Глава 9
11 октября, 8 ч. 15 мин., Кунгорский уезд, г. Лукоморье.
Метла неторопливо скребла по влажному потрескавшемуся асфальту, сгоняя пожелтевшие листья к бетонному бордюру. Потом останется только взять вилы и перекидать кучи опавшей листвы к подножиям деревьев — по весне вместе с талой водой они впитаются в почву, и сквозь них прорастёт молодая трава.
А вот тут следует сдержать полёт своего инструмента, чтобы не побеспокоить сидящую на скамейке парочку. Листва никуда не денется, а людей чего тревожить… Завтра всё равно снова мести.
На следующей скамейке тоже сидел человек, прикрывший лицо газетой, но по всему было видно, что газету он не читает — кто ж в такое время, когда уже вовсю холодает, читает в парке газеты, тем более «Маяк Лукоморья», в котором даже зимой одни только вести с полей.
Дворник присел рядом с человеком в чёрном пальто и шляпе с меховым подбоем, положив метлу возле чугунной урны для мусора, из которой тоже предстояло вытрясти всё содержимое в тележку, сиротливо стоявшую в конце аллеи.
— Не слишком зачастили? — спросил дворник, сворачивая самокрутку. — Не ровён час засветите меня. Что тогда делать будете?
— Никак невозможно, Высокий Брат. Никак невозможно, — торопливо заверил человек в пальто, слегка скосив глаза на собеседника, не забывая прикрываться газетой. — Я чист. Я совершенно вне всяких подозрений.
— Да брось ты эту мерзость, — потребовал дворник. — А то сидишь тут, как шпиён, морду прессой прикрыв, любой городовой документики спросит.
— Документы у меня в полном порядке, — поспешил сообщить гражданин в шляпе. — И вообще, я здесь в командировке.
— Чего надо-то? — Дворник поставил вопрос ребром, давая понять, что для долгого разговора у него нет ни времени, ни особого желания. — Говори быстрей, а то у меня работа стоит.
— Самаэль не соглашается. Рогом упёрся. Нужна ваша санкция на участие Призрачного Воинства в операции по прорыву. Иначе никак.
— Почему Лаэр сам не обратился ко мне?
— В этом Лукоморье слишком много медиумов развелось. Мешают. И язычники совсем распоясались — как у них игрища, так у нас астральные помехи. Вам бы переехать отсюда, Высокий Брат. Даже в Новаграде обстановка благоприятнее.
— Нет уж. Я лучше телефон себе поставлю.
— А если прослушают?
— Да кому я нужен…
— Так как насчёт санкции?
— Они там и без меня вольны делать, что им заблагорассудится. Пусть помогут, если хотят.
Человек в пальто молча поднялся со скамейки, скомкал газету и бросил её мимо урны.
— Эй, мил человек, а мусор-то за собой прибери, — остановил его дворник. — Если все подряд здесь поганить будут, мётел на вас не напасёшься.
13 октября, 10 ч. 30 мин., о. Сето-Мегеро.
Адриан Клити и Рано Портек принесли последние носилки с песком и щебнем и вывалили их содержимое на свежий холмик, приткнувшийся между старой пиратской могилой, вокруг которой были рассыпаны никому не нужные золотые монеты, и массивной гранитной плитой, прикрывавшей бренные останки профессора Криса Боолди. Онисим несколько раз шлёпнул по земляной куче лопатой, придавая свежему захоронению пристойный вид. Потом с помощью Адриана и Рано он подтащил к могиле мраморную фигуру ангела, которую Лида накануне стащила из мастерской какого-то ваятеля в Равенни, и погребальный обряд можно было считать завершённым.
— А помянуть! — тут же потребовал Рано, заметив, что Лида и Онисим наладились уходить.
— Я тебе пришлю чего-нибудь, — пообещала Лида, подмигнув ему, как старому приятелю.
— Эй, если Анжел там попадётся, вы ему это… — вдруг встрепенулся Адриан. — Ну, привет, что ли… В общем, не знаю я, чего им там надо бывает.
— Хочешь с нами? — вместо ответа спросил Онисим.
— Ну уж нет! Я жить хочу — долго и счастливо. — Адриан, пятясь, споткнулся о носилки, но удержался на ногах. — Опять же меня там Сирена ждёт. Сегодня моя очередь с ней купаться.
— Иди! — отозвалась Лида, бросив на него короткий взгляд, выражавший нечто среднее между презрением и брезгливостью. — Иди куда хочешь, только чтоб отсюда подальше, а то точно придётся тебе брата своего проведать. Проваливай.
Она не успела закончить фразу, как бывший карабинер, подобрав полы измазанной глиной тоги, скачками помчался вниз по тропе. С некоторых пор он предпочитал не связываться с этой девчонкой, от которой, кроме пакостей, ничего не дождёшься. Его начищенная до блеска бронзовая каска некоторое время продолжала сверкать на солнце, пока не исчезла из поля зрения.
— Зря ты так с ним, — заметил Рано, продолжая стоять возле могилы. — Человек всё-таки, личность…
— Сам ты личность, — огрызнулась Лида и, схватив Онисима за руку, потянула его за собой вверх по тропе — к Чаше, к неприкаянному духу Тлаа, который опять остался без присмотра.
Весь недолгий путь они прошли молча, и лишь когда перед ними открылась Чаша, заполненная до краёв голубым искрящимся туманом, Онисим решился спросить:
— А мы не слишком торопимся? Мария сказала, что только через три дня…
— Слушай! Я тебе разве не говорила, что ты здесь никто?! Молчи и делай, что я скажу! Или ничего не делай. — Несмотря на решительный тон, было заметно, что Лида и сама не слишком уверена в том, что надо куда-то спешить. Она присела на край Чаши, свесив ноги в клубящуюся поверхность Тлаа. Со стороны могло показаться, что она погрузилась в глубокую и беспросветную задумчивость, но на самом деле ей всего лишь хотелось избавиться от тяжёлых копошащихся в голове мыслей, которые мучили её все последние дни.
— Извини, — сказала она после долгой паузы. — Извини — ты здесь ни при чём. Ты прав — я действительно боюсь, что правда окажется не такой, как я хочу. Страшно боюсь. Безумно. Так что не буду я ждать, пока Мария соберётся. И ты тоже здесь побудь. Пока. Я сама должна. Понимаешь — сама.
— Ты ничего никому не должна. — Онисим присел рядом и осторожно, словно боясь спугнуть, положил ладонь на её плечо.
— Если это он, об этом должна знать только я. Понимаешь — только я! Не хочу выглядеть дурой. Зря тебе сказала, что в письме. Зря… — Она внезапно сорвалась с места, спрыгнув в клубящуюся голубизну, и побежала к центру чаши, всё глубже погружаясь в туман.
— Стой! — Онисим бросился следом, но было уже поздно — свихнувшаяся девчонка исчезла, затерялась, растворилась в тумане. Там, в бездне Тлаа, стоит сделать шаг в сторону, и след будет потерян.
Он сам не смог бы себе объяснить, почему бросился вслед, не имея никакой надежды настигнуть её в бесконечности. Разумней было бы попробовать дождаться её возвращения, а ещё разумней — просто забыть о ней и заняться своими делами, двинуться к той цели, ради которой он и прибыл на этот остров, навстречу гаснущей надежде, которая однажды вытащила его из спасительной дремоты. Марии больше нет, Лида скрылась, Рано остался у могилы дожидаться честно заработанного спиртного, Адриан убежал от греха подальше, помня о незавидной судьбе брата, а все остальные так и торчат на берегу, не желая упустить ни минуты бесконечного курортного сезона. Самое время было бы заняться приручением Тлаа, как советовал брат Ипат. Самое время… Только ноги сами несли его туда, где в искрящемся мареве в последний раз мелькнула волна выгоревших на солнце волос.
Все последние дни Лида почти не отходила от Марии, которая далеко не всегда была похожа на умирающую — пару раз она даже пыталась подняться, а потом потребовала, чтобы Оисим вынес её во двор и усадил в кресло.
«Мальчик мой, Лида — такая славная девочка, хотя сама этого не понимает, — однажды прошептала старуха, воспользовавшись тем, что Лида ушла покурить за изгородь. — Я боюсь за неё. Она такая доверчивая, такая беззащитная. Я в её возрасте тоже верила всем и всему и страшно боялась разочарований. Когда веришь во что-то слишком беззаветно, нет ничего больнее, чем разувериться. Онисим, вы мне тоже крайне симпатичны, а я редко ошибаюсь в людях. Берегите её, если получится…»
Как же — убережёшь её!
Твердь ушла из-под ног, безбрежная пустота заполнила невидимое пространство, и оставалось только мчаться куда-то, не ощущая движения, стараясь лишь не упустить шлейф едва различимого запаха духов. Вдруг показалось, что где-то на краю поля зрения мелькнул её светящийся силуэт, но тут же слился с непроницаемой тьмой. По винтовой лестнице, протыкающей пространство насквозь, неторопливо поднимались вверх какие-то люди — старые и молодые, мужчины и женщины, ленивые и упрямые, слабые и сильные, добрые и не очень. Неподалёку от перил светилась яркая надпись: «Восхождение в Царствие Небесное стоит тех трудов, которые вы на него потратите». Это напоминало рекламный плакат, который был ничем не хуже и не лучше тех, что теснятся у обочин земных дорог, И почему-то было совершенно ясно, что те, кто продолжал движение вверх, едва ли скоро попадут туда, куда стремятся.
— Лида! — крикнул Онисим в пустоту, но в ответ донеслось неизвестно от чего отразившееся эхо: — Лида-а-а-а-а!
Теперь хотелось встретить давешнюю всезнающую крысу и крутить ей хвост до тех пор, пока она не скажет, где тут что и где кого искать. Хотя хвоста у неё, кажется, не было…
— Лида-а-а-а-а! — Кричать, конечно, бессмысленно, но это — единственное, на что хватает фантазии здесь, где тело не находит опоры, взгляду не за что зацепиться, кроме дурацкой надписи, времени нет совсем, а душе с каждой несуществующей минутой становится всё более зябко. — Лида-а-а-а-а!
Ход времени действительно не ощущался — так могла пройти незамеченной целая вечность. Кусок окружающей темноты раскрылся, словно раковина моллюска, и из образовавшейся трещины, заполненной слабым зеленоватым свечением, донёсся сосредоточенный женский голос:
— Гражданин, своими несанкционированными криками вы препятствуете поддержанию должного уровня торжественности процедуры восхождения. Прошу вас либо удалиться, либо замолчать.
— Какого восхождения? — спросил Онисим, чтобы поддержать разговор. Если невидимая собеседница не пропадёт так же внезапно, как появилась, можно будет спросить и о том, что действительно интересно.
— Тут всё написано! — В створе раковины показалась давешняя буфетчица со станции Репище, она же — извозчица из Пекла. Она его тоже узнала. — О! Старый знакомый! Ты-то здесь как?
— Проездом, — уклончиво ответил Онисим, но, похоже, ведьму ответ не очень интересовал.
— А я вот попросила здесь политического убежища. А то дома городовые за мной гоняются, тобой, между прочим, интересуются. А в Пекле оставаться — всё одно сковородкой кончишь, и плевать им на договор.
— А здесь — это где? — поинтересовался Онисим, хотя ему казалось, что ответ не принесёт ему никакой пользы.
— А здесь — нейтральная территория, обитель серых ангелов и серых магов, — с готовностью ответила бывшая буфетчица. — Короче, отросток Чистилища, самострой. Никакой идеологии — чистая коммерция. У нас кто угодно, последняя стерва или маньяк-убийца, вполне имеют шансы, было бы уплочено. Вот — недавно новый подъёмник в Царствие сделали. Кстати, за вход недорого берём.
— А внизу что? — на всякий случай спросил Онисим, хотя почти знал ответ.
— А внизу, дурья твоя башка, — Пекло. — Ведьма выразительно покрутила пальцем у виска. — Ну что — пойдёшь в Царствие? Я тебя бесплатно пущу — на тебе уже заработала, хоть ты, поганец, и за пиво не заплатил. Иди — хоть орать тут не будешь.
Он не успел ответить, как оказалось, что его рука вцепилась в перила, а под ногами оказались узкие стальные ступени, скреплённые грубыми сварными швами.
— Эй, мужчина, вы давайте вниз прыгайте или уж идите, как все. — Густо накрашенная девица, разодетая в шелка по моде полуторавековой давности, протиснулась между ним и перилами и, кокетливо раскачивая бёдрами, двинулась вверх. А снизу напирал сплошной людской поток. Стало ясно — если он не вольётся в него, то будет немедленно сброшен вниз как явное препятствие на пути к райскому блаженству.
Впрочем, очевидно было и другое: взбирающиеся по лестнице мертвецы вовсе и не рассчитывали угодить в Кущи на коммерческой основе — просто сама попытка, видимо, стоила денег, которые они заплатили. Там, наверху, у райских врат наверняка сидел гневный ангел и отправлял обратно толпы выскочек, отягощённых не искуплёнными грехами и не обременённых грузом раскаянья. А могло оказаться, что всё это предприятие — чистая афера, и лестница вообще никуда не ведёт. Но как бы там ни было, с этой толпой ему вовсе не по пути. Полувзвод 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии Соборной Гардарики пытался прорваться из Пекла, а значит, именно там и надо искать своих.
Онисим, не оставляя себе времени передумать, перевалился через перила и полетел вниз, навстречу ревущему пламени Преисподней. Промелькнули равнодушные лица тех, кто продолжал бесконечный подъём, потом всё слилось в дрожащие рваные линии бледного мерцающего света, а когда снизу пахнуло жаром, он услышал собственный крик. Какая-то сила рванула его в сторону, в упругую вязкую темноту, а ещё через мгновение оказалось, что он стоит на коленях у самого края Чаши, и Лида со слезами на глазах пытается взвалить на плечо его беспомощное оцепеневшее тело.
— Ну зачем ты? Зачем… — Она всё дальше оттаскивала его от клубящейся поверхности Тлаа, и каждый новый шаг давался ей с всё большим трудом. — Я же сказала — подожди. Я же говорила…
Когда она выбилась из сил, он почувствовал, что может держаться на ногах, но это было уже ни к чему. Они сидели рядом на клочке жёсткой травы, пробивающейся сквозь каменную сыпь, а голубой туман уже вернулся в пределы Чаши.
— Странно, — сказала Лида, отдышавшись. — Я хотела найти его, а встретила их.
— Кого?
— Папу с мамой — вот кого. — Она положила руки на колени и спрятала в них заплаканное лицо. — Они не знают… Они не знают, кто это сделал. Он был в маске. Сначала застрелил отца — внизу, в гостиной, а потом поднялся в спальню и задушил маму — у неё до сих пор синие пятна на шее. Но ангелы им сказали, что это пройдёт. Им там хорошо. Они заслужили покой. У них маленький домик на берегу моря, а рядом целое поле одуванчиков. Я хотела остаться с ними, но поняла, что мне нельзя. Я — скверная, я гнусная неблагодарная тварь, мне нельзя…
— А Мария сказала, что ты — славная девочка, — попытался её успокоить Онисим. — Мария лгать не станет. Перед смертью не лгут.
— Ей-то откуда знать?
— Спроси сама. Мы ведь проводим её? Вместе проводим… Хочешь?
— Да. Проводим. Только недалеко. Нам нельзя. Мы не заслужили быть там — ни я, ни ты.
14 октября, 16 ч. 40 мин., г. Лютеция, столица провинции Галлия.
— Нет, мадам, за эту цену пусть этим займётся какой-нибудь полотёр, а я, извините, не желаю рисковать своим добрым именем за такие гроши. — Альбер Верньё, помощник младшего хранителя запасников Национального Музея, торговался уже второй час, но нельзя было уступать слишком легко — нельзя было давать ему повода заподозрить, что перед ним не просто состоятельная дама, свихнувшаяся на средневековой мистике, а кто-то посерьёзнее.
— Ну, хорошо, я накину ещё пять тысяч, но это всё, что у меня есть с собой. Умоляю, сделайте это для меня. Ну, хотите, я подпишу вексель ещё на двадцать? Рассчитаюсь в течение недели. — Дина говорила с таким трагизмом, что музейный служитель окончательно уверился в том, что сумасшедшая баронесса из Альби уже выложила всё, чем могла пожертвовать.
— Деньги сейчас и вексель — тоже, — потребовал Альбер, делая вид, что собирается позвать гарсона со счётом.
— Нет-нет! Как я могу быть уверена, что вы меня не обманете?
— Может быть, у вас в Альби принято надувать клиентов, а у нас в Галлии живут преимущественно честные и ответственные люди, и я лично готов на многое ради любви к искусству.
— Хорошо, деньги я отдам сейчас, а вексель потом — как только получу то, что мне надо.
— Ну, ладно — тогда оставьте мне в залог ваш кулон — он, конечно, стоит несколько дешевле, чем мне хотелось бы, но на что не пойдёшь ради такой милой дамы. И копию той безделушки тоже давайте сюда.
В кулон были вмонтированы миниатюрная видеокамера и жучок, и то, что Альбер пойдёт на дело со всем этим, было весьма кстати.
— Так когда мы встретимся? — спросила Дина со сдержанным трепетом в голосе, снимая кулон и двигая поближе к собеседнику картонку с деньгами и копией «путеводного диска».
— Через десять минут зайдите в вестибюль музея, сдайте пальто в левый гардероб. Пройдите в левую галерею, а через час уходите. Ваш заказ будет лежать в пальто, в правом кармане. — Чувствовалось, что Альбер подобные штуки проделывал уже не раз и опыта ему не занимать. Он бросил на стол купюру в пять сестерций, церемонно раскланялся и неторопливо удалился.
В трёх кафе, расположенных неподалёку от Национального Музея, пили кофе полтора десятка вооружённых агентов Тайной Канцелярии, которые, в крайнем случае, вполне могли бы взять музей штурмом, но силовая акция в одной из столиц Ромейского Союза была бы сопряжена с немалым риском и серьёзными потерями. Альбер Верньё подвернулся весьма кстати. Его порекомендовал Дине местный антиквар, лет десять назад завербованный Тайной Канцелярией, для которого Альбер несколько раз выносил довольно ценные предметы, десятилетиями пылившиеся в запасниках. Единственное, что настораживало, — музейный работник слишком легко пошёл на контакт, но то, как он бился за каждый сестерций вознаграждения, почти развеяло сомнения в его искреннем желании помочь несчастной женщине, которой для полного счастья не хватает только одного — древнего галльского таро, которое пока ещё не принадлежит музею и даже не застраховано.
Дина не спеша допила свой кофе, вышла на улицу и двинулась в сторону музея, по пути улыбнувшись усатому брюнету, курившему сигару у входа в метро, — это был сигнал, означавший, что группа захвата может продолжать спокойно завтракать. По пути она заглянула в бар «Галльский петух», присела за стойку рядом с пожилым франтом, бессмысленно глядящим в бокал с арманьком, и шепнула ему, чтобы тот передал ей принимающее устройство жучка. Он поковырялся в ухе и небрежно извлёк оттуда что-то похожее на пуговицу. Теперь оставалось только затолкать миниатюрный телефон в собственное ухо и двигаться в музей.
— Альбер, завтра мы демонтируем экспозицию холодного оружия из замка Ханн. Освободите для него седьмую и двенадцатую секции в хранилище.
— К какому сроку, сир?
— Начинайте прямо сейчас — к вечеру всё должно быть готово.
— Хорошо, сир.
Голоса звучали вполне отчётливо — Альбер так и оставил кулон в нагрудном кармане.
Когда Дина вошла в просторный вестибюль с зеркальными стенами, мраморным полом и фонтаном в центре зала, до неё доносились только скрипы и шорохи — видимо, теперь Албер был один в запаснике, и теперь ему не с кем было поговорить, зато не составляло труда подменить Печать.
— Благодарим за посещение, — вежливо сказала гардеробщица, принимая пальто, то же самое повторил кассир, отсчитывая сдачу с пятисотенной купюры.
Визит в Национальный Музей — дорогое удовольствие, если уж человек сюда пришёл, значит он заслуживает максимальной предупредительности. Дина отказалась от услуг экскурсовода, прошла в галерею, где были выставлены полотна ранних экзистенциалистов.
— …и суть этого направления состоит не в том, что художник стремится отображать на своих полотнах реально существующий мир, а в том, что фантазия его настолько убедительна, объёмна и естественна, что представляется нам не менее реальной, чем вид из окна, — доносился из-за угла чей-то монотонный голос, под ногами едва различимо поскрипывал паркет, а перспектива, заключённая в массивные рамы, как ей и полагалось, стремилась к бесконечности.
— Ну нет! Я этого так не оставлю! Эта вещь принадлежит мне, и я не собираюсь отдавать её за гроши! Слышите — не собираюсь. Я, может, хочу её с аукциона толкнуть. Руки убери, скотина сиволапая! Вот решение суда, и ещё у меня свидетель есть. Лилль, подтверди! — Крики, донёсшиеся со стороны вестибюля, никак не соответствовали торжественному покою изысканного интерьера, а в ответ доносилось лишь невнятное бормотание — видимо, администратор и охранник были слегка растеряны необычайным напором нового посетителя.
Дина неторопливо, не забывая разглядывать картины, двинулась на голоса. Возле мирно журчащего фонтана, размахивая каким-то документом, стоял лысый толстячок в кремовом плаще, возле него памятником возвышался верзила в форме судебного исполнителя, а за его спиной пристроился какой-то бродяга, у которого из-под драного пальто выглядывали армейские кальсоны, а на правой ноге вместо башмака болталась конструкция из тряпок, бечёвок и пластиковой бутылки.
— Прошу прощения, но ваш вопрос может решить только главный хранитель, а он прибудет не ранее чем через час, — пыталась увещевать разбушевавшегося посетителя дама-администратор, а на нижней ступени широкой мраморной лестницы заняли позицию трое дюжих охранников.
— Нет уж! — не унимался толстячок. — Решение суда не терпит никаких отлагательств. Я требую немедленного соблюдения моих гражданских прав!
Открылась дверь служебного входа, и на пороге появился Альбер. Увидев почти батальную сцену в вестибюле, он на мгновение опешил, но тут же собравшись, не спеша направился к гардеробу.
Значит, оставался шанс, что, несмотря на разгорающийся скандал, операция пройдёт в соответствии с планом.
С улицы донёсся визг тормозов, и за стеклянной дверью возникли два микроавтобуса, из которых начали выходить прилично одетые господа и дамы. Когда большинство из них прошло в вестибюль и рассредоточилось у гардероба и кассы, двое заняли позицию у выхода, но на это, кроме Дины, никто не обратил внимания — все были увлечены скандалом. Один из вошедших был в дорогом сером костюме и тёмных очках, но Дина узнала его почти сразу — майор Кортес из Серого Легиона, ромейского аналога Спецкорпуса, был ей знаком по нескольким совместным операциям.
Всё было ясно: Серый Легион исчерпал все законные способы завладеть Печатью, и теперь будет инсценировано ограбление музея — эти дамы и господа разбредутся по галереям и в условленный момент займут позиции вблизи пультов включения сигнализации, а некоторые попытаются вступить в беседу с охранниками. В итоге на несколько минут весь музей может оказаться в руках «грабителей» — вполне достаточно, чтобы извлечь из запасника нужный предмет, особенно если точно знаешь, где он лежит, а потом скрыться в неизвестном направлении. Этот план полностью совпадал с тем, который Дина разработала для своих агентов, ожидающих сигнала в близлежащих кафе — на случай, если Альбер подведёт. Но помощник младшего хранителя запасников как ни в чём не бывало продолжал двигаться в сторону гардероба, и, если присмотреться, было заметно, как он что-то сжимает под мышкой — пиджак справа едва заметно оттопыривался. Вероятно, гардеробщица тоже была в доле.
— Альбер! Позвоните Виктору, пусть поторопится, — неожиданно обратилась к нему администратор, когда он проходил мимо. — Скажите — есть вопрос, который без него не решается.
Ни скандалист, требующий своего, ни полковник Кедрач не знали, что Виктор — это вовсе не главный хранитель Национального Музея, а местный комиссар Уголовного Дознания, но, видимо, это прекрасно было известно майору Кортесу, и скорое появление здесь полицейского чина его никоим образом не устраивало. Он перехватил Альбера на пути к телефону, коротко и резко ткнул его локтем под ребро, а потом, не давая ему упасть, поинтересовался:
— Вам плохо?
Что-то стукнулось об пол, и Дина заметила, как Печать Нечистого, она же — «путеводный диск», или «тантхатлаа», катится по мраморному полу прямо к ногам молчаливого оборванца. Лилль, которому, похоже, было вообще всё равно, чем кончится дело, безучастно посмотрел на предмет, завалившийся набок около его ступни, обмотанной тряпками, наклонился и с некоторой опаской ткнул пальцем в поверхность, покрытую сплетёнными руническими знаками.
Серое небо за стеклянными дверьми внезапно померкло, а потом часть вестибюля со стороны входа куда-то исчезла, и вместо неё открылся песчаный пляж, освещённый лучами закатного солнца. Бродяга, не обращая внимания на собравшуюся публику, заковылял в сторону видения и вскоре стал его частью — он упал на четвереньки и начал с остервенением копаться в песке.
— Вот он! Вот он! — радостно закричал он, вцепившись обеими руками в найденный башмак, и все, кто это видел, начали с ужасом пятиться к стенам.
Только Дина, которой уже приходилось однажды присутствовать при подобном явлении, сообразила, в чём дело. Она сбросила туфли и побежала туда, где Лилль искренне радовался своей находке. Прихватив по пути Печать, сиротливо лежавшую на мраморном полу, она погналась за бродягой, утопая по щиколотку в горячем песке. И через пару мгновений за её спиной растаяли журчащий фонтан, мраморная лестница и побледневшие лица тех, кто смотрел ей вслед, как будто кто-то выключил гигантский телевизор.
14 октября, 9 ч. 26 мин., о. Сето-Мегеро, западное побережье.
Патрик положил первый лиловый мазок на полотно и, отступив на шаг, залюбовался своим будущим творением. Он уже видел, как из бездонной воронки с рваными краями в ребристое небо на верёвочке поднимается воздушный шарик, охваченный синим пламенем, и над всем этим сквозь клубы желтоватого дыма светится наивная и трогательная детская улыбка. «Шестая фаза молчания» — название картины было придумано давно, тем более что первые «три фазы» уже были написаны.
— Любуешься? — Леся-Тополица незаметно подошла сзади и обняла его обнажённый торс. — Какую всё-таки мерзость ты малюешь.
Патрик далеко не впервые слышал от неё подобную оценку собственного творчества и поэтому не высказал ни удивления, ни обиды.
— Леся, радость моя, понимаешь, мне скучно писать то, что есть — оно и так уже есть.
— А мне кисло смотреть на твои фантазии, — сообщила Леся, отбирая у него кисть. — А я тебе нравлюсь?
— Ты — просто чудо. — Он отступил от неё на пару шагов и окинул взглядом её стройное загорелое тело, прикрытое лишь набедренной повязкой из махрового полотенца. — Ты мне больше чем нравишься, но жизнь — это одно, а искусство — совсем другое.
— Тогда напиши мой портрет, и чтоб в полный рост, и чтоб без твоих извратов.
— Я уже шесть лет не пытался писать с натуры.
— А ты попытайся. — Она знала, что Патрик не сможет ей отказать. Во всяком случае, с того дня, как он оказался в кабине самолёта, такого ни разу не случалось.
Он попытался. Сначала надо было соскоблить с полотна лиловый мазок размером со столовую ложку, потом мягким карандашом набросать контуры тела. Когда карандаш побежал по шершавой поверхности холста, Патрик вдруг почувствовал радостное возбуждение — рука как будто сама выводила дивный силуэт, и можно было даже закрыть глаза — зрение было уже ни к чему, образ созрел внутри него, где-то на краю сознания или чуть выше.
Часа через полтора, которых он не заметил, перед ним стояли две Леси — одна нетерпеливо ковыряла песок пальцами босой ноги, другая в сиянии солнечных бликов парила посреди тёмного пространства и сама была светом.
— Жива! — услышал он её сдержанный возглас, когда последний солнечный блик лёг на плечо богини. — Это не я, это Жива — богиня, дающая жизнь! Ты наконец-то понял, чего я хочу. — Леся чмокнула его в небритую щёку, слегка привстав на цыпочки. — А вот то, что ты раньше малевал, — это для психов, для психов или просто для больных.
— Может, оно и так, только многим нравится. Вот «Изнанка бытия» куда-то подевалась — значит, понравилась кому-то.
— Какая изнанка?
— А помнишь — то, что я в кабине на переборке изобразил? Мы ещё там с тобой прогулялись.
— А мне её вовсе не жалко! Пусть какой-нибудь урод ей любуется, а меня на неё смотреть и не тянет вовсе. Стоп! — Она вдруг замерла, напряжённо сжав губы. — А в эту картину тоже можно войти?
— Здесь всё можно.
— Значит, она, которая там, тоже живая, и её можно целовать, любить и так далее?
— Это ты! — поспешно отозвался Патрик. — Если мы туда войдём, там никого не будет, кроме тебя.
— Нет, нет — это Жива. Она, правда, похожа на меня, но это Жива. Патрик, хороший мой, давай не будем туда ходить. Давай просто смотреть.
— Давай.
Миры Свена Самборга.
Маруся была из Гардарики, поэтому она всё время любила пить водку. Вот и теперь она держала в руке бутылку и пила из горлышка большими глотками. Свен попытался обнять её за талию, но рука прошла сквозь плоское глянцевое изображение на фоне неподвижных ядовито-зелёных кустов.
— Какая ты недотрога, — возмутился Свен, ткнув пальцем ей под рёбра, но тоже ничего не нащупал.
— А ты в неё стрельни, — посоветовал Бой Гробер, человек без лица и с расплывчатой фигурой цвета хаки.
Свен схватил пулемёт, лежавший у красивых ног Маруси. Оружие было настоящим, пахнущим пороховой гарью от недавней стрельбы. Он упёр ствол в её красивый пупок и положил палец на спусковой крючок.
— Верни пушку на место, придурок, — потребовала Маруся, сделав очередной глоток. — Шутить в морге будешь, — сказали её красивые губы.
— Ребята, давайте жить дружно, — предложил человек без лица, и Свен нажал на курок, потому что Маруся его достала.
Пули прошили её насквозь, и неподвижные ядовито-зелёные кусты начали виднеться сквозь брешь в красивом животе.
— Сволочь ты всё-таки, — заметила Маруся, в упор глядя на Свена. — С тех пор, как ты припёрся, жить стало хреново. И пулемёт заедать начал.
Рваная рана на её красивом теле затянулась, но остался некрасивый рубец.
— Кажется, у нас проблемы, — сообщил Бой Гробер, глядя сквозь Свена на просеку — там со страшным рёвом двигался танк, на броне которого сидело семнадцать черномазых партизан.
— Это у них проблемы, — привычно сказала Маруся, и бутылка в её руке превратилась в противотанковую гранату, которую она тут же небрежно метнула в наступающего противника.
Граната, пролетев полтораста метров, поразила цель, от танка отлетела башня, и двое уцелевших партизан, отстреливаясь, исчезли в кустах, которые при этом не шелохнулись.
Бой Гробер бросился в погоню и растворился в воздухе.
— Ну давай, только быстро, — потребовала Маруся, разрывая на себе футболку цвета хаки, грудь её стала выпуклой и трепетно задрожала.
Свен метнулся к ней, на ходу расстёгивая брючный ремень, но когда он навалился на неё всем телом, красочный плакат, на котором, расставив красивые ноги, сидела красивая Маруся, прорвался насквозь, и там, где он оказался, всё пространство было заполнено фарфоровыми вазами, которые покрывались трещинами и осыпались звенящим дождём.
— Помоги! — рявкнул на него неизвестно откуда взявшийся Харитон, несущий на фарфоровом подносе столовый сервиз на тридцать шесть персон. — Помоги. Хоть что-то отсюда вынести надо.
— Позорный волк тебе помогать! — огрызнулся Свен и ударом ноги разнёс вдребезги поднос со всем содержимым. Его давно уже не покидало смутное чувство, что Харитон его подставил, но теперь, после нескольких дней общения с Марусей и безликим Гробером, он почему-то был рад видеть эту небритую, слегка обрюзгшую рожу. И поднос он разбил вовсе не со зла, а лишь потому, что видел — лишний груз только мешает старому приятелю добраться до безопасного места.
Над их головами треснуло фарфоровое небо, расписанное причудливым орнаментом, и несколько девиц с фарфоровыми телами, чем-то неуловимо напоминающих Марусю, рассыпались в мелкую пыль.
— Давай-ка — дёру отсюда! — крикнул Харитон и первым помчался вниз по склону, огибая наросты застывшей лавы, от которых ещё тянуло жаром.
Свен бросился за ним, и они бежали долго — до тех пор, пока не вломились в низкорослые кусты, из-за которых доносился шум набегающих на берег волн. Харитон, с опаской оглянувшись на вершину Скво-Куксо, окутанную дымом, без сил повалился на землю, и Свен, ещё не вполне понимая, что происходит, присел рядом.
— Ты мне сказать, что здесь было случиться? — спросил он, слегка отдышавшись.
— Что случиться, что случиться, — передразнил его Харитон. — Ничего не случиться. Старуха, наверное, сдохла — вот что! Как я раньше не врубился! Давай-ка по быстрому к Чаше, а то чего доброго опоздаем, и всё наследство без нас поделят.
14 октября, 10 ч. 45 мин., о. Сето-Мегеро, восточное побережье.
Он не удивился тому, что сон о солнечном береге вернулся так внезапно — не потому, что утратил способность удивляться, а потому, что ему было всё равно. К тому же здесь, в этом сне, не надо было бороться с холодом, который по ночам заползал под мост Герцога де Лакри, когда угасал чахлый костерок. И ещё одна радость заставила его забыть о том, что старьёвщик Жур обещал ему сотню сестерций — нашёлся башмак, без которого он чувствовал себя как-то неуютно.
Лилль так увлёкся распутыванием шнурков, что не сразу заметил, как на него упала чья-то тень. А когда заметил, не сразу оглянулся — беспокоиться было не о чем, в таком хорошем сне не могло случиться ничего плохого, ничего такого, из-за чего стоило тревожиться.
Симпатичная дамочка в длинном, почти до пят, иссиня-чёрном вечернем платье с глубоким вырезом и изящной широкополой шляпе, слегка сбившейся набок, смотрела на него с едва заметной печальной улыбкой.
— Твоё? — спросила она, протягивая Лиллю бесполезную вещицу, которую он так удачно загнал старьёвщику Журу.
— Нет, — честно ответил он, не желая себе лишних неприятностей. — Простите, мадам, но мне надо идти. — Он поднялся и двинулся туда, где сквозь заросли виднелось начало тропы.
— Ты чего-нибудь хочешь? — донёсся до него вопрос незнакомки.
— Нет-нет, ничего, — ответил он, не оглядываясь и не сбавляя шага. Почему-то ему хотелось уйти подальше от этой дамы, которая пыталась всучить ему чужую вещь. К тому же она стояла на песке босиком, и ему, обладателю двух вполне приличных башмаков, было не о чем с ней разговаривать.
По этой тропе иногда уходила хорошая девочка Лида, а когда она возвращалась, в её заплечном мешке была еда, много вкусной еды, которая была хороша даже во сне. Лиды поблизости не было видно, а значит, следовало самому о себе позаботиться — кушать почему-то хотелось даже во сне.
ПАПКА № 9
Документ 1
Галлы называли это «таро», йоксы и тунгуры — «тати», анты и венты — «тайна», древние фасаки — просто «та». Предметы, наделённые магической силой, были в обиходе у многих народов, но практически везде в их названии присутствует звукосочетание «та». Удивительно то, что в самом древнем из живых языков, хуннском, слово «та» означает «нет», а в современном вентоантском, на котором говорит большинство населения Гардарики, созвучно противоположному «да».
Возможно, это сочетание звуков пришло к нам из тех времён, когда вселенная являла собой первозданный хаос, и между «да» и «нет» не было никакой разницы. «Да» и «нет» — это единица и ноль, символы, с помощью которых возможно создать виртуальную модель всего сущего. Но если предположить, что именно из них когда-то было соткано реальное мироздание, начинаешь верить в то, что начало миру положило именно Слово.
Гай Претто, статья «Философия, данная нам в ощущении», альманах «Любомудрие», Равенни — 2966 г.
Документ 2
Художник не стремится к познанию истины и отражению реальности — он творит то, к познанию чего должны, по его мнению, стремиться другие — те, кто не способен к творчеству. Реальность, затерявшаяся в бездне его воображения, представляется ему лишь слабой тенью того, что рождено неукротимым стремлением его бунтующего духа.
Пит Биде, статья «Патрик Бру — иное измерение» в журнале «Меценат», № 5 за 2984 год.
Документ 3
В мире нет и не может быть абсолютного совершенства. Абсолютно лишь стремление к нему. Господь тоже несовершенен, но совершенно его стремление к совершенству, и наш удел — смиренно идти по его следам. Гордыня порой уводит в сторону и людей, и даже ангелов, однажды отвернувшихся от Света. Но гордыня падших ангелов совершенна, а люди чаще прикрывают ею собственные слабости — страх, лень, сладострастие, немочь.
Из Восточных Земель пришло учение, утверждающее, что мир, который стал для нас домом, — всего лишь мираж, и, сбросив наваждение, мы придём к совершенству. Что ж, первозданный Хаос тоже был по-своему совершенен — точно так же, как совершенна абсолютная пустота.
Огиес-Пустынник «Двенадцатый апокриф».
Документ 4
Легату 12-й когорты при штабе Серого Легиона полковнику Юнию Северу.
Мессир! К моему глубочайшему сожалению, операция по изъятию Печати закончилась полным провалом. Но самое прискорбное состоит не в том, что эта весьма полезная вещица нам так и не досталась, а в том, что ею овладели те, в чьих руках она может представлять значительную угрозу для безопасности Ромейского Союза.
Проанализировав записи видеокамер слежения, мы установили личность той, которая исчезла вместе с Печатью, — это полковник Спецкорпуса Соборной Гардарики Дина Кедрач, присутствие которой в данное время в данном месте не могло быть случайным. Так что одно из немногих уцелевших таро, подлинность которых доказана, находится в руках потенциального противника, и теперь они могут наводнить нашу страну агентами-нелегалами и контрабандным товаром. Единственное, на что остаётся надеяться, — у них хватит ума не пользоваться этим магическим предметом так же нагло и бездумно, как это в своё время делал Олав Безусый.
К сожалению, мы не можем предъявить официальных претензий к властям Гардарики, поскольку присутствие вверенного мне подразделения на месте проведения операции не было санкционировано Верховным Префектом и производилось в соответствии с пунктом 16 «Внутреннего кодекса Серого Легиона».
Задержанный нами Альбер Верньё, помощник младшего хранителя запасников Национального Музея, который и вынес Печать в вестибюль, утверждает, что им двигало лишь желание сохранить экспонат для музея, поскольку безусловно нелепое и незаконное судебное решение в пользу прежнего владельца таро было бы всё равно неизбежно отменено, но за это время вещь могла оказаться неизвестно где. Единственное, что может ему предъявить Уголовное Дознание, это нарушение служебных инструкций и преступную халатность, поэтому я предлагаю оставить его у нас и надавить на него как следует. При грамотном подходе к ведению дознания (в соответствии с пунктом 57 «Внутреннего кодекса Серого Легиона») он неизбежно даст правдивые показания.
Начальник оперативного отдела 12-й когорты Серого Легиона майор Леон Кортес.
Документ 5
Нет ничего медлительнее времени. И чем меньше в этой жизни остаётся осознанного смысла, тем медленней она ползёт к завершению. Временами я малодушно помышляю о том, как бы приблизить собственную смерть, но наперекор этому тёмному желанию поднимается естественный человеческий страх добавить ко всем моим грехам ещё один — самый страшный.
Тлаа уже почти год не беспокоит меня, и я стараюсь не приближаться к Чаше. Иногда мне кажется, что он снова уснул, но это едва ли возможно — теперь он будет бодрствовать вечно и когда-нибудь обретёт вечного хозяина.
Из тахха-урду моё появление на острове помнят лишь немногочисленные оставшиеся в живых старики — война, которая грохочет вокруг, и болезни делают своё дело. Но там, где многие умирают, многие и рождаются. Для молодых воинов я — если не божество, то по меньшей мере живая легенда, и я не удивлюсь, если когда-нибудь они воздвигнут капище в мою честь и начнут приносить жертвы. Да, мне ничего не стоит простым взмахом руки обратить в бегство «железноголовых», достать любую пищу, любые лекарства и любые безделушки — от бисера до оружия, но я стараюсь делать это лишь при крайней нужде — и не только потому, что не хочу беспокоить Тлаа. Мне подвластна великая и страшная сила, но она совершенно неспособна творить — только разрушать и перемещать предметы, не считаясь ни с весом, ни с расстоянием, и пользоваться ею — значит вводить себя во искушение, потакать всему звериному и низменному, что, несомненно, есть в любом из нас, отбывающих срок жизни на этой земле.
Однажды, примерно год назад, я попытался заставить Тлаа уничтожить самого себя, и он честно попытался исполнить мою волю. Но, видимо, то, чем он является, — сгусток первородного Хаоса, который был когда-то, до Начала Времён, и ЭТО нельзя уничтожить — из ЭТОГО можно лишь что-нибудь слепить. Но чтобы стать творцом, нужно признать себя частью творения и отречься от всего, что находится вне его. А это может сделать только тот, кому не от чего отрекаться. Тлаа, чем бы он ни стал по моей воле, не может вобрать в себя всё то, что мне до сих пор дорого, с чем я не могу расстаться даже после смерти.
Смерть… Странно, но порой я с упоением думаю о ней — не просто как об избавлении от тяжкого груза жизни, который надо нести до конца, а как о шаге на новую ступень бытия. Не знаю, хорошо это или плохо — чем глубже познания, тем непреодолимей кажутся собственные сомнения.
Но есть единственное желание, которое я никак не могу преодолеть: я хочу успеть проститься с Марией. Хочу, чтобы в тот миг, когда я покину эту жизнь, её рука лежала в моей руке.
Дневник профессора Криса Боолди, запись от 11 марта 2977 г. от основания Ромы.
