Ирина Лазаренко
Не-на-ви
Она лежала, раскинув короткие руки с опухшими пальцами. Маленькая, круглолицая, совершенно бесформенная в теплой длинной куртке. Седые волосы слиплись от крови, темная лужа растеклась под головой, окрасила пористый снег.
В нескольких шагах от тела три пожилые женщины орали на четвертую, молодую. Та стояла, нахохлившись, прятала ладони в рукавах пушистой шубейки и временами односложно огрызалась, подбородком указывая на труп.
Когда перед домом приземлился патрульный дракон, все четверо умолкли. Старшие женщины с мрачным удовлетворением смотрели на большого сердитого оборотня в шерстяном костюме, который спускался по приставной лесенке. За оборотнем поспешал гоблин.
– Вулф, – отрывисто гавкнул человекозверь, подходя к телу, – детектив Вулф.
Из-за его спины выглянул гоблин-писарь. Он ничего не сказал: всем было плевать, как его зовут, и гоблин это знал.
Оборотень постоял, глядя на труп, медленно обошел его кругом. Наклонился, втянул воздух влажным черным носом. Задрал голову. Опустил голову. Повертел головой. Принюхался еще раз, зажмурившись. Так, принюхиваясь, вслепую, подошел к женщинам. Открыл желтые глаза и уставился на них.
– Вы кто?
– Подруги, – торопливо ответила одна из пожилых. – Магиковали вместе.
Люди всегда цепенели под желтым хищным взглядом Вулфа. Детективу это нравилось. Он медленно обернулся к четвертой женщине.
Она смотрела на оборотня из-под спутанной светлой челки не испуганно и не заискивающе, а сердито, будто детектив был в чем-то виноват перед ней. Руки держала в карманах. Веки ее покраснели от мороза, и невыразительные серые глаза казались заплаканными.
– Дочь, – неохотно разлепила сжатые в нитку губы. – Аза.
Голос у Азы был мягкий, совсем не такой нахохлившийся и мрачный, как она сама.
Одна из магичек, приземистая, темноволосая, насупилась еще сильнее, и глубокие складки у ее рта стали черными.
– У-бий-ца! – отчеканила она.
Аза закатила глаза и не ответила.
Другая магичка, коротко стриженная, щекастая, протянула растопыренную пятерню с багровыми ногтями. От нее так разило перегаром, что даже гоблин поморщился.
– Это она убила, детектив! Невидимым оружием! Мы все видели!
Вулф мог бы кивнуть и отправить Азу в узилище на патрульном драконе. Вместо этого он отвернул морду и сделал вид, что изучает пятно сажи на входной двери. Рядом с ним пыхтела магичка, выдыхая воздух ртом. Клубы пара воняли перегаром и гнилыми зубами.
Все эти старухи были омерзительны. Пьяны с утра пораньше. Неряшливы. Тошнотворны.
И нужны Вулфу.
– Расскажите, что вы видели. А потом мы с Азой пойдем побеседовать в дом. Угун, готовь бумаги.
* * *
Аза провела детектива и писаря в кухню, пояснив, что кухонное окно выходит на другую сторону дома. Не к входной двери, перед которой лежит труп ее матери. Где стоят, сложив на груди руки, три пожилые магички.
– Материнская любовь, – с чувством произнесла Аза, выдвигая табуретки из-под стола. – Отличная, конечно, штука. А что вы знаете про материнскую ненависть?
Детектив покосился на писаря, но тут же вспомнил, что для Угуна слово «мать» вообще не имеет смысла, потому что гоблинов воспитывает община. Сам Вулф, как любой оборотень, не видел разницы между собственной матерью и любой другой самкой – у них даже было трое совместных щенят. Так что и детектив, и писарь не более чем с любопытством разглядывали стену над кухонным шкафчиком.
Там, выжженные магическим огнем, сверкали оранжевые буквы: «Сука, ненавижу!».
Вулф не сел на хлипкую табуретку, предложенную Азой, остался стоять, сунув руки в карманы теплых штанов. Просторная и темная кухня старого дома пришлась ему по душе: огромный дубовый стол, древняя кирпичная печь на драконьей тяге, деревянные ящики с продуктами, маленькое грязное окно. Восхитительно. Может, прав был Угун, когда однажды в сердцах заявил, что оборотни, даже нынешние высокоразвитые оборотни, в душе остаются полудикими псинами, которым по нраву тихие мрачные логова.
– И за что мать ненавидела вас? – вежливо спросил Вулф.
Аза сложила руки на груди.
– Я не позволяла ей морочить голову моим детям. У меня две дочки-близняшки, и мамысь хотела внушить им, что они должны стать магичками. Она считала, что раз у детей есть магический дар, то у меня нет прав на них. А у мамысь – есть.
Гоблин устроился на табуретке, положил перед собой стопку плотных листов бумаги и задрал рукав, высвобождая предплечье.
– У меня на этот счет другое мнение, – сердито добавила Аза, – но знаете, непросто оградить детей от спятившей бабки, когда она живет в том же доме.
Женщина поморщилась, увидев врезанную в тело гоблина кровильницу. Тот сосредоточенно повернул свою руку, словно чужеродный предмет, и чуть разжал клапан, чтобы емкость наполнилась кровью. Поерзал на табуретке, устраиваясь удобнее, придвинул к себе стопку толстой серой бумаги. Обмакнул в кровильницу перо.
– Значит, мать хотела забрать у вас детей и вырастить их полноценными магичками, – повторил писарь и стал карябать пером на листе толстой серой бумаги.
– Хотела.
– И третировала вас магией.
– Чаще – воплями и оскорблениями. Но иногда и магией – в те редкие минуты, когда не была пьяной в слюни. На меня-то воздействовать она не могла, а на предметы – сколько угодно.
– На предметы? То есть она что-то бросала в вас? – уточнил Вулф и обвел взглядом кухню, словно хотел добавить: «Что-нибудь из этого?»
– Иногда. Мне приходилось повсюду водить с собой детей, чтобы мамысь ничего не уронила мне на голову. Задеть внучек она боялась, так что… в основном она просто орала на меня.
Вулф покосился на горящие буквы. Они глубоко въелись в краску, оставили кое-где обугленные борозды.
Оборотня не удивляло, что магичка ненавидела дочь. Насколько он мог судить, людишки только тем и занимались: кого-нибудь ненавидели до гробовой доски и обо что-нибудь расстраивались до смерти.
– А вот эта ее выходка? Она вас не рассердила? – спросил он.
Вулф почувствовал недоуменный взгляд писаря. Угун не понимал, какая детективу разница.
Разницы действительно не было. Просто нужно было разговорить женщину. Для себя, не для расследования – расследование он закончил перед дверью в дом.
– Удивила, – Аза тоже скользнула взглядом по стене. – И позабавила. Вы не знали мамысь, она была очень несобранной. И вечно пьяной, как большинство пожилых магичек. Она должна была очень страдать, когда колдовала эту надпись, ведь ей пришлось удерживать сосредоточенность несколько часов кряду. Кричать-то в запале она могла что угодно, но впечатывать буквы в заклинание, да еще такое мощное… она должна была сидеть на месте и сосредоточенно, долго колдовать, аккуратно выводить эти буквы, наполнять их энергией. Это трудное дело, все равно как выжигать слова веточкой на доске. Я страшно веселюсь, когда представляю все это.
Вулф видел, как Угун шевелит губами. Детективу тоже захотелось прошептать это тягучее «не-на-ви-жу-у», непременно с долгим «у» в конце, потому что вся ненависть магички не смогла уместиться в горящие на стене буквы.
– И все это время ей смертельно хотелось напиться. Ей всегда хотелось напиться, даже когда она была пьяной вусмерть. Но пьяной колдовать нельзя, сосредоточенности не хватает – и хвала мирозданию, иначе она бы все тут разнесла. И вот я не могу представить ей такой – собранной, серьезной. А, да что там – я даже трезвой уже не могу ее представить, не помню. Но трезвой она, разумеется, бывала. Сохраняла ясность сознания, чтобы сделать мне какую-нибудь пакость. Например, написать на стене «Сука, ненавижу»… Оцените эту иронию: даже ненависть ко мне делала мамысь немного лучше, удерживала ее от пьянства ненадолго.
Казалось, от прожженной краски должен исходить резкий запах, но в кухне пахло только пригорелым хлебом. И немного – плесенью от старых стен. И совсем слегка – серой: дом маленький, с собственным отопительным драконом, и лежка его должна быть где-то неподалеку.
– Значит, она сильно пила, – повторил Вулф.
– Не то слово. Обычный пьяница давно бы издох от такого количества…
Женщина умолкла.
– Количества чего? – уточнил гоблин. Понимал он Вулфа или нет, но записывал за ним старательно, крови не жалея.
Аза скривилась.
– Фруктовки. Бражки. Я не знаю, чем они накачивались. Чем-то крепким и вонючим.
– Они?
– Мамысь и ее подруги, такие же тупые жирные магички. Они целыми днями пили и жрали, жрали и пили, а потом ходили по дому, держась за стены. Икали, подергиваясь сеткой молний, тупо ржали от этого и временами еще блевали радугой под вешалку.
– Это те самые подруги, что сейчас стоят под домом?
– Те самые. Стоят. Если еще не замерзли и не отправились напиться в хлам «для разогреву».
Вулф видел, как недоуменно-страдальчески углубляются толстые складки кожи на лбу писаря. Он любил угадывать маневры детектива, но тут не понимал ничего.
Зачем эти бессмысленные вопросы? Какая разница, как вели себя магички и что ощущала Аза? Важно другое – она убила свою мать или не она! Почему детектив не спрашивает о сегодняшнем дне? Кажется, его вполне устроило то, что он узнал на улице: магичка с утра была на взводе, ругалась с дочерью, потом потащилась за ней и внучками в дневную детопередержку, где Аза изредка оставляла близняшек. На обратном пути еще больше ругалась.
А потом другие магички, которые шли к старухе в гости, увидели, как мать Азы вперевалку бежит за ней, что-то крича, и машет руками, бросая какое-то заклинание, и от него рассыпаются сугробы возле крыльца, с крыши падает несколько сосулек, на входной двери остается пятно копоти. Аза сжимается в комок возле стены, закрывая голову руками, а магичка кидается к дочери, валит ее на землю, а та отмахивается, долго барахтается, потом откатывается от матери. А магичка остается лежать на земле, нелепо раскинув руки, и под ее головой растекается кровь, окрашивая снег.
И вот теперь Вулф ведет себя так, словно со смертью магички ему все ясно – но очень важно узнать нечто другое.
– И вы не думали переехать? – задал детектив очередной ненужный вопрос, который Угун старательно записал.
– А куда? К родственникам? Она бы тут же меня нашла. В другой город? В лучший мир? Я не знаю, куда мне надо было уехать, чтобы мамысь меня не достала. И потом, это не ее дом, половина по-честному моя, от дедушки досталась. – Аза махнула рукой. – На самом деле я так устала, что иногда хотела, хотела поделить этот дом, продать свою половину, хотя жалко было ужасно, тут дедушка жил, а при нем все было как-то не так, все по-человечески было… в общем, я узнавала, полдома мне не продать: дракон-то у нас один, как его поделить? Или оставить всего дракона одной мамысь – а ничего бы у нее не треснуло? Да и как полдома продавать без отопления, кто его купит, за сколько? Далеко бы я уехала на это?
Гоблин неслышно вздохнул и взял из пачки следующий лист. Не иначе, он решил, что сегодня – День Очень Тупых Вопросов Вулфа.
Ну и пусть. Пусть думает, что детектив спятил, потерял нюх или странным образом развлекается. Лишь бы Угун не припомнил, что позавчера мать старшего щенка Вулфа подкараулила детектива возле охранного участка и что-то рассказала встревоженным голосом.
Гоблин тогда, конечно, понял, что беспутный оборотень-сын снова встрял в неприглядную историю. Но Вулф не хотел, чтобы Угун связал это с его сегодняшним поведением. Он ощущал что-то вроде неловкости.
Странное дело – в историю вляпался сын, а неудобно от этого отцу.
– Конечно, мамысь готова была костьми лечь, чтоб забрать детей. Уже скоро. Им семь лет, они вот-вот начнут набирать силу.
Аза не пояснила, зачем дети были нужны бабке. Детектив и писарь и так это понимали: она хотела вернуть себе то положение, которое магички теряли с возрастом, когда проходящие через тело потоки энергии превращали их в слабосильных желчных старух. Пожилым магичкам удавались лишь самые простые заклинания. Не удивительно, что, потеряв былую мощь, они обычно спивались.
А роль наставницы вернула бы старухе если не силы, то общественное признание и какое-никакое уважение. Еще на двадцать или тридцать лет, пока тела внучек не истощатся подобно ее собственному, пока им не останется доступна лишь самая примитивная магия.
Двадцать или тридцать лет полноценной жизни. Вулф сказал бы, что это не так много. А кто-нибудь вроде Угуна счел бы, что это очень, очень хорошо. Писарю крупно повезет, если он проживет, не голодая, хоть половину этого срока.
– Значит, вы не хотели доверять ей детей.
– Вас это удивляет, что ли? А вы бы доверили своих щенков существам другой… другого вида? Их бы тут же напичкали каким-нибудь неподходящим кормом, от которого нюх отшибает и что-нибудь там еще происходит.
Тут она его задела, по шерсти на лице Вулфа аж рябь пробежала. Его сейчас как раз очень занимал вопрос жизни маленьких оборотней в неподходящих условиях.
Потому он и притащил Азу в дом. Потому и задавал ей вопросы вместо того, чтобы сразу отправить ее в узилище. Детективу позарез нужна была консультация кого-то, кто разбирается в смешении видов, травомагии и вакцинах. А значит – нужно было побольше узнать об убитой, чтобы разговорить ее подруг-магичек, разнюхать что-то интересное и выходящее за рамки расследования. Сблизиться с ними. Вот, мол, смотрите: я не просто оборотень на службе, а тонко чувствующий детектив, который понимает вашу боль и готов часами выть на луну в унисон, скорбя о вашей потере. Вы ведь не станете возражать, если потом я задам несколько вопросов в рамках дружеского общения?
Потому что старший щенок Вулфа встрял в омерзительную историю с волчицей, и нужно было узнать, кем эта волчица может ощениться. И желательно было получить консультацию неофициально, не у практикующего мага.
Вулф скрипнул зубами.
– От той дряни, которой питаются люди, у нас язык немеет. И подшерсток редеет. Линька по полгода. Мышцы становятся вялыми, как одеяло, чисто человечьими. Не удивительно, что вы такие хилые, вы ведь только это и жрете. И еще лакаете алкоголь. И кофе. Нет, я не доверил бы своих щенков тем, кто не умеет о них заботиться. Никто из нас бы не доверил.
– Ну и я не хочу поручать своих детей сумасшедшим старухам, которым мозги отшибает по шестнадцать раз на дню. Даже если самим старухам нравится быть такими. Жирными безумными гоблинами.
– Но-но! – возмутился Угун.
– Прошу прощения, – раздраженно бросила Аза. – Просто фигура речи.
Писарь поморщился и снова уткнулся в свою писанину. Женщина тоже скривилась, и Вулф легко прочел ее мысли, даже не глядя на выражение лица.
«Кто придумал брать гоблинов на формальную службу? – подумала она и тут же припечатала: – Позорище!» А следом запоздало удивилась: «И как этот нюхливый волколак работает с гоблином?»
Женщина осторожно потянула носом. На лице ее появилось недоуменное и растерянное выражение, когда она наконец поняла, что этот гоблин не воняет. Совсем. Вот так так!
– Да, – процедил Угун сквозь зубы, – на формальную службу стали брать гобинов-скопцов, вы не знали? Уже месяца четыре как. Тем самым создали прекрасную «вилку», чтобы регулировать поголовье вонючих коротышек. Либо мы дохнем с голоду без работы, либо ложимся под нож, чтобы получить работу, не вонять и не дохнуть с голоду. При любом раскладе мерзкие коротышки не размножаются. Удачно, правда?
– Правда, – не покривила душой Аза, и Угуну нестерпимо захотелось ткнуть писчим пером ей в горло. И повернуть его там четыреста раз.
Вулф щелкнул крышкой порткоста и достал тонкую косточку. Трепетнул над ней широкими ноздрями, и от дыхания шевельнулись серые шерстинки под большим черным носом.
– Пожалуйста, детектив, не в моем доме…
Но он уже с шумом всосал костный мозг из декоративной пластиковой косточки и ухмыльнулся, наклонившись к женщине.
– А что об этой ситуации говорил папа ваших малюток?
Спросил, намеренно дыша ей в лицо, обдавая вонью сырого мяса из большой желтозубой пасти. Ярко-красный язык шевелился в ней, как шмат говяжьего фарша.
Оборотень никогда не дышал вот так в лицо подозреваемым. Только виновным.
– Папа моих малюток никогда не видел моих малюток, – произнесла Аза сквозь стиснутые зубы.
Вулф пожал плечами, а Угун постучал пером по кровильнице и строго уточнил:
– Выездное увлечение? Изнасилование? Социальное обязательство?
– Эксперимент, – буркнула она. – Магический.
Угун постучал по кровильнице громче, раздраженней.
Аза переплела пальцы, сжав их добела, сухо объяснила:
– Магические способности могут передаться внукам магов, даже если их дети получились бесталанные. Мамысь считала, что при смешении видов эта возможность увеличивается. Потому, как только я подросла, мамысь стала подкладывать меня под разных тварей. Надеялась, что я нарожаю ей полный дом внучек-магичек до того, как достаточно вырасту, чтобы послать в драконовую сраку и мамысь, и тех хреноносцев, которых она притаскивала в дом.
Угун аккуратно записывал.
Вулф снова вытащил порткост. Он видел, как морщит лоб гоблин, силясь понять: что же такого углядел детектив во дворе сверх того, что видел он сам? Вулф ухмыльнулся. Гоблин многого не понимал. Потому и был простым писарем.
Хотя нет, даже если бы Угун все на свете понял, включая тайны неба и земли, а также ответы на главные вопросы всего-превсего – он бы тоже остался писарем.
Думай-думай, гоблинский лоб.
Смятый снег. Кровь. Обломки наста и льда. Бесформенная туша, раскидавшая короткопалые жирные руки. Вмятина в виске – словно след от вбитого в землю клина. Кровь на снегу – густая, красно-бурая. Что же заметил оборотень и чего не заметил гоблин?
Думай-думай об убийстве, писарь. И не думай о странном поведении детектива.
– В каком-то смысле все получилось, – Аза смотрела на Вулфа, прищурившись, – мои дочки имеют магические способности. Но их папашу-оборотня я никогда больше не видела.
Перо чиркнуло по бумаге, оставив тонкую красную полосу, и звук показался Вулфу оглушительным.
Две пары глаз уставились на Азу. Она стояла, уперев руки в бока, и смотрела на детектива.
– Женщины не могут рожать детей от оборотней, – медленно проговорил он. Во рту стало сухо, и язык с трудом отлеплялся от неба.
Аза пожала плечами и вышла из кухни.
Угун, опустив голову, бездумно рассматривал красную полоску на бумаге. Поднять глаза на Вулфа он не мог.
Вернулась Аза, протянула детективу бумагу с печатью. Он пробежал глазами по строкам, моргнул. Вернулся к началу, прочитал еще раз, медленно. Ощутил, как поднимается дыбом шерсть на загривке.
Уведомление о рождениях. Магический анализ, видовые особенности. Медицинское заключение, рекомендации по кормежке, прививкам…
– Как видите, могут, – едко сказала женщина. – Просто обычно не пытаются. И очень хорошо делают.
Вулф медленно положил бумагу на стол, и ее тут же перехватил Угун. Оборотень деревянно мотнул головой, показывая, что эти данные не нужно переписывать.
– И знаете, – вкрадчиво добавила Аза, – именно с тех пор я не выношу запах сырого мяса. Так что не могли бы вы… засунуть ваш порткост куда-нибудь, куда считаете удобным?
Вулф заторможенно убрал поркост во внутренний карман. Он смотрел на женщину и не мог собрать мысли в кучу.
Это ж как можно было додуматься до такого видосмешения? Ладно, Азу никто не спрашивал – а оборотня-то как на это подписали?
– Я не могла позволить мамысь забрать моих детей. Она бы просто угробила их.
Человек – лишь постыдная веха в развитии оборотней, веха тем более омерзительная, что окончательно преодолена была совсем недавно.
Благодаря травомагичкам. Травомагички придумали вакцину от трансформации, которую теперь кололи каждому новорожденному оборотню – строго говоря, теперь-то они и оборотнями не были.
Поэтому, относясь к обычным людям с откровенным пренебрежением, они очень уважали магичек – насколько вообще были способны уважать существ иной породы.
И поэтому преступления против магичек всегда расследовали нюхливые сообразительные оборотни. Не знающие ни промашек, ни жалости.
– Даже если бы мамысь хотела уберечь их – она бы не смогла вырастить их нормальными. Она сама была ходячим воплощением ненормальности. Как любая гребаная магичка. Я не хочу, чтобы мои дети превратились вот в это.
Вулф еще раз с омерзением оглядел женщину. Гладкая кожа, длинные волосы, бледный нос – тьфу! И какая же она маленькая, просто крошечная! Какой же она была тогда, восемь лет назад? Что с ней делал тот неведомый Вулфу оборотень и как именно это делал – ему даже думать не хотелось. Омерзительна была сама мысль, что сильный благородный зверь мог совокупляться с этим гладкокожим недомерком!
– Три года назад я доверила ей сводить детей погулять. Она тогда почти не пила, и я подумала, что мы сможем как-то поладить… Они пропали на неделю. Я тут оббегала все ее любимые забегаловки, а оказалось, они были в соседнем городе. Дети говорили, мамысь напилась уже в дороге. Она таскала их по кабакам и кормила всякой дрянью с закусочных столов. Покупала какие-то игрушки и думала, что она прекрасная бабысь. Прекрасная бабысь, которая никогда не трезвеет, горланит песни в ночи и блюет радугой с моста.
Оборотню спариться с человеком – все равно, что человеку спариться с обезьяной. Немыслимо. Удел совершенно больных на голову извращенцев.
Детектив смотрел на Азу остекленевшими желтыми глазами и думал, что его старший щенок – именно больной на голову извращенец, который случается с чем попало. Возможно, даже с людьми.
Восемь лет назад этот чокнутый дуралей был уже вполне половозрелым.
– Она так тягала их целую неделю. Я тут с ума сходила. Она все пила и пила, гуляла с подругами и водила детей за собой. Старухи рассказывали детям, как сделают из них настоящих магичек. Что им будут подвластны стихии… вся эта магическая муть.
Гоблин громко прочистил горло, привлекая внимание детектива, но тот слушал только Азу, и морда у него становилось все более растерянной. Того и гляди, прижмет уши и заскулит. Вулф понимал, что походит сейчас на большую собаку, которая потеряла в толпе хозяина, но ничего не мог поделать.
– А что трансформация энергии высасывает жизненные силы и превращает женщину в истеричную безвольную тварь – этого они детям не рассказывали. Малышки неделю слушали бредни пьяных магичек и ели всякую дрянь. Я знаю, детектив, что бывает с оборотнями от неправильной пищи – и с полуоборотнями тоже. У детей потом зубы шатались… С тех пор они избегали мамысь, а та думала, что это я их науськиваю. И ненавидела меня еще больше.
Это жалкое существо перехитрило его. Аза нарочно привела их именно в кухню, где на стене горела магическая надпись. Нарочно рассказала про эксперименты. Она знала, что оборотень не допустит, чтобы щенят, пусть и неполноценных, отдали в случайные руки.
Для оборотня ничего не может быть важнее другого оборотня.
– Наверное, у всей этой компании были планы на моих детей. У других магичек нет внучек с магическими способностями, мамысь им не говорила про смешение видов. Я думаю, через пару лет они бы всерьез взялись за детей. В крайнем случае, кто-нибудь из этих старух бы меня убил – мамысь ведь не могла. Им нужны мои дети, всем им. Эти чокнутые хотели использовать их и вернуть себе… хоть тень прошлого. И что, детектив, теперь моих дочек отдадут кому-то из этих старых алкоголичек, да? Или родственникам, которые знать их не захотят?
Вулф, окончательно приобретший сходство с обескураженной овчаркой, склонил голову набок. Уши его стояли торчком.
– Или в приют, где живут брошенные дети и гоблины? – Аза повысила голос, и в нем звучали обвиняющие ноты. – В любом случае, их будут кормить какой-нибудь гадостью и обходиться с ними как попало. Сложность в том, детектив, что внешне они – почти люди. Сейчас только зубы, ногти на ногах и шерсть на спине… Кто кроме матери будет возиться с детьми-оборотнями, которые выглядят почти как люди? Что с ними случится, пока я буду сидеть в охранном участке и слушать всю эту чушь? Старухи орут, что я пристукнула мамысь невидимым оружием. Сумасшедшие идиотки.
Детектив снова взял уведомление о рождениях и принялся его изучать. Он очень хотел не верить этой бумаге и отчаянно выискивал, к чему придраться. Так смотрел и сяк, даже обнюхал и печать ногтекогтем поскреб.
– Ну что? – Аза прищурилась, и в ее голосе Вулф услышал насмешку. – Что вы мне скажете, детектив, а? Обвиняют меня или нет? Было у меня невидимое оружие?
Детектив медленно положил уведомление о рождениях обратно на стол.
– Нет, – голос его звучал хрипло, будто он долго-долго лаял на морозе. – Разумеется, нет. Идем отсюда, Угун.
* * *
Гоблин топтался возле патрульного дракона. Верещащая компания из трех магичек только что уехала в охранный участок на другом драконе: Вулф сказал, что хочет подробно опросить каждую из них об обстоятельствах дела.
То есть попросту сбагрил их от дома.
– И о чем ты будешь их спрашивать? – пробормотал Угун.
Интересно, наорет на него детектив или нет? Не наорал. Стоял, пялился на драконов-уборщиков, которые приводили в порядок место убийства. Медленно тянул мозг из пластиковой косточки.
– Придумаю что-нибудь, – рассеянно сказал он.
– Хочешь задержать этих старух достаточно долго, чтобы она, – Угун кивнул на дом, – успела увезти детей? И куда она с ними поедет?
– Понятия не имею. Пусть едет куда хочет или остается на месте. Она свободна в своих передвижениях.
– Ты ведь не собираешься исподтишка помогать ей с продажей дома и все такое?
– Заткнись, – отрезал Вулф и щелчком отбросил опустевшую косточку.
– Но магички сказали, что дочь ударила старуху по голове.
– Может, и ударила, но у нее не было оружия. Это старуха хотела убить дочь. Совсем плохая стала от беспробудного пьянства. Забыла, что ее магия не действует на родную кровь. Старуху убило собственное заклятие.
– Кто это сказал?
– Я так решил, – детектив упер указательный палец в грудь писаря, и узкий черный ногтекоготь ушел глубоко в хлипкую шерсть куртки. – Я. Так. Решил.
– Другие магички не согласятся, – пробормотал Угун, опасливо поглядывая на мохнатые крепкие пальцы у своего горла.
– Пусть не соглашаются. Они малосильные спятившие пьяницы, кто будет их слушать?
– Они разозлятся. А ты ведь хотел о чем-то их попросить, а?
Детектив медленно, будто с усилием, отнял руку.
– Это дочь ее убила, – упрямо сказал Угун, – я не знаю, как убила, но знаю, что ты это понял.
Вулф шумно вздохнул, глядя на писаря сверху. Очень сильно сверху.
– А я знаю, что тебе нравится быть живым гоблином. Поэтому заткнись.
Угун послушно заткнулся и обернулся в последний раз.
Уборочная команда молодых драконов заканчивала работу, и уже ничто не напоминало о толстом теле с раскинутыми руками, о стеклянно хрустящих под ногами сосульках и потеках крови на снегу.
Дракончики аккуратно полили огнем площадку, и весь снег перед дверью растаял. Под перепончатыми ногами хлюпали лужи с парующей водой, с крыш капало.
Большая острая сосулька сорвалась с козырька и ухнула вниз, с плеском упала в лужу, обдав горячими брызгами одного из драконов-уборщиков. Он отпрянул под дружное смешливое шипение, нелепо замахал короткими крыльями, а огромная сосулька почти сразу растаяла в горячей воде.
Под внимательным взглядом желтых глаз Вулфа Угун придал лицу скучающее выражение и сноровисто полез на спину патрульного дракона.
