?
– Бог или Аллах за нас решил! – продолжает Баська, прерывая Дороту, го́лоса которой вообще не слышит. – И с этим уже ничего не поделаешь! Ничего нельзя вернуть… изменить… Ужасное наказание! – взрывается она. – Мой грех! Мой гнусный и позорный поступок!
Она обвиняет себя, и это чувство вины останется с ней до конца дней.
– Мой Адаш любимый! Сынок, не оставляй мамочку! Не делай этого! – слышит Дорота крик Баськи, переходящий в рыдания, которые сейчас похожи на звериный вой.
– Сыночек, пусть будет все, как ты хочешь, только живи! Живи!
