Мама отправилась за покупками и взяла меня с собой. Неудивительно, что она так поступила. Чего ей не хватает, так это умения общаться, и она восполняет это наличными. Полагаю, что это, в общем-то, неплохая замена, учитывая, что папа зарабатывает достаточно, чтобы поддерживать тот порядок, к которому мы привыкли. Ненавижу эту фразу. Мама постоянно ее произносит, причем так, чтобы это прозвучало как шутка, но на самом деле это не шутка. Это, скорее, угроза. Напоминание о том, что делает брак крепким. Я уверена, что она любит папу, но только до тех пор, пока он в состоянии нас обеспечивать. Она старается быть с ним милой, хорошо выглядеть для него, ходит в зал и ухаживает за лицом, но все это имеет цену. А он, похоже, и не против. Ему нравится что-то покупать ей. Даже те вещи, которые ей совсем ни к чему, – например, уже несколько месяцев не используемый «MacBook Air» , такой же, как у меня, соответствующий подарок – как мило! Ее «iPad-mini» – единственное, что она хоть иногда берет в руки, а еще у нее есть «Kindle» и множество других электронных устройств, которые, по его мнению, облегчают ей жизнь. А они просто накапливаются в доме. Если, конечно, я не нахожу им применения.

Все, чего мама действительно от него хочет, это чтобы он продолжал ежемесячно выплачивать задолженность по кредитке, когда она тратит несколько сотен на туфли, обеды и «вино для девочек». И он, конечно, так и делает. Потому что таким образом показывает свою любовь. Но это их жизнь, не моя. Я просто еще один аксессуар. Если от этого безумия они счастливее, то кто я такая, чтобы открывать им глаза? Особенно учитывая сумму на карманные расходы, которую получаю каждый месяц. И свободу. Все это в мою пользу.

Из больницы мы возвращались как семья, но как только переступили порог дома и они убедились, что я не инвалид, папа не знал, куда себя деть. Он отправился поработать в свой кабинет, так что у нас появилось достаточно времени, чтобы поиграть в дочки-матери. Не знаю, как отнеслась к этому мама, но я от такой перспективы мысленно застонала. Я просто хотела расслабиться в своей комнате. Сделать то, что мне нужно было сделать. Подумать. Возможно, почитать пьесу перед прослушиванием. Подготовиться к возвращению в школу. Пойти на шопинг в одиночку. Я проверила на телефоне все свои страницы в социальных сетях, пока она заваривала чай и отрезала порции от шоколадного торта – совсем тоненькую для себя и побольше для меня, но такая доброжелательность начинала надоедать. С тех пор как стало ясно, что я не собираюсь продолжать свое оборвавшееся свидание со смертью, излияний любви стало значительно меньше. Драма закончилась. Хотя это окончательно произойдет, когда я вернусь в школу. Я посмеиваюсь над собой из-за этого – из-за всей этой суеты.

После того как мы допили чай и съели по куску чересчур сладкого торта, мама заявила, что ей придется отказаться от обеда, чтобы компенсировать калории, даже несмотря на то, что она худая как жердь. И я подумала, не стоит ли и мне пропустить обед, ведь я съела еще и батончики, и эта мысль меня раздражала. Мне не нужно худеть. Я знаю, что у меня хорошая фигура. Так же, как и у нее. Я с трудом поборола соблазн сказать ей, что худоба не всегда идет стареющей женщине, но зачем портить момент?

Интересно, в молодости она была такой же худой и подтянутой? Ее кожа отличается от моей. В некоторых местах она уже начинает обвисать. Моя же упругая, плотно прилегает к мышцам, мое тело – отлаженный и сильный механизм. Ее тело местами совсем старое. Обвисшая грудь. Свисающая кожа на локтях. Я никогда раньше не замечала этого шепота физической смертности. Последние пару дней я стала замечать за собой одержимость темой смерти. Думаю, этого стоило ожидать. Моя комната сейчас кажется мне немного странной. Войдя в нее после того, как я сбежала от разговора про калории, я уставилась на окно – надежно запертое, – а потом на дерево с веревочной лестницей на некотором расстоянии от дома. Выпало много снега. Я бы не хотела лезть по ней в такую погоду, несмотря на то, что я сильная.

Я сидела на кровати, лениво листая «Суровое испытание», и размышляла о том, когда меня позовут. (Она безумно предсказуема, моя мать. Но ведь большинство людей такие.) Оказалось, через двадцать минут. Я уже собрала сумку и обулась, когда она постучала в дверь, чтобы предложить мне проехаться по магазинам.

– Я бы хотела подарить тебе что-нибудь миленькое, – сказала она, будто это помогло бы мне разобраться с тем, что со мной случилось. – Может, новое пальто для такой ужасной погоды?

У меня достаточно пальто, в чем можно убедиться, заглянув в мою гардеробную, но одежды никогда не бывает слишком много. Я улыбнулась в ответ. Во многих отношениях у меня далеко не худшая мать, это точно.

Я надела шапку и заправила под нее волосы – чтобы меня труднее было узнать. Не то чтобы я была знаменитостью, но сегодня утром под больницей были репортеры и фотографы, и могу поспорить, что я хреново получилась на их фотографиях. Они хотят сделать фото со мной и Джейми Мак-Махоном. Может, я и соглашусь. Я не могу решить, хочу я говорить с ним или нет. Я не захотела общаться с ним в больнице, но есть вероятность, что это может быть интересным. Мне кажется, что я уже знаю его. Может, стоит с ним увидеться. Подумаю об этом позже. Это не срочно.

Мы шли мимо магазинов, в которых в середине недели было безлюдно из-за противной погоды, и через час или около того – все-таки немало времени заняла покупка трех топов, юбки, пальто и пары зауженных джинсов – я упомянула, что хотела бы подарить Хейли и Дженни браслеты дружбы или что-то в этом духе, чтобы они знали, как много для меня значило их присутствие там. Я опустила глаза на свои ботинки и попыталась не покраснеть. Я не хотела выглядеть слишком благодарной за то, что они навещали меня, и не хотела, чтобы они думали, что я очень нуждалась в этом.

– В больнице у меня возникло странное ощущение, – объяснила я. – Я осознала, насколько все хрупкое.

Это правда. Мысль о том, что я чуть не умерла – по-настоящему, а не просто на тринадцать минут, – все еще вызывает у меня дрожь.

– Тогда давай так и сделаем, – сказала мама, улыбнувшись. – Но пусть для тебя это будет праздником вашей дружбы, а не страхом потери.

Иногда она слишком сентиментальна, но, возможно, в данном случае была права. Я тоже улыбнулась. А как же иначе? Мне ведь нужна была ее кредитка, чтобы за все заплатить.

– А что насчет Ребекки? – неуверенно спросила она, когда мы уже выбрали тонкие браслеты с брелоками и серебряными сердечками с надписью «Друзья навсегда». Может, они выглядели немного детскими – ладно, совсем детскими, – но они точно были не безвкусные. Цена это подтверждала.

Я ненадолго задумалась. Бекка. Конечно. Но не браслет. Это было бы смешно, учитывая все, что произошло, но у меня появилась другая идея.

Когда мы пришли домой, позвонила невыносимо серьезная инспектор полиции Беннет – хотела убедиться, что все хорошо и я спокойно добралась домой. Она сказала родителям, что в данный момент расследование приостановлено, но чтобы они сразу же звонили, если я что-нибудь вспомню. Она говорила все это моему отцу, будто я из какой-то далекой страны и ни слова не знаю по-английски или, и того хуже, словно я пятилетка.

Ну а что, если именно отец толкнул меня в воду? Что, если это так, миссис умная инспектор полиции? Едва ли я смогу попросить у него твой номер, чтобы позвонить и сказать: «Эй, угадай-ка, что я вспомнила». Потерять память плохо и без того, что другие вдруг стали считать меня отупевшей.

Когда они договорили, папа спросил, хочу ли я заказать где-нибудь обед. Мы редко заказывали еду на вынос. Мама гордилась своими кулинарными навыками, но при этом настолько стеснялась быть домохозяйкой, что нам пришлось нанять горничную, которая приходит дважды в неделю и занимается глажкой. Среди ее подруг отказ от работы – это символ статуса, но иногда я думаю, что так много вина в обеденное время – не показатель полноценной жизни. Когда-то давно, до моего рождения, она работала. Тогда же она и встретила папу. Как бы то ни было, мама отлично готовит и гордится тем, что каждый вечер ставит на стол полезные, но вкусные блюда. Это как раз тот момент, который я стараюсь не пропускать, потому что тогда моя жизнь становится проще. Мои родители, похоже, не сильно озабочены тем, что не знают, где я нахожусь каждую минуту, но им действительно нравится, когда мы ужинаем всей семьей, даже если мама просто грызет салат, делая вид, что ест. Обычно я выделяю на это минут пятнадцать, а они, как правило, считают это приемлемым.

Видимость. Это все только видимость. Я думала о том, что мы пополдничали тортом. Думала про лишние калории. «Хрен с ними!» – в конце концов заключила я. Я ведь чуть не умерла.

– Было бы неплохо заказать китайскую еду, – сказала я.

– Значит, китайскую, – согласился папа. – Как пожелает моя принцесса. – Он взял кофе и направился обратно в кабинет.

Было уже больше двух часов дня. Мне следовало пошевеливаться. У меня были дела.

– Я хочу отвезти эти подарки, – сказала я. – Чтобы для них это был сюрприз, когда они вернутся из школы.

Мама начала было говорить, что она отвезет меня, но я ее прервала:

– Все будет хорошо. Обещаю.

Я была твердой и крепкой. Как и моя кожа. И я знала, что она не станет со мной спорить. Она практически никогда не спорит. Если честно, за исключением этого почти смертельного происшествия, у нас все было гладко, а ведь я делала в общем-то все, что хотела, с шести лет. Никаких проблем или ужасных инцидентов. Кроме случая с классным хомяком в первом классе и того, что случилось с идиотским выходным платьем Бекки, когда нам было по шесть лет, но все это быстро забылось. Взрослые прощают детей. Это были хорошо усвоенные уроки.

Я пообещала, что вернусь приблизительно через час. Я не буду долго гулять. Я все еще чувствую себя уставшей. Последняя фраза была ложью. Я не была уставшей. Даже наоборот, я чувствовала себя бодрой.

Мама согласилась. Я надела новое пальто – только чтобы угодить ей. В целом я хорошая дочь. По крайне мере стараюсь быть таковой. А пальто это отличное, красное. Оно подходит к моим светлым волосам, но подойдет и к темным, если я перекрашусь. Хоть мне и нравится, что мы сейчас выглядим одинаково, я скучаю по темному цвету волос. Мне иногда хочется снова стать брюнеткой.

Я торопилась. На улице похолодало и надвигались снеговые тучи, а я уверенно шагала по ледяной каше. Это лучший способ. Падает на льду всегда тот, кто слишком осторожен. Я должна быть смелой. Решив начать с менее близкой подруги, я направилась к дому Дженни.

На пороге мне пришлось пережить удушающие объятия ее мамы, а потом я спросила, могу ли оставить подарок для Дженни на ее кровати. Лиз прослезилась, и ее слезы стали черными. Она плакала дешевой тушью.

– Ох, дорогая, это так мило! Они действительно переживали о тебе, обе. Знаешь, мне кажется, она совсем не спала с тех пор, как мы узнали. Она и не подозревает, что я в курсе. Я понимаю, что вам, девочкам, нужно собственное пространство, но я слышала, как она посреди ночи говорит по телефону. Слышала, что она встает попить. Наверное, в школе заметили, в каком она состоянии, потому что даже звонил один из учителей, спрашивал, все ли с ней в порядке. И, конечно, где же ей и быть, как не у тебя в больнице вместе с Хейли? – Она гладила мои волосы. – Вы трое как сестры, не так ли? Двойняшки.

Я хотела указать на ее математическую ошибку, но вместо этого пробормотала да и взлетела по лестнице, на ходу расстегивая сумочку. Моя мама, наверное, наливает себе первый за день стакан, но Лиз, должно быть, уже прикончила бутылку. Не знаю, как Дженни справляется с этим.

Я сделала то, зачем пришла, – оставила красиво упакованную коробочку и маленькую открытку на ее подушке и насладилась моментом удовлетворения, перед тем как спуститься в гостиную. Лиз не пошла за мной. Наши спальни – это наши святилища, и Дженни способна была закатить истерику, если бы мама стала рыться в ее вещах. Лиз позволено только оставлять чистое белье Дженни у нее на кровати. Дженни нравится самой складывать свои вещи. У порога я опять обняла Лиз, а затем пошла к Хейли. Я считала повороты между их домами. Тринадцать. Я постаралась выбросить это число из головы.

У Хейли было легче. Ее мама больше похожа на мою – она заботливая, но сдержанная в проявлении чувств. Она пустила пару слезинок на пороге, увидев меня здоровой, но они не образовали разводов туши на ее щеках. На ее лице я читала облегчение от того, что это я чуть не утонула в реке, а не Хейли. Она смотрела на меня, на мои светлые волосы, а я понимала: она думает, что на моем месте вполне могла оказаться ее красивая дочь. Я также понимала, что она испытывает чувство вины из-за такой мысли, а затем облегчение от того, что в конце концов все хорошо закончилось. Я умею читать по лицам.

Ее объятия были слабее, чем у Лиз, а проводив меня к лестнице, она так и осталась там стоять, пока я не вернулась. Она не трогала мои волосы, не изливала своих чувств. Я управилась с визитом за пять минут.

Более странно было дома у Бекки. К тому времени, как я туда добралась, мое лицо разрумянилось от холода, а из носа начало течь. Я не считала повороты. Не хотела опять насчитать тринадцать. Я позвонила в дверь, и мое сердце заколотилось в груди от неожиданного волнения. Давно я здесь не была. Годы прошли.

При виде меня Джулия Крисп открыла рот от удивления, а затем сменила это выражение на радушное. Я видела, что она оценила мое пальто, гладкие волосы, все мое великолепие «соседской девочки». Я видела, что она размышляет о том, как выглядела бы Бекка, если бы мы все еще дружили. Она бы выглядела такой же запущенной, как сейчас? А может, она бы не была такой невзрачной?

Честно говоря, я не знаю, невзрачная Бекка или нет. В школе она всегда выглядит угрюмой в своих черных футболках, поясах с шипами и с бесцветным макияжем. Почти как гот, но не совсем. Скорее рокер. Как бы то ни было, Бекка может выглядеть намного лучше, и Джулия это знает.

Они переделали кухню, с тех пор как я была здесь последний раз, и сделали ремонт в коридорах. Не знаю, почему меня так шокировало то, что теперь здесь все выглядит иначе. Я не заходила сюда четыре года, может, и больше. Я не решилась оставить подарок в комнате Бекки – было бы странно попросить об этом, да и не было такой необходимости, – так что я вручила его Джулии. Я чувствовала себя неловко и даже покраснела.

– Это просто… ну, своего рода благодарность, что ли. Знаете, за проведывания в больнице. Она не была обязана. И за то, что читала мне, ну и все остальное.

Беря коробку, она улыбалась так широко, что я думала, ее лицо сейчас расколется пополам.

– Ох, Наташа, какая ты внимательная! Я уверена, что она обрадуется. Вам всегда так нравилось вместе играть в шахматы.

Это был недешевый комплект – шахматные фигурки, вырезанные вручную из мыльного камня. Чуть больше ста фунтов. Интересно, как я могу научиться что-либо ценить, если моя мама готова так много тратить на знаки благодарности для моих друзей?

Нам нравилось играть в шахматы, в чем Бекка была очень сильна. Хоть и не настолько, как я.

– Жаль, что вам не удалось сохранить «шахматный клуб», – сказала она. – Бекка все еще иногда играет с отцом. – Она пожала плечами. – Наверное, шахматы просто недостаточно крутое занятие для подростков.

Я пожала плечами в ответ. Она была права. Шахматный клуб? Ну уж нет. Даже у меня не получилось бы одновременно быть хоть немного крутой и играть в шахматы. Да я и не особо хотела. Я видела лузеров, которые до сих пор играют. Сомневаюсь, что и Бекка сейчас практикует это, пусть даже она и торчит регулярно с Ханной Альдертон, которая фактически царапает дно социальной шкалы.

Хоть я никому и не говорю об этом, я иногда играю в шахматы на телефоне, в одном из тех приложений, где ты выступаешь против компьютера. Я все еще достаточно хороша в этом деле. Но это не то же самое, что играть с Беккой. Стоя тут, в ее кухне, я почувствовала, как мне ее не хватает. Остро не хватает. Ну разве это не странно?

К тому времени, как я вернулась домой, я действительно очень устала. Устала как собака. Глаза закрывались. «Слишком много свежего воздуха», – заявила мама и отправила меня в спальню вздремнуть перед ужином. Если я собиралась вернуться в школу в пятницу, мне нужно было как следует отдохнуть. Она, конечно, права.

Постель была только из стирки, и я наслаждалась запахом свежего белья. Переплетения нитей будто хранили в себе воспоминания из детства и вызывали чувство безопасности. Было почти четыре часа, и небо уже стало темно-синим на пороге тьмы.

Лежа на боку, я смотрела на него. Синева была красивой, но темнота наполняла меня ужасом. Я закрыла глаза. Эта темнота была еще хуже – она была внутри меня. В моей голове. Поедала меня. Тринадцать поворотов по пути. Тринадцать минут смерти. Я начала задыхаться и села. Мне нужно было взять себя в руки.

Я в порядке. Я знаю, что это так.

Я зажгла ночник и сделала три глубоких вдоха. Я не слабая. Я выжила. Это была просто темнота. Не смерть. И все же я оставила лампу включенной и опять легла. Когда я снова закрыла глаза, мир за веками был красновато-оранжевым, что напомнило мне об осени. С этим я могу справиться.

Темнота все же наступила, ну а как же иначе? Она охватила меня, когда дыхание замедлилось, а разум опустел. Она тянула меня вниз. Я запуталась в ветвях. Течение тянуло меня ко дну. Подо мной была пустота. Непроглядно темная. Голодная. Мир растворился – не было льда, холода, прутиков, царапающих мою замерзшую кожу. Просто темнота.

И что-то ждало меня в ней.