Книга: Нить неизбежности
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4

Глава 3

Восход Медной Луны, Пекло Самаэля.
— Эй, Матвей, дай и мне посмотреть, что ли. — Рядовой Громыхало пихнул в бок старшину Тушкана, который уже минут десять рассматривал в двадцатикратный бинокль странное сооружение, стоящее посреди цветущего парка. Изящные фонтаны, живые изгороди, дорожки, присыпанные мелким гравием, — всё это выглядело нелепо посреди бескрайнего пространства, заполненного смрадом мусорных куч, душным дымом пожарищ и бесформенными руинами.
— Насмотришься ещё, — отозвался старшина, даже не думая отдавать бинокль. — Ползи назад — доложи унтеру.
— Сам ползи! — рявкнул Громыхало, передёргивая затвор автомата, но тут же выронил оружие и, сдавленно охнув, схватился за живот — старшина едва заметным движением заехал ему локтем под рёбра.
— Выполнять. — Тон приказа не оставлял ни малейшей возможности для его дальнейшего обсуждения. — И чтоб через час был здесь.
Громыхало сплюнул сквозь зубы, выловил из зловонной лужи автомат, стряхнул с него налипшую слизь и, пригнувшись, двинулся назад, ориентируясь на покосившуюся стальную мачту, торчащую из склона дымящейся сопки. Там, в неглубокой ложбинке под случайно сохранившимся калиновым кустом, пристроился на отдых всё тот же полувзвод 6-й роты 12-й отдельной десантной бригады Спецкорпуса Тайной Канцелярии.
Вчера убили почти всех. Сначала на разбитую дорогу из жёлтого кирпича прямо с неба, которого не было, свалилась ржавая скорлупа тяжёлого танка, и отвалившейся башней раздавило рядового Торбу, а потом из кюветов полезли рогатые черномордые красноглазые бестии в медных касках и стальных панцирях с четверозубыми рогатинами наперевес. Кончилось тем, что унтер Мельник, когда на него навалилось полсотни тварей, явно желая заполучить его невредимым, выдернул кольцо противотанковой гранаты, а рядовой Конь, единственный уцелевший, расстрелял из подствольника здоровенную черепаху на паучьих лапах, из пасти которой атакующим поступало подкрепление.
Потом они собрались в той самой ложбине под калиновым кустом, где обнаружился ящик тушёнки, которой, судя по маркировке на банках, недавно исполнилось сорок лет, пластиковая упаковка ржаных галет и канистра холодного чая — вполне достаточно, чтобы устроиться на отдых и дождаться, пока из-за щербатого горизонта выползет очередная луна. Но откуда-то потянуло прохладным ветерком, сдобренным запахом стриженой травы и белых хризантем… Мельник приказал Тушкану и Громыхале отправляться в разведку, нашёл, называется, крайних…
Половину обратного пути рядовой Громыхало преодолел почти без проблем, если не считать того, что смрадные лужи под ногами то и дело закипали, обжигая ноги сквозь сапоги и портянки, но на это не стоило обращать особого внимания — боль была скоротечной, а раны, потёртости, мозоли и ожоги заживали здесь почти мгновенно. Но когда до цели оставалось не более полутора вёрст, порыв горячего ветра заставил его затаиться между двумя обломками бетонных плит.
Под ребристой пеленой тёмно-серых облаков, по которым то и дело прокатывались алые сполохи, медленно проплывала повозка без колёс, запряжённая толпой голых девиц. Мелкий зелёный чёртик, сидящий на облучке, временами охаживал их плетью, с которой при каждом ударе сыпались синие искры, а за его спиной неподвижно, как памятник, стоял бледнолицый юноша в чёрном балахоне. Было похоже, что противник подтягивал к театру военных действий главные силы, и в одиночку вступить в бой с этим подразделением Громыхало не решился, хотя и полагал, что дальше очередной смерти его всё равно не отправят.
Колесница двигалась со скоростью пешехода, и, как только она проплыла над головой, боец мелкими перебежками последовал за ней, решив, что единица живой силы в тылу врага очень даже пригодится, когда дело дойдёт до заварухи.
Прошло минут двадцать, прежде чем показался знакомый калиновый куст, послышались отрывистые команды и грохот гранатомётного выстрела. Граната из подствольника прошила днище колесницы, не оставив входного отверстия, и разорвалась где-то под облаками, не причинив противнику ни малейшего вреда. Колесница опустилась на асфальтовую плешь, покрытую густой сетью трещин, и девицы, посбрасывав с себя сбруи, расступились в стороны, с осторожным любопытством поглядывая на солдат, которые один за другим поднимались из ложбины в полный рост, держа оружие наготове.
— А ну бросай пугачи, рвань! — истошно закричал зелёный чёртик, так что ветром, вырвавшимся из его пасти, согнуло калиновый куст. — На колени перед Несравненным! Упали! Отжались!
В ответ грянули шестнадцать автоматных стволов, девицы с визгом бросились врассыпную, но пули, натыкаясь на невидимое препятствие, останавливались в аршине от цели и падали в кипящую грязь. Когда смолк грохот выстрелов, юноша в чёрной мантии неторопливо сошёл с колесницы и, не касаясь земли, неторопливо двинулся к унтеру Мельнику, который холодно смотрел на него, вставив палец в кольцо противотанковой гранаты.
— Герои… — сказал Несравненный доброжелательно и спокойно, оказавшись в двух шагах от солдат, сбившихся в кучу. — Цвет нации, гордость империи, пример юношеству, надежда и опора.
— Заткнись, тварь! — крикнул рядовой Конь, у которого тоже была наготове граната. — Не таких видали.
— Возможно, возможно… — как ни в чём не бывало отозвался Несравненный. — Не таких, возможно, вы имели счастье встречать. Но, поверьте, излишняя самоуверенность только повредит вам и вашей карьере. А я, кстати, против вас ничего не имею. Вы мне даже нравитесь. Всякий, кто противится неизбежности, достоин уважения. Я и сам такой.
Мельник, храня на лице маску полного равнодушия, дёрнул кольцо, но граната в его руке издала лишь слабый хлопок и рассыпалась на ржавые ошмётки.
— Короче! — взвизгнул зелёный чёртик, благоразумно не отходя от ноги своего повелителя. — Вы все удостоены великой чести. Вот, — он вытащил из собственной задницы свиток пергамента, — сертификаты бесов четвёртой категории — бесплатно, от щедрот то есть. Самаэль Несравненный, Равный среди Равных, выразил желание сформировать из вас отдельную центурию второго легиона имени Несравненного взамен той, которую вы вчера перебили. Все награды, благодарности, льготы и привилегии с прежнего места службы за вами сохраняются. Работа — не бей лежачего, а кто сдрейфит, того будем тупо жарить. Поняли, да?
— А если я не желаю? — деловито спросил Мельник, глядя на свои обожжённые ладони.
— Мне можно служить и нехотя, — отозвался Несравненный, не открывая рта. — Мне ни к чему излишнее усердие.
Несравненный исчез вместе с повозкой, а зелёный чёртик, повернувшись спиной к свежезавербованным легионерам, обратился к девицам, которые расположились на перекур возле кучи битого кирпича:
— А вы чего расселись?! Не видите — вас ждут герои, утомлённые непосильным ратным трудом.
Девицы, лениво переругиваясь, ломаным строем двинулись куда было сказано. Шестнадцать единиц живой силы стояли в нерешительности, а некоторые даже начали расстёгивать верхние пуговицы гимнастёрок.
— Врёшь, не возьмёшь! — Рядовой Громыхало поднялся в полный рост и, уперев автомат в живот, надавил на спусковой крючок. Рой пуль впился в плотную стену тел, уродуя, разнося в клочья соблазнительную плоть. — Не хрен тут торчать! Я тут зависать не собираюсь.
В тот же миг рядовой Конь, опомнившись, выдернул кольцо из своей гранаты, и та исправно взорвалась, давая возможность деморализованному подразделению передохнуть в другое время и в другом месте. У зелёного чёртика, который остался в одиночестве на месте побоища, в лапах вспыхнула синим пламенем пачка сертификатов, и он тут же провалился сквозь землю, больше всего на свете боясь попасть на глаза Несравненному.

 

3 октября, 5 ч. 17 мин., о. Сето-Мегеро.
Они шли всю ночь, и когда лунный свет падал на мелькающую впереди перечёркнутую тёмной лямкой от купальника спину Лиды, Онисиму казалось, что впереди в кромешной темноте перед ним летит ангел. Ангел, указывающий путь в Пекло… Если бы не тяжёлое, с присвистом, дыхание Рано Портека за спиной, можно было подумать, что вселенная исчезла совсем, и они находятся одни посреди безбрежного, тёплого, вечного небытия. Но теперь, когда впереди нарисовалась какая-то пусть даже совершенно безумная, но всё-таки цель, внутри уже почти не осталось той пустоты, которая ещё недавно казалась ему единственным спасением.
Девочка, похоже, знала эту дорогу на ощупь, и идти за ней следом было легко — не нужно было всматриваться в тропу под ногами и прислушиваться к ночным шорохам, только временами тело охватывала внезапная слабость, а перед глазами вставало знакомое пространство, заполненное до горизонта уродливыми дымящимися руинами.
— Что, опять? — Лида, оглянувшись, заметила, что Онисим ухватился за лиану, стараясь удержать равновесие. — Я тебя на себе таскать не собираюсь.
— Всё уже… — Он тряхнул головой, и видение, на мгновение вставшее у него перед глазами, окончательно рассеялось. — Идём.
— А может, передохнём малость, — предложил Рано, нащупывая в нагрудном кармане плоскую фляжку. — Мне лично торопиться некуда.
— А тебя вообще никто не звал. Сам увязался, — парировала Лида, повернулась спиной к своим спутникам и снова двинулась вверх по тропе, так что бедняге Портеку пришлось делать глоток на ходу.
— Ну, Лидуня… Старушка ещё дрыхнет, а идти нам всего ничего осталось, — возразил Рано, изо всех сил стараясь не отстать. — Им, пенсионерам, делать нефиг, вот они и дрыхнут до полудня, пока не надоест. Я бы тоже возле Чаши…
— Заткнись, — бросила Лида, не оглядываясь, и Рано послушно замолчал, понимая, что его в любой момент могут просто спустить с горы — всухомятку на пляже загорать.
Когда небо начало светлеть, растительность по обочинам тропы поредела, и теперь лишь редкие скособоченные деревца едва достигали человеческого роста.
— Ну всё. — Лида остановилась у развилки. — Вы тут посидите, а я к старушенции зайду.
— А пару пузырьков, — тут же намекнул Рано. — А то ведь не дойду.
— А тебя никто и не просит, — отозвалась Лида и решительно зашагала по тропе, свернувшей налево. Как только она скрылась за стеной зарослей, оттуда, куда она направилась, послышался крик петуха.
— Чует, гадина, — тут же прокомментировал Рано поведение домашней птицы. — Я ему как-нибудь шею-то сверну.
— Зачем? — спросил Онисим, просто для того, чтобы поддержать разговор.
— Если бы не эта долбаная сигнализация, можно было бы без проблем по-тихому к Чаше ходить туда-сюда. — Рано влил в себя остатки арманьяка и, с сожалением заглянув в горлышко фляги, швырнул опустевшую ёмкость в кусты. — Совсем Мария плоха стала — жалко. Кто другой на её место втиснется — уже не развернёшься. Знаешь, что здесь будет, если Мария наша загнётся? — Он прильнул к уху собеседника и еле слышно прошептал: — Кранты всему настанут. Рано знает, Рано чует такие дела за версту.
Онисим сообразил, что расспросами может только воспрепятствовать дальнейшим откровениям, поэтому он только слушал и кивал, кивал и слушал.
— Вот Лида ещё не знает, тебе первому скажу — мало ли чего она там хочет… Мария-то не прочь Лидуне хозяйство передать, да только не успеет она освоиться, как свернут ей нежную шейку. Они только пока тихие, а только я знаю, что у них на уме. Они думают — Рано за бутылку дерьмо есть будет, и правильно думают. Я бы сказал ей, да только боюсь, что и меня за компанию, чтоб не болтал лишнего… У них всюду глаза и уши. Иной раз к цветочкам приглядишься, а они и не цветочки вовсе — на стебельках глаза и уши растут, и всё их… Ты вот — другое дело, вон бугай какой, тебе тоже, наверно, горло человеку перерезать легче, чем икнуть. Если вы с Лидуней скорешитесь, вам никакое дерьмо ни фига не сделает, слабо им потому что. Если всё путём будет, ты Рано не забывай — чтоб всегда было чего тяпнуть. Мне здоровье регулярно поправлять надо, а то загнусь.
На лекциях по агентурной работе в прифронтовой полосе, помнится, майор Ягель говорил, что пьяный трёп — один из самых надёжных источников достоверной информации. Спиртное — та же «сыворотка правды», и такие вот совершенно опустившиеся люди часто вообще теряют способность лгать или иметь какие-либо задние мысли. Но цель сейчас вовсе не в том, чтобы спасать Лиду от какого-то заговора, и даже не очень-то интересно знать, кто там за спиной бабушки Марии точит зубы на её наследство. Цель состоит исключительно в том, чтобы заставить повториться то мгновение, когда десантный бот заполз плоским днищем на песчаный берег, но ещё не раздался первый залп. Если погибнуть вместе со всеми, не будет трёх с лишним лет, когда он только и делал, что старался забыть всё и гнал от себя навязчивые видения. Теперь Онисим чувствовал себя как перед атакой — пришибленный страх вперемежку с затаённым азартом. К смерти можно относиться спокойно, если видишь в ней больший смысл, чем в продолжении жизни. А если прямо сейчас подняться и пойти к этой треклятой Чаше, наплевав и на Лиду, и на неведомую могущественную старушку, без которой здесь ничего нельзя?
— …ты, главное, не спи, и всё будет путём. — Рано уже сидел с трудом и в любой момент мог завалиться в заросли глаз и ушей, которые всё видели и всё слышали. — Вот Мария, она, когда спит, видит лучше, чем так… А всё потому, что дух этот, который в Чаше, у неё — что твоя Золотая Рыбка на посылках. Но она бабка не жадная… Я как-то спросил, а чего, мол, вам не помолодеть или профессора своего покойного с Того Света не вытащить? А она и говорит, жизнь, дескать, нам здесь одна полагается, а ей больше положенного не надо. Во как! Ни себе, ни людям. Уважаю. Но сам бы я так не смог, попади мне в руки такая вот полезная вещица, как этот Тлаа, будь он неладен.
Жилища бабушки Марии отсюда видно не было, но, судя по недавнему крику петуха, до него было аршин двести — не больше. Но Лида почему-то не торопилась возвращаться, и через пару часов ожидания в сердце бывшего поручика созрела решимость двигаться дальше, не дожидаясь компании. Рано отключился, продолжая во сне бормотать что-то бессвязное, двугорбая вершина сверкала сдержанной белизной на фоне пронзительно-синего неба, и оттуда веяло какой-то нездешней прохладой. Казалось бы, так просто было встать и пойти, не оглядываясь и не думая о том, что осталось позади, тем более в прошлом не осталось ничего такого, о чём стоило бы жалеть.
— Не советую, дружище. — На сей раз говорил не Рано — упившийся доходяга лежал, свернувшись калачиком, на краю тропы и мирно посапывал.
На месте двугорбой вершины теперь стоял замок, над башнями которого поднималось фиолетовое зарево. Тропа упиралась в распахнутые ворота, и по ней неторопливо шёл брат Ипат, облачённый в лёгкую кольчугу, рукоять меча торчала из-за его левого плеча, а под мышкой он держал стальной шлем с прорезями для глаз. Образ славного рыцаря времён Второй Галльской войны смазывали штаны цвета хаки и армейские ботинки с высокой шнуровкой.
— У меня что — совсем крыша съехала? — деловито осведомился Онисим вместо приветствия. — Только не ёрничай, меня это и вправду беспокоит.
— Какая тебе разница. — Ипат положил шлем рядом с головой Рано и протянул Онисиму руку. — Ты же всё равно не поверишь тому, кто явился к тебе в бреду. Давай-ка присядем и поговорим, пока твоя подружка не прибежала тебя откачивать.
— Ты о ком? — Онисим сделал вид, что не понял.
— Не темни, брат Онисим, она тебе нравится, иначе ты бы давно поскакал к желанной цели. — Ипат присел на булыжник. — Ты лучше молчи и слушай, а то времени действительно мало. Не успел толком устроиться, уже делами завалили. А дела, сам понимаешь, бывают важные и неотложные, причём неотложные нужно делать раньше важных, а важные — не позже неотложных. Если кто-нибудь тебе пообещает, что в гробу отдохнёшь, — не верь.
— Я теперь вообще никому не верю, ему разве что. — Онисим указал на спящего Рано. — Да и то, пока он пьян в стельку.
— Это правильно. Так и надо. Я даже не прошу, чтобы ты верил мне. Только так — прими к сведению, что скажу. Объясню тебе, что такое Тлаа, откуда оно взялось и зачем ты здесь.
— Ну, зачем я здесь — это уж позволь мне самому решать.
— Тебе не позволишь — как же… — Ипат едва заметно усмехнулся. — Так вот: Тлаа — это зерно, эмбрион мироздания, зародыш вселенной, и чтобы оно проросло, в него надо привнести чью-то волю, слить его с чьей-то бессмертной душой, дать ему образ и подобие. Когда начнётся сотворение нового мира, Тлаа уйдёт в себя и покинет наш мир навсегда — и в этом единственное наше спасение.
— Чьё — наше?
— Если кто-то ради своих целей овладеет силами, заключёнными в Тлаа, получится не сотворение новой вселенной, а разрушение старой. Или кто-то изуродует наш мир до неузнаваемости, причём достанется всем — и Пеклу, и Кущам, а уж той реальности, где обитают временно живые, перепадёт круче всех. Понимаешь, Тлаа пробудился, и кто-то должен теперь увести его с собой куда подальше.
— А я здесь при чём? — Теперь Онисим старался не смотреть ни на собеседника, ни на замок — трава под ногами была своей, реальной, и это немного успокаивало. — И с чего ты взял, что мне не приспичит рушить города и строить дворцы?
— Это долго объяснять, брат Онисим, да и незачем. Ты, конечно, не бросишься спасать мир или родину, жертвуя собой, согласно Уставу Свецкорпуса и зову сердца…
— Издеваешься?
— Но у тебя есть цель, достичь которой тебе одному не по зубам, — как ни в чём не бывало продолжил Ипат. — Я могу помочь твоим парням вырваться из Пекла. Могу — но надо сделать так, чтобы я ещё и захотел. Они очень стараются, но уходить им просто некуда — из мёртвых не воскресают, а в Кущи им дорожка ещё долго будет заказана. У них есть только один выход — в тот мир, который ты им откроешь, который первое время будет тебе принадлежать и откуда не будет пути назад. Но ведь ты и хочешь именно этого. Разве нет?
— Я хотел только быть с ними — и всё.
— А вот сказок мне рассказывать не надо. Тогда ты бы просто утопился — ещё тогда, в Пантике. Нет, раньше — никто не мешал тебе подставиться под пули вместе со всеми там, в Сиаре.
— И что я теперь должен делать? — Онисим заметил, что замок начинает терять чёткость очертаний, а брат Ипат уже превратился в едва заметную тень, сквозь которую можно было разглядеть булыжник, на котором он сидит.
— Делай то, что считаешь правильным, — успел ответить бывший монах, беспокойный покойник, прежде чем исчезнуть. — Только без спешки и суеты.
На месте Ипата сидела Лида, успевшая переодеться в светло-серый комбинезон. Теперь она была чем-то похожа на школьницу, заблудившуюся в городском лесопарке. Она старательно делала вид, что ей уже порядком надоело ждать, пока Онисим очухается.
— Живой?
— Да.
— Идти можешь?
— Да.
— Ну тогда вставай и пошли. Мария не против.
Лида поднялась, достала из сумки две пузатые бутылки, поставила их рядом с Рано, что-то бормочущим во сне, и двинулась дальше по тропе. Онисим направился следом, стараясь не затоптать следы протекторов армейских ботинок, отпечатавшиеся в мелкой серой пыли.

 

3 октября, 10 ч. 08 мин., о. Сето-Мегеро.
— Ты где пропадал? — с нескрываемым раздражением спросил Харитон у запыхавшегося Свена Самборга, который явился в условленное место на полтора часа позже условленного срока.
— Дай пить, — хриплым шёпотом потребовал Свен и потянулся к термосу с холодным чаем. — Я там ждать, пока все уйти.
— У неё кто-то был?
— Лида к ней заходить.
— Одна?
— Да. Она уже ушёл.
— Куда?
— Туда. — Свен ткнул пальцем в сторону Скво-Куксо.
— Тем лучше, тем лучше… Значит, девчонке сейчас не до нас — по магазинам пошла. Что ж, пойдём и мы потихоньку, — предложил Харитон, слегка успокоившись. — Ты не забыл, что делать?
— Я своё дело знай, — гордо заявил Свен. — Самборг никогда не ошибаться.
— Главное, чтобы старуха ничего не заподозрила раньше времени. Эх, я бы сам с ней побеседовал, но ни по-альбийски, ни по-ромейски — ни в зуб ногой, а она по-нашему — как рыба об лёд.
Свен почесал затылок, соображая, кого это его сообщник собирается бить по-ромейски в зуб ногой и при чём здесь мороженая рыба, но переспросить не решился.
— Всё, шевели ходулями. — Харитон вручил Свену маленький, закупоренный воском узкогорлый фарфоровый сосуд. — Так и скажешь: хуннский бальзам, чудо народной медицины — мёртвого подымет. Требуй за него побольше и торгуйся до упора, а то она может и не поверить.
— Свен — не дурак, Свен — соображать, — заверил Самборг и не спеша направился к тростниковой хижине, стоящей на скальном уступе рядом с водопадом.
Минут через пятнадцать показалась аккуратно постриженная живая изгородь, запахло свежим пудингом и утренним кофе — старуха жила строго по расписанию и ни в чём себе не отказывала — иногда даже гостям кое-что перепадало.
Ломиться сквозь заросли, одновременно стараясь не раздавить драгоценный сосуд с драгоценной жидкостью, было непросто, и поэтому Свен не слишком торопился. Сначала он выбрался на тропу, ведущую к Чаше, и обнаружил вечно пьяного придурка Рано Портека, который то ли не смог дойти до старушкиного жилища, то ли уже приложился к свежедобытым напиткам. Две бутылки дорогущего арманьяка стояли рядом с телом, отложенные на продолжение банкета. Увидев такое дело, Свен как старый солдат, знающий толк в армейском юморе, недолго думая зашвырнул обе бутылки подальше в заросли, представив себе, как Рано, проснувшись, будет мучительно вспоминать, когда и где он опорожнил свою заначку. Дальше можно было идти не таясь, насвистывая на ходу бодрый мотивчик «Солдат удачи — больше, чем солдат». Главное — чтобы этим утром больше никого не принесло к старухе раньше времени, пока не сработает хитроумный замысел Харитона, суть которого хозяин единственного на острове особняка не изложил даже непосредственному исполнителю, ссылаясь на соображения секретности.
— Добрый утро, фру Боолди! — крикнул Свен, прежде чем отворить плетёную из лозы калитку. — Фру Боолди, гость приходить! Можно входить?
Молчание — знак согласия… Старушка вообще немногословна, но если она занята, то роль караульного у ворот выполняет её петух — взлетает на изгородь, начинает истошно кудахтать и угрожающе размахивать крыльями. Петуха не видно, значит, можно и войти.
— Добрый утро, фру Боолди. — Свен обнаружил старушку сидящей возле раскрытой настежь двери, ведущей в хижину, в плетёном кресле за плетёным столом, на котором стоял полный стеклянный кофейник и гостевая чашка — она как будто чуяла, что сегодняшнее утро не обойдётся без визитёров.
— Ты кто? — поинтересовалась Мария, даже не глядя в сторону гостя. Свен был у неё уже трижды, но она, видимо, не взяла на себя труда его запомнить — и это было кстати.
— Я есть Свен Самборг.
— Что ж — Свен так Свен… Чего ты хочешь, Свен? — Но заметив, что гость уже открыл рот, чтобы излагать свои проблемы, она вдруг махнула рукой. — Нет, не сейчас. Позже.
На мгновение Свену стало страшно. Харитон не посвятил его в подробности своего плана — он лишь пообещал, что в итоге, если всё произойдёт как надо, между ними и Тлаа не останется никаких серьёзных препятствий. Но Свен-то соображает, что главное препятствие для всех, кто стремится овладеть Чашей, — старушка Боолди, а значит, в сосуде, который поручено ей вручить, — вовсе не то… Нет, лучше не позволять себе лишних мыслей — вдруг она заглянет ему в глаза и всё поймёт.
— Пей кофе, Свен.
— Благодарю, фру. — Свен, почтительно склонившись над столом, наполнил свою чашку, и тут же рядом с ним возникло ещё одно плетёное кресло — точно такое же, как у Марии.
Он осторожно сел на краешек кресла, ещё не вполне веря в его реальность, поставил на стол сосуд, который до этого бережно сжимал левой рукой, и так же осторожно взял чашку — тот же хуннский фарфор, тоже, видимо, подарок гере Стругача… Рыбу тоже прикармливают, прежде чем забросить сеть.
Старуха, кстати, вовсе не выглядела умирающей — довольно румяное лицо, живые серые глаза, а что лицо изъедено морщинами — так попробуй доживи до таких лет, не сморщившись. Халат на ней тоже был хуннский, расшитый спящими драконами, и сама она была похожа на гадалку, которая ненавязчиво присматривалась к клиенту, прикидывая возможные размеры своего гонорара.
— Фру Боолди. — Если старуха молчит, нужно самому поддерживать беседу. — Я хотель передавать вам сувенир. — Свен слегка пододвинул фарфоровый флакон к центру стола.
— Хорошо, я потом посмотрю, — без энтузиазма отреагировала Мария.
— Это есть бальзам из Хунну, я его сам находить в гробница императора. — Свен изобразил подобие добродушной улыбки.
— Значит, ты где-то гробницу ограбил…
— Это не есть ограбить! Это есть для вас, — поспешил заметить Свен. Он и в самом деле участвовал в подавлении мятежа в хуннской провинции Шао-Лю — три тысячи фунтов в неделю, не считая двух сотен за каждого убитого мятежника и права брать всё, что понравится.
— Какая разница, для кого… — Мария уже потянулась к флакону, который вмещал в себя лишь несколько напёрстков драгоценной жидкости. — Говорят, это продлевает жизнь.
— Да, фру Боолди. Один сволочь мне двадцать тысяч предлагать.
— Я ничего не предложу, — тут же отреагировала Мария. — Я даже не знаю, нужно ли мне это.
— Все хотят жить.
— Я не хочу. Давно уже не хочу. Мне нужно туда, где Крис. — Мария на несколько секунд задумалась, потирая сморщенный подбородок дряблой рукой. — Но и оставлять здесь Тлаа, когда вокруг бродит столько отребья… Итак, что ты хочешь?
— Я хотель стать знаменитый! — Свен неожиданно для себя самого нарушил инструкции гере Стругача. Если старуха всё-таки готова заплатить, то пусть лучше что-то достанется славному солдату, кровь которого впиталась в землю трёх континентов, чем какому-то психу из Гардарики, которому нужен мир в виде вазы. — Я хотель слава и уважение. Чтобы все читать мой книги. Вот — это… — Он извлёк из нагрудного кармана «Пьяную Марусю с пулемётом» в потрёпанном мягком переплёте и протянул её Марии.
— Достойная цель. — Старушка едва заметно усмехнулась, взяла книжку, раскрыла её и положила на стол. — Если я проживу достаточно долго, я попробую тебе помочь.
— Мне не надо попробовать. Мне надо сделать!
— Ты не понимаешь… — Она вздохнула, с тоской глянув на собеседника. — Чтобы достичь славы, мало просто этого хотеть, надо обладать некоторыми достоинствами, надо быть кем-то.
— Я есть не кем-то.
— Я могу попробовать устроить славу, но только ту, которую ты заслужил. Согласен?
— Gut, я есть готов! — немедленно согласился Свен, даже не пытаясь объяснить себе, с чего это он вдруг вот так запросто поверил старухе. — Я всегда, фру.
— Тогда попробуем твой бальзам — и к делу. — Она легко сковырнула восковую нашлёпку на горлышке флакона и плеснула по капле снадобья в кофе себе и Свену. — Тебе тоже понадобится долгая жизнь.
Свен почувствовал, как его спина покрывается холодным потом, а мелкая дрожь предательски овладевает кончиками пальцев. Кто знает, чего в самом деле налил в этот флакон проклятый колдун… Если это даже не яд, то уж точно — и не бальзам, продлевающий жизнь. Но если отказаться выпить это, то сразу же откроется обман, и тогда лучше не думать о том, чем дело кончится. Самое большее, на что у него хватило воображения, — представить себя на вертеле над раскалёнными углями. Старушка, пока жива, может всё, и лучше с ней не ссориться.
Свен поднёс чашку к губам, сделал осторожный глоток, а потом, чтобы не мучиться, влил в себя остальное. Как ни странно, ничего не произошло, только старушка теперь смотрела на него с неподдельным любопытством и некоторой растерянностью, не торопясь отхлебнуть из своей чашки. Потянулись медленные секунды, даже ветер, казалось, совсем обленился, едва заметно колыхая цветы, обступившие посыпанную мелким гравием дорожку от калитки к хижине. Какое-то время Свен пытался побороть внезапно возникшее желание погрузиться в этот океан цветов, который теперь занимал всё пространство от горизонта до горизонта. Исчезла хижина, исчезла двугорбая вершина, исчезло прошлое и будущее — лишь Мария, загадочно улыбаясь, продолжала сидеть в своём кресле, и ему вдруг захотелось во всём признаться, покаяться перед этой славной, доброй и отзывчивой старушкой, сделать для неё что-нибудь хорошее. Оставалось лишь сожалеть о том, что ей ничего не надо, кроме невозможного. Он вдруг почувствовал, что его тело, ставшее совершенно невесомым, поднимается над океаном цветов. Ощущение немыслимой свободы и безграничной радости заполнило всё его существо. Под ногами была сморщенная ладонь Марии, и складки кожи казались глубокими канавами, а потом он скатился в пропасть между средним и указательным пальцами. «Marusja», — прочёл Свен огромную, серым по жёлтому, надпись, которая сначала смирно лежала в горизонтали, а потом начала вздыматься, как волна, накрывая его с головой…

 

3 октября, 10 ч. 45 мин., о. Сето-Мегеро.
Глядя сквозь стёкла оптического прицела, Харитон вдруг обнаружил, что его сообщник куда-то исчез. Ещё мгновение назад он сидел в кресле, и вот его не стало.
Как и ожидалось, Свен первым выпил эликсир, который делал людей доверчивыми и сговорчивыми. Харитон не раз пользовался им, добавляя в вино деловым партнёрам, поставщикам краденого антиквариата и просто девицам, с которыми проводил свободное от прочих занятий время. Но ничего магического в этом снадобье не было — обыкновенный йокский рецепт, напиток, в котором мочили губы жители становища во время камлания, чтобы им легче было отдавать свои душевные силы шаману, отходящему в мир духов. Помнится, старик Акай-Итур продавал это снадобье флаконами из-под одеколона по полтораста гривен. И было не очень-то понятно, почему Свена вдруг не стало, почему он не дождался приготовленной для него пули в висок… Замысел был прост и беспроигрышен: если старуха выпила «бальзамчик», можно было убрать Свена, а потом убедить её в чём угодно, хотя бы в том, что ей пора исчезнуть, а если флакон остался нетронутым, то пристрелить Самборга стоило затем, чтобы предстать перед Марией ее защитником и спасителем — верная возможность стать претендентом на наследство. Старуха всё равно когда-нибудь сдохнет! Но даже если выстрел запоздал, то вполне можно сделать вид, что была попытка прийти на помощь. Знать бы ещё, куда Свен подевался…
Когда Харитон подходил к аккуратно постриженной живой изгороди, он уже и сам поверил в заранее придуманную историю, иначе нельзя — Мария ценит в людях искренность, да и Тлаа от неё уже всякого такого успел нахвататься.
На полуоткрытой калитке сидел петух и угрожающе кудахтал, давая понять визитёру, что он не вовремя и в случае чего запросто получит клювом по темечку. С петухом Марии лучше было не ссориться — всякий, кто попытался бы проигнорировать мнение пернатого сторожа, мог неожиданно для себя очнуться где-нибудь на южной оконечности острова и утратить всякий шанс когда-либо получить аудиенцию при дворе нынешней повелительницы Тлаа, как, например, братья Клити, которым однажды по старой привычке вздумалось вломиться сюда с целью грабежа и вымогательства.
Харитон, демонстрируя неподкупному стражу абсолютное смирение, присел на специально предусмотренную для таких случаев лавочку и начал ждать, пока старушенция освободится.
ПАПКА № 3
Документ 1
«Маруся чистила пулемёт. Это было её любимое дело, если не надо было стрелять. Стрелять она тоже любила.
— Дыру протрёшь, — сказал ей Бой Гробер. Он не любил, когда Маруся чистит пулемёт, он всё время хотел от неё внимания и женской ласки.
Но Маруся на него и не взглянула — она сама знала, когда хватит.
— Давай выпьем, — сказал Бой Гробер и достал пол-литра бренди.
— Давай, — сказала Маруся, но чистить не перестала.
Бой выпил из горла ровно половину, а остальное протянул Марусе.
— Заливай, — сказала Маруся и открыла рот.
Но в это время где-то начали стрелять.
— Кажется, у нас проблемы, — сказала Маруся и отняла у Гробера бутылку.
— Это у них проблемы, — ответил Бой Гробер, доставая из-под лавки мешок с гранатами.
Мария выпила, закусила салом и передёрнула затвор. Пока они закусывали, негры успели всех перестрелять, кто был снаружи. Марусе сразу же пришлось открыть беглый огонь. Она стояла на пороге блиндажа и даже не думала кланяться пулям. После бренди ей всё было нипочём. Двоих негров с автоматами она срезала длинной очередью, а потом стала стрелять короткими во всё, что шевелится.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал Бой Гробер и на всякий случай кинул две гранаты в кусты. Оттуда начали вопить, но скоро перестали.
Вскоре вокруг были одни трупы.
— Из наших живые остались? — спросила Маруся.
— А хрен его знает, — ответил Гробер и взвалил на плечо связанного главаря партизан Чомбо-Чака, за которого давали полмиллиона синеньких.
— Ну и ладно — ни с кем делиться не надо, — сказала Маруся и погладила свой пулемёт».
Свен Самборг «Пьяная Маруся с пулемётом», стр. 812, Копенхальм — 2982 г.
Документ 2
Многие исследователи ошибочно полагают, что Орден Святого Причастия в отдельные периоды своей истории занимался борьбой за чистоту веры, а его руководство придерживалось ортодоксальных религиозных воззрений. Безусловно, солдаты и соглядатаи Ордена принимали деятельное участие в «охоте на ведьм» и преследовании еретиков, сотрудничая со Священным Дознанием на территории Ромейской Империи и в её колониях, но нет никаких оснований утверждать, что Орден когда-либо являлся подразделением Церкви и признавал её верховенство. По свидетельствам ромейских историков XV–XVIII веков от основания Ромы, Орден возник в период между Первой и Второй Галльской войной и первоначально представлял собой некое сообщество магов, знахарей и прорицателей, ставящее перед собой задачу противодействия ромейской экспансии. Позднее, когда влияние Ордена распространилось далеко за пределы Галлии и даже Ромейской Империи, в кругах знати и интеллигенции распространилось мнение, что эта тайная, глубоко законспирированная организация пытается установить контроль над историческими процессами с целью избежать крупных социальных катаклизмов, параллельно стремясь познать истинный смысл жизни, сущность бытия и метафизические основы мироздания, не опираясь на какие-либо догмы. Показателен тот факт, что в период «охоты на ведьм» интересы Ордена и Церкви в целом совпадали, хотя известны отдельные случаи, когда силы и влияние Ордена использовались для спасения и укрывательства еретиков. Нередко Орден также покровительствовал алхимикам и чернокнижникам, не афишируя, впрочем, такого рода «благотворительность».
Нынешнее неприятие Ордена большинством религиозных конфессий обусловлено тем, что, по мнению многих иерархов, ОСП значительную часть своих действий не соотносит с догматами Церкви и Святым Писанием.
Май Катулл, статья «За седьмой печатью» в ж-ле «Архивный вестник» № 9 за 2980 г., Рома-Равенни.
Документ 3
В общественном сознании давно утвердилась тяга к привычному, тому, что даёт каждому индивиду покой и уверенность. Следует признать, что даже религиозность основной массы человечества основана не столько на вере, сколько на привычке и традиции. Лишь ничтожная часть ныне здравствующих людей рассматривает себя как часть мироздания или явление природы, прочие видят себя лишь в контексте текущих событий и сиюминутных интересов. Даже явления, которые носят явно сверхъестественный характер, не воспринимаются толпой как чудо, а вызывают потребность естественно-научного объяснения, которое, впрочем, достаточно заменить авторитетными заверениями, что такое объяснение, в принципе, существует. Неприятие сверхъестественного, возможно, и является причиной того, что как общество, так и каждый человек в отдельности всё реже и реже становятся свидетелями явлений, стоящих выше иллюзий понимания, которые мы сами себе строим. Впрочем, стремление избегать контактов со сверхъестественным вполне объяснимо — оно способствуют тому, что примитивное, разъеденное массовой культурой сознание с полной ясностью ощущает собственную ничтожность.
Гай Претто, статья «Философия, данная нам в ощущении», альманах «Любомудрие», Равенни — 2966 г.
Документ 4
Президенту Конфедерации Эвери Индо Кучеру.
От пожизненного правителя Наследного Президентства Сен-Крю благородного дона в двадцать третьем поколении Само Трювалье.
ЛИЧНОЕ ПОСЛАНИЕ
Глубокоуважаемый господин президент!
Спешу передать Вашему Высокопревосходительству Нашу глубокую признательность за поздравление Нас лично с недавним юбилеем. Спешу заверить Вас, что народ и правительство Сен-Крю, а также Мы лично всегда хранили самые тёплые чувства к народу и руководству Конфедерации Эвери. Мы помним тот неоценимый вклад, который Вы и Ваша страна внесли в развитие экономики Нашей страны, которая в настоящее время развивается динамично и поступательно.
Мы с благодарностью восприняли Ваше недавнее высказывание о намерении Вашей администрации призвать Западную Конференцию Кредиторов аннулировать внешний долг Нашего Президентства, накопившийся за последние 75 лет.
В знак признательности за этот благородный шаг, а также проанализировав исторические и геополитические аспекты известной нам проблемы, Мы заявляем об отказе от всяких территориальных претензий на остров Сето-Мегеро и с лёгким сердцем признаём протекторат Конфедерации над указанной территорией.
Ваш преданный друг Само.
Документ 5
«…и невозможно было понять, является ли открывшаяся передо мной каменная чаша чем-то рукотворным или это причудливый каприз природы. Я стоял на краю совершенно круглого углубления в широком скальном уступе, окружённого невысоким каменным бордюром, и понимал: это и есть то самое загадочное святилище неведомого духа Тлаа, который то ли вызывал у тахха-урду немыслимый ужас, то ли внушал им такое почтение, что никто из Людей Зарослей не посмел ступить на его землю.
Я бы, пожалуй, и сам не решился пройти последние несколько сотен метров, если бы не обнаружил следы давнего пребывания людей. В полутора сотнях метров от места моего ночлега обнаружилась надгробная плита, на которой была выбита надпись на староальбийском: «Здесь покоится прах лихого рубаки Пита Мелви, которому жажда золота затмила разум. Пит, ты получил то, что хотел, — твоя могила полна золота, и никто не посмеет его у тебя отнять». На плите лежала золотая диадема, украшенная крупными рубинами, но я не решился даже прикоснуться к ней — Френс Дерни никогда не бросал слов на ветер, и если он обещал покойнику, что никто не отнимет его золота, значит, так оно и есть. Но встреча с могильной плитой заставила меня совершить ошибку — я поверил, что самое страшное уже позади и можно без опаски двигаться дальше. И вот — каменная чаша лежала передо мной, медленно наполняясь тяжёлым голубоватым туманом, и я стоял, уже не в силах просто уйти, поскольку разум мой был затуманен странным ощущением невероятной лёгкости и свободы. В тот момент больше всего на свете я боялся себя самого. Мне казалось, что я могу всё, — и, как вскоре выяснилось, был недалёк от истины.
Более половины своих сбережений я потратил на эту экспедицию, обнаружив под залежами архивной пыли один из черновиков завещания Френса Дерни, того самого легендарного завещания, которое изначально не предназначалось для заверения нотариусом и о содержании которого знали только немногие из близких родственников и друзей Бича Двух Океанов. Как адмиралтейский капер Френс Дерни должен был сдавать в королевское казначейство большую часть своей добычи, но как разумный и практичный человек, естественно, делал это не далеко не всегда. Но и этот черновик пустил меня по ложному следу, поскольку, к разочарованию всей команды «Принцессы Кэтлин», рассчитывавшей, помимо стоимости фрахта, получить и долю сокровищ, ромейский галеон, и поныне лежащий на дне близ острова, оказался пуст.
Но в тот миг я ещё сожалел о том, что сокровища Дерни — всего лишь миф, не осознавая того, что в моей власти оказалось богатство, по сравнению с которым могло бы показаться ничтожным всё золото мира. До сих пор не могу понять, как я тогда решился сделать первый шаг и двинуться вперёд, всё глубже и глубже погружаясь в клубящийся голубой туман — наверное, потому, что я уже не вполне был самим собой, и тот, кто коротал вечное одиночество на дне этой чаши, уже стал тенью моего сознания…»
Дневник профессора Криса Боолди, запись от 25 июля 2946 г. от основания Ромы.
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4