Книга: Трехгрошовый роман
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ах, они друзья приличий,
Не мешай им только впредь,
Коль они чужой добычей
Пожелают завладеть.

«Песенка начальника полиции»

ЛИСТЬЯ ЖЕЛТЕЮТ

Однажды ранним утром Полли Пичем, в замужестве госпожа Мэкхит, вернулась в отчий дом. Несмотря на ранний час, она раздобыла одноконный экипаж. Проезжая мимо городского парка, она заметила, что листва на дубах уже пожелтела.
Внизу, в лавке, ее поразило царящее там волнение. Ее мать, окруженная бледными от бессонной ночи швеями, ссорилась с Бири. На Персика она еле взглянула. Кто-то отнес наверх ее багаж и через некоторое время подал ей утренний кофе.
Ожидали обыска и уже в течение семи часов прятали все, что можно было спрятать. Невостребованные безногими костыли, тележки особой конструкции с потайными ящиками для ног и прежде всего солдатские мундиры вывозились из лавки. Картотека была перенесена в недоступные подвальные помещения.
С полуночи были разосланы гонцы: им велено было передать нищим, чтобы те утром не выходили на работу.
Только-только успели переправить парикмахерскую в соседний дом, как в полдень явилась уголовная полиция.
Она разыскивала в первую очередь солдата Фьюкумби, который утром, несмотря на вызов, не явился в полицию. Но солдата не нашли. Как пояснил господин Пичем, он был накануне вечером уволен за непослушание.
Дом или, вернее, три дома напоминали, по словам Бичера, лисью нору; в них помещались столярная и портняжная мастерские, специально обслуживавшие нищих и поражавшие своими размерами.
Фьюкумби действительно переехал на несколько дней в маленькую портовую гостиницу. Ему запретили выходить из комнаты, но с ним был его том «Британской энциклопедии».
Собаками занялась Персик, довольная тем, что нашла себе работу. Отца она увидела только на следующий день. Он держал себя с нею так, словно она вовсе не уходила из дому.
Но после обеда явился Кокс, и когда он, поговорив с господином Пичемом, вышел из конторы и столкнулся в прихожей с Полли, надевавшей шляпу, он приветствовал ее с глубоким чувством.
– Однако, – сказал он проникновенно. – Персик расцвел! Вот что значит юг!
Он схватил ее за обе руки и стал умолять, чтобы она сыграла ему на рояле.
Позади него, у обитой жестью двери, стоял господин Пичем и смотрел на Полли таким умоляющим взглядом, что она, не сказав ни слова, поднялась с маклером наверх и сыграла ему «Монастырские колокола».
Когда маклер исчез и Полли уже собралась уходить, ежа увидела отца в гостиной на втором этаже. Он сидел не шевелясь и смотрел в слепое окно.
Кокс сообщил ему, что дело с кораблями должно быть закончено в две недели.
Маклер впервые намекнул, как он себе представляет ликвидацию этого дала. Сначала Пичем должен ввести всю требуемую сумму, а потом будет заключен брачный контракт, который дополнительно урегулирует денежные взаимоотношения между Пичемом и Коксом, Таким образом, Пичем получит обратно все, что он сам потерял на этом деле, а Кокс удовлетворится барышом в виде приданого Полли.
Сначала внести всю сумму полностью! Это было ужасно!
Когда госпожа Пичем, вернулась домой, ей пришлось уложить мужа в постель. Он еле говорил и с величайшим трудом поднялся по лестнице. Ночью он совсем уже собрался умирать. Его жене пришлось вылить ему на грудь в области сердца полбутылки арники. Он даже призадумался, не позвать ли врача!
На следующее утро он, еле волоча ноги, обошел дворы, где каждый камень был им оплачен; теперь ему предстояло отдать их за разбухшие, гнилые деревянные колоды, обманным образом ремонтировавшиеся за его счет в доках. Чудовищно выгодное дело для тех, кто его задумал!
С расстояния пяти шагов, засунув руки в карманы, сдвинув котелок на затылок, он невидящим взглядом смотрел на свою дочь, которая ухаживала за собаками, стоя между двумя искалеченными деревцами с почти совсем уже желтой листвой.
Неужели же ему так и не удастся извлечь из нее барыш и избежать страшного разорения? Если бы ему вернули: Полли и дали возможность предложить ее Коксу! Только связанный крепчайшими семейными узами, этот опустившийся, преступный, грязный продавец несчастья возьмет его в долю. Только омерзительная похоть такого человека способна толкнуть Пичема на этот шаг. Быть может!
А этот Мэкхит предпочел сесть в тюрьму и влипнуть в сквернейший процесс, лишь бы не выпустить свою добычу!
Ничем ломал себе голову, каким образом принудить его к разводу.
Что, если пойти к нему и сказать:
«Известно ли вам, что вы ограбили бедного человека? Вы, вероятно, думаете: бедный – тем лучше! С бедным можно делать все что угодно. Но вы заблуждаетесь, милостивый государь! Вы недооцениваете могущества бедных людей! Вы, может быть, не знаете, что в нашем государстве они пользуются теми же правами, что и богачи? Что слабый нуждается в защите, потому что в противном случае он попадает под колеса? Подумайте хорошенько: у него нет ничего, кроме этого равноправия!»
Часами придумывал он подобные речи. Но он не мог найти ни одного по-настоящему убедительного аргумента. Он понимал, что ничто, абсолютно ничто, кроме физического насилия, не может заставить мало-мальски разумного человека отдать то, что он захватил.
Все утро Пичем боролся с собой. Потом из муки и слабости возникла мысль прибегнуть к крайнему средству – предложить зятю деньги.
Маленький засаленный человек, подпольный адвокат из восточной части города, явился от его имени к Мэкхиту.
Со второй фразы он прямо предложил ему денег, если господин Мэкхит даст согласие на развод.
– Сколько? – спросил Мэкхит, недоверчиво усмехаясь.
Адвокат пробормотал что-то о нескольких сотнях фунтов.
– Передайте моему тестю, – промолвил Мэкхит, разглядывая его, как интересное насекомое, – я слишком уважаю отца моей жены, чтобы серьезно отнестись к подобному предложению. Я не могу допустить, что мой тесть в самом деле верит, будто его дочь отдала руку и сердце человеку, способному продать ее за пятьсот фунтов.
Адвокат смущенно поклонился и ушел.
Спустя несколько дней господин Мэкхит очутился в таком положении, в котором он, пожалуй, отнесся бы внимательней к предложению подобного рода, если бы названная сумма была увеличена вдвое.
Но маленький засаленный человек больше не появлялся. Такие предложения повторяются в жизни не часто.

МЫСЛЬ СВОБОДНА

Мэкхита поместили в камеру, расположенную в пустынном коридоре. В свое время она служила палатой для большого количества больных и была просторна и высока. Света в ней тоже было достаточно, так как она имела два настоящих окна.
Браун приказал устлать пол камеры большим красным ковром. На стене висел даже портрет королевы Виктории.
Мэкхиту было разрешено выписывать газеты, но он неохотно читал их: все они были полны трогательных описаний Мэри Суэйер, которая преподносилась читателю как замечательная красотка. Еще неприятней были репортерские описания лавки и убогого жилища, в котором она провела последние полгода своей жизни.
О нем самом писали только несолидные листки, да и те избегали прямых обвинений, предпочитая туманные намеки.
Ему было разрешено читать какие угодно книги, за исключением порнографических, так как время от времени его навещал тюремный священник. Зато он в любое время мог получить Библию.
Посетителей было мало, но не потому, что тюремное начальство возражало против свиданий. О'Хара питал глубочайшее отвращение к этому дому. Он очень не любил встречаться со старыми знакомыми. Ему еще предстояло провести немало лет в подобном заведении. Фанни Крайслер тоже редко показывалась.
Что касается деятельности банды и положения д-лавок, то Мэкхит всецело зависел от сведений, доставляемых ему Полли. Вместе с О'Хара она занималась делами – преимущественно по вечерам – в кабинете Мэка в Нанхеде. Заключение Мэка все же оказалось серьезной помехой для дела.
Сильней всего Мэкхита угнетало, что Аарон не подавал признаков жизни. В конце концов он был его компаньоном. Мэкхит ломал себе голову над вопросом: чем вызвана неприязнь к нему великого Аарона? Самый факт заключения Мэка в следственную тюрьму не мог быть причиной охлаждения Аарона. В деловой жизни и не то еще бывало.
Постепенно он пришел к выводу, что со стороны Аарона и Огатеров ему грозят крупные неприятности. Процесс, в который он был втравлен тестем, мог оказаться причиной разрыва между ними. А с другой стороны, при первой попытке предъявить следствию свое алиби он разоблачил бы себя перед своими компаньонами в качестве главного заправилы «нейтрального» ЦЗТ.
Тихими ночами, лежа в своей камере, он искал выхода. Помыслы его все чаще и чаще обращались к Крестону. Нельзя ли как-нибудь прибрать к рукам Крестона или хотя бы заключить с ним союз?
«Мой компаньон Аарон, – думал он, – не находит нужным навестить меня в столь тяжелую для меня минуту. Я считал его своим другом, – некоторые мелкие разногласия между нами, несомненно, были бы с течением времени улажены, – а Крестон был мне врагом. Существует старая истина: если в дружбе наступает охлаждение, нужно своевременно нанести удар, чтобы оказаться первым. В борьбе никогда не следует так уж твердо помнить, кто твой союзник и кто противник. Подобная позиция чревата роковыми последствиями, как и всякое предвзятое мнение. Быть может, мой подлинный, данный мне природой союзник – Крестон, в то время как Аарон – враг? В процессе развития дел это может, так сказать, обнаружиться в любую минуту. Что может быть ужасней, чем эта постоянная необходимость принимать ответственнейшее решение?»
Он с горечью думал о том, что только невозможность завладеть приданым Полли заставила его вступить на тот путь, где его ожидало столько забот.
Воображаемая Полли возникала перед ним в углу камеры. Не она ли все-таки та крупная ставка, которая спасет его?
Новый план постепенно созревал в голове Мэка.
Полли иногда провожала его к следователю.
– Самое скверное – это то, – сказал он ей однажды, когда они ехали по туманным улицам в тряском пароконном экипаже, с двумя полицейскими за перегородкой, – что О'Хара ведет двойную игру. Несмотря на мой категорический приказ, он не очищает складов. Ты не знаешь, что он задумал?
– Нет, – несколько испуганно ответила она.
– Может быть, ты его прощупаешь? – спросил он, стараясь при беглом свете фонарей разглядеть ее лицо. Другая совместная поездка вновь вспомнилась ему. Это воспоминание было крайне неприятно, так как он думал об О'Хара. Неприятно было и то, что она просто не ответила на его вопрос.
Мэкхит сомневался в ее верности. Он снова и снова говорил себе; «Она, безусловно, верна мне, хотя бы уже потому, что беременна. Она на это не пойдет. Это было бы слишком гадко и прежде всего неумно с ее стороны. Я ведь наверняка догадаюсь, и что ей тогда делать? Стало быть, она на это не пойдет, она не так глупа. Она знает, что я расшибу – вот именно расшибу – ее за самый невинный проступок. Я могу дойти до того, что назову ее шлюхой. «Что, – скажу я, – я сижу тут, а ты не можешь потерпеть три недели? Ты шлюха, вот и все!» Она вся задрожит. «Не говори этого, – захнычет она, – не может быть, что я такая!» – «Нет, ты шлюха, – скажу я. – Ты носишь ребенка под сердцем и позволяешь себе блудить? Это – предел! Девка из гавани – и та себе такого не позволит. Меня трясет от физического отвращения, когда я о тебе думаю!» И все это она должна будет выслушать. Ни одна женщина не пойдет на это. Да я и в самом деле совершенно серьезна не желаю, чтобы она путалась с другими. Как женщина она просто воск в руках мужчины. Этот акт оставляет глубочайший след в психике. После этого она потеряет для меня всякую ценность. Любой мужчина сможет требовать от нее что угодно. Она просто-напросто подведет меня под нож. А между тем я именно теперь не могу без нее обойтись. Все-таки хорошо, что она от меня забеременела. Небось теперь не станет шляться. Она просто лишена этой возможности. Я ей нужен физически. В подобном состоянии женщина не подпускает к себе постороннего мужчину, хотя бы по чисто биологическим причинам. Биологические причины всегда самые веские».
Она и в самом деле была очень нежна с ним в эти дни и больше не заговаривала ни о Фанни Крайслер, ни о поездке в Швецию. Он приказал Фазеру ходить за ней по пятам и подавлял мучительные мысли о том, что Фазер, быть может, действует заодно с О'Хара, главным объектом его подозрений, потому что он нуждался и в Полли и в О'Хара. Ибо близилось решительное сражение. А он был поставлен в необходимость наносить наиболее сокрушительные удары из тюрьмы!
Он, несомненно, находился в прескверном положении. Ему было совершенно ясно, что он должен забыть о своих личных чувствах, покуда не приведет в порядок свои дела.
При помощи Полли он рассчитывал разлучить Национальный депозитный банк с Крестоном. Подъезжая к тюрьме, он наскоро объяснил ей, как ей следует действовать.
Она должна пойти в Национальный депозитный банк к Миллеру, передать ему привет от отца, потом чуточку помяться – так, словно ей трудно начать говорить, – потом залиться слезами и спросить старика, как ей быть: ее муж намерен в ближайшее время забрать из банка деньги ее отца – ее приданое – и полностью вложить их в свою розничную торговлю. Пичем в самые ближайшие дни посетит банк. По всем данным, ей посоветуют умолить отца не отдавать ее приданого. На это она должна ответить, что отец прямо-таки влюблен в ее мужа, и, плача, уйти.
Она столь охотно выразила согласие, что он несколько смягчился и даже посвятил ее в причины этого мероприятия.
Он объяснил ей, что банк, по всей вероятности, тотчас же попытается наладить с ним отношения. Тогда он потребует, чтобы банк перестал так рьяно поддерживать Крестона. И в результате Крестон, надо полагать, приползет к нему на коленях. Отчаянная борьба с конкурентами, должно быть, и без того сильно ослабила его.
Тон, каким Мэк говорил о своих делах, произвел на Полли сильное впечатление.
Она ясно видела: он твердо решил во что бы то ни стало создать им обоим обеспеченное существование.
«Я плохая жена, – думала она. – Он борется ради меня, а я путаюсь на стороне. Правда, все это не имеет никакого значения и не затрагивает моих сокровенных чувств, и если я даже и сплю время от времени с другими мужчинами, оттого что я не могу выдержать, когда мне целуют руки, я в конце концов ничего у нею не отнимаю, потому что потом кажусь ему нисколько не менее соблазнительной, и если даже это и приятно, особенно с О'Хара, и, в сущности, никого не касается, то все же это с моей стороны нехорошо и со временем отразится на моей наружности, – от этого появляются такие резкие морщины».
Она ушла взволнованная и дала себе слово немедленно порвать с О'Хара, с которым ее в конечном счете связывает только плотское влечение, тем более что он в последнее время скверно отзывался о Мэке и намекал на свои планы стать самостоятельным.
В тот же вечер в ресторане, где они обычно встречались, она сообщила ему о своем решении. Он рассмеялся и предложил ей заняться текущими делами у него на дому: он кое-кого увольняет, и ему нужна ее подпись.
– Хорошо, – сказал он, – давай кончим. Ты вольна принимать какие угодно решения. Никто не может заставить тебя делать то, чего тебе не хочется делать. Я не из тех, кто насильно заставляет женщину любить себя, – это ни к чему хорошему привести не может. Если возникнет хоть малейшее сомнение, лучше сразу же кончить. Но может ли это помешать тебе зайти ко мне и уладить текущие дела? Что общего имеют они с нашей связью? Неужели же двое взрослых людей не могут побыть вместе в одной комнате и не наброситься друг на друга? Имеются психологические и моральные соображения против сексуального общения между нами – следовательно, сексуального общения не будет. Все это очень просто. Неужели же окажутся правы жалкие мещане с их грязным недоверием и мерзкими подозрениями? Мы оба – свободные люди!
Он учился когда-то в гимназии и очень хорошо умел говорить. Она пошла к нему, и они сделали свою работу. Потом они улеглись в кровать – психологические и моральные соображения были против этого поступка, но сексуальные были за него. Тем не менее они надолго после этого перестали встречаться.
Наутро Персик пошла к Миллеру в Национальный депозитный банк.
Она имела свежий и отдохнувший вид и была в отличном настроении. После грехопадения ее никогда не мучила совесть – только до него.
Миллер принял ее в своем кабинете. Она передала привет от отца, потом чуточку помялась – так, словно ей трудно было начать говорить, – потом залилась слезами и выложила все, что ей вдолбил Мэк.
– Мэк, – сказала она всхлипывая, – такой честолюбивый! Он во всем хочет быть первым. А для этого ему, ясное дело, нужны деньги, деньги и деньги. Он поддерживает такое количество людей. Эту Суэйер он тоже поддерживал. Это было просто подло с ее стороны, что она так его оклеветала! И я не могу хватать его за руки, когда он тянется к моему приданому, – у него ведь такая широкая натура!
Миллер испугался сильней, чем она ожидала. Старик весь посерел, услышав, что деньги Пичема будут сняты со счета. Он пролепетал что-то про Хоторна и вышел в соседнюю комнату. Через четверть часа она ушла, не дождавшись его.
В тот же вечер Полтора Столетия явились в камеру Мэка. Он был одет как обычно и сразу же распорядился подать стулья и предложил им сигар.
Камера была вполне удобным местом для переговоров. Красный ковер был, правда, убран. Какая-то газета сообщила о комфорте, каким пользуются в тюрьме крупные дельцы. На следующий день двое полицейских скатали и вынесли ковер. Но портрет королевы по-прежнему висел на стене.
Браун делал все, что было в его силах. Он всегда вовремя получал от Мэка причитавшиеся ему комиссионные и был от природы благодарным человеком. Он не был политиком: он оставался верен данным обязательствам.
«Можно быть свободным и в стенах тюрьмы, – сказал Мэкхит Хоторну, с удовлетворением оглядывая камеру. – Свобода – это явление духовное. Кто ею обладает, у того никто и никогда ее не отнимет. Как это сказал поэт? В цепях свободен! Есть люди, которые не свободны и за воротами тюрьмы. Тело можно заковать в цепи, дух – никогда. Мысль свободна!»
– Господа, – открыл наконец Мэкхит совещание, шагая взад и вперед по камере. – Ваше посещение поразило меня. Превратности жизни, ее вечные приливы и отливы – так давно разъединили нас. Мы расстались, как дорожив попутчики, говорящие друг другу: «До сих пор мы странствовали вместе. Здесь наши пути расходятся. Но не будем грустить! Скажем друг другу бодрое «до свидания»!» Вы, я слышал, связались с Крестоном – я обратился к Аарону. Каждый из нас вернулся к своим делам, имеющим одну цель – ревностное служение клиентуре. Не так ли?
Миллер закашлялся, а Хоторн, имевший совсем пришибленный вид, подхватил нить разговора.
– Господин Мэкхит, – тихо сказал он, – ваша точка зрения на то, что произошло, делает вам честь. Сколь многие могли бы понять нас превратно в тот момент, когда мы, по зрелом размышлении склонились на сторону Крестона. Национальный депозитный банк принадлежит дитяти. Мы опекуны и не можем руководствоваться нашими личными симпатиями, как другие, более самостоятельные люди. Мы слышали, что вы хотите взять обратно некоторые суммы, доверенные вашим уважаемым тестем нашей фирме?
– Совершенно верно, – ответил Мэкхит, – эти деньги нужны мне для проведения кое-каких коммерческих операции, навязанных моим лавкам борьбой с конкурентами.
Хоторн и Миллер переглянулись.
– Не концерн ли Крестона принуждает вас к проведению этих операций? – спросил Хоторн чуть ли не шепотом.
– Возможно, – сказал Мэкхит.
– Мы крайне сожалеем об этом, – сказал Хоторн, а Миллер кивнул.
– Охотно верю, – ввернул Мэкхит. Хоторн был несколько смущен.
– Если взглянуть на дело с высшей точки зрения, господин Мэкхит, – сказал он, – то покажется почти естественным, что более жизнеспособные предприятия пожирают более слабые. То же самое происходит и в природе. Мне незачем вам об этом говорить.
– Незачем, – сказал Мэкхит.
– Когда вы не так давно вновь вступили с нами в переговоры, мы пришли к заключению, что настал момент предложить вам нашу помощь.
Мэкхит обрадовался.
– Я знаю. Вы удвоили ваши старания. Вы немедленно сунули в концерн Крестона все деньги, какие у вас были и каких у вас не было.
Мэкхит остановился. Последнюю фразу он сказал совершенно случайно, не задумываясь. Все же он ожидал протеста, но, к крайнему своему изумлению, не дождался его.
Одного взгляда на Полтора Столетия было достаточно, чтобы понять все.
Они растратили доверенные им деньги!
Мэкхит лишь на секунду прервал свою речь; он продолжал беззаботным тоном:
– Вы, так сказать, продали вашу последнюю рубашку, а, к сожалению, заодно и чужую, не так ли?
Хоторн уронил голову на грудь. Миллер невидящим взглядом уставился в «глазок» камеры.
– Чего вы от нас требуете? – хрипло вымолвил Хоторн.
– Всего! – весело сказал Мэкхит. – Почти всего: стало быть, не так уж много. Я вынужден взглянуть на это дело с довольно низменной точки зрения. Подождите-ка! Разберемся, что получается.
Он тщательно выбрал из ящика толстую, длинную гавану, откусил ее кончик, дунул в нее, покатал толстую, приятную на ощупь сигару в толстых губах и раскурил ее. То было дивное, блаженное мгновение в его жизни, вознаградившее его за многие другие, менее приятные. Голубое облако дыма выплыло из его рта.
– Подождите-ка, – сказал он. – Вы растратили деньги моего тестя. Вы в ваши сто пятьдесят лет взломали несгораемый шкаф. Деньги эти дали Крестону возможность выбрасывать свои товары ниже себестоимости. Этим ходом он рассчитывал погубить Аарона и мои д-лавки. Значит, сначала ограбление, а потом убийство. На большой дороге делают как раз наоборот. Там сначала убивают. Впрочем, если бы мы погибли, вы все равно бы нас сожрали! Фу! Право же, Хоторн, во всем этом слишком много биологии!
– Чего вы от нас требуете? – спросил Хоторн и внезапно посмотрел на своего противника снизу вверх бесстрашными голубыми глазами.
«Это первые честные люди, каких я вижу на своем веку, – подумал Мэкхит, – единственные».
– Видите ли, – медленно сказал он, – я мог бы требовать многого, но решил столь же многое предложить вам. Для этого я считаю наиболее удобным вступить в ваш банк в качестве, скажем, директора-распорядителя. Но еще до того мы сделаем следующее: мы разойдемся с Крестоном, поскольку он, с высшей точки зрения, от природы слабее нас. Бессмысленное и безнравственное разбазаривание с трудом нажитого имущества прекращается. Мы потребуем возврата наших денег, чтобы он как следует почувствовал, до чего он слаб. По всей вероятности, он тогда ощутит потребность в более твердом руководстве. Как вам нравится мое предложение?
Миллер встал, Хоторн смотрел на него снизу. Миллер скользнул по нему удивленным взглядом, но тот не двинулся с места. И тут многое изменилось для Миллера.
Он начал стареть. Его спина согнулась, у него выпали зубы, поредели волосы, прибавилось мудрости.
– Только ради фирмы, – пробормотал он, – я согласен.
– Да будет так, – сказал Мэкхит.
Полтора Столетия скорбно удалились. Они обещали приготовить все бумаги, необходимые для вступления оптового торговца Мэкхита в Национальный банк. Кроме того, сини обещали закрыть кредит Крестону.
Несколько дней Мэкхит ждал, чтобы Крестон приполз на коленях; это неминуемо должно было произойти, Крестон не имел никакой возможности провести предстоящую рекламную неделю без помощи банка. В результате ожесточенной конкуренции последних недель его склады, несомненно, были опустошены.
Но Крестон не пришел к Мэкхиту.
Вместо этого в ЦЗТ начали твориться какие-то темные и непонятные дела.
С Нижнего Блэксмит-сквера в следственную тюрьму поступали лишь отрывочные и неточные сведения. О'Хара все еще не показывался. На распоряжения Мэкхита, по-видимому, никто вообще не обращал внимания.
Полли тоже не могла сказать ему ничего определенного. Она все время ходила туда, и все время ей заговаривали зубы. О'Хара утверждал, что он занят инвентаризацией. Он никак не мог закончить ее.
Когда Полли, которая сама уже начала беспокоиться, еще раз пошла туда, она натолкнулась на подводы, груженные ящиками и товарами; в темных и тесных воротах лошади чуть было не задавили ее. О'Хара в конторе не оказалось, а Груч почему-то страшно смутился. Он не мог сказать, куда отправляются ящики.
Полли ушла домой взволнованная. Она давно уже окончательно рассорилась с О'Хара, так как не могла допустить, чтобы он нарушил интересы Мэка. На следующее утро она ругательски ругала его своему мужу, кричала, что он нечист на руку, ворует товары и тайком сплавляет их, что он даже пробовал вытянуть у нее ключи от шкафа, где хранятся орудия взлома; он, как видно, обработал кое-кого из ребят и собирается вместе с ними действовать самостоятельно.
Мэкхит успокоил ее. Он попросил ее сходить к Миллеру.
Ей чрезвычайно польстило, что он посвящает ее в свои дела. Она вошла в банк с таким видом, словно на минуту завернула сюда с прогулки, и покуда Миллер докладывал ей, расхаживала по комнате, заложив руки с ридикюлем за спину и разглядывая гравюры на стенах.
Она узнала, что закрытие кредита сначала очень испугало Крестона, но что теперь он надеется обойтись вообще без кредита. Он недавно приобрел большую партию товара по неслыханно низким ценам и рассчитывает заработать на рекламной неделе солидный куш.
Мэкхиту это известие не понравилось.
По его поручению Полли, посетив банк вторично, потребовала, чтобы Миллер лично осмотрел эти удивительно дешевые товары, прежде чем пролонгировать вексель.
Во время осмотра Миллера сопровождала Фанни Крайслер, которую Мэк опять решил привлечь к более близкому участию в делах. Она установила, что новая партия, приобретенная столь дешево и обеспечившая Крестону успех его рекламной недели, состоит из товаров, хранившихся дотоле на Нижнем Блэксмит-сквере.
Явившись к Мэку в его камеру, она не сразу решилась сообщить ему об этом. Она так долго говорила о посторонних вещах, что он в конце концов прикрикнул на нее. Он понял все, прежде чем она успела закончить первую фразу.
О'Хара изобрел доходнейший способ очистить склады от товаров. Он кормил ими конкурентов.
Мэкхит пришел в дикую ярость.
– Измена накануне боя! – орал он. – И это в то время, как я сижу здесь, скованный по рукам и ногам! А почему я здесь сижу? Почему я терплю все эти грязные подозрения? Одно мое слово, и я мог бы преспокойно выйти на волю! Почему я не произношу этого слова? Потому что моя обязанность – довести дело до конца и не отдать знамени противнику! Потому что я думаю о всех человеческих жизнях, которые погибнут, если я заговорю! Потому что мой девиз: верность за верность! А со мной так поступают! Что я скажу маленькому человеку – владельцу д-лавки, если он спросит меня, куда я его веду? Он сидит в полупустой дыре, без товаров, у него не внесена арендная плата, в витрине все еще висит объявление о дешевой распродаже, а за спиной – голодающая семья, у которой нет сырья для работы. И все же он не падает духом, он не устает бороться, он полон надежд, верит в меня, вдохновлен великой общей идеей! А эта тварь всаживает мне нож в спину! Я сделаю из него котлету!
Он пробежал в тот день по своей камере немало километров. Но тем не менее на следующее утро он не принял никаких мер против О'Хара.
– Всему виной его нерешительность, – говорила Фанни Гручу. – Как это скверно, что Мак – человек настроения. Когда он разочаровывается в людях, он на несколько недель теряет способность вести какую-нибудь твердую линию. Он всецело отдается мировой скорби. И только через некоторое время постепенно возвращается к своему плану.
– А есть у него вообще какой-нибудь план? – допытывался Груч. – Я хочу сказать – настоящий план, а не только случайные идеи. Иногда я начинаю бояться: а что, если ему больше не придет в голову ничего из ряда вон выходящего? Тогда он конченый человек!
– В него надо верить, – спокойно сказала Фанни.
Вывоз товаров с Райд-стрит продолжался. Мэкхит не принимал никаких мер, чтобы приостановить его.
Вместо этого он пригласил на совещание обоих адвокатов из наблюдательного совета ЦЗТ вместе с Фанни и настаивал на точном выполнении решений от 20 сентября, согласно которым задолженность д-лавок ЦЗТ должна быть неукоснительно взыскана. По всей видимости, в его голове возник новый план.
Он старался собрать как можно больше наличных денег. Фанни Крайслер помогала ему, сидя в ЦЗТ. Она обладала общественной жилкой, и превращение сети д-лавок в груду развалин было ей не по сердцу. Но она понимала, что теперь речь идет о жизни и смерти. Она выжимала из мелких лавочников все, что из них можно было выжать. И только гораздо позднее поняла, чего этим добилась.
Однажды вечером, устав от конторской работы в ЦЗТ, она на минуту заглянула в свою антикварную лавку. Несмотря на то что деловой день давно уже кончился, в лавке еще горел свет. В ней находилось несколько человек, в том числе адвокат Риггер. Ее приказчик как раз предъявлял им торговые книги.
Риггер сухо сообщил ей, что господин Мэкхит намерен продать лавку. Он, казалось, был удивлен, что ей до сих пор ничего об этом не известно. Она разрыдалась.
Мэкхит в самом деле забыл ей об этом сообщить.
Он был до такой степени уверен в ней, что ему, в сущности, ничего бы не стоило походя сказать ей, что ему в данный момент нужны деньги, вложенные в ее предприятие. Антикварная лавка была одним из его самых доходных подсобных предприятий. К сожалению, он не сказал ей ни слова, хотя она была у него в тот же день утром.
Она ушла домой в полном расстройстве.
Ввиду того, что она несколько дней не являлась к Маку, несмотря на повторные вызовы, он написал ей грубое письмо. Он, разумеется, не мог не догадаться, что произошло, но даже не подумал просить прощения. У него были другие заботы. Он считал полезным при случае дать ей понять, что в конце концов она не больше чем служащая.
Мэкхит начал разворачивать широкую деятельность, хотя в последнее время к нему применялся более строгий режим. В течение нескольких дней свидания с ним добивались всевозможные люди; однако, получив пропуск, они не пользовались им и уходили из приемной. А потом в «Зеркале» появилось сенсационное сообщение о том, какое количество людей получило разрешение повидаться с Мэкхитом. Брауну поэтому пришлось ограничить свидания. Так господин Пичем время от времени подавал признаки жизни.
Но деловые операции Мэкхита не терпели ограничений.
У него разболелись зубы, и Браун позволил ему ездить к зубному врачу. Зубоврачебный кабинет имел два выхода. В то время как полицейские дежурили на площадке лестницы и в приемной, Мэкхит принимал в самом кабинете немалое количество нужных ему людей.
Сидя в зубоврачебном кресле, обмотав шею салфеткой на тот случай, если бы вошел полицейский, он вел переговоры с бесчисленным количеством ухмыляющихся женщин и девиц.
Полли также нуждалась во врачебной помощи. Она сидела за письменным столом зубного врача, который тем временем поглощал свой завтрак. Она записывала в книжечку фамилии посетительниц и суммы, выданные им Мэкхитом. Деньги она доставала из принесенного ею небольшого портфеля. Это была дань, собранная с д-лавок, В ее взыскании принимало участие несколько судебных исполнителей.
Женщины, прежде чем уйти, выдавали ей расписки. Все они смеялись. Полли тоже смеялась. Это было очень веселое дело. Правда, в «Зеркале» опять появился заголовок: «АКУЛЫ СИТИ ЧИНЯТ СЕБЕ ЗУБЫ». Но тем временем все что нужно было сделать, было сделано.
Мэкхит чувствовал себя очень бодро.
Он вызвал Груча с Нижнего Блэксмит-сквера и. покуривая сигару – все в том же зубоврачебном кабинете, – спросил его, какое количество сотрудников ЦЗТ, по его мнению, пресытилось своим ремеслом. Он намерен дать им возможность поработать в другой области.
В данный момент ему нужно столько-то людей (желательно, чтобы среди них были и женщины), которых он в определенный день бросит на закупку различных товаров. Подробности он сообщит дополнительно. Кто проявит себя толковым работникам, получит от него д-лавку на особо выгодных условиях. В ближайшее время ЦЗТ едва ли сможет давать какие-либо поручения или приобретать товары сколько-нибудь сомнительного происхождения. В лавках, которым предстоит большой расцвет, они смогут начать новую жизнь. Он лично будет счастлив, если ему удастся приучить некоторое количество дельных людей (другие его не интересуют) к более полезной в социальном отношении деятельности.
Потом он произнес перед затихшим, ошеломленным Гручем речь.
– Груч, – сказал он, – вы старый налетчик. Налеты – ваша профессия. Я не хочу сказать, что она устарела по внутреннему содержанию. Это было бы чересчур смело. Но по форме, Груч, она отстала. Вы мелкий ремесленник, этим все сказано. Вы принадлежал те к вымирающему сословию, этого вы и сами не станете отрицать. Что такое отмычка по сравнению с акцией? Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка? Что такое, милый Груч, убийство человека по сравнению с использованием его как рабочей силы? Несколько лет тому назад мы, изволите ли видеть, украли целую улицу; она была замощена торцами, мы сорвали их, нагрузили ими подводы и уехали. Мы думали, что совершили невесть какой подвиг. А в действительности, мы только задали себе лишнюю работу и при этом подвергли себя опасности. Вскоре за тем я узнал, что гораздо проще стать городским гласным и немножко поинтересоваться распределением подрядов. Вы берете подряд на ремонт любой улицы и, ничем не рискуя, обеспечиваете себе отличный заработок. В другой раз я продал не принадлежавший мне дом; в то время в нем никто не жил. Я вывесил плакат: «Продается, справки у NN». NN – это был я. Детские штучки! Безнравственность в чистом виде, иными словами – не вызванное необходимостью предпочтение незаконных путей и средств! Не лучше ли сколотить немного денег, отремонтировать несколько ветхих домишек на одну семью, продать их в рассрочку и дождаться, когда у покупателей выйдут все деньги? И дома опять ваши, и повторять эту комбинацию можно сколько угодно раз! И полиция ни при чем! Возьмите теперь наше ремесло: под покровом ночи мы вламываемся в лавки и выгребаем оттуда товары, которые мы рассчитываем продать. К чему? Если лавки прогорят оттого, что они торгуют по слишком высоким ценам, мы получим нужный нам товар наизаконнейшим порядком – путем простой покупки, и потратим на него гораздо меньше, чем мы бы потратили на налет. И если для вас это важно, мы, в сущности говоря, совершили ту же кражу, все равно что налет, ибо те товары, что находились в прогоревших лавках, тоже были в свое время похищены у людей, изготовивших их, у людей, которым было сказано: рабочая сила или жизнь! Нужно работать легально. Этот спорт нисколько не хуже! Мне, бывало, тоже случалось, возвращаясь из Бельгии, проходить по сходням с пластырем на носу мимо двух-трех господ в мягких шляпах, – пластырь так меняет физиономию! – но что все это по сравнению с игрой в ЦЗТ? Детский лепет! В наше время надо пользоваться мирными методами. Грубое насилие вышло из моды. Не стоит, как я уже сказал, подсылать убийц, когда можно послать судебного исполнителя. Мы должны строить, а не разрушать, то есть мы должны наживаться на строительстве.
Прищуренными глазами он изучал Груча. Он рассчитывал привлечь его к работе, чтобы, таким образом, помириться с Фанни.
– Я собрался, – продолжал он, – ликвидировать товарищество и уволить всех сотрудников, в том числе и вас. Но последнего, может быть, удастся избежать. А что касается остальных, то, как вы думаете, кто из них обладает достаточными средствами, чтобы приобрести д-лавку, принимая во внимание, что большое количество этих лавок вскоре не будет иметь владельцев? Составьте мне список. Я думаю, мне таким способом удастся еще кое-что выколотить из ребят. Не имеет смысла с места в карьер выбрасывать их на улицу. Можете, кстати, спросить Фанни, кого она считает надежным, – она ведь питает к ним симпатию. Понимаете, Груч, я хочу переменить галс. Я вызвал вас сюда потому, что вы человек гибкий. Ведь есть и такие люди, которые не понимают веяний времени и которых по справедливости раздавит колесо истории.
Груч терпеливо слушал и явно старался понять веяния времени. Потом он пробормотал что-то насчет О'Хара.
– О'Хара? – с сожалением сказал Мэкхит. – Он только о бабах думает. Я уверен, что его оправдательные Документы на товары совсем не такие безукоризненные, какими они должны быть. В один прекрасный день его делами заинтересуется полиция, и что тогда?
Он договорился с Гручем. С тех пор Груч несколько лет подряд осторожно и честно руководил закупками в южной части Лондона.

РЕКЛАМНАЯ НЕДЕЛЯ КРЕСТОНА

Ясным осенним утром Крестон открыл свою рекламную неделю единых цен.
Уже с семи часов, за два часа до открытия, перед железными шторами лавок дежурили толпы покупателей. Ничего подозрительного в этих толпах не было – бросалось в глаза разве только большое количество мужчин.
К открытию прибыли господа Хоторн и Миллер из Национального депозитного банка. Вместе с Крестоном, тощим, жилистым, долговязым мужчиной, они сидели в конторе центрального магазина. Старики невероятно нервничали. Крестон сохранял полное спокойствие. Он очень тщательно подготовился к кампании. Его служащие работали накануне до поздней ночи, переоценивая все товары и разбивая их по ценам на четыре основные группы. Ровно в девять часов двери распахнулись, и покупатели хлынули в лавки.
С первой же минуты во всех лавках Крестона одновременно начало твориться нечто удивительное и малоприятное.
Покупатели вели себя как-то странно.
Только-только проникнув в помещение, они уже опрометью бросались к прилавкам. Никто не выбирал. Ажиотаж начинался у полок, расположенных поближе к выходу, и постепенно распространялся на более отдаленные. Покупатели без разбора хватали партии одних и тех же товаров, запихивали их в кошелки и даже в мешки, оплачивали довольно крупными кредитками и поспешно удалялись, чтобы через несколько минут вернуться вновь.
Крестон очень скоро заметил, что происходит нечто странное. Это не были нормальные покупатели, это не были те недоверчивые, придирчивые, враждебно настроенные люди, которые долго выбирают, прежде чем связать себя навеки. Они энергично работали локтями, грудью оттесняли разборчивых покупателей от прилавков и буквально терроризировали их.
Продавцы, заинтересованные на сей раз в прибыли (это было новшество), обливались потом, стараясь удовлетворить спрос. Покупатели с бранью вырывали у них товар из рук. Только у касс они становились придирчивы. Они требовали квитанций с печатью и указанием цены проданного товара.
Крестон вызвал полицию. Полиция явилась и установила факт чрезвычайно большого наплыва покупателей; она также узнала среди них ряд темных личностей, старых своих знакомых, но не нашла никаких законных оснований для вмешательства. Не могла же она разгонять резиновыми дубинками людей, которые хотели купить за наличные деньги то, что им было необходимо.
Крестон, тем временем объехавший все свои лавки и повсюду увидевший ту же самую картину, решил закрыть их на несколько часов. Но когда газетные репортеры потребовали у него объяснений, он вновь открыл их.
Весь день до позднего вечера Полли и Груч, сидя в маленькой распивочной, регистрировали закупленные товары. Их было очень много.
Крестон прочел в вечерних газетах, что его рекламная распродажа имеет бурный успех и что в один день были раскуплены все его огромные запасы.
И действительно, лавки его напоминали поле ожесточеннейшей битвы. Казалось, что огромное полчище саранчи пожирало все дочиста. Он не мог объяснить себе этот маневр конкурента.
Вечером, в то время как к складам на Нижнем Блэксмит-сквере подкатывали ручные тележки и подводы с купленным товаром, Мэкхит принял у себя в камере О'Хара.
– Я люблю самостоятельность и инициативу, – сказал он ему спокойно. – Это ты замечательно придумал – продать Крестону всю неходовую заваль. Без оправдательных документов нам никогда не удалось бы сбыть ее. Теперь они у нас есть. Я приказал вновь откупить у него все. Где деньги?
О'Хара был ошарашен. Он недолго увиливал. У него были крестоновские векселя, и он тут же сдал их Мэкхиту. Документов, свидетельствующих о происхождении товаров Крестон от него не получал и не требовал.
О'Хара не делал никаких попыток внести ясность в происшедшее, очевидно, удовлетворившись разъяснением Мэкхита. Он зависел от Мэкхита, а Макхит зависел от него. Мэкхит совершенно случайно заговорил на эту тему, не заговори он, весьма возможно, что О'Хара сам бы ее коснулся. Никто не мог бы доказать противное. Было бы низостью подозревать что-либо иное. Право же, это было бы крайней низостью.
После того как О'Хара ушел, – перед уходом он еще немного посидел, не произнеся, впрочем, ни слова, – Мэкхит вызвал к себе Брауна.
Они пили грог и курили. Мэкхит сидел, сгорбившись на койке, и носком башмака приподымал ковер, вновь положенный на пол по распоряжению Брауна. Он не знал, с чего начать. Наконец он начал издалека:
– Скажи-ка, ты помнишь, что ты говорил мне этим летом, когда мы с тобой беседовали о ливерпульских инструментах? Ты указал мне правильный путь. С течением времени я все лучше и лучше понимал твою мысль. Я должен окончательно разделаться с остатками моего прошлого. Это становится мне с каждым днем яснее. Лежа по ночам без сна, я вспоминаю твои слова и борюсь с моим худшим я.
Воцарилась проникновенная пауза. У Брауна был довольно испуганный вид.
– Не забывай, что я, кроме того, одолжил тебе некоторую сумму денег и до сих пор не получил ее обратно, – сказал он с беспокойством.
– Мне бы не хотелось, – горестно ответил Мэкхит, – говорить в настоящую минуту о деньгах, Браун. Ты их получишь, это так же верно, как то, что меня зовут Мэкхит.
– Мне бы хотелось, чтобы ты бросил шутить, Мэк! – разозлился Браун.
Мэкхит невозмутимо продолжал:
– Я так хорошо помню твои слова, как если бы ты сказал их вчера. «Ты должен избавиться от этого О'Хара, – сказал ты. – Ты должен создать себе другую среду». Ты дал мне время на размышление. Ну что ж, я все продумал. – Он строго поглядел на Брауна. – В моем закупочном товариществе имели место злоупотребления. Подозрение падает на моего служащего О'Хара, ты его знаешь.
– Тебя обжулили?
– Нет, не совсем так. Но товары, сданные моим лавкам, а в последнее время также и концерну Аарона, по всей видимости, темного происхождения. Отсутствует целый ряд оправдательных документов. Я должен расследовать все до конца, иначе расследованием займется Аарон и оно обернется против меня. Понимаешь?
– Понимаю. Но этот О'Хара – отъявленный негодяй. Он наверняка запутает тебя.
– А может быть, – сказал Мэкхит мечтательно, – может быть, он меня все-таки не запутает. На часть товаров у него все же есть оправдательные документы. Только не на все. А те накладные, что у него есть, хранятся в ЦЗТ. Они в руках у Фанни.
– Ах, вот как, – пробормотал Браун.
– Да, – с удовлетворением сказал Мэкхит.
– А я тут при чем? – спросил Браун, несколько успокоившись.
– Быть может, ты еще что-нибудь про него разузнаешь. Надо найти что-нибудь такое, что можно было бы и предъявить и в случае чего взять обратно, в зависимости от того, будет он вести себя разумно или нет.
– Отчего же, это можно, – сказал Браун. – Я сам терпеть не могу предателей.
– Его образ жизни тоже вызывает омерзение, – добавил Мэкхит. – Я долго наблюдал, как он ведет себя с женщинами. Правда, я постоянно прощал его за его заслуги, но в доме у него не мог заставить себя бывать. А теперь мое терпение истощилось.
Они еще немного посидели и покурили. Потом Браун ушел.
Мэкхит стал медленно укладываться спать. Он был озабочен.
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ