Тусклый, скособоченный алюминиевый чайник, стоящий на хромоногой керосинке, словно памятник на постаменте, всхлипнул, предупреждая, что почти готов выплеснуть содержимое через носик, гордо задранный вверх.

– Помолчи, – предостерёг его сутулый пожилой мужчина в потёртой меховой жилетке на голое тело и чёрных в серую полосочку штанах, сшитых по моде тридцатилетней давности. Чайник недовольно приумолк, всем своим видом давая понять, что надолго его терпения может не хватить.

В маленькое окно с замутнёнными стёклами бились редкие снежинки, гонимые протяжно завывающим ветром, но ни одна из них не могла просочиться в крохотную комнатушку – все щели были тщательно протыканы серой ватой.

– Так… Значит, перерыв на чаепитие… – сказал человек сам себе, доставая с буфетной полки полупустую баночку с вишнёвым вареньем, побитую эмалированную кружку и холщовый мешочек с развесной заваркой. – Чаю попить – это святое. Почти святое… А что, спрашивается, в наше время не почти… Ничего до конца не доделывают – даже мерзости. Да умолкни ты! – Он наконец снял чайник с конфорки, плеснул в кружку кипятку, ополоснул её и вылил воду в горшок с пупырчатым кактусом. – Если есть что сказать, подожди, когда тебя захотят слушать… Кто ещё там?!

Тот, кто стоял за дверью, даже не успел постучаться – обитатель каморки расслышал его осторожные шаги в прихожей.

– Господь на небе, а я на земле, – донёсся из-за двери приглушённый голос, и снова наступила тишина. Нежданный гость явно робел второй раз заявить о себе, прежде чем ему будет дан ответ.

– В дыре ты, а не на земле, – проворчал хозяин, досадливо крякнув. – В самой зловонной и мерзкой дыре. Зачем пришёл?

– Позвольте войти…

– Входи, Йорик, раз уж припёрся.

Дверь осторожно скрипнула, и в медленно расширяющуюся щель протиснулась голая макушка, окружённая венчиком чёрных волос, а шляпу входящий держал в руке.

– Неотложное дело, Высокий Брат, – виновато сказал он. – Знаете же, что по пустякам не стали бы…

– В наше время ничего, кроме пустяков не осталось. Даже смерть – сущая ерунда. Проходи быстрей – и так холодрыга.

– Они всё-таки решились! – Гость торопливо закрыл за собой дверь. – Они уже месяц как начали! У них база на севере, возле Гремихи! Братья беспокоятся, а мне так просто страшно. Вы же знаете, Высокий Брат, я никогда не страдал излишним безрассудством, и мне непонятно, как серьёзные государственные люди могли…

– Люди всё могут! – сообщил хозяин каморки, доставая с полки вторую кружку. – Ты лучше скажи, почему мне сообщили так поздно?

– Так ведь никто и не знал! Вы же в курсе – у нас есть глаза и уши и в канцелярии Посадника, и в Верховном Вече, и в Малом Соборе… Но, увы, Спецкорпус так засекретил операцию, что информация просочилась только сейчас. Высокий Брат, мне страшно. Может быть, пока не поздно, нам всем перебраться куда-нибудь? В Сиар, например, или в конунгаты…

– Ага! В конунгаты. У тебя там родственники остались?

– Никак нет! Шесть поколений моих предков в Гардарике проживало…

– Знаешь, Йорик, я вообще не понимаю, как ты не боишься на улицу выходить…

– Боюсь, а что делать, – гордо сообщил гость. – Страх позволяет видеть последствия. Я же не паникую – я просто боюсь, и в этом моя ценность для Ордена.

– Пей чай-то. Только сахара у меня нет.

– Я принёс. – Гость бросился к полиэтиленовому пакету, оставленному им при входе. – Я предусмотрел.

– А теперь давай подробности. Только медленно и по порядку.

– Информация получена от Ионы Кречета, рыцаря первого омовения, личного секретаря епископа Свияжского, Малюты Топтуна, послушника Ордена, поручика Спецкорпуса, и Анфисы Буряк, послушницы Ордена, невестки начальника отдела сортировки информации Канцелярии Верховного Вече. Сведения первого источника: епископ Свияжский заявляет, что генерал Сноп начисто выжил из ума, увлёкся какой-то бесовщиной и сейчас занят отбором колдунов и прочих ворожей в «магический взвод стратегического назначения», некоторые постоянные члены Малого Собора об этом осведомлены, но закрывают глаза, поскольку не хотят связываться с Тайной Канцелярией. Второй источник: четыре месяца назад с территории Гремихинской исследовательской базы Спецкорпуса эвакуированы все офицеры, проходившие там переподготовку и курсы повышения квалификации, в здании полностью заменён обслуживающий персонал, охрана. Также частично заменён преподавательский состав. На режимном объекте № 3, находящемся по соседству, месяцем раньше произведён ремонт ограждения, бараков и караульных помещений, с наёмных рабочих была взята подписка о неразглашении по форме «А». Третий источник: начальник отдела сортировки информации Канцелярии Верховного Веча статский советник Семён Буряк, будучи в скверном настроении и некотором подпитии, кричал на членов семьи, что разделает всех, кто под руку попадётся, как наши доблестные колдуны скоро покажут кузькину мать проклятым желтомордым. Всё! А теперь, Высокий Брат, только скажите, что я вас зря побеспокоил и всё это пустяки! Только скажите – мне, ей-богу, от этого будет большое облегчение.

– Значит, говоришь, объект № 3… – Магистр добавил кипятка в свою кружку и задумчиво потёр пальцем свой рыхлый нос.

– Вот именно! Они решили-таки использовать заначку… И, главное, ни Ордену – ни слова, ни Малому Собору… А может, не хуннов они бить собираются? Может, они решили разогнать Орден, Собор, Вече. Я давно подозреваю…

– Они уже предлагали нам сотрудничество, но мы отказались.

– Как?! – У полномочного курьера отвисла нижняя челюсть. – А я почему не в курсе?

– А потому что нет такого человека, которому положено знать всё!

– Но у вас ведь вся связь только через меня…

– Это тебе так кажется. – Магистр допил свой чай. – А теперь мне на работу надо, а то околоточный надзиратель ругаться будет, что тротуар не убран. Намело за день…

– Но позвольте…

– Ничего нового ты мне не сообщил, так что зря побеспокоил. – Магистр посмотрел на него с лёгким укором. – А братьям скажи: пусть не вмешиваются. Я этим господам хорошим подброшу нашего человечка. Если они слишком далеко зайдут, он поможет им вовремя остановиться. Хотя, скорее всего, не зайдут они никуда – ни далеко, ни близко… Иди.

– Это ещё не всё.

– Что ещё?

– Кто-то кроме нас всем этим интересуется…

– Кто?

– Я же говорю: кто-то. Не знаю я… Вчера неизвестные похитили майора Спецкорпуса, одного из непосредственных, кто в курсе.

– А вот его вы мне найдите. Сообщить об исполнении сразу же. И не надо ко мне каждый раз бегать за тридевять земель – телефон есть. А если что-то серьёзное – призрака пошлите, только не такого мямлю, как в прошлый раз.

Курьер торопливо схватил шляпу, которую так и держал на коленях, пока продолжался разговор, вскочил с табуретки и, пятясь, двинулся к выходу.

– А будет позволено… по личному вопросу? – Он уже упёрся спиной в дверь.

– Тебе всё можно.

– Сын у меня… Девятнадцать лет. От рук отбился. С девкой какой-то спутался. По-моему, стерва. И слова ему не скажи…

– Хорошо, я посмотрю, как время будет.

Курьер вышел, согнувшись в поклоне, словно покидал не тесную каморку дворника, а тронный зал какого-нибудь древнего восточного деспота.

Семь призраков, похожих на свечи, догорающие в тумане, приближались медленно, но неумолимо. Не пройдёт и тысячи лет, прежде чем они преодолеют эту дюжину аршин пустоты и утащат за собой – то ли в бездну, то ли на небеса. В бездну не хочется, на небеса – почему-то тоже… И ещё жаль того времени, что пришлось и ещё придётся потратить на ожидание неизвестно чего и неизвестно где. Может статься, и ждать-то уже нечего, и то, что сейчас происходит – не просто надолго, а навсегда. Лучше бы сразу по голове шпалой стукнули…

События давнего-давнего-давнего утра снова всплыли из глубин памяти, и на мгновение показалось, будто всё произошло только что, а пустота, по которой бродят беспризорные призраки, – всего лишь плод воображения, надломленного психической травмой.

– …а если дед перестарался, я ему лично…

Похоже, человека обидели. В голосе неподдельная горечь и слепое отчаянье, которое он с трудом пытается скрыть, но получается неважно. Первый сигнал из далёкой реальности после бесконечного молчания несуществующей вселенной. Кто бы ты ни был, привет тебе, человек, если ты их плоти и крови, и сердце твоё умеет страдать…

– …да если он очнётся, я тебе всё отдам. Поняла? Всё! А дедок всё равно получит на орехи – не от меня, так от председателя. Вся схема погореть может, и копенхальмские пацаны нас обойдут, и даже чмошники эверийские. Ядрёна вошь, предпоследнее задание, и были бы на финише. Денег прорва ушла…

Когда у человека проблемы, подобные вопли отчаянья – лишь попытка спрятаться от необходимости их решать, стремление понадеяться на случай. И, кажется, уже можно понять, чего хочет обладатель этого голоса, визгливого и надтреснутого одновременно. Ему кровь из носу нужно, чтобы тот, кто лежит на чём-то жёстком, не в силах пошевелиться, пришёл, наконец, в себя. Что ж, желание похвально, и против его исполнения едва ли можно что-то иметь. Но, прежде чем пойти навстречу, стоит сделать паузу. К бесчувственному телу обычно бывает меньше претензий, чем к человеку, находящемуся в здравом уме и твёрдой памяти.

– Не паникуй ты раньше времени, – вторгся в темноту раздражённый женский голос. – Очнётся твой жмурик, и проведём процесс, как положено. Нам всего-то двести очков осталось взять, и дело в шляпе.

– Всего-то?! Полбалла недоберём, и, считай, всё дело прогадили! – рявкнул на подругу нервный тип, не переставая притопывать, как будто со вчерашнего утра отстаивал длинную очередь в общественный туалет. – Вколи ему ещё чего-нибудь…

– Тогда точно издохнет. Всё, что могла, я сделала. Да очнётся он, не психуй.

– Смотри, веко у него дёрнулось!

– Я же говорила.

В нос ударил густой запах дорогих духов, а по лицу пробежались кончики чьих-то волос. Матвей Сохатый, майор Спецкорпуса, едва не чихнул. Скрывать далее то, что сознание к нему вернулось, смысла уже не было.

– Ну, вставай же, родненький! Вставай. Нам без тебя знаешь как хреново. – Женщина оказалась пухленькой брюнеткой лет тридцати, одетой, как на сельскую дискотеку – в фиолетовую блузку, жёлтую юбочку, едва прикрывающую бёдра, чёрные колготки в крупную сеточку и кроссовки – белый верх, чёрный низ.

– Поднимайся, а то башку разобью, – пообещал её кавалер, юноша лет двадцати с лицом, опухшим то ли с недосыпу, то ли от пьянства.

Майор, пытаясь приподняться на локте, осмотрелся, заметив, что в просторном помещении без окон, освещённом мерцающими лампами дневного света, кроме этих двоих и его самого никого нет. Значит, этому пропитому мальчонке будет весьма затруднительно привести в исполнение свою угрозу – здоровья у него едва ли хватит…

Оказалось, что его запястья скованы наручниками, а ног он почти не чувствует. Значит, действие той гадости, которой накачал его дедок с грибами, ещё не закончилось. Что ж, нет худа без добра: по крайней мере, будет меньше соблазнов начать действовать, прежде чем в ситуации возникнет хоть какая-то ясность. Он резким движением сел, и причудливо одетая дамочка резво отпрыгнула в сторону.

– Но, ты… Полегче. А то Саввочка – псих ещё тот. А кому ты нужен будешь с дыркой в черепе, – опасливо предупредила она, прячась за спину своего кавалера.

– Вставай! – рявкнул юнец, выдёргивая из-за пояса резиновую дубинку.

– А вы вообще кто? – Майор решил поддержать разговор, делая довольно неуклюжую попытку подняться. Ноги были словно из ваты, руки затекли, а в голове шумел прибой.

– А это тебе скоро во всех подробностях распишут, – пообещал юнец, и не думая помочь пленнику подняться. – Нехрен было выступать против Бога и здравого смысла! Жил бы себе спокойно.

Здравого смысла? Да, посмотришь на эту парочку – и здравый смысл так и прёт из них рядами и колоннами… А встать всё-таки надо.

– Так! Значит, клиент созрел? – В проёме распахнутой двери стоял человек в красной мантии с капюшоном, закрывающем верхнюю часть лица.

– Тебя кто сюда звал! – окрысилась на него девица, и тот послушно исчез, осторожно, без скрипа, прикрыв за собой дверь.

– Всё, пора. – Юнец взял её под локоть, и в тот же миг в комнате погас свет.

Сначала показалось, будто вернулось недавнее забытьё, и сейчас где-то на невидимой линии горизонта появятся уже ставшие почти родными далёкие призраки, похожие на свечи, догорающие в тумане. Главное – ничему не удивляться. Если в полной мере осознать всю нелепость ситуации, то вполне можно потерять остатки самообладания.

Теперь казалось, что прошло всего несколько минут с тех пор, как он стоял на платформе и ждал электричку, что само по себе было дико: майор Спецкорпуса, находящийся при исполнении служебных обязанностей, вынужден добираться до места самым демократичным видом транспорта…

Он вдруг явственно почувствовал, что на него кто-то смотрит из темноты. Ну, конечно – девица с парнем никуда деться не могли, они просто зачем-то притаились, затихли и, похоже, даже перестали дышать. Правда, трудно себе представить, что у кого-то из той парочки может быть такой тяжёлый пронизывающий взгляд, от которого внутри становится тревожно и зябко. Сейчас главное – чтобы ноги не подломились. Встать во второй раз будет не легче, чем в первый.

Впереди, как раз там, где находился дверной проём, вспыхнула свеча. Давешний тип к красной мантии нёс её перед собой на вытянутых руках, держась за высокий бронзовый подсвечник. Он прошёл внутрь помещения, шагнул в сторону и остановился слева от двери. Следом появилась ещё одна точно такая же тощая фигура и заняла позицию с противоположной стороны дверного косяка. Теперь они стояли, как почётный караул в ожидании некой важной персоны.

Никакой персоны в последующие несколько секунд не появилось, зато зазвучал орган, и тяжеловесная фуга заполнила всё помещений, которое было явно тесновато для такой музыки.

– Не желаешь ли ты, нечестивец, преклонить колени перед Высоким Трибуналом Священного Дознания?! – Чей-то трубный голос органично влился в ткань мелодии.

– На колени, дурак! – Давешняя девица оказалась за спиной и как-то несмело шлёпнула его по плечу.

– Я лучше постою.

– Ну, тебе же хуже.

В дверном проёме начали одна за другой появляться фигуры в чёрных балахонах, и каждая приносила с собой свечу, так что вскоре стало достаточно светло, чтобы разглядеть стены, пол и потолок. Обстановка в комнате странным образом изменилась: теперь вдоль противоположной стены, слева от входа, стоял длинный стол, покрытый скатертью из чёрного бархата, за ним виднелись резные спинки семи стульев, и та, что посередине, была выше прочих. Это действительно было похоже на зал для судебных заседаний времён охоты на ведьм, не хватало только дыбы и жаровни для каления пыточного инструмента.

«Граждане судьи» заняли свои места, и каждый поставил перед собой свечу.

– Разрешите огласить обвинительное заключение? – обратился к председательствующему пропитой юнец, вынырнув из самого тёмного угла, словно чёртик на пружинке.

– Э-э-э… В соответствии с процедурой… – несколько невпопад ответил глава Трибунала, откинув назад капюшон. Наверное, при свете дня, его внешность показалась бы самой заурядной. Сморчок как сморчок: маленькое, с кулачок, лицо, изрытое глубокими, не по возрасту, морщинами, венчал клок редких волос, тщательно зачёсанный с затылка на лоб. Но сейчас в его глазах сверкали отблески свечей, и каждая морщина казалась боевым шрамом, полученным на полях сражений.

– Так, – начал юнец, уткнув глаза в свиток, со стороны выглядевший, как настоящая древняя рукопись. – Сохатый Матвей, офицер Тёмного Воинства, обвиняется в ереси, святотатстве, колдовстве, хулении Господа и Церкви, растлении сердец, служении Нечистому, одержимости Нечистым, лжи на исповеди, гонениях на праведников и подвижников, идолопоклонничестве, отрицании святости Причастия, осквернении святынь и оскорблении Высокого Трибунала Священного Дознания отказом стать на колени. По пунктам обвинения следствие располагает следующими фактами…

– Можно покороче? – вмешалась томная блондинка, сидящая за столом крайней справа.

– Нельзя, – бесстрастно осадил её председательствующий. – Данное дело требует особо тщательного рассмотрения.

– Первое, – продолжил юнец, недовольно глянув на блондинку. – Сохатый Матвей не просто замечен в еретических высказываниях, которые можно расценить как заблуждения. В возрасте шести лет на призыв собственной матери помолиться перед обедом он ответил: «Только я сперва схожу пописаю», и в этой сказанной им фразе уже заложены основания для всех вышеизложенных обвинений. Позднее, в выпускном классе кадетского корпуса, в частной беседе с приятелем о том, стоит ли поступать в юнкерское училище, упомянутый Матвей допустил следующее высказывание: «Богу всё равно офицер ты или полотёр. Когда ему приспичит, тогда он тебя и шлёпнет».

Ни слова лжи. Всё, о чём говорил этот визгливый пропитой юнец, было правдой. О большей части этих подробностей детства и юности майор и сам-то давно забыл, но сейчас они всплывали в памяти одна за другой, будто со дна глубокого омута. Получалось, что кто-то старательно и терпеливо следил за ним всю жизнь, собирая любой, даже самый мелкий, компромат… Похоже, люди здесь собрались вполне серьёзные – просто ради прикола никто не стал бы проводить такой тщательной подготовки. Теперь можно было не сомневаться, что встреча с грибным дедком не была случайной, вертолёт на трассу тоже они уронили, с нечеловеческой скурпулёзностью просчитав все последствия. Теперь осталось только узнать, кто они и зачем затевается это спектакль. Чем может быть вызван интерес этой шайки к простому майору Спецкорпуса? На шптонов не похожи. Те не стали бы устраивать подобного спектакля… С другой стороны, ещё по осени на территории закрытого сектора было задержано несколько подозрительных личностей, перешедших границу из конунгата Гельсенгхомм. Те тоже прикидывались заблудившимися грибниками. Правда, большинство из них пришлось просто депортировать обратно, поскольку не удалось доказать, что в их действиях был какой-либо умысел. И там, и здесь в деле фигурируют грибники, так что шпионскую версию пока не стоит отвергать…

– …но он в ответ сказал, что желает её не он сам, а бес, который в нём поселился. – Юнец, похоже, перешёл к пункту обвинения об одержимости. – Таким образом, мы можем с полной уверенностью утверждать, что Нечистого подсудимый запустил в себя сознательно, если сам признал своё сосуществование своё с ним в одном организме…

– Переходи к главному, – не выдержал, наконец, председательствующий, подавляя предательский зевок.

– Итак, вся изначальная, вернее сказать, врождённая порочность этого человека в полной мере выплеснулась наружу лишь после того, как он добился главного для себя: достиг такого служебного положения, что получил власть над людьми. Естественно, по мере карьерного роста подсудимого рос и крепчал бес, который в нём сидел и будет сидеть до тех пор, пока очистительный огонь, испепеляющий тело, обременённое страстями, недугами и предрассудками…

– Савва, не торопись, мы ещё не вынесли приговор, – отечески предостерёг его председательствующий.

– Как бы ни сурова была кара, которой суждено постигнуть этого нечестивца, она будет справедлива! – с энтузиазмом откликнулся юнец и продолжил: – На протяжении нескольких лет подсудимый общался с шаманами и пытался вникнуть в их секреты. Он без особого труда втёрся в доверие к язычникам, поскольку те почуяли в нём беса и приняли его за одного из своих идолищ-кумиров, коих они святотатственно называют богами…

А вот это уже перебор. Ни йоксы, ни тунгуры, ни белые урукхи, как правило, не называли богами тех, кому они поклонялись. Слово сай-аяс можно было перевести как «высокий господин» или «мёртвый господин», что означало практически одно и то же, поскольку для коренных жителей Тайги всё, что умирало, сразу же обретало недостижимое величие. Однажды Акай-итур рассказал о недоразумении, случившемся лет триста назад, когда некий авторитетный шаман, будучи представленным генерал-губернатору Тайги, назвал того сай-аясом. Высокопоставленный чиновник почему-то сразу же проникся верой в силу шаманского колдовства, принял обращённые ему слова как прямую угрозу жизни, в тот же день написал прошение об отставке и, не дожидаясь ответа из Канцелярии Посадника, собрал манатки и спешно отбыл в Новаград.

– Воистину, преступления подсудимого столь дерзки и омерзительны, что в случае, если с его стороны не последует немедленного глубокого и искреннего раскаянья, то у Высокого Трибунала Священного Дознания не будет иного выхода, кроме предания его очистительному огню, чтобы обратить в пепел это вместилище грехов и скверны. Я закончил. – Юнец неторопливо свернул свиток в трубочку и в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечей, передал его председателю.

– Приступим к допросу или и так всё ясно? – спросил глава Трибунала, поочерёдно глянув налево и направо.

– А мы куда-то торопимся? – спросила блондинка, сидевшая ближе других к выходу. – Может, всё-таки раскается…

– Итак, нечестивец, признаёшь ли ты справедливость предъявленных тебе обвинений и намерен ли ты публично раскаяться? – сурово спросил председатель, поглаживая узловатыми пальцами свиток с обвинительным заключением.

Молчать было бессмысленно, отвечать – нелепо. Козни неприятельской шпионской сети весь этот цирк совершенно не напоминал. Скорее это было похоже на беглый дурдом, который старается воплотить в реальность свой коллективный бред.

– Прежде чем определить меру пресечения, предлагаю провести следственный эксперимент, чтобы выяснить, насколько этот человек порочен, – заявила блондинка, прикурив сигарету от стоящей напротив свечки. – Это будет полезно для дальнейшего определения степени опасности подсудимого и количества зла, которое мы искореним по итогам сегодняшнего процесса.

Почему-то остальные члены «трибунала» за всё время не проронили ни слова, боле того – никто из них даже не пошевелился, как будто это были не люди, а механические манекены, у которых хватило завода только для того, чтобы дойти до своих мест, усесться и замереть. Их лиц не было видно под капюшонами, руки покоились на столе, только язычки пламени свечей слегка подрагивали от их дыхания.

– Ну, чего сидишь, проверяй! – поторопил блондинку председатель.

Она небрежно затушила бычок о скатерть, потянулась, неторопливо выбралась из-за стола и, сделав пару шагов в сторону подсудимого, сбросила с себя мантию. Оказалось, что, кроме чёрной хламиды, на ней не было ничего, кроме загара, равномерно покрывавшего всё тело. Создавалось впечатление, что весь предыдущий месяц она провела на нудистском пляже где-нибудь на океанском побережье Юго-Восточной Ливии.

– Чего вылупился?! А ну, пошли отсюда! – Дамочка в кроссовках схватила Савву за руку и потащила его к двери, явно сомневаясь в крепости его моральных устоев и принципов.

– Может, тут чего надо… – попытался тот противится, но через несколько секунд его ропот доносился уже из коридора.

Обнажённая фурия приближалась, медленно и неумолимо. Сначала блики, которые отбрасывали дрожащие язычки пламени, перетекали по впадинам её тела, а потом остался лишь тёмный силуэт и только глаза сверкали двумя угольками на чёрном овале лица.

Настоящий страх, до этого таившийся то ли где-то по тёмным углам, то ли под судейской скатертью, неторопливо выполз наружу. Придавленное испугом подсознание рисовало единственную спасительную картину: сейчас в этот вертеп ворвётся настоящий поп с тяжёлым кадилом и, действуя этим инструментом, как кистенём, разгонит это безумное собрание. Реальность вновь превращалась в бред – видимо, последствия укола, который всадил ему под лопатку дедок с грибами, всё ещё давали о себе знать. Иначе как можно объяснить, что из ушей приближающейся девицы, этого прелестного создания, валит густой чёрный дым, а дрожащее пламя свечей за её спиной превратилось в ревущее пламя пожарищ.

– Пойдёшь со мной? – Её губы оказались рядом, в считанных вершках от его глаз, её волосы разлетелись в разные стороны, словно бесчисленное множество дрожащих лучей холодной чёрной звезды.

Пятиться нельзя… Неизвестно откуда, но он это знал. И отворачиваться нельзя, и взгляда отводить… Дьяволица исчезла и возникла вновь в конце длинного коридора, сотканного из радужных нитей. Теперь она стояла спиной, неестественно вывернув шею, смотрела на него с томной улыбкой, явно приглашая следовать за ней в сверкающую даль, откуда доносился едва слышный русалочий смех, шелест влажной травы на ветру и размеренные плески весла. Страх исчез, вместо него возникло неистребимое желание идти следом, раствориться в этом смехе, в этом шелесте и плеске, провести кончиками пальцев по этой загорелой спине, впиться губами в эту дивную шею, забыв обо всём, что было раньше, вырваться из жизни, которую ещё мгновение назад считал своей. Лишь смутное беспокойство, притаившееся на дне души, мешало сделать шаг…

– Ты думаешь, я буду тебя ждать или уговаривать? – Она отвернулась и неторопливо, покачивая бёдрами, двинулась прочь. Её фигура таяла в радужной дымке, сливалась с запахом трав, растворялась в искрящихся облаках.

Что ж, Матвей Сохатый, майор Спецкорпуса! Вперёд! Ещё можно настигнуть чудное виденье, слиться с ним, и остаться там навсегда. И больше никаких отчётов по поводу поголовья отловленных агентов иностранных спецслужб и граждан, уличённых в содействии потенциальному противнику! И никогда не надо будет ходить строем и делать лишь то, что гласит приказ, к чему взывает врождённое чувство долга. Надо только оторвать от пола хотя бы одну ступню и сделать шаг. Всего лишь один шаг…

Откуда-то издалека донёсся грохот взрыва, потом в ноздри ударил запах пороховой гари и со всех сторон обрушились звуки, совершенно неуместные в столь торжественный миг: топот, крики, выстрелы. Кому приспичило так не вовремя устраивать пляски со стрельбой?!

Чья-то рука возникла из клубящейся темноты, схватила его за лацкан пиджака и потянула куда-то в сторону. Ещё можно было сопротивляться, но путь, освящённый следами прекраснейших ног, уже исчез, а в запястья вгрызлись браслеты наручников, о которых он уже успел забыть. Душой овладела пронзительная тоска, готовая пожрать всё, что там ещё осталось, но та же безжалостная рука мелькнула перед глазами, и боль обожгла правую скулу. Случалось, его били и ногами, и под дых, и вшестером на одного, но что бы кто-то посмел отвесить ему пощёчину – такого не было никогда. Тоска сменилась яростью, но дать ей волю уже не было никакой возможности – казалось, многорукое чудовище вцепилось в него мёртвой хваткой и теперь уже не отпустит до тех пор, пока не спровадит в пасть свою законную добычу.

– За что мы здесь – это граждане судьи всем сообщили, а вот почему мы здесь – это вопрос тёмный, это не всякий догадается, хотя вся их затея шита белыми нитками и раскусить её – раз плюнуть, если на плечах голова, а не репа с хвостиком… – Корней Белка до того как угодить в лагерь служил в цирке иллюзионистом и на глазах у почтенной публики превращал юных ассистенток и добровольцев из публики в макак, крокодилов и даже неодушевлённые предметы, не пользуясь при этом ни ширмочками, ни ларцами, чтобы зритель мог наблюдать весь процесс трансформации – туда и обратно. Обвинён он был за то, что у некого гражданина, который, будучи в некотором подпитии, вызвался побывать в шкуре экзотического зверя, впоследствии обнаружилось некое психическое заболевание. В итоге Корней схлопотал срок рекордный во всём лагере – девять лет заключения с последующей ссылкой на север Восточной Тайги. После суда один из конвоиров по доброте душевной шепнул ему, что пострадавший был внучатым племянником уездного посадника, а то даже и дело к рассмотрению принимать бы не стали…

– Слушай! Дай поспать! – С верхней полки свесилась голова гадалки Глафиры Мирной, исчезнувшей с «курсов чародеев» за неделю до Лейлы. – Пришёл, так молчи… А то нагадаю я тебе такое светлое будущее, что мало не покажется.

– Хорошо-хорошо, – немедленно согласился Корней. – Я тихо буду… – Он заговорил вполголоса. – Так вот, собрали здесь всех, кто может такое, что нормальному человеку недоступно. Значит, все эти обвинения – фигня на рыбьем жире. А на самом деле, Церкви не нравится, что такие, как мы, вообще по земле ходят. Так что неважно, сколько кому припаяли, а никто из нас отсюда всё равно живьём не выйдет – помяните моё слово.

– Хватит пугать-то, – пробормотала гадалка, которая лишь делала вид, что разговор ей безразличен и только спать мешает. На самом деле она, следуя профессиональной привычке, вслушивалась в каждое слово. – Я сама видела, как двоих выпускали.

– Видела-видела! – передразнил её бывший фокусник. – Ты что, старая перечница, дальше колючки видишь?! С территории-то вывели и не только тех двоих, а вот куда их потом дели – ни мне, ни тебе не доложили.

– Корней, шли бы вы к себе, – вмешалась в разговор Лейла, которую как примерную прихожанку несколько шокировали столь грубые и безапелляционные обвинения в адрес Церкви. – Уже, наверное, заполночь…

– Да ты тресни ему по зубам, он и сам смоется, – предложила Яночка, не вылезая из-под одеяла. После того, как она узнала, что Лейла сделала со старичком Маркелом, её авторитет в глазах отставной гимназистки вырос до небес.

– Я, конечно, уйду, если меня попросят, – с лёгкой обидой в голосе заявил Корней. – Только кто, кроме меня, скажет вам правду?! Вот вы лежите тут, надеетесь, что всё пройдёт, что справедливость восторжествует – и всё такое… А справедливость, может, и вовсе торжествовать не желает! Не способна она. А нам не дано знать, что справедливо, а что нет, потому как люди, даже самые образованные, дальше собственных ощущений не заглядывают и во всём ищут только удобства.

Собственно, ради того, чтобы пообщаться именно с Яной, он уже третью ночь подряд пробирался в женский барак, благо после отбоя вся охрана с территории почему-то исчезала. Бывший иллюзионист положил глаз на бывшую гимназистку ещё во время первой поверки, куда её вытолкали охранники, даже не дав переодеться в тюремную робу. Впрочем, тогда все взгляды скрестились на ней. Короткая юбочка, тонкие капроновые чулки, жёлтая замшевая курточка, едва достающая до пояса – этакий мокрый цыплёнок на холодном ветру… Кто-то смотрел на неё с жалостью, кто-то со злорадством, кто-то с сочувствием. Корней тогда, не обращая внимания на окрики охранников, протиснулся к ней сквозь строй и отдал девчонке свой бушлат, за что потом отсидел сутки в карцере.

– Сейчас точно гадать начну! – пригрозила Глафира с верхней полки. – Что я говорю – всегда сбывается, помяни моё слово.

– А я тебя, карга старая, в мышь превращу! Хочешь?

– Здесь не цирк – фокусы показывать!

– А кто тебе сказал, что я просто фокусник? Проверить хочешь? Давай! – Теперь уже зашевелись спящие на соседних нарах, и в воздухе запахло всеобщим возмущением, так что Корней перешёл на шёпот. – Да меня знаешь, кто учил? Сам Джанат Ладжниш, факир из Шри-Лагаша. Он мне сразу сказал: человек способен на всё, если верит. И я вовсе не фокусы показывал. Совсем не фокусы! Думаешь, так легко заставить какого-нибудь придурка искренне поверить в то, что он лошадь, например. И верили, и перевоплощались!

– А почему бы вам, дорогой маг и волшебник, не внушить штаб-майору Тихому, что он – добрейшей души человек и думает лишь о том, как бы облегчить и без того тяжкую участь несчастных заключённых? – подала голос Лейла, переворачиваясь на другой бок.

– Из принципа. – Корней откликнулся только после минутного раздумья. – Чтобы сволочью перестать быть – это ещё заслужить надо. Не желаю, чтобы он на моём горбу в Кущи въехал.

Отговорка была железной, и Лейла не нашла, что возразить, зато Яночка даже приняла сидячее положение, поскольку не сочла возможным произносить свою гневную речь лёжа.

– Ты вообще охренел! Жрать почти не дают, в земле на морозе ковыряться заставляют, на поверки эти вонючие гоняют. Эта тюряга – хуже гимназии. Я, может, сдохну скоро во цвете лет, а ты, значит, принципиальный! Врёшь ты всё – вот что я тебе скажу. Врёшь, как сивый мерин… Никакой ты не факир, а так – ловкость рук. Вали отсюда, и видеть тебя больше не желаю! Всё! – Она накрылась одеялом с головой и демонстративно повернулась к стенке.

– Я тебе подарочек принёс…

– Не надо мне от тебя ничего.

– Ты хоть глянь…

– Не хочу. Отвали.

Он всё равно полез за пазуху и извлёк из внутреннего кармана брошь цвета потускневшего серебра – любопытная рыбка полвершка длиной сверкала зелёным стеклянным глазом, из которого сочился мягкий изумрудный свет.

– А мне можно посмотреть? – спросила Лейла, протягивая руку к чудной поделке.

– Ну, как хочешь… – Корней был слишком поглощён собственным огорчением, чтобы обращать внимание на что-нибудь ещё. Он сдавил брошь в кулаке, а когда пальцы разжались, на ладони оказался бесформенный кусок металла.

– Как это… – Лейла приподнялась на локте, не отрывая глаз от погибшей броши.

– Да никак. – Он стряхнул с ладони то, что осталось от подарка, поднялся с табуретки и, сгорбившись, двинулся к выходу.

Лейла не сдержалась – она, придвинувшись к краю нар, пошарила ладонью по полу и вскоре нащупала то, что выбросил Корней. Слиток был абсолютно твёрдым и в малейших деталях повторял внутреннюю поверхность сжатого кулака – даже линии руки отпечатались, хоть гадай по ним. Только из зелёной стекляшки продолжал сочиться свет, который теперь стал ярче пламени масляной горелки, стоявшей на столе возле затухающей печурки.

Аннушка!

Не знаю, донесут ли до тебя весточку мою, но если донесут, сохрани это письмо для детей наших, Павла, Семёна и Евдокии, чтобы знали в случае чего, где их отец сгинул. Только ты раньше времени не пугайся – может, всё ещё обойдётся, и будет у нас свой дом и своё хозяйство. Простору здесь видимо-невидимо, места богатые и зверем лесным, и рыбою речной, и рудами, и для пахоты можно надел приспособить. Одна беда: не знает никто, что с нами завтра станется.

Леса здесь дикие и почти безлюдные. Восемь дён прошло, как вышли мы из крайнего становища замирённых тунгуров, а только сегодня Стенька Сивопляс, бывший каторжный, дым унюхал, и то товарищи засомневались – людской то огонь или дикий. Однако решили, что не время сейчас тайге гореть, а если и случилась беда такая, то всё равно далеко не уйти, потому как по ельнику огонь, как белка, мчится. Так и решили вперёд двигаться. Вскорости встретили двух звероловов из местных. Поначалу те застрашились, увидев, что нас две дюжины, да и лошадей вьючных, похоже, никто здесь прежде не встречал. Но после того как попотчевали мы их мёдом хмельным, страх у них прошёл, и сказали они, что одного зовут Салин-Идер, а другого – Калин-Чукум, что они йоксы, есть у них большой дедушка, зовётся Хой-Маллаем, и сидит он высоко, всё видит и накажет любого, кто внучка обидеть посмеет. Сами они вызвались проводить нас до становища, где шаман живёт. Речь у них на тунгурскую сильно похожа, так что толмач наш Ефимка Ломоть с ними без труда изъяснялся. Пока дальше шли, инородцы поведали нам, что живут тихо-мирно, никого не трогают, их тоже никто не задевает, разве что хунны иной раз пошалят, но они то ли ленятся, то ли боятся сюда большой толпой ходить, а малым числом много и не нашалишь. Из оружия у тех звероловов были с собой остроги железные, ножи и луки, слаженные добротно, лучше, чем у тунгуров. Как смеркаться начало, велел я людишкам своим быть настороже и пищали заряженными держать. Оказалось, что не зря опасался, да только от местных напастей ни пищалью, ни саблей не оборонишься.

Ещё тунгурские старшины нас упреждали, что йоксы – себе на уме народец, а их шаманы во всякой ворожбе сильны, так что их лучше не трогать, да и вообще к их угодьям не близиться, а то беды не оберёшься. Однако воевода Витязьградский сказал, что от самого Посадника указ был: двигаться до самых хуннских гор, всех инородцев записывать в жители Соборного Отечества, жалуя им защиту и покровительство, а тех, кто не поймёт, – вразумлять. Только от грамоты воеводской, что у меня в ларце лежит, толку всё равно мало, потому как инородцы чтению не обучены, а в тех местах, где не ступала доселе нога соборного человека, и говорят-то только по-своему.

Дело уже к ночи близилось, становища обещанного всё никак не появлялось, а проводники наши всё глубже в чащобу забирались, где если изредка и попадалась тропа, то звериная. Стали мы допрашивать йоксов, пригрозив скорой расправой, если они нас за нос водят и недоброе замышляют. Однако они ни в чём таком не сознались, сказав, что в становище можно только ночью прийти, а если не совсем стемнело, его и увидеть-то нельзя.

Гришка Шпора, отрок болярина опального, на них с кулаками бросился – насилу сдержали, и вовремя. Как обычно, Стенька Сивопляс первым дым костра унюхал, да ещё сказал, что на вертеле оленья туша жарится. Салин-Индер сразу сказал, что нужно подождать, и нельзя в становище входить, пока люди не принесут жертву Хой-Маллаю, но Гришка не пожелал сухарями перебиваться, пока какому-то дедушке йоксов целый олень достанется. Он зарычал, аки зверь, и потребовал, чтобы все немедленно пошли в становище и поучаствовали в трапезе, хотя нас к ней никто и не звал.

Надо было нам сразу по темечку его стукнуть, успокоить на время, но кто ж знал, чем дело кончится. Никого не слушая, он прямо сквозь кусты стал на запах ломиться, будто неделю голодал, и за ним следом ещё четверо двинулись – Иван Тягло, Семён Типун, Егорка Пугач и Матвей Коростель – все бывшие стрельцы, за непорядок от войска отставленные. Когда совсем стемнело, двинулись мы по их следам, благо чащобу они за собой изрядно проредили.

Вскорости увидели мы большой костёр и тут же страху натерпелись – чуть обратно не побежали, потому как дым над ним поднимался и по дымной дороге в ночное небо убегал олень, сам светится, из под копыт искры летят, а за ним следом пять теней плетутся, чернее ночи. Однако соборным людям не пристало страху своему потворствовать, тем паче что без подмоги от инородцев нам всё равно ни острога не поставить, ни камней пограничных.

Когда мы поближе подошли, никто из местных не удивился, как будто давно нас поджидали, и было их, не считая баб и мальцов, с полсотни. Шаман их главный, Унай-Такан, нас, честь по чести, к костру пригласил, подали нам печёной оленины, правда, без соли, и пошла у нас беседа. Я ему через толмача нашего начал рассказывать, мол, соборное воинство к ним с миром пришло, чтобы от хуннов оборонить, а следом за нами торговцы придут – собольи шкурки на ножи, ружья и мёды хмельные выменивать. Только шаман слушал вполуха, а сам всё то на звёзды в небе поглядывал, то на ладони свои, как будто там всё написано и про то, что было, и про то, что будет. А как закончил я говорить, сказал он такую речь, если, конечно, Ефимка Ломоть его слова не переврал: теперь вас не выгнать, раз уж пришли, и зла от вас великого не будет, хотя и добра тоже никакого. Так что вроде не против стал Унай-Такан, чтобы мы на их угодьях поселились. Тут-то меня и кольнуло – уже, почитай, час с лишним сидим, а наших пятерых удальцов, что впереди всех ломились, не видать. А ведь следы-то их прямо на становище вели. Спросил я о них шамана, а тот и ответил, что они погнали оленя на небесные луга Хой-Маллая и, наверное, там надолго останутся, потому как путь туда-сюда неблизкий, а может, и вообще не вернутся, потому как Хакк, чёрная душа, может их и не пустить. Хакк, как я понял, – это у них что-то вроде беса, которого они винят во всех невзгодах своих. Можно было, конечно, навалиться всей силой, инородцев повязать, да и допросить с пристрастием, что они на самом деле с людишками нашими сделали, но воевода настрого приказал: лучше сами умрите, а с дикарями ссор не затевать. Пришлось смириться с пропажей, тем боле йоксы вроде бы даже обрадовались, что мы пришли и желаем поселиться поблизости. Шаман предложил моим людишкам девок местных в жёны брать, когда острог поставим и избы срубим. У них, говорит, лишних много – девать некуда. Девки тут, Аннушка, справные, только мне до них интереса нет, потому как в бане они не моются. У них тут и бань-то нет, так что, прежде чем острог ставить, баньку срубим, а то и сами завшивеем.

Три дня мы у инородцев отдыхали, а на четвёртый пошли далее. За семь дён ещё полтораста вёрст протопали и вышли к реке, пошире Итиля, а за ней уж и хуннские горы виднелись, такие громадные, что ни взобраться на них, ни обойти. По правде говоря, не верилось, что дойдём.

Всё бы хорошо, только позапрошлой ночью мне сон наяву снился. Ведь знаю, что не сплю, а всё равно вижу: бродят вокруг меня и Гришка Шпора, и Иван Тягло, и Семён Типун, и Егорка Пугач, и Матвей Коростель, лица у всех чёрные, только зенки блестят, а Гришка надо мной наклонился и давай мне в ухо шептать: мы, мол, сгинули, и вы тут все передохнете, потому что Хакк до всех когда-нибудь доберётся. Я уж подниматься начал и за саблей потянулся, только они сразу же ушли сквозь землю, хохоча в пять глоток так, что земля тряслась.

Страшно здесь, но уйти нам никак нельзя. Может, когда народу нашего, соборного, здесь больше будет, страхи-то и пройдут, а теперь жалею я, что не взяли мы того попика, из Беловодской обители, который с нами просился, да уж больно худосочным он мне показался, дунь – упадёт.

А сегодня среди дня явился мне сам Хой-Маллай, йокский дедушка. Не я один его видел – Стенька Сивопляс и Миколка Косой тоже побожились, что при них спустилось на землю облако, а из него старик вышел, ну вылитый шаман, только старше лет на триста, трубкой дымит, на наши постройки посматривает, лопочет что-то по-своему и в землю серебряные молнии втыкает. Мне потом Стенька поведал, что йокский дедушка злых духов отгонял, так и говорил, дескать, сгиньте отсюда отродья Хакка, здесь теперь место жилое. Миколка Косой потом копнул в одном месте, куда Хой-Маллай молнию воткнул, и нашёл там самородок серебра, только я не велел ему брать его Хакку на радость, потому как самородок какой-то странный был – тёплый, как будто возле печи лежал, а не земле мёрзлой.

Сегодня отправляю двух людишек с докладом к воеводе, а заодно и тебе, Аннушка, решил отписать. Только ты это письмо никому не показывай, только деткам нашим, когда вырастут. А ежели всё у нас хорошо сложится и смогу я вас всех сюда забрать, то им тоже читать его ни к чему.