Компания Сирены почему-то сторонилась его, видимо, опасаясь недовольства Лиды — как только Онисим приближался к ним, замолкало банджо, стихали разговоры и смех. На вопросы отвечали путано, невнятно и при первой возможности старались откочевать куда-нибудь подальше. Даже Рано Портек, скорее всего, считая, что однажды по пьяни сболтнул ему лишнего, старательно отмалчивался. Только Лана Кордо изредка бросала на него оценивающие взгляды и то предпочитала делать это издалека.

Впрочем, и Лида уделяла ему ненамного больше внимания, чем все прочие островитяне — она целыми днями лежала на своём пледе, уткнувшись в томик Конде ле Бра, отвлекаясь лишь на то, чтобы перекусить, или перекурить, или вздремнуть, или искупаться. Борьба за свободу Галлии, понимаешь… На третий день Онисим сам предложил ей содействие в осуществлении какого-нибудь нового мелкого хулиганства на ромейской территории, лишь бы она представила его загадочной Марии, но Лида резко ответила, что, во-первых, не хочет больше позориться перед Милой Галлией, а во-вторых, вообще ничего не хочет. Когда он сам предпринял попытку подняться к хижине, через полверсты обнаружился Рано, лежащий поперёк тропы рядом с двумя ящиками бренди, один из которых был наполовину пуст. Теперь он был достаточно пьян, чтобы поговорить, и искренне посоветовал не лезть на рожон, а подождать, пока Лидуня не перебесится — с ней такое часто бывает, а потом проходит.

Вспоминались «золотые» денёчки в Пантике — теперешнее времяпрепровождение мало чем отличалось от тогдашнего. Оставалось только развлекать себя долгими прогулками вдоль берега и созерцанием эверийской военно-морской мощи на горизонте сквозь мощный бинокль, который безропотно отдал ему Зуко Дюппа, скверный игрок на банджо.

Не отрывая глаз от окуляров, Онисим проводил взглядом авианосец, уходящий за мыс, и в поле зрения попал кусок берега, по которому бежала Тана Кордо, размахивая руками и крича что-то издалека.

— Лида! Лида, тебе там посылка. — Чувствовалось, что ей не терпелось сообщить об этой новости.

— Тана, не сходи с ума! Какая посылка?

— А вон там за мысом контейнер стоит, к берегу его прибило. А на нём написано — Лиде Страто от Милой Галлии.

— Онисьим. — Лида отвернулась от своей собеседницы и от ветра, чтобы прикурить. — Может, сходишь — посмотришь? Странно это всё. Тана, проводишь?

— Ну нет, — заявила Тана, как бы невзначай взяв Онисима под руку, и слегка сдавила кончиками пальцев его бицепс. — Парень он симпатичный, но я себе не враг. — Она, изобразив на лице жизнерадостную улыбку, побежала навстречу прибою и вскоре уже плескалась в сотне аршин от берега.

— Тогда сходи один, — предложила Лида, подтолкнув Онисима в спину. — Правда, сходи посмотри. Мне что-то не сильно туда хочется.

Не успел он отойти на несколько шагов, как из-за мыса донёсся раскатистый грохот взрыва. Он оглянулся на Лиду, которая как ни в чём не бывало продолжала лежать на своём пледе, и двинулся дальше, на мгновение пожалев, что оставил пулемёт на месте недавней хулиганской выходки — нигде и никогда ничто не взрывается просто так. Метров через пятьсот показался лежащий на берегу развороченный пластиковый контейнер, но ещё раньше на песке обнаружились разбросанные повсюду ошмётки готовых мясных завтраков и вакуумных упаковок от них, пачки сигарет «Король Хильперик», небольшие пластиковые бутылки с минеральной водой, прожжённые футболки и зажигалки с портретом Ромена Кариса, расплавленные плитки шоколада «Золото Галлии», разбитые банки с остатками апельсинового джема, книги, часть из которых догорала на ветру.

Аршинах в двадцати от контейнера стоял странный тип в тоге и в старинной альбийской каске и кричал во весь голос по-ромейски:

— Анжел! Что ты наделал, Анжел! Теперь, значит, и мне подыхать из-за тебя. Не хочу! Анжел!

Тело Анжела лежало тут же, заваленное кучей всякого хлама, который вывалился из контейнера. Только рука валялась отдельно, да и тога покойного была красна от крови. Врач ему уже явно не требовался…

— Оньисим! Эй, Оньисим! — Лида возникла в пределах видимости, когда тело Анжела уже покоилось под высоким песчаным бугорком, обложенным булыжниками, и Адриан, не переставая причитать, возлагал на могилу каску своего брата. — Я… — Она вдруг остановилась, заметив завершение погребальной процессии.

— Сколько раз я ему говорил: Анжел, надо уважать права собственников; Анжел, не трогай цирюльников; Анжел, не ссорься с таможней; Анжел, будь вежлив с дамами; Анжел, не стреляй в кассиров, они и так всё отдадут. Нет, ему всегда было плевать на голос разума, и вот — допрыгался. А ты кто? — Адриан вдруг с подозрением посмотрел на Онисима, который всё это время помогал ему с похоронами. — Ты, часом, не священник?

— Нет, я солдат. — Отвечать подробнее не хотелось, да и, похоже, было незачем.

— Жаль, а то бы хоть пару молитв прочитал. Знаешь, — он перешёл на шёпот, — что если здесь, на этом острове, над умершим прочитать молитву, то он и ожить может, очень даже запросто. Вот Лида однажды… О! — Он тоже заметил её приближение. — Слушай, солдат, ты откопай его обратно, а я пока Лиду попрошу… Она хоть и смотрит на меня волчонком, а если что, то завсегда…

Адриан отбросил лопату и, путаясь в тоге, помчался навстречу Лиде.

— Если воскреснет, сам откопается! — бросил ему вслед Онисим, но Адриан его уже не слышал — он стоял перед Лидой на коленях, что-то с жаром говорил и размазывал по лицу свежие слёзы. Но она, послушав его пламенную речь лишь несколько секунд, двинулась дальше, а убитый горем родственник покойного поплёлся за ней на четвереньках, продолжая издавать ноющие звуки.

— Это Адриан или Анжел? — поинтересовалась Тана, показывая большим пальцем себе за спину. — Я их всё время путаю.

— Теперь путать будет не с кем, — заметил Онисим. — Анжел там. — Он указал на бугорок.

— Да… Не повезло, — сочувственно сказала Лида и тут же начала брезгливо рассматривать остатки материальных благ, которыми ещё недавно был заполнен контейнер.

Характерного запаха, которым обычно подолгу тащит от места взрыва, здесь не было. Значит, взрывчатка здесь ни при чём. Здесь что-то другое. Тлаа разбушевался. Тлаа не может допустить, чтобы какой-то долговязый ромей копался в чужом имуществе. Выходит, Хозяину Чаши ничего не стоит просто перебить всех, кого занесло на этот остров. Может быть, если дать ему волю, он так и сделает? Но как старушка, божий одуванчик, держит в узде такое чудище?

— Смотри. — Лида выдернула из песка запаянный конверт из прозрачного пластика, на котором было выбито золотым тиснением «Лиде Страто от Милой Галлии», сверху — ромейскими буквами, а чуть ниже, вероятно, то же самое, только галльскими рунами. — Смотри — это и правда мне посылочка. Была… Наверное, те, кто её прислал, хотели меня убить. Проклятые ромеи. От них только подлости можно ждать, больше ничего. Значит, получается, что этот кретин меня спас. Ладно, попробую быть благодарной. А знаешь, сколько они с братцем склянчили у меня еды, сигарет и всякого разного…

— Жизнь-то дороже! — взвыл Клити-старший. — Он тебя, можно сказать, грудью прикрыл, а ты… Ну хоть попробуй. Может, поможет…

— Чего он хочет? — на всякий случай спросил Онисим. — Мёртвого поднять?

— Хочет, — невпопад ответила Лида, распечатывая конверт.

— Потом почитаешь, сучка! — не сдержался Адриан. — Ты мне брата верни! Прости, Лида. Прости меня, придурка. Прости идиота. Я не хотел. Сорвалось. — Казалось, он то ли вот-вот начнёт зарываться в песок, то ли постарается скрыться от греха подальше. Испуг его был явно неподдельным. — Хочешь, я твоей шестёркой буду, только сделай.

— Помолчи, — холодно сказала Лида, и Адриан сразу же умолк, продолжая смотреть на неё с собачьей преданностью. — А за «сучку» ответишь.

— Отвечу! Хочешь, сам пойду и утоплюсь. Только Анжела верни. Он хоть и дурень набитый, а брат всё-таки.

— Помолчи! — На сей раз голос её прозвучал суровей, и казалось, будто он донёсся откуда-то издалека.

Лида медленно опустилась на песок рядом с могилой, что-то бормоча себе под нос, глаза её закрылись, а сама она, казалось, окаменела. Несколько минут прошло в полном молчании, прежде чем её кулачок разжался, и на дне сложенной лодочкой ладони обнаружился крохотный клочок голубоватого тумана, который, казалось, светился даже под солнцем, подбирающимся к зениту. Она поднесла к губам эту частичку Тлаа, что-то еле слышно шепча.

— Эй, солдат, давай-ка отойдём. — Клити-старший уже отполз шагов на десять и продолжал пятиться, по-прежнему не рискуя стать на ноги. — Отойди, а то и тебе достанется. Она дуреет, когда такая…

Но клочок голубого тумана растаял у неё на ладони, а Лида открыла глаза.

— Ну, где? — потребовал своего Адриан, не рискнув, впрочем, приблизиться.

— Нету, — просто ответила Лида и поднялась, опёршись на ладонь Онисима. — Всё. Умер твой брат. Бесы в Пекло утащили. Далеко. Я туда за ним не потащусь. Гнусно там и противно, и толку никакого не будет. Всё. Умер — так умер. Все там будем.

Адриан вскочил, несколько секунд бешено вращал зрачками, а потом плюнул себе под ноги, развернулся и пошёл, не оглядываясь. Отойдя на сотню шагов, он бросил в воду свою винтовку и зашвырнул ей вслед старинную каску, за которую любой коллекционер отвалил бы пару тысяч сестерций, считай, месячное жалованье карабинера…

— Ты что, правда можешь мёртвого поднять? — поинтересовался Онисим, стараясь не выдать внезапного волнения. — А как же Карис? Что ж ты за ним не сходишь?

— Ромен, наверное, в Кущах, среди ангелов, — немедленно ответила она. — Ему там хорошо, и я не хочу ему мешать. Понимаешь? Не хочу… — Этот разговор был для неё слишком болезненным, и она сменила тему: — А вот Рано никому оказался не нужен. Он, когда умер, так и остался болтаться поблизости. Выпустили. Даже документов не спросили… Сама не пойму, как получилось.

— А меня туда проводишь?

— Куда?

— Туда, откуда видно дорогу в Пекло.

— Ты псих, да?

— Да, — соврал Онисим.

— Дурак ты, а не псих, — поставила диагноз Лида и пошла к своему пледу, на ходу распечатывая письмо от Милой Галлии.

— Как прикажете доложить? — Канцелярский Крыс обмакнул перо в чернильницу, чтобы вписать в бесконечный свиток из тонко выделанной человеческой кожи полное имя посетителя, цель визита и причину отказа в аудиенции.

— Потом доложишь. — Ипат ухватил Крыса за ухо и зашвырнул его подальше — за горы, над вершинами которых полыхало багровое зарево.

Наперерез ему бросилась чёртова дюжина сторожевых ифритов с ятаганами, но он аккуратно искромсал их по очереди «Блистающим в сумерках» и, пока обрубки не срослись, прошёл в распахнутые ворота. Пара серых бесов, вооружённых гранатомётами, попытались открыть огонь на поражение, но цель, исчезнув из виду на несколько мгновений, возникла в двух шагах от них, и меч сделал ещё два коротких росчерка в густом, полном приторных ароматов воздухе. Более никто не смел преградить ему путь, только у самого входа в тронный зал из-под ног с истошным мявом выскочил чёрный кот, вероятно, соглядатай кого-то из прочих Равных, тайно пробравшийся в замок.

— Ну и что? — Несравненный с лёгким любопытством посмотрел на нежданного посетителя. — Кто бы ты ни был, ты не можешь не знать, что это бесполезно.

— Что бесполезно? — не понял Ипат.

— Ты — либо герой, либо психопат, что, впрочем, одно и то же, — небрежно сказал Самаэль. — Но если уж ты сюда попал, ты не можешь не знать, что в царстве мёртвых невозможно кого-либо убить, а меня — в особенности.

— Я здесь не затем, чтобы драться.

— Ну, это — само собой. — Самаэль усмехнулся почти доброжелательно. — Со мной в схватке может сравниться только Сам Знаешь Кто. Но сейчас это не в Его интересах. Он хоть и Враг, но меру знает лучше, чем кто-либо другой во всём том милом непотребстве, которое называется миром.

— Не стоит упоминать всуе Господа.

— А ты шутник. — Самаэль уселся поудобнее, предвидя, что разговор может оказаться долгим. — Но я тоже шутить люблю, только вот другим от моих шуток обычно бывает невесело. Им невесело, а они всё равно смеются — знают, что со мной шутки плохи.

— Ты готов выслушать меня? — поинтересовался Ипат, вытирая меч о портьеру из чёрного бархата.

— Крыс! — позвал Самаэль, и старший делопроизводитель личной канцелярии Их Непотребства, за несколько условных дней сделавший головокружительную карьеру, пробив окно с витражом, влетел в помещение и распластался на полу.

— Я… Это… Разрешите доложить! — Крыс вытянулся по стойке смирно, и даже его маленькие закруглённые ушки встали торчком.

— Кто такой? — Несравненный кивнул на Ипата.

Крыс тут же выхватил откуда-то свой ящик картотеки, наугад сунул палец между карточками и отчётливо прочитал:

— Ипат Соболь, гражданин Соборной Гардарики, умер недавно. Рыцарь Третьего Омове…

Самаэль щелкнул пальцами, и Крыс лопнул, словно воздушный шарик, оставив после себя запах серы, горького миндаля и псины.

— У серьёзной организации серьёзные дела, — заметил Несравненный, когда помещение проветрилось. — И что такого стряслось, если вы решились меня побеспокоить?

— Я пришёл, чтобы предупредить…

— Значит, всё-таки угроза!

— Да, угроза. — Ипат приблизился к собеседнику на пару шагов, демонстрируя полное равнодушие к тому, что его собеседник начал медленно деформироваться, постепенно превращаясь в огнедышащего монстра. — Да, угроза. Но она исходит не от меня и не от Ордена. Я хочу лишь предупредить.

— Меня?! — искренне изумился Несравненный. — Что вы можете знать такого, чего неизвестно мне… У меня всюду глаза и уши. Моя разведка работает отлично, хотя в этом нет особой надобности. Ты что — решил повеселить меня? Считай, что это тебе удалось, и убирайся, пока я не отправил тебя обходной дорогой через все прелести Пекла.

— Седьмой Равный может возродиться, — перешёл к делу Ипат, решив, что достаточно подразнил Их Непотребство. — И я знаю, как этого не допустить. Ведь вам и шестерым-то тесно в Пекле.

— Здесь и мне одному было бы тесновато. Но ты не сказал мне ничего нового. Седьмой Равный может возродиться в любую минуту, как и Восьмой, и Девятый, и Двадцать Пятый. Уже несколько тысяч лет они могут возродиться в любую минуту, и эта минута никак не настанет. И меня удивляет только одно — почему этого до сих пор не произошло.

— Хочешь, я назову тебе одну из причин?

— Любопытно.

— Потому что этого не хотят Шестеро. И особенно ты, Самаэль. И ты сделаешь всё, чтобы этому помешать, даже то, о чём я тебя попрошу. Ты пойдёшь на всё, только бы твои старые приятели не…

— Приятели?! Не смеши меня, бродяга. У тех, кто истинно велик, не бывает приятелей. Попади ко мне в руки их Печати, я бы…

— А теперь ты не смеши меня! Ты знаешь, что Печати нельзя уничтожить.

— Да, нельзя. Но и здесь можно найти повод для торжества: это не под силу и Врагу.

— Если Он чего-то не делает, это не значит, что Он этого не может.

— Бредни. Здесь не место для проповедей. Говори, чего ты хочешь, или убирайся.

— Есть человек, который может заменить собой Печать и уйти в Запредельность. После этого Печать будет годна только на сувенир.

— А я здесь при чём?

— Чтобы уйти в Запредельность, этот человек не должен ничего оставить в этом мире, ничего такого, на что ему хотелось бы оглянуться. Значит, он должен получить всё, что ему ещё надо. А надо ему, не в пример прочим, очень немногое. И то немногое, чего он хочет, есть у тебя.

— У меня? У меня нет ничего ненужного и ничего лишнего.

— Вот список тех, кого надо выпустить отсюда. — Ипат протянул Несравненному пергаментный свиток с восковой печатью Ордена на шёлковом шнурке. — Без них он никуда не уйдёт.

Самаэль принял документ, взвесил его на ладони, но где-то в глубине его глазниц вспыхнуло алое пламя, и пергамент в одно мгновение обратился в горку пепла.

— Всё, что принадлежит мне, принадлежит мне навсегда.

— Будешь держаться за мелочи — когда-нибудь потеряешь всё.

— Ты не учёл одного, наивный мой мертвец, — наставительно сказал Самаэль. — Ты забыл, что, кроме Шестерых равных, есть ещё и Враг. И Он-то уж точно не допустит, чтобы Печати воссоединились с Силами. Поверь, Ему достаточно тех хлопот, которые доставляют Ему Шестеро вместе со всем людским муравейником, который Он сотворил на свою голову. Ну сам подумай, зачем я буду тратить свои силы на работу, которая и так будет сделана. А теперь убирайся отсюда, иначе твой путь назад займёт половину вечности.

— Вечность не делится пополам, — заметил Ипат, развернулся на каблуках и, не оглядываясь, двинулся к выходу. На этот раз никто не посмел преградить ему дорогу.

Восточная стена заставлена стеллажами, от самого земляного пола и до теряющейся за облаками тростниковой крыши тянутся ряды книжных корешков — парадные, с золотым тиснением, потёртые от частых прикосновений — такие легче узнаются на ощупь, бумажные — с небрежной надписью от руки… Когда-то давно библиотека занимала две комнаты в доме на окраине Камелота, а здесь эти книги без труда уместились на одной стене. Хижина изнутри кажется несравненно больше, чем снаружи. Если с утра попытаться доковылять от камина до дальнего окна, то, пожалуй, только к вечеру вернёшься назад, если полагаться лишь на дряблые ноги и тисовую трость. На самом деле давно уже можно не обращать внимания ни на время, ни на расстояние, ни на собственную немощь, а за окном может быть всё что угодно — руины замка легендарного конунга Артура, небоскрёбы Бонди-Хома, беломраморные дворцы Древней Ромы, земляничные поляны в лесах Южного Шоттла… Стоит только пожелать, и всё будет, но…

Но не следует хотеть слишком многого, а то и не заметишь, как разгладятся морщины, как исчезнет ломота в суставах, как снова захочется жить. С тем наследством, что оставил ей Крис, ничего не стоит сбросить лет шестьдесят и увидеть в зеркале нахальную милашку из выпускного класса колледжа. А это будет означать, что встреча с ним опять отложится на несколько десятилетий, а то и на века. Он так и останется сидеть возле первой же развилки множества дорог в вечном ожидании. Там, по ту сторону бытия, почему-то никто не решился отнять у него свободу, и теперь он растрачивает её на это ожидание — иначе и быть не может. Если он сдвинется с места, их пути там, в вечном странствии, могут и не пересечься никогда. Правда, там, в вечности, не существует понятия «никогда».

Сумерки сгущались, постепенно охватывая возвышающиеся за окном пирамиды владык Древнего Мисра. Мария посмотрела на свечу, вставленную в высокий бронзовый подсвечник, и фитилёк тут же вспыхнул ярким, слегка зеленоватым светом. На дворе встревоженно закудахтал петух, но тут же притих, почуяв, что с хозяйкой всё в порядке, а непрошеных гостей этой ночью не предвидится.

Однажды она уже посвящала всю себя ожиданию — почти сорок лет прошло с тех пор, как Крис пропал, до того дня, когда она сама очутилась здесь, на острове. Он был уже слишком слаб, чтобы сдерживать свои желания или скрывать их от Тлаа. Со дна гаснущего сознания поднялась единственная мысль: успеть попрощаться. И пространство разверзлось. Неведомые силы подхватили её и перенесли сквозь тысячи миль сюда, вот в это самое плетёное кресло, и пламя этой самой неоплывающей свечи выхватило из кромешной темноты его взлохмаченную седую бороду, отразившись в широко раскрытых глазах. Он как будто силился разглядеть что-то невидимое для неё — там, под сводом тростниковой крыши, — то ли цеплялся взглядом за последний отблеск здешнего света, то ли уже созерцал нечто, расположенное за гранью этой жизни.

«Молчи…» — Его губы едва шевельнулись, но голос прозвучал отчётливо и ровно — в нём не было ни следа усталости и отчаянья.

«Вот. Прочти это и поймёшь всё…» — Он уронил ладонь на стопу бумаг, лежавших на стуле рядом с его кроватью, — на большее у него не было уже ни времени, ни сил. — «Прости, но иначе я не мог. Думал — так будет лучше. Я думал… Зачем ты здесь? Нет, не отвечай. Если ты скажешь хоть слово, я не смогу уйти…»

Когда смолк его голос, доносившийся откуда-то сверху, вокруг поднялись серебристые вихри, сквозь которые промелькнул огонь, теснящийся в камине, зелёный ковёр с мягким ворсом и брошенное на пол вязание. Крис хотел вернуть её назад, едва осознал, что он натворил, но либо не смог, либо не успел, либо в последний момент решил, что лучше оставить всё как есть.

«…нет большого смысла доверять бумаге, которую будут лапать почтовые клерки, нашу с тобой тайну. Но когда я вернусь, ты узнаешь всё и, я уверен, будешь в восторге от тех перемен, которые сулит нашей жизни моя удивительная находка».

Последняя весточка, знак надежды, символ веры… Даже когда «Принцессу Кэтлин» признали пропавшей без вести, где-то на самом дне сознания продолжала жить уверенность в том, что Крис не мог исчезнуть навсегда, что они непременно встретятся и эта встреча станет последней, потому что после неё они уже никогда не расстанутся. И теперь, после его смерти, они рядом — его прах лежит в могиле рядом с каким-то корсаром, а сам он иногда говорит с ней оттуда, где расходятся пути временно живых и безвременно ушедших. Смерть никогда не приходит вовремя — либо слишком рано, либо слишком поздно. И тайна, которую Крис не решился доверить бумаге, тоже здесь, и нет большего ужаса, чем представить себе, что произойдёт, если она вырвется на волю, станет достоянием каких-нибудь патриотов, или преступников, или, что ещё страшнее, — святош, способных ради утверждения истинности своей веры пожертвовать половиной мира.

Когда он умер, в хижину бесшумно вошли люди в набедренных повязках, с костяными ожерельями. Сколько их было — пятеро или семеро? Неважно. Увидев бездыханное тело, они бросились прочь, и вскоре на всём острове не осталось ни одного человека, кроме неё. И она видела с высоты птичьего полёта, как к кораблям, приткнувшимся к песчаному берегу, движутся колонны солдат, и их отход постепенно превращается в паническое бегство, а за места на палубах вспыхивают побоища. Вслед за десантными судами от берега отвалили тростниковые лодки аборигенов — их гнал прочь отсюда то ли страх, то ли чувство вины. Только потом, прочитав дневники Криса, она поняла, чего стыдились эти люди и чего они боялись — тахха-урду не уберегли Тлаа от прикосновения чужой воли, а потом оказалось, что тот, кто стал их богом, смертен, а значит, разбуженная сила Тлаа стала свободна. Никто из Людей Зарослей не мог представить себя богом, а если бы кто-то втайне и дерзнул бы помыслить об этом, то его бы настигла скорая смерть от руки соплеменника. Хранить тайну — не означает владеть ей. Став обладателем, перестаёшь быть хранителем.

Что такое разбуженная сила Тлаа, не сдерживаемая ничьим разумом, нетрудно было понять, увидев, во что превратились военные лагеря и базы воюющих на острове армий — груды покорёженного металла и горы трупов. Всего полночи и день прошли с того момента, как Крис, уйдя из жизни, перестал сдерживать силу, которую однажды пробудил, и вместо того, чтобы просто не допускать к Чаше и становищам аборигенов «злых урду с железными головами, обтянутыми зелёной пятнистой кожей», Тлаа приступил к истреблению тех, в ком Крис видел опасность.

«Я остался здесь, чтобы попытаться искупить свою вину, но она лишь умножалась с каждым днём, с каждым часом, с каждой минутой…» — Первое, что он сказал ей, достигнув первой развилки неземных путей. Наверное, он говорил ещё долго, надеясь, что она слышит его, но фраза оборвалась, и голос его затерялся где-то среди серебристых облаков, застилающих границу небытия. Прошло несколько месяцев, прежде чем он заговорил снова, и тогда Тлаа уже принадлежал ей, а на остров пытались пробиться толпы паломников, авантюристов и сумасшедших. А потом остров окружили эверийские корабли, а небо задрожало от гула самолётов.

Здесь было доступно практически всё — от любых сокровищ до возвращения молодости. Здесь можно было жить вечно и вечно держать в узде Хозяина Чаши — Тлаа был слеп, глух, нем и беспомощен, пока с ним не сливались чьи-то зрение, слух, голос и воля, но частичка Криса всё-таки осталась в нём. И все, кому удавалось просочиться на остров сквозь кольцо блокады, становились частью Тлаа. Но последняя воля Криса Боолди не могла утратить силу, и теперь воля Марии Боолди здесь была превыше всего. Она могла получить всё — от любых сокровищ до возвращения молодости, но то, чего ей действительно хотелось, ради чего стоило пережидать эту жизнь, оставалось недоступным. Единственным, что приближало встречу, было ожидание, которое неизбежно когда-нибудь кончится. Пусть большую часть жизни земной они прожили вдали друг от друга, но это была одна жизнь — одна на двоих.

Но нельзя уйти, не передав наследство Криса тому, кто не станет слишком усердствовать, стяжая земные блага, кто будет знать меру, пользуясь могуществом Тлаа. Такие здесь едва ли найдутся, таких, скорее всего, вообще не существует. Лида, например, — славная девочка, но стань она здесь хозяйкой, невозможно предсказать, что взбредёт в её симпатичную головку завтра, через год, через сорок лет. Она так стремится пойти по стопам своего погибшего возлюбленного, что рано или поздно может перейти грань, за которой ничего не стоит сеять смерть и разрушение, оправдывая себя великой целью. Даже Тана Кордо, которая ничуть не переживает оттого, что стала убийцей, не так опасна — она отомстила за себя и успокоилась, теперь занимается собой — прихорашивается для долгой и счастливой жизни. Получается, что лучшая кандидатура — Сирена, которой всё равно, чем заниматься, лишь бы весело было. Остальные — не в счёт. Мужчины агрессивны по природе, и никто из них не откажет себе в удовольствии перевернуть мир, получив точку опоры. Таких, как Крис, больше нет и быть не может. Например, вояка Свен, который отправился познакомиться поближе с собственной писаниной и лично с вечно пьяной Марусей при пулемёте, превратил бы всю планету в поле боя, а себе отвёл бы роль героя номер раз. Рано Портек превратил бы вселенную в бутылку и залез бы в неё целиком, заполняя окружающее пространство ожившими миражами своего пьяного бреда. Кстати, творения Патрика Бру ничем не лучше, чем бредни вечно пьяного Портека — во вселенной, вывернутой наизнанку, нет места тем, кто живёт в ней сейчас. Кто ещё? Адриан Клити — просто преступник, лишённый остатков совести. Было даже удивительно видеть то, как он рыдает над могилой брата своего, Анжела. Тот вообще был отморозком, и Тлаа поразил его, следуя какой-то своей программе, возможно, заложенной ещё Крисом, а скорее всего, — Френсом Дерни, который когда-то гарантировал «лихому рубаке Питу Мелви» неприкосновенность его могилы, полной золота. Хуже всех Зуко Дюппа. Этот внешне вполне добропорядочный гражданин занят двумя делами — прожигает остатки жизни в обществе Сирены, а всё свободное время готовит предложения по усовершенствованию окружающей действительности. Почти полгода он обивал порог этой хижины, принося на согласование свои проекты. Даже петух на него перестал обращать внимание. После того, как им был представлен проект «летающего железного храма всемогущего Тлаа» и «аналитическая записка о рационализации применения сил Тлаа», тропа, ведущая к Чаше, для Зуко была закрыта навсегда, и ему теперь только и осталось, что играть на своём банджо и тискать Сирену. Остаётся ещё тот парень, который недавно упал с неба и ошивается возле Лиды, — он, пожалуй, тоже не в счёт — во-первых, он из Гардарики, во-вторых, бывший офицер. Было ещё двое, но один стал джинном и получил всё, что хотел, а другой, нищий бродяга, просто куда-то исчез. Ему оказалось всё равно, где жить и что делать. Но если он покинул остров, неплохо бы узнать, как у него это получилось. Неужели у Тлаа проклюнулась собственная воля, и он сам вышвырнул бродягу восвояси?

«…они идут. Иногда дорога пустеет, но порой они идут бесконечной вереницей. Они заходят в эти врата, старые и молодые, грешные и не очень… Потом кто-то из них падает с вершины скалы в огненную бездну, и бесконечность наполняется стоном. Таким стоном, что не знаешь, что ужаснее: слышать его или самому корчиться в пламени, которое бушует внизу. Иные успевают воспарить, прежде чем перед ними откроются врата, но таких немного. Иногда мне кажется, что я не достоин лучшего, чем сидеть здесь, свесив ноги в пустоту, но я знаю одно: без тебя не имеют смысла ни муки, ни радости, которые мне уготованы продолжением пути. Но не торопись. Не стоит стараться приблизить то, что и так неизбежно. Те, кто пытается обмануть судьбу, отправляются в Пекло, минуя вход в Чистилище. Я почти уверен, что и моя дорога тоже лежит через Пекло, но один зеленоглазый ангел шепнул мне невзначай, что можно пролететь сквозь пламя, не опалив крыльев…»

Его голос вновь просочился сквозь дремоту. На этот раз Крис говорил дольше, чем когда-либо раньше, и никакие трески и шорохи не мешали слушать. Это могло означать только одно — смерть, эта невидимая граница, пролегающая между жизнью земной и жизнью вечной, стала ближе, и надо поторопиться в поисках того, кто будет держать в узде силы пробудившегося Тлаа.

«Лида, я пишу тебе вовсе не потому, что меня об этом попросили или к этому принудили. Если бы я знал, что тебе удалось выжить, я бы не только написал, но и стал бы искать возможности встретиться, поскольку то, что ты сейчас узнаешь, с моей стороны честнее было бы сказать, глядя в глаза. Я и сейчас не знаю, что для тебя лучше — знать правду или пребывать в неведении. Дело в том, что я знаю правду, горькую и страшную правду, которую от тебя скрывал твой покойный приятель и мой бывший друг, который на самом деле был одним из самых циничных, коварных и жестоких преступников за всю историю Галлии. И ещё — я, пожалуй, единственный человек, которому ты можешь поверить.

Я прошу тебя об одном: дочитай это письмо до конца, как бы тяжело тебе ни было — правда всегда горше лжи, но лучше её знать.

Для тебя не секрет, что Ромен был человеком необычайно жестоким и совершенно безжалостным, но все мы, и я в том числе, верили, что его жестокость продиктована верностью высоким целям. Ты сама прекрасно помнишь, как красиво и убедительно он говорил, когда речь заходила о свободе Галлии, её славной истории и неповторимой чарующей древней культуре. Мы могли слушать его часами, и я до сих пор с душевным трепетом вспоминаю о тех славных вечерах, когда мы были просто друзьями, просто мечтателями.

Я и сам точно не знаю, когда Ромен присоединился к военному крылу «Свободной Галлии», но лет шесть назад заметил закономерность: если он исчез, то в течение месяца где-нибудь случится заварушка. Так было со взрывом в порту Тарраци, когда разнесло в клочья полторы сотни зевак… Но не буду перечислять всего — Ромен, вероятно, был с тобой более откровенен, чем со мной, и о его подвигах ты знаешь больше, чем я мог бы тебе сказать. Да, Ромен не раз организовывал, как это он называл, «акции устрашения», но всему этому и в моём понимании было оправдание — надежда, что когда-нибудь Ромейский Сенат решит, что безопасность собственных граждан дороже лишней провинции, и согласится на референдум о независимости Галлии. Но ты не знаешь главного, не знаешь того, что он сделал однажды, чтобы удержать тебя.

Помнишь, однажды вы поссорились после того, как он в очередной раз пропал на целый месяц. Не знаю, из-за чего у вас тогда случилась размолвка, но ты заявила, что собираешься его оставить и вернуться к родителям. После этого он снова исчез, но на этот раз ненадолго. Буквально через сутки появились сообщения о трагедии в Сольё, о пожаре на улице Марси и гибели в огне Мирри и Гуго Страто, у которых за год до этого пропала дочь. Ромен появился в тот же день, и ты рыдала у него на плече, не зная, даже не допуская мысли, что он, именно он убил их только ради того, чтобы тебе некуда было возвращаться. Понимаешь, этот человек, который был тебе так дорог, уже давно перестал придавать значение пролитой им крови, полагая, что великая цель оправдывает любые средства. Да, ты была ему бесконечно дорога, он видел в тебе и только в тебе своё личное счастье, и сохранить его тоже стало для него великой целью, ради достижения которой можно не останавливаться ни перед чем.

Ты спросишь, откуда об этом известно мне? Дело в том, что этот изуверский поступок Ромена возмутил даже его ближайших товарищей, а они вовсе не отличаются чрезмерным гуманизмом. Его приговорили к смерти на сходке в Толозе, но среди собравшихся, видимо, не было полного единодушия, и кто-то предупредил Ромена. От суровой руки товарищей ему некуда было скрыться в пределах Галлии — разве что в замке Риф, но и оттуда ему была бы прямая дорога на виселицу. Что бы он там ни говорил тебе о древних магических силах, которые необходимо использовать в борьбе за свободу, его столь поспешное бегство было вызвано лишь тем, что больше деваться ему было некуда. Он воспользовался твоей доверчивостью и твоей искренней привязанностью к нему.

Я сейчас сижу в приёмной Центральной комендатуры Уголовного Дознания провинции Галлия и под бдительным взглядом мессира Анри Беллю, который служит здесь Верховным комиссаром, пишу это письмо. Не знаю, где ты сейчас, но господа жандармы твёрдо обещают, что письмо это будет доставлено, а это вселяет в меня надежду, что ты не разделила судьбу Ромена. Я бы никогда не согласился ничего писать под диктовку, но мессир Беллю заверил меня, что не собирается прибегать к какому-либо принуждению и, что бы я ни написал, это не помешает тебе получить письмо. Более того, господа жандармы заверили меня, что даже не будут его читать, если я дам слово чести, что всё, что там написано, — правда. Мне так толком и не объяснили, зачем им это надо, но сейчас для меня это не имеет значения. Ты должна это знать. Надеюсь, что ты найдёшь возможность мне ответить.

СЕНСАЦИЯ! ДРЕВНЯЯ РЕЛИКВИЯ ВЕРНУЛАСЬ НА РОДИНУ ПОСЛЕ 1200-ЛЕТНЕГО СТРАНСТВИЯ ПО ЧУЖБИНЕ

Этот загадочный предмет породил в своё время массу легенд и самых невероятных домыслов. Когда-то он считался одним из главных магических атрибутов, которые использовали Тайные Служители в борьбе против ромейских войск во времена Первой и Второй Галльских войн. Первое свидетельство о нём относится к 712 году, когда несколько галльских отрядов в разгар битвы при Массили возникли неведомо откуда в тылу наступающих легионов.

Значительно позднее, в 1669 году, когда Галлия оказалась под пятой завоевателей, Тайные Служители перебрались в Варяжские конунгаты и предложили этот предмет ярлу Олаву Безусому в качестве платы за убежище. С тех пор имя Олава стало обрастать многочисленными легендами, которые хранит как устная традиция, так и письменные источники. Он внезапно появлялся со своей дружиной в самых неожиданных местах и не знал поражений в сражениях, а подношение Тайных Служителей стало именоваться в источниках не иначе как «Путеводный диск Олава Безусого».

Поздней осенью 1676 года объединенные дружины боляр Гардарики и варяжских эрлов в битве при Кара-Сарае нанесли сокрушительное поражение огромной армии Империи Хунну, и решающую роль в этой победе сыграл именно Олав, как всегда, внезапно появившийся со своей дружиной в тылу хунбаторов, отборной гвардии императора. Многие историки подвергают сомнению этот факт, поскольку есть свидетельства, указывающие на то, что дружина Олава ещё за неделю до описываемых событий стояла в окрестностях Тройнхайма, а преодолеть расстояние в шесть с половиной тысяч миль, отделяющих Тройнхайм от Кара-Сарая, было совершенно немыслимо. Одни списывают это противоречие на ошибочную датировку источников, другие объясняют это удивительное перемещение магическими свойствами Путеводного диска.

Вскоре после сражения Олав вместе со всей дружиной бесследно исчезает в бескрайних лесах Заитилья, населённых дикими племенами. Вместе с ним исчезает и Путеводный диск, о котором мы до последнего времени могли судить лишь по миниатюрам в различных хрониках и нескольким копиям, которые варяги сделали, надеясь, что имитация сохранит магические свойства оригинала.

И вот несколько дней назад к некому старьёвщику из Лютеции подошёл некий бродяга и предложил купить за пару сестерций некую безделушку. Старьёвщик, к счастью, оказался бывшим антикваром и, естественно, принял то, что принёс бродяга, за варяжскую копию Путеводного диска. Сделка, разумеется, сразу же состоялась, и, поскольку ни одного аналогичного предмета не числилось в списке разыскиваемых культурных ценностей, старьёвщик рискнул сдать свою удачную покупку на экспертизу в Национальный Музей.

Каково же было удивление экспертов, когда никакие, даже самые современные технологии не позволили идентифицировать материал, из которого был сделан предмет, а радиоуглеродный анализ отдельных микрочастиц из тех, что веками прилипали к Путеводному диску, указал на возраст предмета — не менее 15 000 лет.

Эксперты пока осторожны в своих оценках, но некоторые из них придерживаются мнения, что именно этот экземпляр Путеводного диска является подлинным.

Дина, голубушка. Я не вижу другого объяснения вашим последним действиям, кроме того, что вы надумали лечь грудью на амбразуру, если вдруг затея с нашим поручиком сорвётся. Не могу сказать, что рад такому повороту событий, но я понимаю, дело превыше всего, тем более такое дело. Но, по-моему, прежде чем решиться на что-то необратимое, надо просчитать: а будет ли делу польза от такой жертвы.

Вы, конечно, в курсе, что этим же делом вплотную занимаются ромейские и эверийские коллеги, и лишь сегодня утром поступили данные о том, что ромеи параллельно с разработкой темы нейтрализации феномена подумывают о том, как при удачном стечении обстоятельств использовать его в военно-политических целях. У них, по косвенным данным, тоже кто-то есть на острове, но не агент, а некий случайный человек, которого они намерены использовать в своих целях. Я полагаю, что они едва ли рассчитывают на реальный успех, но уже сам факт наличия у них подобных соображений, мягко говоря, настораживает.

Особое беспокойство внушает то, что та «безделушка», которая фигурирует в деле Маркела Сороки, обнаружилась в Галлии. К счастью, ромеи, скорее всего, не подозревают о её прямой связи с интересующим нас феноменом, и, пока не поздно, мы намерены принять меры по изъятию этой штуки, благо охраняют её не как нечто стратегически значимое, а всего лишь как ценный музейный экспонат.

Вчера я был в Пантике, где посетил своего духовника, настоятеля тамошнего монастыря отца Фрола, с которым не встречался уже много лет. Воистину, ничего в этой жизни не происходит просто так — всему есть причина, и во всём есть смысл. Оказалось, что наш поручик, вместо того чтобы явиться на службу, скрывался в том самом монастыре и пропал оттуда вместе с монахом по имени Ипат, который и был тем агентом Ордена, о котором и упоминал неоднократно посланник Магистра. Но не это главное. Отец Фрол поведал мне об истинном назначении интересующего нас предмета и сути связи его с феноменом. Он, правда, не стал объяснять, откуда у него эти сведения, заметив лишь, что для того, чтобы знать, не обязательно видеть.

Разговор был у нас долгим, но я передам лишь суть представленной им информации: вещь, проходившая у нас по известному нам делу как вещественное доказательство № 22, — не что иное как закодированная личность одного из нечистых духов, восставших против Господа, когда мир ещё недалеко ушёл от Начала Времён, феномен — сила того духа, отделённая от личности и сознания, и если они соединятся, восстанет кто-то из непримиримых чёрных духов, о которых упоминается в Писании (Книга пророка Фоки, песнь 13, 17 и 21). Я понимаю, что всё это звучит довольно странно, но разве не странно всё, что происходит с нами в последние месяцы… К тому же информация, предоставленная мне отцом Фролом, косвенно подтверждается сведениями, которые вы, голубушка, получили от доктора Кастандо. Я — человек старый, и мне не так уж долго осталось портить воздух, так что для меня важно теперь не только то, что я оставлю Здесь, но и то, что ждёт меня Там. Я и так был не из тех, кто посещает церковь только для подтверждения своего статуса гражданина, а уж в последние дни вера моя окрепла настолько, что хоть постриг принимай.

Но я отвлёкся, а надо быть кратким, а то наши шифровальщики умаются кодировать мои старческие бредни.

Так что, голубушка моя, рискуйте собой лишь в том случае, если другого выхода у нас не останется — это прямой приказ, хотя в случае его невыполнения вас и наказать-то примерно мне, к сожалению, не удастся.

«Странно порой слышать мольбы человеческие.

Иные просят Господа Единого даровать им победу в битве, будто руки их ослабли, а булат затупился.

Иные просят Господа Единого даровать им барышей при торге, будто сами выгоды своей считать не умеют.

Иные просят Господа Единого даровать им потомство многочисленное, родителей почитающее, будто сами они не знают, что надо делать, чтобы дети были, и как их вскормить, чтобы почтение знали.

Иные просят Господа Единого о том, о чём соседа своего просить зазорно…»

Не могу заснуть. Боюсь, что Тлаа похитит мою душу. Боюсь потерять счёт времени. Боюсь, что завтра это пройдёт, и я потеряю страх.