Арабские эмансипе

Марыся, подло обманутая принцессой Ламией, теряет весь запал, и не только в отношении благотворительной деятельности, но также науки, заботы о ребенке. Она не в состоянии быть хорошей женой и доброй дочерью. Она разочаровалась во всем. Ей не хочется ни с кем контактировать, разговаривать, она не может ничего объяснять. В ее голове снова и снова раздаются слова Хамида, который с мертвым, как маска, лицом, передавал ей вердикт шейха.

– Мириам Ахмед Салими бен Ладен – невинная жертва преступления, – переступив порог их дома, Хамид дословно процитировал, как будто говорил о чужом человеке.

– А что с той? – Марыся не может успокоиться и задает волнующий ее вопрос, который напоролся на холодный взгляд мужа.

– Виновной займутся в высшем семейном кругу, – процедил он сквозь зубы.

– Кто? – снова перевесило женское любопытство.

– Абдалла, ее махрам, он будет исполнителем справедливого приговора, – сообщил муж, глядя в мраморный пол их прекрасной виллы, и ушел к себе на этаж.

– Ага, – только так отреагировала женщина, которая от этих страшных вестей просто окаменела.

«Значит, ее уже нет в живых! На этот раз ей не удастся выскользнуть. Из того, что принцесса рассказывала, можно понять, что ее двоюродный брат тот еще тип, к тому же извращенец и садист».

– Разумеется, ты отдаешь себе отчет, что нельзя никому рассказывать, что случилось и каковы результаты следствия, – громко предостерегает Хамид, стоя наверху лестницы.

– Как будто я буду хвастаться, что меня обвели вокруг пальца, как первую попавшуюся идиотку, к тому же на мои деньги финансировали акты…

– Ты что, не понимаешь, женщина, что значит ни гу-гу?! – муж выглядит так, словно сейчас может подскочить к ней и избить. – Ты все же полная…

Он задушил в себе досадный эпитет.

С кем же Марыся могла бы разделить несчастье? Кому пожаловаться? На чьем плече поплакаться? Мать она давно уже решила оберегать и не сообщать ей о страшных вещах. Она, бедолага, немало пережила и едва выбралась из депрессии. Марыся не будет вбивать ей последний гвоздь в гроб. Кроме нее, у нее нет ни подруг, ни близких сердцу людей, которым она мола бы на сто процентов доверять. Теперь до нее доходит, что у нее нет никого, что живет она одна как перст в эмоциональной пустыне.

«Что-то со мной не так, – думает она, лежа третий день кряду в кровати и вылезая из нее только в ванную и в кухню. – Почему у меня нет ни одной родственной души? Почему весь мой мир замыкается на семье? А Кинга? Что ж, нас с ней связывают ничего не стоящие пустяки и то, что мы живем в одной неблагоприятной для женщин стране, какой является Саудовская Аравия. И только. Это все. Никогда не думала, что могла бы ей доверить и искренне по своей воле приоткрыть край одной из моих тайн, – приходит она к выводу, оценивая ложную дружбу. – Я живу в городе, в котором слабый пол изолирован, но я сама давным-давно отделяю себя от окружающего мира. Никогда у меня не было подруги, которой бы я хотела рассказать о себе, открыть правду, мои чувства и слабости». Она поднимает телефон, звонящий уже, пожалуй, в десятый раз и высвечивающий один и тот же номер. «Что за черт!» – злится Марыся, думая выложить человеку на другом конце провода все, что о нем думает.

– Марыся, что с тобой?

Хамид забил тревогу и рассказал матери о странном поведении дочери.

– Доченька, как там учеба? – зондирует Дорота почву дрожащим тихим голосом. – Любимая моя, пора возвращаться к жизни! Я не буду спрашивать, что случилось…

– Потому что обо всем знаешь! – выкрикивает собеседница. – Перестань уже ломать комедию!

– Я знаю только, что нужно, и не хочу знать больше, а ты будь вежлива, – Дорота проявляет необычное терпение и по-прежнему говорит с теплотой. – Почему ты не звонишь?

– Потому что у меня нет телефона, – обычным голосом признается Марыся. – Я потеряла все на свете. Никогда ни в какой записной книжке не записывала номеров, только в памяти телефона, поэтому одним махом с потерей мобильного все черти взяли.

– Это плохо. Может, я перешлю тебе пару визиток? – предлагает она. – Мой номер у тебя уже есть, значит, из самых важных нет у тебя еще номера Дарьи, Лукаша, нашего посольства, консула, Кинги, доктора Сингх, лечащей женские низы, дантиста…

– Оставь меня в покое, мама!

Марыся падает на кровать и нажимает красную кнопку в телефоне. «Не хочу никаких номеров, не хочу ни с кем контактировать, потому что если бы у меня был кто-то близкий, то он сам бы уже давно мне позвонил. Живу, как рак-отшельник», – приходит она к выводу в отношении себя.

– У тебя в кабинете есть новый компьютер и iPad, а также сканер, – Хамид только на секунду просовывает голову в дверь спальни, сообщая о покупке, и исчезает.

Со дня злополучного события они почти не видятся. Он уходит на работу чуть свет, когда Марыся еще спит, а возвращается ночью, когда она уже спит. «Может, за то, что меня обелили, они потребовали от него вернуться к конспиративной антитеррористической деятельности, ведь у него это так хорошо получалось?! – жена думает об этом с содроганием. – Не исключено, что теперь они хотят его использовать в какой-нибудь рискованной операции. Вместе с деньгами, достоинством и радостью жизни я вдобавок потеряю доброго мужа? Нет, нет! Это невозможно! – беспокоится она и тут же сама себя успокаивает. – Он ведет себя так, как будто смертельно на меня обижен. Наверное, мне нужно его сцапать, прижать к стенке и искренне поговорить. В конце концов, именно он и только он – мой самый лучший друг. Разумеется, кроме того, что он прекрасный муж и нежный любовник, а также чудесный отец для маленькой Надежды. Делать нечего, нужно наконец как-то собраться и поднять задницу, потому что я одним махом потеряю все», – окончательно решает она и, как побитая собака, тащится в ванную.

– Ну хорошо уже, Хамид! Рассказывай, что, черт возьми, происходит?

Марыся сидит в гостиной напротив входной двери, так что у вошедшего мужа нет возможности мимо нее пройти.

– А что такое? – спрашивает тот наивно, избегая ее взгляда и стараясь обойти софу, но жена молниеносно вскакивает на ноги и преграждает ему дорогу.

– Перестань дурить! Сейчас же рассказывай, почему ты такой надутый? – говорит она.

– Ну, знаешь, в принципе у меня нет повода… – шутит он.

– Есть, и вообще, это не я обманула, а меня обманули! – уже кричит Марыся. – Тебе так жалко тех чертовых денег?

Она бьет в самое уязвимое место.

– Не будь смешной, хорошо?

– Тогда в чем дело? – в очередной раз повторяет вопрос она. – Отвечай, сейчас же!

Марыся делает шаг вперед и упирает свою волнующуюся грудь в скрытое белоснежной тобой тело мужа.

– Ты что хочешь заняться рукоприкладством? – мужчина криво улыбается, окончательно развеселенный поведением жены.

– А чтоб знал!

Марысе становится легче, потому что она чувствует, что пусть немного, но ей удалось растопить лед.

– Если ничто другое не поможет, то, возможно, и вмажу по твоей тощей заднице! – она озорно поднимает бровь.

– Ты первой должна получить на орехи, – совсем уже смягчившись, он берет ее за руку и тянет в кресло. – Хотя бы один-единственный раз послушала совета умнейших и более опытных, чем ты, людей, то…

– Хорошо, хорошо! Я извлеку из этого урок, – обещает она.

– Надеюсь, – говорит Хамид и погружает лицо в ее волосы, вдыхая сильный запах ароматизированного травяного шампуня.

– Завтра ты должна встать утром и бежать на занятия, – отдает он приказ. – Конец безделью! Я уже настроился, что моя супруга станет врачом, который будет специализироваться в психиатрии, у нее будет полно работы, даже если она будет лечить исключительно членов нашей сумасшедшей семейки.

Он взрывается смехом, и видно, что он только и ждал, когда она первой протянет руку и признает свою вину. Сейчас он счастлив, словно у него камень с души свалился.

– Окей, больной, будете моим первым пациентом.

Марысе тоже стало легче, она забрасывает руки мужчине на шею.

– Не переставай меня любить, – шепчет она ему на ухо. – Никогда-никогда.

Он волнения ее голос сдавливается в горле, а в глазах собираются большие, как горох, слезы.

– Если бы я мог, глупышка.

Хамид обнимает ее худыми, но сильными руками, и весь мир перестает для нее существовать, остается только ее собственное семейное счастье, ее безопасное маленькое гнездышко.

Как и обещала, Марыся встает чуть свет.

– Мириам?

Сонный Хамид захвачен врасплох, когда утром шарит рукой по простыне на другой стороне кровати и никого не находит.

– Мириам? – спрашивает он еще раз и, не проснувшись до конца, все еще находится под впечатлением роскошной ночи любви.

Он замирает в дверном проеме кабинета Марыси и смотрит весело на жену, которая сидит перед экраном нового компьютера, держась руками за голову.

– Что там? Если не можешь установить какую-то программу, то попроси, любимая, – нежно гладит он ее по спине.

– Не в этом проблема, все устроено в расчете на любого компьютерного «чайника».

Женщина в волнении всовывает пальцы в буйные вьющиеся волосы.

– Программа ведет тебя за руку.

– Так что случилось?

– Меня вычеркнули! – выкрикивает она в отчаянии.

– Как это?

– Меня нет на Фейсбуке, в скайпе, нет аккаунта. Меня нет вообще, а если кого-то нет в Интернете, то в нынешние времена это значит, что я не существую, – говорит она похоронным голосом, как если бы сообщала мужу, что она умерла.

– Ну, что ж… создадим новые…

– Но почему? Ведь они видели, что я ничего не замышляла. Уже не говоря о том, что у нас забрали оборудование на пару тысяч долларов, лишили связи и телефонов, так еще удалили on-line. Это хамство!

От злости они стучит кулаками о стол.

– С тобой тоже так обошлись? – только теперь она над этим задумывается. – Или только я?

– У меня все на своем месте, но это не я…

– Ну да!

– Котик мой маленький! Не время беситься и причитать, – Хамид хлопает в ладоши, стараясь как-то вывести жену из начинающейся депрессии. – Теперь бегом в ванную и в университет, а вечером вместе подумаем, и я все, что можно, восстановлю. Хорошо?

Он целует ее в макушку.

– А есть какой-нибудь другой выход?

– Если захочешь, то зарегистрирую тебя даже на Твиттере, он становится популярнее, чем Фейсбук.

Он берет женщину за руку, осторожно поднимает со стула и хлопает по попке.

– Может, еще минутку для себя?

Он делает невинное лицо, а повеселевшая уже Марыся, видя его боевую готовность, с визгом бежит в кровать.

На занятия женщина приезжает не как большинство студенток – автобусом, а на собственном большом черном внедорожнике. Это на всех производит впечатление. Когда она идет к воротам, все уступают ей дорогу. «По-видимому, думают, что подъехала какая-то принцесса, которых немало проживает в Эр-Рияде. У Дарьи в классе в международной школе – две, у маленького Адаша в британском детском саду – пара королевских карапузов, а иностранные фирмы или больницы полны представителей правящего саудовского клана. В конце концов, не все они живут с налогов, и та родня, что подальше, должна работать, как обычные люди. А может, даже хотят, что приветствуется. Все саудовское общество это поддерживает». Но Марыся решила не выделяться и купить какую-нибудь японскую машину.

Вход в университет прекрасен, как и весь комплекс, окруженный высокой, в три метра, стеной. На огромной территории есть общежитие в восточном стиле на самом высоком мировом уровне. Посреди соединенные между собой одноэтажные здания с крышей в виде бедуинского шатра. Вокруг построены более высокие, шести– и пятиэтажные здания, нижний этаж которых со стороны просторного двора объединен аркадой, дающей приятную тень. Окна, алебастр, фальсифицированный под мрамор, и дуги сводчатых галерей украшены многочисленными арабесками с геометрическими или флористическими мотивами. За зданиями, окружающими площадь, находятся следующие, еще более высокие. Среди них выделяется белая стройная башня минарета, увенчанная традиционным для ислама полумесяцем. Марысе страшно тут нравится, она с удовольствием вдыхает сухой горячий воздух, улавливая в нем запах свежей краски и побелки. Студентки первого курса собираются в центре, там, где находится администрация. Ничего еще не знающая новоиспеченная ученица, видя группу, идет к ней так быстро, насколько ей позволяют путающаяся абая и жара.

– Ahlan wa sahlan, – здоровается она со всеми, но девушки смотрят на нее исподлобья и бормочут что-то себе под нос. Эта ситуация немного охлаждает энтузиазм Марыси.

– Hi! – подходит к ней высокая саудовка без завесы на лице и даже без платка и протягивает руку. – Я Нура, Нура из Эр-Рияда.

– А я Мириам. Тоже из Эр-Рияда.

Марыся решает не говорить правды о своем происхождении, и так уже достаточно она всем поясняла что и как и рассказывала половину своей жизни.

– Не обращай внимания, – новая приятельница отводит ее в сторону. – Это все какие-то бедуинки из пустыни. Дичь!

– Правда?

– Ну. Такие теперь правительственные программы на ближайшие десять лет.

Нура весело хрипло смеется.

– Образовываем провинции, чтобы принести в шатры пустыни светильник образования, – довольная своей шуткой, она похлопывает по торчащей под абаей попе.

– А какой же здесь уровень образования? – новенькая ломает руки.

– Никакой, – шутница вообще на это не обращает внимания. – Чтобы что-то познать и чему-то научиться, нужно выехать за границу. Вот что! Таков мой личный план и цель номер один, а эти глупые курицы пусть себе остаются.

– О чем вы здесь трещите? – приближается к ним девушка с непокрытой головой и в расстегнутом черном плаще. – Я тоже хочу послушать. Я Сафиха.

– Как тебе этот сладкий турецкий пирог? – грубо коментирует Нура, а упомянутая девушка застывает на месте.

– У тебя все приятельницы ассоциируются с едой? – становится Марыся на защиту симпатичной новой знакомой, и та слегка улыбается.

– Ну, хорошо, хорошо.

Девушка из Эр-Рияда с полным, как луна, лицом протягивает пухлую ладонь Сафихе в знак примирения.

– Кстати о еде, я уже все съела, можем пойти на кофе и пирожные, – предлагает она. – За углом есть очень неплохое кафе.

– Окей. Но почему мы собираемся здесь, а не в аудитории? – Марыся еще ничего не знает, так как не начинала академический год в срок, как все.

– Потому что те козы ничего не запоминают, и уже целую неделю половина из них не может найти аудиторию.

Три конспираторши наклоняются друг к другу, глядя искоса на скученное стадо провинциалок, одетых в черное с головы до ног. Потом шаг за шагом, крадучись, сматываются, перебегают под аркадами и врываются в прохладное симпатичное местечко.

– Какое облегчение!

Марыся хватает полы абаи, стягивает ее и вешает на спинку стула. Несмотря на то что на территории университета не имеет права находиться ни один мужчина, Нура смотрит на нее с удивлением и явной критикой.

– Ты что? С ума сошла? Здесь так, как в охраняемом поселении для иностранцев или в любом школьном общежитии. Абаи не обязательны, – поясняет Марыся, как маленькой, но выражение лица грубиянки не меняется.

– Ты не саудовка. Тебя абая тяготит, тебе жарко, а мы считаем ее второй кожей. Без нее чувствуем себя голыми! – признает Нура.

– Ты должна бы немного о себе позаботиться и не жрать столько пирожных, – включается в разговор сидящая в углу незнакомка постарше в обтягивающих джинсах и цветной тунике. – Или я не права? Эта черная широкая тряпка скрывает все недостатки твоей фигуры и поэтому тебе так дорога.

– Послушай, ты! – обиженная булочка просто подскакивает. – Не заговаривай, когда никто о твоем мнении не спрашивает!

Красотка не спорит с грубой студенткой, только смотрит презрительно, берет чашку с кофе холеной ручкой и медленно выходит. Светлокожие девушки, сидящие за столиком, смеются в кулаки.

– А вам что так весело? – задетая за живое толстуха направляется в их сторону.

– I don’t understand you, – отвечает одна из них – What’s up?

– Понаезжает сюда всякой швали столько, что человек у себя в стране не может поговорить на собственном языке!

Нура презрительно машет рукой и идет к стойке, где заказывает большой капучино с двойным шоколадом, два шоколадных маффина и бутерброд с тунцом. Марыся с Сафихой переглядываются, понимая, что эту девицу они не полюбят.

Когда они втроем возвращаются к бюро администрации, под ним обнаруживают немалую толпу девушек. У некоторых не прикрыты волосы, буквально у пары человек открыто лицо, лишь на Марысе нет абаи. Теперь она, конечно, чувствует себя голой и отличается от всех, поэтому быстро вытягивает из сумки абаю и набрасывает ее.

– Попрошу взять карты студгородка и держать их при себе, пока не запомните, где что находится, – слышит Марыся приятный, но решительный голос женщины из центра толпы. – Сегодня в последний раз по этой жаре я проведу вас по территории, а потом вы должны будете сами справляться.

Пришедшие проталкиваются поближе, так как Марыся хочет увидеть, кто говорит, и оторопев, видит женщину из кафе. Сафиха только изгибает губы в улыбке.

– А вы кто? – спрашивает Нура грубо.

– Куратор потока, моя дорогая, – говорит она и иронично улыбается, поправляя при этом большие солнцезащитные очки от Гуччи.

– Была ведь другая! – грубиянка не успокаивается, потому что ей не нравится опека женщины, с которой она сразу поссорилась.

– К сожалению, та не могла справиться и отказалась, поэтому поручили это мне.

– Извините, можно ли говорить по-английски? – Две девушки со светлой, как снег, кожей, уже не выдерживают. Они чувствуют себя как на турецкой казни, не понимая из разговора по-арабски ни слова. – Нам говорили, что занятия будут вести по-английски и что этот язык обязателен в университете, за исключением, разумеется, арабских предметов, таких как литература, грамматика или религия.

– Вы правы, – говорит с британским акцентом милая воспитательница. – Но часть наших первокурсниц говорит не так хорошо, как вы, и год будет ходить на интенсивный подготовительный курс. Вас же определят в группы продвинутых, сразу же приступающих к учебе.

– Это хорошо, – одна из незнакомых девушек вытирает пот с бледного лица, при этом нехотя отодвигая платок и показывая светлые, как лен, волосы.

– Ах!

Почти все смуглые арабки таращат глаза и делают шаг назад, словно увидели привидение.

– Что у тебя на голове? Закрой это! Ты оскорбляешь Бога!

Верующие машут руками, топают ногами, а некоторые даже плюют.

– Вы с ума сошли? – Марыся выступает в защиту иностранок, вставая на их сторону, профессор делает то же самое:

– Не у всех людей черные локоны, учтите это!

– Пусть они уважают нашу религию! Закрыть волосы! Прочь из нашего студгородка! Прочь из университета! – возмущенные мусульманки становятся все более агрессивными. – Прочь неверных!

– Успокойтесь! Uskut! Uskut! Немедленно!

Куратор действительно решительная и жесткая женщина, сейчас она без малейшего стеснения громко кричит.

– Вы слышали, что такое толерантность? – спрашивает она, когда собравшиеся немного умолкают. – Завтра каждая из вас напишет реферат на эту тему. Как минимум на полторы тысячи знаков – одну страницу на компьютере.

– Но у нас нет компьютеров, – стонут они, уже сильно расстроенные.

– Так милости просим заниматься в нашу библиотеку, там есть специальный зал оргтехники, и сидите так долго, пока не накропаете. Понятно?

– Na’am ja saida, – опускают они головы. – Na’am jaustaza.

Они уставились в розданный им куратором план, стараясь найти упомянутое здание.

– К сожалению, или придется закрывать волосы, или мучиться, – шепчет преподавательница иностранкам по-английски. – Иначе у вас постоянно будут неприятности, и не только в университете, но и везде. В общежитии, в магазине, в такси…

– Вы откуда? – склоняется Марыся над испуганными девушками. – Из Восточной Европы? – узнает она их по акценту, так как они говорят по-английски ни с американским мяуканьем, ни с британским придыханием.

– From Poland, – признаются они грустно, глядя на собеседницу.

– Супер! Я так рада! – наполовину полька просто подскакивает. – Я буду о вас заботиться! Я Марыся.

Иностранные студентки с удивлением смотрят на смуглую, типично арабскую девушку, говорящую без ошибок на их родном языке.

– Я фигею! – одна из них, высокая и ладная, не выдерживает и забрасывает странной землячке руки на шею, сильно ее обнимая. – Как тесен этот мир!

– Чтоб меня черти взяли! – другая, маленькая и худенькая, как щепка, осторожно похлопывает землячку по спине. – Не было бы счастья, да несчастье помогло! Я Анка, а это Юстиниан, – представляет она.

– Юстиниан? Это же какое-то античное мужское имя?

– Что ж… Посмотри на нее! – блондинка показывает на рослую подругу пальцем. – Это же парень в женском обличье, о чем разговор! – она машет рукой и строит глазки. – Но сейчас не об этом. У меня вопросик. Ты могла бы нам помочь?

– А что случилось?

– Долго рассказывать! Одни проблемы! – тяжело вздыхает она. – Мы обрадовались, что получили грант на бесплатное обучение в Саудовской Аравии, это как выиграть в лотерею. Все выглядело в розовом свете, а со времени приезда сюда началась жопа.

– Я поражена тем, что в Польше можно получить грант просто в Саудовскую Аравию! Государство это оплачивает? – Марыся не может поверить.

– Что ты! Ваш король!

Польки довольно смеются, поспевая за вереницей саудовских девушек, которые покорно, медленно шествуют по утреннему солнцу, чтобы наконец познакомиться со студгородком.

– Мы обучаемся не только бесплатно, но и в чертовски элитарном заведении, за что в Европе пришлось бы нам платить до фига. Да еще получили бесплатные авиабилеты, обеспечение, место жительства и немалые карманные деньги. Все шутя!

– Ой, ой! Мне бы даже не пришло в голову, что саудовское правительство такое щедрое и для иностранцев, – удивляется Марыся. – Знаю, что своим молодым людям оно много жертвует, так как посещала в Польше саудовских студентов.

– Вот видишь! – Юстиниан говорит голосом юнца сразу же после мутации. – Может, король хочет этим вашим курицам, – она кивает на толпу впереди, – показать другие культуры и расширить горизонты?

– Скорее показать миру, какой король добрый и толерантный.

Марыся после всех происшествий достаточно скептически относится к жизни и местным властям.

– Еще не так давно ни одна иностранка не могла переступить порог университета для девушек, не говоря уж о немусульманках.

– Действительно? Почему? – они не верят собственным ушам.

– Потому что такие испорченные эмансипированные девицы из гнилого западного мира могли бы сбить с пути чистых и невинных истинно саудовских овечек, – смеется она. – Давайте сменим пластинку! – решает она уйти от этой темы, видя грусть и разочарование в глазах влюбленных в Саудовскую Аравию девушек. – Что пошло, по-вашему, не так? На что жалуетесь?

– Мы должны были учиться в одном из десяти самых крупных университетов в мире, самом большом для женщин, в Университете принцессы Нуры Абдулрахман, – серьезно начинает Анка, в голосе сквозит гордость.

– University Princess Nura? – вмешивается в разговор Сафиха, так как ей удается выхватить из польской речи знакомо звучащие слова.

– Да, именно.

Они переходят на английский.

– Поняла, откуда я вас знаю! – вскрикивает саудовка. – Эти ваши бледные незакрытые лица! Если бы у вас не было платков на головах, то я вас наверняка бы забыла!

– Ты тоже живешь в общежитии нашего студгородка? – Юстиниан просто в шоке.

– Это сейчас трудно назвать студгородком, скорее стройплощадкой, – Сафиха кривит лицо.

– Представляете, я тоже хотела там учиться, – признается Марыся, обнимая идущую рядом девушку. – Послушайте! Это когда-нибудь будет действительно поразительный объект, только когда, один Бог знает.

– Дорогие! Это космический проект! Еще в Польше мы видели план и чуть не описались от счастья, что мы там будем жить и учиться, – Аня прикрывает рот и хихикает, как маленькая мышка, а остальные приятельницы взрываются громким смехом. «Хии! Хии!», – они все стараются смеяться тише, видя осуждающий взгляд куратора. Этот академический городок принцессы Нуры в Эр-Рияде, в который въезжают через десять больших ворот, самый крупный в мире и занимает территорию в восемь миллионов квадратных метров, – полька действительно много прочла и просто излучает восторг и любовь. – Там библиотека планируется почти на пятьсот миллионов книг!

– Из них четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч – это Коран, переведенный на все языки мира, – шутит Марыся, а девушки падают от смеха.

– Ну, у тебя и острый язычок! – Сафиха похлопывает шутницу пухлой пятерней.

– Перестаньте так скептически ко всему относиться! – нервничает Анка. – Там должно быть восемьдесят университетских зданий, в том числе общежития, а еще одноэтажные поселки, в которых могут разместиться сорок тысяч студенток с семьями и двенадцать тысяч служащих! Почему вы смеетесь над тем, что действительно ценно и хорошо в вашей стране?

– Ты здесь живешь? – спрашивает саудовка.

– Ага!

– Значит, наверное, хорошо знаешь, что пока вообще невозможно в этом городке жить, потому что строительные работы начинаются в шесть утра, а заканчиваются иногда в полночь. По улицам ездят подъемные краны, бетономешалки. В тот район, где я живу, невозможно добраться, приходится с пятьсот метров пройти по песку, камням, ямам, вымоинам. Если знали, что не успеваете, то не нужно было приманивать людей и набирать студентов! – кричит она срывающимся от бешенства голосом.

– Что правда, то правда, – спокойно признает Юстиниан.

– А знаете, кто его строит? – Сафиха продолжает изливать злость.

– Самая большая на Ближнем Востоке корпорация бен Ладенов, – Анка знает все в деталях.

– Вот именно! У этой семейки лучше получается разрушать, особенно если применять оборудование для взрывов или самолеты… – саудовка выразительно понижает голос, – а не строительство!

Марыся поражена, в ней все просто кипит, потому что она, как никто другой, знает, как тяжело работают на строительстве студгородка все сотрудники фирм, в том числе и ее муж, который начинает трудиться чуть свет, а заканчивает в сумерках.

– Может, это не вина строительного подрядчика? – встает она на защиту тех, о ком говорила Сафиха. – Может, правительство и гордый род Саудов перегибает, как всегда, палку, думая, что если у них есть деньги, то время не играет роли?! Сколько проектов строилось таким же образом?! Скважины в земле прикрывают ковром дерна, на пять секунд сажают привезенные высокие пальмы и цветущие кусты и рассказывают о законченном строительном участке. Потом приезжает прынц, перерезает торжественно ленточку, дает интервью, позволяет себя фотографировать. Потом все газеты и телевидение размещают отчеты о том, что большой проект окончен досрочно или в худшем случае согласно графику. Представитель власти отъезжает – сворачивают дерн, деревья пересаживают в другое место, а строительство начинается снова, и завершают его частенько через год. И кто в этом виноват? Что сделано не так? Плохо спланировано! – гремит она в конце.

– Ты не преувеличиваешь?! – Сафиха делает шаг в сторону Марыси, и они стоят лицом к лицу. – Если людям работать не хочется, а потом все валится, то всегда переводят стрелки на правительство!

– Девушки! – Юстиниан удивляется и не выдерживает: – О чем вы спорите? Я знаю, больше всего болит, если в собственной стране что-то не в порядке, и жители лезут в бутылку, но успокойтесь! Ведь ни одна, ни другая – вы не имеете с этим ничего общего. К чему эти нервы? Догоняем группу, а то из-за этой бурной дискуссии мы уже в хвосте.

– Там действительно будет супер! – утешает Аня бешеных спорщиц. – Я уже весь этот объект прошла пешком, потому что я с гор, люблю пешие прогулки. В будущем по территории можно будет ездить на электромобилях, полностью автоматизированных: в одну сторону по дороге в четырнадцать километров – туда и вернуться назад. Космос, разве нет? – Она восторженно хлопает в ладоши и улыбается, и Марысе и Сафихе кажется глупым критиковать то, что у других вызывает такой восторг. – Какую же красивую мечеть построили, и она уже действует, – хвалит Анка, убеждая и глядя в глаза арабкам. – Вскоре откроется детский сад, и школы, и спортивный центр, а студенческая больница на семьдесят мест – уже через два-три месяца. Только эти чертовы нанотехнологии, которые я должна была изучать, наверное, закончат только через год. Лично я очарована объектом и всей инфраструктурой, поэтому, чтобы все же здесь остаться, сейчас хочу перевестись на какую-то другую специальность, а потом стану изучать то, что хотела.

– Я должна сделать то же самое, – признается Юстиниан. – Марыся, дорогая! Поможешь нам с формальностями? Несмотря на то что все должно быть по-английски, в администрации никто не говорит на этом языке, заявление мы должны написать «жуками», – шутит она над арабским письмом.

– Ну конечно.

Марыся радуется, что может кого-то поддержать.

– Этот университет тоже неплохой, тоже новый и современный, а условия жизни в студгородке, как по мне, не так уж плохи. Жили мы и в худших, – подытоживает Аня, радостно улыбаясь, потому что видит будущее в розовом свете.

– Девушки! Каждая из вас получит ключ от своего шкафчика. Отправляйтесь в раздевалку, а потом у вас перерыв полчаса, чтобы освежиться и отдохнуть, – звучат громкие приказы куратора потока.

Группка подружившихся девушек была так занята дискуссией, что даже не заметила, как прошла студгородок и очутилась в здании университета.

– Как хорошо, прохладно, – вздыхают они с облегчением. Теперь они чувствуют разницу с температурой снаружи. Не привыкшие к жаре польки с бордовыми лицами выглядят так, как будто их вот-вот хватит удар.

– Ради Бога! Мои дорогие! Что с вами? – куратор подходит и с беспокойством смотрит на измученных иностранных студенток. Несмотря на то что уже осень, температура по-прежнему выше тридцати градусов. – Вы должны следить за собой. Там, за углом, есть бак с холодной водой. Быстро чего-нибудь выпейте! Снимите уже эти абаи и платки и посидите минутку. Нужно было сказать, что плохо себя чувствуете, я бы вас освободила.

Она по-матерински отбрасывает приклеившуюся ко лбу Ани челку и шутливо треплет короткие вьющиеся волосы Юстиниан.

– Через полчаса увидимся в аудитории номер пять на втором этаже! – кричит она, обращаясь ко всем измученным студенткам, и уходит.

– Как думаете, где-то здесь можно спрятаться? – высокая полька быстро приходит в себя и выразительно похлопывает по карману с пачкой сигарет.

– Наверняка! – Сафиха озорно подмигивает и подбегает к двери, ведущей к задней части здания.

– Я посижу, а то у меня голова кружится, – откалывается Аня, она выглядит очень плохо.

– Сейчас вернемся!

И только три девушки выходят наружу, закуривают и бегут за угол, стараясь скрыться от любопытных глаз, – упс! – они сталкиваются со своим куратором, которая стоит в тени с чашкой холодного кофе в одной руке и дымящейся сигаретой в другой.

– Ох вы проказницы! – женщина улыбается себе под нос. – Только не курите в мечети, – предостерегает она шутливо, а потом глубоко затягивается, выбрасывает окурок и входит в здание.

– Я Маха бинт Бакр. Я из Египта, – куратор по-арабски обращается к почти тремстам студенткам, сидящим в большом зале с кондиционером. – Я училась литературе и искусству ислама в старейшем и самом лучшем арабском университете аль-Азхар в Каире.

Она говорит с гордостью, а саудовки кривятся, потому что о таком образовательном заведении не слышали или считают, что наилучшее только в Саудовской Аравии.

– Потом получила звание магистра на факультете журналистики в Лондоне, – продолжает женщина. – Кроме того, что я буду с вами возиться как воспитатель и преподаватель, стараясь вбить в ваши головы знания, я еще и достаточно известная писательница и публицистка.

У слушательниц удлиняются лица, а в глазах появляется уважение к такой творчески одаренной арабке.

– Сегодня мы убедились, насколько отличаются друг от друга студентки вашей группы по языку и не только, – преподавательница вздыхает с выражением неодобрения на своих полных накрашенных губах. – Поэтому мы начнем с теста по английскому языку, чтобы разделить вас на группы. Я, заметьте, буду учить вас именно этому предмету.

После того как она закончила говорить по-арабски, она поясняет полькам сообщенную минуту назад информацию, говоря с прекрасным британским акцентом.

– Как мне известно, у нас есть пара человек, которых я не должна экзаменовать. Мириам бен Ладен… – повышает она голос, а Марыся бледнеет от бешенства, так как специально первой подала фамилию Салими, не желая, чтобы ее ассоциировали с семьей мужа. – Есть такая?

– Присутствует, – все же должна она отозваться.

– У вас британский аттестат, а это само по себе освобождает вас от тестирования. Сорайя бинт Фуад аль– Сауд, – называет она имя следующей студентки.

При этом поднимает руку девушка, которая представлялась как Сафиха. По ней тоже видно, что она не хотела бы объявлять всем и каждому о своем королевском происхождении.

– Так же как и Мириам и две польки, у которых кембриджские документы, вы сразу переходите в группу уровнем выше.

Марыся, и Сафиха, и Анка, и Юстиниан – все сидящие за столами в последнем ряду, смотрят друг на друга со значением. Видно, что с трудом сдерживают смех. Теперь уже они понимают бурную дискуссию на тему фирмы бен Ладенов и поступков правящей семьи Саудов.

– Следующие дебаты – у меня в студгородке, – шепчет Сафиха-Сорайя.

– Почему это кое-кто благородных кровей живет в общежитии? – не выдерживает и спрашивает театральным шепотом Марыся.

– Тихо! В четверг в шесть, блок М, комната А1, – приглашает принцесса приказным, но вместе с тем полным веселья тоном. Подруги согласно кивают.

– Чем богаты, тем и рады, – улыбается от уха до уха Сафиха, здороваясь с Марысей на пороге. – Никакой пиццы, никакого гамбургера, дьявольских изобретений, нам сюда не привезут, поэтому я все купила лично и привезла из города.

– Нужно было сказать! Я бы тоже принесла! – Марыся глупо себя чувствует, вручая хозяйке только коробочку шоколадок.

– Успокойся! У меня есть помощницы из местных, то есть студентки, тоже живущие на этом безлюдье.

Марыся входит и видит комнату, полную цветасто одетых арабских девушек. Среди них, конечно, выделяются две знакомые белолицые польки, которые целуют ее в знак приветствия. Все гости подходят и представляются. Пожалуй, когда наступает очередь десятой девушки, Марыся уже не помнит ни одного имени. Молодые студентки бегают, расставляя сладости на низкой скамье, стоящей в центре большой гостиной. Через минуту они удобно рассаживаются на подушках, брошенных на толстые ковры, плотно укрывающие пол, или на удобных больших софах и креслах.

– Приветствую вас на инаугурационном свидании первокурсниц, – Сафиха произносит тост, стакан ее до краев наполнен апельсиновым соком. – Надеюсь, что осуществим здесь свои планы и претворим мечты в действительность. И нам удастся закончить учебу и не сойти с ума.

Все прыскают со смеху и чокаются.

– У нас, по крайней мере, пивом бы отпраздновали, – Юстиниан кривится по поводу кислого сока.

– В холодильнике есть кола и пиво, – предлагает хозяйка, как будто поняла упрек, произнесенный по– польски. – Конечно, безалкогольное!

Смеется она, видя вначале радость, а потом разочарование в глазах польки.

– Хорошо! Что ни город, то норов, – иностранка произносит это по-английски. – Я должна уважать царящий здесь закон и избегать нарушения запретов, но как вернусь домой, то… Эх!

Девушки снова надрывают бока, так как радуются встрече и прекрасному настроению.

– Послушайте! Я хочу задать вопросы и ответить на пару волнующих меня вопросов.

Сафиха кланяется в сторону Марыси, а потом обращается к остальным:

– И уже чтобы все было предельно ясно, я хочу кое-что рассказать о себе. Доверю вам мои маленькие тайны и делаю это потому, что мы подруги. Надеюсь, что никакая информация не выйдет за пределы этой комнаты.

Ожидая подтверждения, она оглядывает гостий, а девушки согласно кивают.

– Ну! – улыбается она смущенно, глубоко вдыхает и думает, с чего начать.

– Слушаем, слушаем! Вали смело! Ты среди своих! – выкрикивают они одна за одной, стараясь придать ей отваги.

– Моя фамилия аль-Сауд, и я из тех самых Саудов.

Она делает забавное выражение лица, изображающее покорность.

– Я просила нашего куратора, чтобы она подала мою другую фамилию, которую я взяла по матери. Но она, видно, посчитала, что так будет еще хуже. Ну, хорошо! Мама у меня египтянка, а отец… вам уже известно. Он дипломат и много лет таскается по всему свету. Он уже давно изменял моей матери, на что она с достоинством закрывала глаза. Последние пять лет мы вместе жили в Лондоне, где мама решила терпеть все, только бы я и братишка получили, по крайней мере, образование на уровне средней школы. Потом папочка получил высокую должность в посольстве Саудовской Аравии в Бангкоке.

Лицо ее становится бледным, и видно, что эти признания не даются ей легко.

– Вы наверняка знаете, что это за город?! Вместилище самого большого непотребства в мире, с огромным количеством борделей и дешевых девок. Рай для моего папочки. Мы были там всей семьей только три месяца. Мы втроем не в состоянии больше выносить этого, поэтому мигом вернулись в Саудовскую Аравию. Потом был развод, и мама, не имея саудовского гражданства, должна была покинуть страну. Разумеется, она не могла забрать нас с братом с собой. Но ей удалось вернуться сюда уже не в качестве бывшей жены саудовца (это, как вы знаете, невозможно), а в качестве иностранной служащей в одном из саудовских университетов для женщин. Благодаря этому мы можем по-прежнему жить вместе, а мой двадцатилетний брат – наш махрам. Он опекун моей взрослой мамы! – от бешенства она буквально скрежещет зубами.

– Не обращай внимания! – тихо вмешивается одна из девушек. – У меня семидесятилетний махрам, который к тому же гей, и каждую ночь он приводит в дом своих любовников.

– Мой хлещет одеколон и курит марихуану, – признается другая.

– Мои старики тоже развелись, а мама, сирийка, выехала пять лет тому назад в Дамаск. С той поры я ее не видела, потому что она не может получить саудовскую визу, – слышен грустный голос. – Может, посоветуешь, как перехитрить процедуры и добраться сюда?

– Моя мама умерла, когда я была ребенком, а мой предок с того времени уже трижды женился, последняя жена – моего возраста. У них большой дом на Олайя, в центре Эр-Рияда, но я с ними жить не буду! – кричит красивая маленькая девушка. – Я сказала, что или убегу, или убью себя, или одно и другое, поэтому он устроил мне это общежитие.

«Сколько же человеческого несчастья собралось в этой комнате!» – у Марыси просто волосы дыбом от этих мимолетных трагических рассказов. Две иностранки сидят с открытыми ртами и ничего не понимают из рассказанных историй. Почему несовершеннолетний парень должен быть опекуном взрослой женщины? Почему пьют одеколон? Как можно курить марихуану, когда за наркотики грозит в этой стране смертная казнь через публичное отсечение головы? А что с этими женами? Почему после развода родителей дети не могут находиться с матерью? Эти и тысячи других вопросов тревожат их умы. Они читали кое-что на эту тему в университете, но не поверили во все это. Они думали, что пишущие люди необъективны, негативно настроены или просто преувеличивают. Теперь-то они видят, что в действительности все еще хуже, чем в прочитанных статьях. Польки все же не перебивают, потому что для расспросов будет еще время. Они смотрят перед собой и думают над собственной судьбой. Юстиниан закуривает уже третью сигарету, и в комнате становится темно от дыма.

– А мой отец с матерью были очень дружной семьей и били меня попеременно, – говорит Юстиниан с иронией в голосе. – Однажды так меня избили, что с пробитой головой, двумя сломанными ребрами и размочаленной рукой я оказалась в машине «скорой помощи», а потом лежала в больнице два месяца. С того времени я живу у бабушки.

Она сильно затягивается.

– У меня дома нечего было есть, – тихо шепчет Анка. – Может, поэтому я такая слабая. Нас было восьмеро, а папа…

Видно, что это слово не пролезает у нее сквозь горло.

– Папа был алкоголиком, – признается она наконец.

– А у тебя, Мириам бен Ладен? – Сафиха обращается к заядлой спорщице, которая на этот раз сидит тихо, как мышка.

– Моя мама – полька, а отец был ливийцем.

Марыся знает, что на этот раз от признаний не отвертеться. Сегодня она все же среди своих, самых обиженных девушек, и ей нечего стыдиться. Даже этих двух ее землячек, которые жили в нормальной цивилизованной стране, обижали их близкие. В голове не укладывается! Она глубоко вздыхает и впервые без смущения рассказывает о своей жизни.

– Когда я была еще ребенком, – цедит она, – папочка выкрал меня и мою сестру у матери, а маму вывез в бедуинское поселение в Сахаре. Каким-то чудом ей удалось бежать, но хитростью она вернула только Дарью. Я осталась в ливийской семье и думала, что моя мать умерла. Потом я переехала в Гану, потому что тетка была дипломатом и там получила место в посольстве. Тем временем папа второй раз женился, а мама, очутившаяся в Польше, постоянно безуспешно меня разыскивала. После трагической смерти тети Малики я вернулась в страну и буквально сразу же снова стала жить в Триполи с моей чудесной бабушкой. Но недолго мы радовались покою – должны были убегать от отца, который видел во мне свою рабыню и хотел, чтобы я прислуживала его семье в Канаде. Пять лет я жила у далеких родственников в Йемене. Страна бедная, жизнь вообще без удобств, но я была там счастлива. В Сане я познакомилась с моим мужем Хамидом, который возглавлял филиал известной саудовской фирмы бен Ладенов, которая, сотрудничая с ЮНЕСКО, бесплатно реставрировала и консервировала древности в Йемене. Моя любимая бабушка погибла во время теракта в Сане. А мы с мужем приехали в Саудовскую Аравию, так как узнали, что здесь все еще безопасно.

Она все описывает так, словно читает книгу, а слушательницы не замечают куратора потока. Преподавательница тихо стоит в дверном проеме.

– Здесь, в Эр-Рияде, через пятнадцать лет разлуки, мы с мамой отыскали друг друга. – Марыся останавливается, стараясь справиться с волнением.

– Ой! Невероятно! Allachu akbar! – по арабскому обычаю девушки живо реагируют, то хлопая от счастья в ладоши, то хватаясь за голову, то закрывая глаза, то целуя кончики пальцев и прикладывая их потом к сердцу.

– Да! Это действительно чудесно! – наполовину полька признает это со слезами на глазах. – Но идиллия не длилась чересчур долго. У нас обеих страшно сложная жизнь. Или мы ее сами себе усложняем. Сначала в 2011-м мы отправились в сентиментальное путешествие во время арабской весны, когда я потеряла практически всю мою ближайшую ливийскую родню.

– Miskina! – сидящая рядом девушка гладит Марысю по спине и кладет ей голову на плечо, а другие касаются ее рук, ног и волос, выказывая таким образом сочувствие.

– Мой муж также участвовал в революции, доставляя партизанам оружие и деньги, и наконец вытащил меня и мою маму из этого ада. Плодом этих бурных событий является наша десятимесячная доченька Надя. Хамид бен Ладен, инженер-архитектор, никогда не подкладывал никаких взрывных устройств, только если у него было задание подорвать старое здание, на месте которого будут строить новое.

– Извини, я была в бешенстве, – поясняет Сафиха, крепко сжимая руку подруги.

– Вот это история! – выходит из тени преподавательница.

Все девушки застывают при виде педагога на частной вечеринке и удивленно смотрят на хозяйку с вопросом в глазах.

– Это и есть моя мама, Маха бинт Бакр.

Дорота, чувствуя кожей и замечая зорким глазом матери, что в маленькой семье бен Ладенов происходит что-то плохое, приглашает дочь и зятя на праздничный обед в пятницу. Марыся не смеет сопротивляться, слыша в голосе матери напор и решительность. Хамид же очень рад встрече.

– Не будем брать для Нади няньку? – удивляется молодая мама, потому что уже привыкла к удобному материнству в Саудовской Аравии, где в богатых семьях детей de facto женщина только рожает, а воспитанием занимается азиатская прислуга.

Хамид бесится.

– Вскоре наша дочь будет тебя знать только по фотографиям. И будет кричать, при виде тебя, словно перед ней кто-то чужой, – критикует он поведение жены.

– А ты что, лучше? – отбивает атаку Марыся. – Целыми днями тебя нет дома!

– Да, но когда я возвращаюсь, то всегда хотя бы немного с ней играю, – сообщает гордо мужчина.

– Что-то не видела.

– Потому что ты или таскаешься с подругами-студентками, или сидишь взаперти в своей норе.

– Прекрасно ты меня аттестуешь и все сваливаешь на мою работу. Основное – это понимание близких, – она поворачивается и мчится к машине.

– Во всем нужно знать меру! – кричит муж. – Ты не только студентка, но и жена и мать.

Супруги в полном молчании едут более получаса до поселка «Техас», где живет семья Марыси. Все уже ждут их на пороге, но, видя выражение злобы на лицах гостей, никто не упрекает их в том, что они опоздали. Хамид вынимает улыбающуюся Надю из креслица, а та сразу хнычет и протягивает руки к бабушке, с которой в последнее время проводит больше времени, чем с собственной матерью.

– Ну ты и похудела! – Дарья смотрит исподлобья на старшую сестру.

Марыся объясняет, тяжело вздыхая:

– У меня страшно много работы. Наверное, эта учеба мне не под силу, – искренне признается она. – Я взялась не за свое дело.

– Не болтай! – младшая сестра уже не улыбается, она берет Марысю под руку. – Ты просто должна придерживаться правила золотой середины, чтоб не сойти с ума. Нужно найти время на отдых, связь с семьей… и младшей сестрой тоже, – все же упрекает она студентку под конец.

– Дарья, черт возьми! По крайней мере ты бы меня не попрекала!

Хамид не понимает беседы, которая происходит на польском, но, конечно, догадывается, о чем речь. У всех претензии к его жене по единственному поводу – Марыся отставила семью в сторону и почти вычеркнула из своей жизни.

– Девочки! Успокойтесь! – Дорота смотрит строго то на одну, то на другую. – Мы должны хорошо провести время! Слышите?!

– Мы давно этого не делали в полном семейном кругу…

Лукаш прикусывает язык, потому что снова делает замечание.

– Садимся уже, а то есть хочется! – с очаровательной улыбкой на лице он подгоняет детвору к столу. – Адаш, руки мыл? Дарья, подхвати чем-нибудь волосы, они тебе в рот лезут. Хамид, держи пиво. Удалось заполучить настоящее. Ну, скорее, скорее!

Хозяин всех уговаривает, и никто и не думает ссориться или вспоминать обиды.

– Ну, объедение! – Хамид оглядывает стол.

– Дорота, ты должна мне рассказать, что это за еда и как за это приняться, – смеется он, расслабившись. – Ножом и вилкой или руками?

Хамид шутит.

– В этой тарелке свинина, поэтому если кто-то не ест, то легко понять, чего избегать, – довольная теща обращается к зятю.

– Спокойно, спокойно! Я, например, люблю прошутто и французское пате, но это, наверное, гусиный паштет, а не свиной. Салями тоже прекрасная, но сделана из бедных ушастых осликов. В Италии как-то я попробовал такую из свинины и скажу вам, что это несъедобно, потому что страшно жирно.

– Но это же прекрасно, что удастся тебя чем-то соблазнить! – радуется Лукаш. – Я буду твоим кулинарным гидом. Попробуй польскую ветчину, и уже никакое высохшее прошутто в рот не возьмешь. А паштет лучше всего из смеси разных видов мяса с добавлением, разумеется, жирного свиного ошейка. Давай, давай, парень! Сегодня святая пятница, значит, Аллах не смотрит, потому что у него выходной, – смешно иронизирует он.

– Ты прав, – Хамид объедается запрещенными продуктами, и это не портит ему аппетита. – Во рту – рай.

– А к селедочке должна быть водочка! – расходится Лукаш все сильнее.

Девушки только наблюдают и с пониманием глядят друг на друга.

– Рыбка любит плавать, – включается Адаш, что вызывает раскаты смеха.

Мальчик доволен, что шутка удалась, и гордо выпячивает грудь.

«Как здесь приятно и по-семейному, – думает Марыся, глядя на счастливые лица близких. Действительно, в последнее время я переборщила с учебой с утра до ночи. Я так стараюсь! Но стоит ли оно того? Стоит ли жертвовать любовью и пониманием во имя науки? Чтобы через пять или десять лет я смогла лечить чужих мне людей? Может, тогда уже никого из близких рядом не будет? Как я должна это уравновесить, чтобы успевать на два фронта? Это невыполнимо!» – вздыхает она, и у нее опускаются плечи.

– Расскажи нам, доченька, как выглядит в Саудовской Аравии место, где обучают женщин, – заговаривает Дорота во время десерта. – Мы ничего об этом не знаем, а это интересно. Все наверняка иначе, чем где-либо в мире.

– Программа, пожалуй, не намного отличается, потому что выпускники должны иметь те же знания по окончании университета в Саудовской Аравии, что и в Колумбии или Польше. Но есть пара изюминок, и, конечно, отличается вся система обучения.

– Ну так давай! – Дарья подпирает голову руками и в ожидании смотрит на сестру. – Что есть такого совсем отличающегося?

– Как что? – смеется Марыся. – То, что университеты не совместного обучения, женщины учатся отдельно.

– Ну, это известно, Саудовская Аравия, – поддакивает Дорота.

– На территорию женского университета не может войти ни один парень, даже столетний дедушка, потому что саудовки взбесились бы от возмущения. Поэтому начиная с преподавателей и заканчивая уборщицами и охранниками – все женщины. Благодаря этому даже наиболее ортодоксальные и религиозные студентки могут безопасно учиться и не должны носить абаи, платки и не закрывать лица.

– О, прекрасно! – выкрикивает младшая сестра. – Как у меня в Multinational School! Не совсем, – сама себя исправляет она. – У нас есть парни.

– Университет – это безопасный охраняемый поселок только для женщин. Но должна сказать, что было пару случаев, когда девушки не хотели снимать покрывало с лица или перчатки.

– Не могу в это поверить! – включается Хамид, который под впечатлением решает простить жене и уже не злиться на нее.

– Ну, так поверь, потому что я была этому свидетельницей. Неплохое было развлечение.

– А что произошло?

– Одна говорила, что не притронется ни к чему без черных тканевых рукавичек, и из-за этого даже не добралась до первого занятия по анатомии. Вторая же в прозекторской задела бедного покойника свисающей чадрой и тоже сбежала. Потом у нас было собрание потока с нашим куратором, кстати образованной женщиной, которая осторожно намекнула, что, если кто-то не будет выполнять правила поведения во время учебы, это значит, что он не способен стать врачом и должен сменить специализацию.

– И что? Кто-нибудь согласился?

– В общей сложности четыре девушки, а несколько других, достаточно традиционных и религиозных, в том числе и моя подруга Духа, нашли выход из положения. Они просто надевают хирургическое облачение, где маска и головной убор практически полностью закрывают лицо и волосы. Резиновые перчатки во время вскрытия и так необходимы, поэтому руки у них закрыты, а зеленый хирургический костюм скрывает все прелести.

– Резала уже кого-нибудь? – Дарья живо интересуется наиболее интересной для нее темой. – Мужчину? – у нее румянец на лице. – Вскрытие мужского члена делается в черных резиновых перчатках и чадре, закрывающей лицо чистокровной мусульманки! – взрывается она молодым смехом.

– Я ведь тебе уже говорила, что ни один мужчина не может проникнуть в университет, даже мертвец.

– Но это глупо… – девушка разочарована.

– Нам доставляют тела женщин и детей, в основном азиатского происхождения.

– Почему именно бедных азиатов? – девушка задает вопросов больше всех, потому что она меньше ориентируется в теме.

– Мы, мусульмане, как и евреи, не можем быть вскрыты после смерти, потому что на тот свет должны быть отправлены со всеми кишками на своих местах, – иронизирует Хамид, но объясняет это образно. – Иначе наша душа не будет знать покоя и будет блуждать, пугая по ночам таких любопытных, невоспитанных девочек, как ты. Бууу!

Он наклоняется к молодой невестке, которая при его крике даже не вздрогнула, от ужаса пищат Адаш и Надя.

– Дарья, наверное, уже удовлетворила свое любопытство, теперь моя очередь, – вмешивается Дорота в разговор. – Обучение ведется на арабском?

– Нет, слава Богу, – Марыся вздыхает с облегчением. – Я на отделении, где обучение по-английски. Саудовцы хотят иметь кадры международного уровня, которые смогут ездить на конференции, читать лекции по специальности и совершенствоваться за границей, поэтому все так организовано.

– Это прекрасно! А что же тогда тебя так беспокоит? С чем ты не справляешься? – беспокоится мать. – Расскажи наконец честно.

– У меня есть такой предмет, как ислам, без зачета по которому меня не переведут на следующий курс, тем более не дадут диплом.

– Но это же очень интересно! – Хамид поддерживает эту идею. – Ведь тебе не задают, наверное, выучить на память Коран или участвовать в молитвах пять раз на день?

– Ну, нет! Но я должна вбить себе в голову всю историю арабов, в особенности эпоху завоеваний, включая подробности жизни пророка, правоверных калифов и самых главных суннитских религиозных деятелей. Зачем мне это?

– Любимая! Ты преувеличиваешь! – даже верный Лукаш возражает. – Такие древние события воспитывают пассионариев и читаются как сказки. Кроме того, расширяют кругозор.

– Ну, хорошо.

Марыся постепенно теряет терпение, потому что чувствует, что ей не удается никого переубедить, что ей тяжело и что она выбрала неимоверно сложную специальность.

– Самое плохое – это латынь. Нас учат мертвому языку! Что за чушь! Я должна уметь склонять такие словечки, как rex или mater. Черт возьми! Для чего это врачу?! Я понимаю, когда вбивают в голову латинские названия органов или костей и медикаментов, но зачем мне такие никому не нужные выражения или тексты! Убойно длинные тексты!

– У меня была латынь в лицее. Это не легкий предмет, – кивает Дорота с пониманием.

– Серьезно? У меня тоже! – признается Лукаш. – Ну, нас и ругали, когда мы бубнили!

– У меня это исключительно хорошо получалось! – Дорота хватает мужа за руку. – Подожди! Как это там?!

– Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra, – декламирует она громко, делая голос низким и отбивая при этом ритм рукой.

– Что ж, я помню только: Abiit, evasit, excessit, erupit, но ни черта не знаю, что это значит, – Лукаш с удивлением смешно поднимает вверх светлые брови, а любящая жена целует его в высокий лоб.

Марыся смотрит на дружных супругов, и ей становится еще более досадно.

– Если знаешь пару европейских языков, то учить латынь не так уж трудно, – приходит к выводу Хамид. – Ведь во времена Средневековья в Европе употреблялись целые фразы из этого языка, и множество выражений перешло в современные языки. Была такая же ситуация, как сейчас с английским, из которого даже мы, арабы, заимствуем лексику, изменяя ее по-нашему.

– Ты прав, – поддакивает тесть.

– Представьте себе теперь, как трудно арабским девушкам, язык которых относится к совершенно другой группе. Даже латинское письмо может составить проблему. У них ни одно словечко ни с чем не может ассоциироваться.

– Вот незадача! – с Марыси хватит. – Не везет, черт возьми! Бедные арабские студентки! А я просто тупая, что с таким банальным делом не могу справиться! У тебя жена – идиотка, а у тебя дочь – идиотка! Кретинка! Настоящая ослиха! Сочувствую вам!

С этими словами она выходит, оставляя всех в шоке и остолбенении. Никто не ожидал такого всплеска, и сейчас они чувствуют себя задетыми.

Марыся стоит у дома и ждет мужа, рука у нее на ручке автомобиля.

– Может, Надя останется у нас на ночь? – грустно обнимает Дорота внучку, держа ее на руках. – А ты спокойно позанимаешься.

Когда она говорит это, непонятно, шутит она над дочерью или нет.

– Как хочешь! Говори с Хамидом. В арабской стране отец – хозяин ребенка!

Вся семья смотрит на девушку с неодобрением, а ее муж качает головой, недоумевая. Потом подходит к теще, шепчет ей что-то на ухо и нежно целует доченьку на прощанье. Марыся тяжело садится на пассажирское сиденье, закрывает глаза и, чтобы не расплакаться, сжимает зубы. Ей обидно, невыразимо обидно. «Никто меня не любит, – делает горький вывод она. – Никто меня не понимает, и никто не хочет помочь. Но я сама справлюсь! Я им еще покажу!» – обещает она себе мысленно.

– Дорогие девушки!

Маха стоит на кафедре в большой аудитории и на этот раз обращается ко всем студенткам университета, а не только к тем, которых опекает.

– Я бы не вмешивалась ни в какие манифестации. У нас не так уж плохо! В университете в Абха – забастовка. Результат их местных проблем. Их проблемы нас не касаются.

– Вы ошибаетесь! – выкрикивает маленькая саудовка, которая выглядит, как пятнадцатилетняя. – У нас то же самое. У нас намного более худшие условия, чем в университетах для мужчин, и так по всей стране. Власти хотели бы построить только здания, вогнать нас в пустые аудитории и все. Хотите образование для женщин – вы его имеете. Только бы нам и обществу навешать лапши и замылить глаза.

– Мы ведь сидим здесь закрытые, словно в тюрьме, но даже там лучше, так как всегда есть буфет, где можно съесть какой-то тошнотик и напиться воды, – раздается очередной недовольный голос.

– Наше кафе – это несерьезно! Местечко с тремя столиками должно обслужить пару сотен голодных девушек, испытывающих жажду?

– С другой стороны, у нас забирают бутылки с водой на входе! Это немыслимо!

– А вода дороже бензина! Наша страна полна парадоксов! – присоединяется раздраженная Сафиха.

– Нечего удивляться: нефти у вас по горло, а посреди пустыни воды не хватает, – Юстиниан выхватывает уже отдельные арабские слова и включается в дискуссию.

– Может, вскоре у входа в студгородок поставят рамку металлодетектора и будут проверять наши сумки? – разнервничавшись, студентка Инна размахивает руками.

– Что ты! Меня уже два раза заставляли открывать папку и рылись, словно на территорию университета я хотела пронести взрывчатку! – кричит сидящая на последнем ряду студентка. – Нас считают террористками!

– Может, вначале напишем петицию, – Маха старается успокоить недовольных, – так это делается. И только когда не ответят или не сделают, то начнем бастовать.

– Извините! Какую петицию? Если будем составлять списки пожеланий, то будем заниматься этим весь академический год. Кроме всех этих чисто бытовых неудобств наш университет нарушает условия образовательного учреждения, – сильно накрашенная молодая женщина с умным взглядом встает и проходит вперед.

– Вы с какого факультета, что-то я вас не помню? – спрашивает куратор.

– Ну, конечно! С такого! С того, который нужно закрыть! – студентка становится рядом с преподавательницей и поворачивается к аудитории. – Компьютерная графика. Такое он носит название, но ничего общего с этим не имеет, так как у нас нет преподавателя по основному предмету. Женщина должна была прилететь из Австралии, но отказалась, и вот уже полгода, вместо того чтобы работать на компьютере, мы рисуем пейзажи. Совесть есть?

– Если какая-нибудь баба прочитала on-line о положении женщин в нашей стране, то нечего удивляться, что она не захотела к нам присоединиться, – отзывается наиболее отважная.

– Вы обращались в деканат?

– Моя дорогая! Ведь они лучше знают, есть у них преподаватель или нет. Сообщили нам все же, что это временно… – студентка в возмущении повышает голос.

– Но сколько это может продолжаться? Полгода, год, два? Я плевать на это хотела!

– Какой-то нонсенс! – Маха не может в это поверить. – Я проверяла, в расписании все занятия есть.

– Как всегда, турусы на колесах! Они до сих пор не ликвидировали, не отсрочили учебу по этой специальности. Но вскоре должны будут, потому что половина студенток уже перевелась на другие отделения, а остальные собираются сделать это в ближайшее время.

– Действительно, много всего набралось, но, как я уже говорила, советую вам вначале действовать законными методами, – еще раз повторяет преподавательница.

– Никого не буду принуждать, но часть из нас хочет выйти на манифестацию, чтобы выразить свое недовольство, – первая отважная студентка надевает абаю, платок, закрывает лицо и направляется к двери. – Через минуту здесь появятся пресса и телевидение. Когда протесты охватят всю страну, да еще если об этом раззвонят в масс-медиа, будет шанс что-то изменить. Не беспокойтесь. Ведь это будет мирная демонстрация на территории университетского студгородка. Мы никуда не выйдем, у нас нет оружия, камней и палок. Мы хотим только открыть саудовским властям и миру наше недовольство и показать всем, что женщины тоже могут иметь свое мнение и с ними нужно считаться.

– Что ж… – улыбается Маха, потому что радуется разительным переменам в этой ортодоксальной стране. – В таком случае я как ваш куратор должна быть при вас.

– Ура! – это возглас говорит о том, что подключаются даже те, кто не был до конца решителен.

– Девушки! А вы останьтесь! – профессор в последнюю минуту на бегу хватает Юстиниан и Аню. – Для вашего же блага.

– Нет, извините!

– Нет и все! Найдите для себя удобный наблюдательный пункт и, если что, звоните. Идите в боковое крыло. Из моего кабинета видны въездные ворота и улица. И прошу мне докладывать о ситуации. Мириам! – кричит она проходящей мимо девушке. – У тебя есть муж и ребенок. Я не позволю тебе вляпываться ни в какие дебоши!

– Ведь это мирный протест, – Марыся удивляется запрету. – Мы прочитаем пожелания, немного проскандируем и вернемся в здание. Что может случиться? Вы не преувеличиваете?

– Ну, конечно, – ворчит Юстиниан и уже хочет присоединиться к группе.

– В этой стране все может случиться! – Маха в бешенстве просто шипит сквозь стиснутые зубы. – Верьте мне! Вас, блондинок-иностранок, могут депортировать, а тебя, например, избить.

– Кто?

– Не знаю. Но охрана всегда может открыть ворота, – преподавательница пристально смотрит девушкам в глаза. – Марш наверх!

Она орет, теряя самообладание, и просто топает ногой.

– А ваша дочь?! Почему вы ей не приказываете и не оберегаете?

– В этом вопросе я не имею на нее большого влияния. Это самая закоренелая феминистка в нашей семье, – улыбается она язвительно, но и с неподдельной гордостью. – А кроме того, если что-то и случится, папочка ее наверняка вытянет.

Маха намекает на королевское происхождении Сафихи.

– Shit, – ругается Юстиниан, но покорно тащится на второй этаж.

Три недовольные студентки стягивают с себя черные одежды и, уже «в гражданском», выглядывают в окно. Как и говорила куратор, это прекрасный наблюдательный пункт. К тому же здесь на окнах затенены стекла, и никто снаружи не в состоянии увидеть, что творится внутри. С удивлением они наблюдают растущую толпу ротозеев перед входными воротами.

– Подруги-студентки правы. За нами и так наблюдают: все думают, что что-то у нас должно случиться, поэтому лучше присоединиться к большинству бунтующих университетов, чем позже пробовать что-то в одиночку, – приходит Марыся к правильному выводу.

– Что творится! – Юстиниан показывает пальцем на подъезжающую трансляционную машину CNN. – Будет буря!

– Есть одно маленькое «но». Мы отсюда не видим площади, где собрались протестанты, – жалуется Аня. – Знаю! Побегу в уборную в соседнем крыле. Оттуда прекрасно видно центр студгородка. Когда что-то начнется, я позвоню вам или вы мне.

– А кто позвонит Махе? – шутит Марыся, намекая на балаган и нехватку координации.

– Ты! Похрипите по телефону по-арабски, лучше поймете друг друга, – шутит коротышка полька.

Анка мчится по коридору, врывается в туалет и прижимается щекой к горячему стеклу. Отсюда она видит как на ладони, что происходит перед зданием администрации. Там просто черно от собравшихся девушек в чадрах, которые тщательно подготовились. Они знают, чего хотят. Полька теперь понимает, почему возник такой шум вокруг манифестаций в женских университетах. Молодым интеллигентным женщинам небезразличны не только положение студенток, но и более серьезные вещи. В первом ряду манифестанток появились плакаты с портретом журналиста, который вел на саудовском канале ТВ5 очень интересную и смелую передачу, в которой три месяца тому назад неосторожно высказался на тему ислама. Позже он бежал за границу, но был депортирован даже из далекой Малайзии, обвинен в высмеивании пророка Мухаммеда и приговорен к смертной казни. Теперь он в тюрьме, ждет исполнения приговора.

– Свободу слова! Свободу прессы, телевидения и радио! – скандируют молодые отважные саудовки, размахивая кулаками. – Освободить Рашида Хаюна! Освободить Рашида Хаюна!

Транспаранты с изображением публициста поднимают вверх.

– Свободу обществу! Закон и справедливость! Равноправие женщин! Равенства в правах!

У Анки даже гусиная кожа появляется на руках. «Как они смело начинают! – она удивлена и испугана. – Это чертовски опасно! Не могли они подождать с этой своей революцией, пока я закончу образование? – мыслит она эгоистично. – Я не собираюсь в это ввязываться! Это не мое дело!»

– Госпожа Маха! – она сама звонит и слышит только страшный грохот в трубке.

– Это же политическая демонстрация! – орет она в панике. – Для вас тоже чересчур рискованно ввязываться в беспорядки на таком уровне!

– Сейчас я уже ничего не сделаю! У меня нет выхода! – сообщает преподавательница.

– Я вижу в окно, что охрана вошла внутрь здания, – докладывает Анка. – Они выбегают с дубинками в руках! Бегите! Одна несет огнетушитель, а две других заводят машину охраны. Ой! Госпожа профессор!

Связь прерывается, а наблюдательница замечает, как толпа начинает волноваться и движется в сторону главных входных ворот и исчезает из ее поля зрения. Долго не думая, Анка бегом возвращается к подругам.

– Послушайте! – кричит она, едва переступив порог. – Это не такой уж мирный протест. Они выдвигают серьезные требования! Ой, я не могу!

Девушка выглядывает в окно, и ее глазам предстает толпа с одной и с другой стороны стены. Снаружи вереница полицейских машин и фуры, пара зеленых джипов, которые привезли несколько сотен мутавв, бегающих вокруг ограды и грозящих кулаками. Машина CNN окружена саудовскими функционерами из службы безопасности, на них пуленепробиваемые жилеты. Службисты вооружены короткоствольными автоматами. Внутри студгородка студентки подошли к будке охраны. Ворота по-прежнему закрыты, две группы изолированы друг от друга. И вот плотная до сих пор толпа саудовок раздается в стороны. Часть охранниц применяет силу, молотя девушек куда попало резиновыми дубинками. Другие пускают пену из огнетушителей, а когда те уже пусты, применяют их как дубинки. Студентки кричат, ругаются, но они безоружны. Постепенно некоторые менее смелые девушки по одной отрываются от группы и бегут к зданию университета. Вдруг струя воды начинает бить из машины, в которой находятся три охранницы. Промокшие и избитые манифестантки стараются добраться до здания. Плакаты с изображением журналиста брошены в грязь. Молодые бунтовщицы разбегаются во все стороны, разгоняемые разъяренной охраной. Некоторых тяжело раненных студенток подруги несут на руках.

– И это мирная манифестация, – Юстиниан поворачивается спиной к побоищу. – Хорошо все же, что меня там не было.

– Ну, конечно, хорошо, – Мириам вытирает холодный пот со лба.

– Хорошо также тем свиньям с дубинками. Какая-нибудь из них могла выстрелить в морду и экстренно присоединиться к журналисту в тюрьме, – иронизирует полька.

– Тяжело будет что-то в этой стране изменить, – приходит к выводу Анка.

– Я уже видела такие перевороты. Я же была в Ливии во время революции, – напоминает Марыся. – Свобода всегда требует жертв.

Девушки опускают глаза и решают подключиться к пострадавшим подругам в главном здании. Они берут аптечку, которая наверняка пригодится, а сильная Юстиниан срывает со стены огнетушитель.

– Это на всякий случай, – сообщает она. – Для самообороны.