В одном из больших домов Сити некий молодой человек снял целый этаж. Он поставил под контрактом имя лорда Блумзбери и привел в надлежащий вид четыре-пять конторских помещений. Обставил он их довольно старой и подержанной мебелью, которая, однако, придала конторе внешность старинного и чрезвычайно почтенного предприятия. Молодая дама с золотисто-смуглым цветом лица помогала ему расставлять мебель и нанимать служащих.

– Знаете, – сказала она, когда мебель прибыла и он окинул ее недовольным взглядом, – в старинных предприятиях есть какое-то своеобразное очарование. Их возраст свидетельствует о том, что их еще ни разу не уличили в чем-либо предосудительном, а это, в свою очередь, говорит о том, что они и впредь едва ли засыплются.

Самая большая комната была отведена под зал заседаний. На стеклянной двери подъезда появились большие золотые буквы: ЦЗТ. Под ними более мелким шрифтом было обозначено: Центральное закупочное товарищество.

Учредительное заседание нового товарищества было непродолжительным. Два известных в Сити адвоката, господин О'Хара, лорд Блумзбери, а также госпожа Фанни Крайслер выбрали председателем оптового торговца Мэкхита. Его заместителем был выбран лорд Блуизбери. Мэкхит познакомился с ним в одном доме в Тэнбридже, где он бывал по четвергам. Ему не стоило большого труда договориться с этим незначительным, но очень милым юношей, так как тот испытывал постоянную нужду в деньгах и находился в полной зависимости от Дженни Монт, лучшей силы госпожи Лексер. Он был очень глуп, но умел упорно молчать и улыбаться с видом чрезвычайного превосходства, для чего, в сущности, не имел никаких оснований. Он производил отличное впечатление и этим кормился.

Первым шагом товарищества было заключение двух контрактов. Согласно одному из них, господин О'Хара брал на себя обязательство поставлять ЦЗТ большие партии дешевых товаров. Согласно другому, господину Мэкхиту предоставлялось преимущественное право снабжения его д-лавок товарами ЦЗТ. Засим господин Мэкхит передал официальные бразды правления своему другу, лорду Блумзбери, и попросил господ учредителей, как и было уговорено, на первое время держать в тайне факт его председательствования в ЦЗТ. Господа учредители разошлись удовлетворенные, и контора под руководством госпожи Крайслер приступила к деятельности.

Эта деятельность состояла в переписке с несколькими агентами в провинциальных английских городах и на континенте, скупавшими для ЦЗТ товары обанкротившихся предприятий, а также в перевозке этих товаров на склады, которые помещались в Сохо. Накладные на поступавшие товары, равно как и квитанции на выплаченные суммы, хранились в отдельных, строго разграниченных папках. Поступления на склад также заносились в особые книги и проводились отдельно от товаров, предназначенных для д-лавок.

Еще и двух недель не прошло с начала деятельности конторы, как в Коммерческий банк пришли два господина – Мэкхит и лорд Блумзбери – и изъявили желание поговорить с директорами банка.

Коммерческий банк, состоявший в тесной деловой связи с доминионами, занимал относительно новое, шикарное здание на Грейт Рассел-стрит. Он финансировал всевозможные торговые предприятия, в том числе «Торговую сеть Аарона» – сильнейшего конкурента Б. Крестона – и ряд других, более мелких, провинциальных фирм того же типа.

Руководители Коммерческого банка были люди чрезвычайно почтенные и опытные в делах розничной торговли. Они приняли Мэкхита более чем сдержанно. Как выяснилось, они были на редкость хорошо осведомлены относительно организации и положения д-лавок.

Мэкхит заранее выработал линию поведения.

– Старик Национальный не дал мне под мои склады ни гроша, потому что мы не могли предъявить им безукоризненного родословного древа, – сказал он Блумзбери, перед тем как они отправились на Грейт Рассел-стрит. – Теперь у нас есть родословное древо, а кроме того, в последнее время конкуренция сильно обострилась; поэтому никто не станет придираться к происхождению дешевых товаров. Придется сказать им, что мои товары очень дешевы, иначе они не поверят, что я верну им ссуженные мне деньги. Но для того чтобы иметь возможность предложить им тот ростовщический процент, которого они от меня потребуют, мне придется так низко расценить мои товары, что они волей-неволей вынуждены будут спросить об их происхождении или сочтут меня дураком, сознательно идущим на разорение. Они любят отчаявшихся людей. Можете мне поверить, Блумзбери, в моем положении нетрудно прикинуться отчаявшимся: я действительно погиб.

Таким образом, Мэкхит явился в Коммерческий банк не в качестве уравновешенного коммерсанта, а в качестве разоренного человека. С бледным лицом и каплями пота на лбу он признался, что стоит на краю гибели. Он разработал один проект и наивно посвятил в него Национальный депозитный банк, который постыдным образом злоупотребил его доверием. Эти люди хладнокровно украли у него его идеи и спелись с концерном Крестона! Теперь у него на шее огромное количество товаров, которые он обязался закупить, и ЦЗТ ежедневно начисляет за эти товары непомерные проценты и плату за хранение.

У него нет денег на укрепление лавок и на кредитование их. Что касается товаров, хранящихся на складах ЦЗТ, то их можно осмотреть в любой момент.

Осмотр складов, помещавшихся на Нижнем Блэксмит-сквере, был произведен. Товаров действительно оказалось много. Были также предъявлены квитанции и накладные, исходившие частично от датских и французских фирм.

Физиономии директоров Коммерческого банка во время осмотра заметно прояснились.

Но когда Мэкхит и Блумзбери на следующий день вновь явились в банк, подле господ Генри И Жака Опперов сидел жирный мужчина с типично еврейской внешностью, господин И. Аарон, владелец «Торговой сети Аарона», с которым господа Опперы, по их словам, сотрудничали.

– Господин Аарон, – приветливо сказал младший Оппер, – господин Аарон, о котором вы, вероятно, уже слышали, очень заинтересован вашими идеями, господа.

Мэкхит несколько опешил.

И. Аарону принадлежало по меньшей мере два десятка крупных предприятий в лучших районах города. Между д-лавками и этими гигантами была та же разница, что между паршивым, блохастым уличным псом и огромным вымоленным ньюфаундлендом.

Несколько минут Мэкхит размышлял, не лучше ли будет попросту выйти из комнаты. Ему достаточно было взглянуть на господ Опперов, чтобы убедиться: без Аарона они не пойдут ни на какие дела с ним. Он отчетливо почувствовал, что его опять обвели вокруг пальца; впоследствии он часто вспоминал об этом предчувствии. Но при создавшейся обстановке отступать было поздно.

Он нуждался в деньгах.

Мэкхит повторил свой рассказ, и великий Аарон весело сказал, что он ничего другого от Б. Крестона и не ожидал. По его мнению, которое он изложил в весьма забавных оборотах, Крестон, относительно еще молодой человек, совершенно лишен совести и только и думает о наживе. Несмотря на свою молодость, а может быть, и благодаря ей, он является типичным представителем той несколько уже устарелой категории дельцов, которые все свое благополучие строят на обмане публики. Он, Аарон, вовсе не моралист, и безнравственность подчас даже забавляет его, но в деловой жизни он ее не ставит ни в грош. На ней далеко не уедешь.

– Ваша идея единых цен недурна, – сказал он добродушно, похлопывая Мэкхита по колену, – но ваши; склады, – тут он повернулся к Блумзбери, представительствовавшему от ЦЗТ, – пожалуй, еще лучше. Как, вы попали к господину Мэкхиту? Вы должны были сразу же обратиться ко мне! Понимаю, понимаю, путь ведет через господина Мэкхита. Нельзя обходить бедняжку владельца д-лавок.

Мэкхит слушал его без особого удовольствия. Шутки Аарона казались ему плоскими. Он не испытывал ни малейшего желания подпускать Аарона к складам. Ему стоило очень больших усилий разыгрывать роль маленького человека, обиженного акулой Крестоном.

Аарон, казалось, веселился от души, но Мэкхит отлично видел, что при каждом упоминании имени Крестона у него слегка краснеют виски. Он явно имел зуб против Крестона.

И действительно, Крестон за последнее время что-то уж чересчур расцвел. Господа директоры Коммерческого банка тоже были слегка обеспокоены этим обстоятельством. Для них Национальный депозитный банк был тем, чем для Аарона был Крестон. Эти Полтора Столетия испокон веку занимаются недвижимостью, чего ради они суются в розничную торговлю? Жалкая, скучная лавчонка с заплесневелыми несгораемыми шкафами! Коммерческий банк был мощным предприятием и не имел оснований завидовать своим конкурентам, но он был очень высокого мнения о своей роли в розничной торговле. Он был в собственных глазах непререкаемым арбитром в этой области. Он не считал нужным пускаться в рискованные предприятия, сулившие быструю наживу. Его миссией была охрана нравственности в розничной торговле.

Всем было ясно, что от людей вроде Мэкхита следует держаться на расстоянии, но, с другой стороны, Национальный депозитный поступил с этим сомнительным типом по меньшей мере некорректно. С первого взгляда было видно, что у него сдали нервы: он производил впечатление совершенно раздавленного человека.

Мэкхит всячески давал понять, что он горит желанием отомстить Национальному депозитному банку и концерну Крестона. Он жаждал проучить этих господ, хотя бы ценой личных жертв. Увлеченный, по всей видимости, собственным красноречием, он предложил И. Аарону свои склады по бросовым ценам, лишь бы тот расправился с Крестоном самым жестоким образом; взамен он просил одного: чтобы его д-лавки, по отношению к которым он имел ряд обязательств, тоже были вовлечены в дело, – ведь речь шла о маленьких самостоятельных людях, подаривших ему свое доверие.

Возможность использовать жажду мести, снедавшую Наполеона д-лавок и свидетельствовавшую о его коммерческой недальновидности (следствие низкого происхождения), заставила директоров Коммерческого банка и господина И. Аарона заинтересоваться его проектом.

Господин Мэкхит получил от председателя Коммерческого банка, господина Жака Оппера, приглашение провести субботний вечер и воскресенье в его резиденции Уорборн-Касле.

Для розничной торговли Уорборн-Касл был тем, чем Даунинг-стрит является для внешней политики, а Уолл-стрит в Нью-Йорке – для иной отрасли коммерции. Там сходились все «нити».

Мэкхит вернулся в контору ЦЗТ в состоянии крайнего возбуждения, и Фанни тотчас же послала за Блумзбери. Мэкхит заявил, что он понятия не имеет, как в Уорборн-Касле едят рыбу.

Они стали совещаться, каким образом устроить так, чтобы приглашение коснулось и Блумзбери. Впрочем, последний утверждал, что он тоже не знает, как в Уорборн-Касле едят рыбу. Опперы поселились там сравнительно недавно.

Фанни уладила все затруднения, поговорив с Жаком Оппером в открытую. Она явилась в Коммерческий банк с портфелем, полным деловых бумаг, под мышкой и рассеяла все иллюзии Оппера, если таковые у него были, относительно манер ее шефа. Она сказала, что люди, привыкшие загребать деньги собственными руками, нередко загребают теми же руками и еду со своей тарелки. Если они пригласят также и Блумзбери, то у них за столом будет сидеть человек, не обладающий гением Мэкхита. Оппер пригласил Блумзбери.

Тем не менее все предприятие в последний момент чуть было не лопнуло по вине последнего. Он был не столь высокого мнения об Опперах, как Мэкхит (может быть, именно оттого, что не знал настоящей цены деньгам), и твердо решил взять с собой Дженни. Это казалось ему остроумнейшей шуткой. Он решил выдать Дженни за свою сестру и продемонстрировать с ней новый салонный танец. Он предвкушал огромное удовольствие.

Фанни с большим трудом отговорила его.

Она тщательно проверила костюм Мэкхита и отняла у него трость со стилетом.

– Она тебе больше не нужна, – сказала Фанни.

В последнюю секунду он все же купил себе замшевые перчатки натурального цвета, со швами толщиной в палец. Фанни их так и не видела. Блумзбери они доставили истинную радость.

По дороге в Уорборн-Касл Блумзбери уговорил Мэкхита ни в коем случае не отказываться от обычных своих манер; иначе Опперы перестанут считать. его выскочкой. Краткая речь, в которой Блумзбери изложил эту свою точку зрения, была его единственным вкладом в предприятие, прологом к которому служило проникновение Мэкхита в Уорборн-Касл.

Визит оказался гораздо приятней, чем предполагал Мэкхит.

Они гуляли по вылощенным лужайкам и ели дичь, запивая ее старым портвейном. В библиотеке пахло старинной дорогой кожей, и Мэкхиту представилась возможность обнаружить познания, вбитые в него Фанни при помощи роскошных порнографических изданий.

Старший шеф банка господин Жак Оппер был холост и увлекался высокими материями, в первую голову – биографией Ликурга. Основным работником предприятия был Генри Оппер.

Блумзбери оказался более или менее лишним. Рыбная проблема не играла никакой роли.

Мэкхит не понимал, как можно в такой обстановке говорить о делах. О деньгах вообще не было речи. Блумзбери выяснил, что великий Аарон не был приглашен только из-за того, что он, на взгляд Жака Оппера, слишком много говорил о деньгах. Жак Оппер терпеть не мог денег. Он говорил: «Все эти вещи должны быть как-то урегулированы, чтобы можно было сносно жить». Вечером, после отличного ужина, он вернулся к этой теме.

– Разумеется, чтобы жить, нужно есть. Но оттого, что человек наелся, он еще не живет. Основная движущая сила человечества – это потребность выявить себя, иными словами – обессмертить свою личность. Как и каким образом, совершенно не важно. Прирожденный кавалерист выражает себя тем, что ездит верхом. Ему ли принадлежит лошадь или кому-нибудь другому, абсолютно безразлично. Он. хочет ездить верхом. А другой хочет изготовлять столы. Он счастлив, когда у него наконец, есть возможность взять в руки, столь любимый, им кусок дерева и запереться в комнате со своими инструментами. В этом весь секрет экономики. Кто ничего не хочет, кто работает только ради денег, тот при всех обстоятельствах остается бедным человеком, даже, если ему и удается заработать эти деньги. Ему недостает самого существенного. Он ничто и поэтому ничего не хочет создавать.

Если бы не Генри Оппер, Мэкхиту так бы и не удалось перевести разговор на лавки и кредиты.

После кофе прошло еще много времени, прежде чем ему удалось изложить свои взгляды на самостоятельность мелких владельцев. Он был в ударе и попутно объяснил, каким образом этот принцип можно было бы хоть частично распространить на более крупные предприятия, скажем того же Аарона.

С большой настойчивостью он приводил все новые доводы, доказывая ошибочность предрассудка, будто основой коммерческого дела является покупатель. Главный источник дохода есть и пребудет вовеки – служащий.

Покупатели существуют лишь для того, чтобы дать предпринимателю возможность извлечь прибыль из служащих и рабочих.

С другой стороны, основным инстинктом служащих является самое вульгарное своекорыстие.

– Какое дело продавцу, – воскликнул Мэкхит, – до радостей в горестей его фирмы? Покуда он получает жалованье, он равнодушно смотрят вслед убегающему из лавки покупателю. Единственное спасение – это заинтересовать его в деле. Попросту говоря, нужно решиться бросить ему что-нибудь в пасть!

– Вы имеете в виду участие в прибылях? – испуганно спросил Оттер.

– Вот именно!

– Но ведь это обойдется очень дорого, – сказал Оппер.

– Не могу с вами согласиться, – возразил Мэкхит. – Ведь тантьема выплачивается бонами на то же предприятие. Тем самым продавцы превращаются в покупателей.

Генря Оппер проворчал что-то невнятное. Зато Жак, книжный червь, внимательно и испытующе посмотрел на Мэкхита.

В общем и целом вечер прошел гладко. Разошлись сравнительно рано. Мэку не спалось. Он произнес перед Блумзбери речь о косности высших слоев общества.

– Эти люди, – говорил он, бегая по комнате с болтающимися подтяжками, – недостаточно серьезны. Когда слушаешь их, начинает казаться, что они зарабатывают деньги только ради связанных с этим занятием сильных ощущений. Это все равно, как если бы дог, попавший в водоворот, стал утверждать, что он плывет к берегу только из чисто спортивного интереса. Они думают, я не знаю, что вторжение Полутора Столетий в розничную торговлю стоит им бессонных ночей. Крестон раздобыл деньги – это значит, что Аарону нужны деньги. Они вызвали меня сюда якобы для того, чтобы приглядеться ко мне поближе, а в действительности все делю, конечно, только в моих складах. Если они этого не знают, тем хуже для них. Вез моих складов Аарону никогда не удалось бы снизить цены на свои товары. И сколько бы Жак ни трепал языком про Ликурта или как его там зовут, этого древнего грека, он тоже навострил уши, когда я заговорил о стоимости моих товаров. Откуда я их беру, они уже больше не спрашивают. Старая поговорка: «Откуда взять, если не украсть?» – потеряла всякий смысл с тех пор, как воровство стоит таких денег. Ну, посмотрим, удастся ли мне вытянуть из них эти столь презираемые ими деньги.

Мэкхит ставил Жака значительно ниже Генри, он называл его тупицей; между тем в то самое время, как он изливался перед своим компаньоном, не кто иной, как Жак, отстегивая подтяжки, всячески отстаивал его перед своим братом, который все еще колебался.

– У этого простака есть кое-какие идеи, – говорил он. – Больше того – у него есть инстинкт. В его взглядах на необходимость соревнования между продавцами поистине есть что-то греческое. Для него все это не просто род распродажи, как для Аарона; перед его духовным взором маячат состязания колесниц. Доля в прибылях есть, в сущности, лавровый венок, уготованный победителю. Он этого не знает, но чувствует. Он требует – и совершенно справедливо, – чтобы настоящий продавец обладал ярко выраженной гармоничной индивидуальностью. Καλο-καγατια! Когда он описывал такого продавца, я видел перед собой Алкивиада. Это неплохо!

Отходя ко сну, Оппер-младший видел перед собой Аароновых продавцов, которые, как Ахилл – Гектора, влекли к кассе убитых покупателей.

На следующей неделе состоялось соглашение между Коммерческим банком, концерном лавок Аарона и ЦЗТ. Отныне ЦЗТ поставляло Аарону товары по тем же ценам, что и д-лавки.

Договоры, которые Блумзбери подписывал от имени ЦЗТ, содержали поистине ужасающие пункты.

Мэкхит не решался смотреть Блумзбери в глаза.

Когда они вышли на улицу, он внезапно истерически разрыдался. Опешивший, ничего не понимающий Блумзбери доставил его в ближайшую чайную. Там они заказали себе бутерброды. Лишь постепенно к Мэкхиту вернулось самообладание.

– За ту цену, что нам платит Аарон, – сказал Мэкхит Блумзбери, когда они вышли из чайной, – мы не можем красть товары. Долго мы не продержимся. Мы в лучшем случае проведем одну рекламную неделю вроде Крестоновой, а это все, что нужно от нас братьям Оппер. Они хотят как можно скорей разделаться с нами. Мы для них недостаточно чистоплотны. Поглядите-ка на этот дом, Блумзбери! Мрамор и бронза! Я никогда не понимал, почему публика носит свои сбережения в дома, которые столько стоили и продолжают стоить. По-видимому, люди думают, что фирмы, заводящие у себя мрамор и бронзу, уже не нуждаются в деньгах, стало быть, их деньги будут там в сохранности.

Старенький, маленький Национальный депозитный был ему более по вкусу. Его невзрачные конторы как бы говорили: мы мало зарабатываем на наших клиентах.

Он с горечью вспомнил о Национальном депозитном банке, этой коварной старой амфибии. Без Национального депозитного означало против Национального депозитного. А между тем в Национальном депозитном хранилось приданое его жены. Горькое чувство овладевало Мэкхитом всякий раз, как он об этом думал. Он говорил себе, что ему предстоит борьба с этим приданым, которое он должен был – так уже своеобразно сложились обстоятельства! – уничтожать всеми средствами ради спасения своей шкуры. Это должна быть борьба без пощады, она могла кончиться только уничтожением противника.

Мэкхит чувствовал, что надвигаются тяжелые времена.

Немало средств стоило превратить ЦЗТ в приманку для Коммерческого банка. Но если бы ему позволили теперь заняться его несчастными д-лавками, он, во всяком случае, полностью обеспечил их товарами и они вступили бы в полосу неслыханного расцвета. Вместо этого случилось самое худшее: ему пришлось объединиться с Аароном – конкурентом, и притом конкурентом неизмеримо сильнейшим! Он добывал товар, чтобы его у него украли! Он опять не продвинулся ни на шаг вперед! Если счастливый случай не спасет его, он погибнет окончательно. Мэкхит напоминал человека. – стоящего босиком на раскаленной плите. Человек все время подпрыгивает, чтобы переменить место, хотя плита, раскалена повсюду одинаково. Передышка наступает только в ту секунду, когда его нога находится в воздухе.

Так или иначе, в настоящий момент Мэкхиту удалось раздобыть кое-какой капитал для своих д-лавок. Появилась возможность расширить их сеть и вновь открыть им кредит. Вся задолженность по зарплате «закупщикам» О'Хара была выплачена.

Мэкхит произнес речь принципиального значения перед собравшимися в Ньюгете владельцами д-лавок.

Он начал с заявления, что он твердо решил целиком посвятить себя им, то есть д-лавкам. Чтобы разгрузиться, он, мол, отказался от закупок и передал их одному весьма мощному товариществу – ЦЗТ. Эта организация имеет в своем распоряжении всевозможные товары, которые, впрочем, обойдутся дешево только в том случае, если их будут покупать крупными партиями. Это нужно еще и для того, чтобы лишить ЦЗТ возможности снабжать другие лавки по столь выгодным ценам. А д-лавки сами по себе не могут поглотить все запасы ЦЗТ.

Он продолжал:

– Как вы, вероятно, уже слышали, Объединенные д-лавки вчера вступили в тесный деловой контакт с лавками Аарона. Центральное закупочное товарищество с ограниченной ответственностью, которое будет впредь снабжать вас, господа, будет обслуживать также и концерн лавок Аарона. Что означает этот сенсационный шаг мощного концерна Аарона? Господа, он означает победу, решительную победу д-лавок, И что еще важнее – победу идеи д-лавок. Что это за идея? Господа, это идея – дать продукцию современной индустрии бедным и беднейшим слоям населения. Представитель масс, средний человек – это звучит не очень почетно. Господа, это глубочайшее заблуждение! Именно масса решает все. Делец, который смотрит свысока на грош, на заработанный, потом и кровью грош рабочего человека, совершает тяжкую ошибку. Этот грош нисколько не хуже любых других денег. А дюжина – это в двенадцать раз больше чем один. Вот в чем заключается идея д-лавок. И эта идея д-лавок, ваша идея, одержала полную победу над могущественным концерном Аарона с его десятками крупных предприятий. Отныне и концерн Аарона открывает свои двери беднейшим слоям населения и тем самым ставит себя на службу идее дешевизны и социального прогресса. Среди вас есть маловеры – где их нет, этих нытиков и критиканов? Они будут говорить втихомолку: чего ради могущественный концерн Аарона будет сотрудничать с нами, мелкими людишками? На это мы должны ответить прямо: разумеется, не ради прекрасных глаз д-лавок. Куда мы ни взглянем, в природе ничто не совершается без материального интереса! Там, где один говорит другому: «Я к тебе хорошо отношусь, давай вместе и т. д.», – там надо держать ухо востро! Ибо люди – всего только люди, а не ангелы, и они, разумеется, прежде всего заботятся о собственном благе. Из человеколюбия никто ничего не делает! Сильный порабощает слабого, и в нашей совместной работе с концерном Аарона возникает тот же вопрос: дружба – дружбой, но кто из нас сильнее? Стало быть, борьба? Да, господа, борьба! Но борьба мирная! Борьба во имя идеи! Здравомыслящий делец не боится борьбы. Ее боится только слабый, который будет раздавлен колесом истории! Концерн Аарона примкнул к нам не потому, что наши глаза показались ему прекрасными, а потому, что он не мог поступить иначе, потому, что ему внушила уважение упорная, настойчивая и жертвенная работа д-лавок, и эту работу мы должны и дальше крепить. Наша сила в нашем прилежании и в нашей неприхотливости! Все знают: мы не жалеем своих рук. И поэтому я тоже принял решение отдать все мои силы вам и д-лавкам – не из материальных побуждений, но оттого. Что я верю в идею, и оттого, что я знаю: самостоятельная розничная торговля есть нерв всей торговли и, кроме того, золотое дно!

Эту речь слушали около пятидесяти человек мужского и женского пола, не считая представителей прессы; она произвела сильное впечатление. Среди слушателей было немало истощенных или казавшихся истощенными людей, но призыв к собственным силам, как известно, редко остается без отклика.

Мэкхит имел все основания быть довольным своим успехом, но он покинул собрание вместе с Фанни Крайслер, и Полли каким-то образом узнала об этом.

Однажды вечером – было уже довольно поздно – он встретил ее в Нанхеде, у своего дома. Она узнала его адрес в одной из д-лавок и уже несколько часов подряд ждала его у решетчатых дверей. Она вела себя довольно смирно и сразу же сказала, что она без него больше не выдержит.

Отпирая дверь, он подготовил ее к тому, что переехал на новую квартиру и что из всех комнат покамест обставлена только одна. Причину переезда он объяснил ей наверху, когда она села на единственный в комнате стул, поставив перед собой чемодан.

Он очень серьезным тоном сказал ей, что отношение к нему ее отца поставило его в крайне тяжелое положение.

Он, мол, честно признается ей, что рассчитывал на приданое или по крайней мере на расширение своего кредита.

– Я надеюсь, – сказал он, – ты не разочарована, что вышла замуж за человека, знающего цену деньгам. Я всю жизнь работал как вол. Теперь, когда я наконец вижу берег, мне нужны деньги, чтобы окончательно упрочить мое благополучие. Такой человек, как я, не имеет права жениться вслепую. Он обязан держать себя в руках. Его жена должна быть ему помощницей. Когда я почувствовал, что люблю тебя, я все же не потерял голову и спокойно спросил себя: подходящая ли она для тебя жена? Мой инстинкт ответил мне: да. А попутно наведенные мною секретные справки подтвердили, что мой инстинкт меня не обманул. Еще Киплинг сказал: «Больной умирает, а здоровый борется».

Ввиду вышесказанного он все же и теперь бестрепетно взирает на создавшееся положение.

Словом, он продал ту квартиру. Они устроятся здесь, если она не предпочтет вернуться к отцу, чье враждебное отношение в настоящий момент в силу изложенных причин крайне ему неприятно, Она чуточку поплакала, а потом рассказала о домогательствах господина Кокса, против которых она совершенно беззащитна. Он сразу же понял, что она хотела сказать. Когда же она сообщила ему, что беременна, что у нее под сердцем уже шевелится маленький Мэкхит, он проявил себя с самой лучшей стороны.

Он тотчас же разрешил ей остаться.

Его тон изменился, Мак стал немногословен и обращался к ней с оттенком превосходства, что очень ей нравилось.

Вполне счастливая, она призналась ему, что каждую ночь ждала, не придет ли он. На галерею не так трудно взобраться. Неприятно пораженный, он возразил, что не считает для себя возможным карабкаться ночью на галерею к своей собственной жене.

Она согласилась с ним.

Он долго еще лежал подле нее без сна, закинув руки за голову, устремив взор на занавески, за которыми смутно брезжил рассвет.

«Я назову его Диком, – мечтал он, – я научу его всему. Я поделюсь с ним всем, что я знаю. А знаю я много. Немало такого, до чего я должен был добираться ценой мучительного умственного напряжения, он узнает от меня просто, без всяких усилий. Я возьму его за ручку и расскажу ему, как нужно руководить концерном и выколачивать деньги из людей, из этих продувных, ненадежных, отлынивающих от работы типов. «Если кто попробует слизать кашу с твоей тарелки, бей его ложкой, – скажу я ему, – и притом бей так долго, покуда он не поймет. Если ты увидишь приоткрытую дверь сейчас же просунь ногу в щель, а потом – валяй что есть мочи, пролезай внутрь! Только не робей, не стой на месте и не жди, чтобы жареные рябчики сами упали тебе в рот!» Все это я буду внушать ему терпеливо, но строго. «Твой отец был неученый человек, но ни один профессор истории не мог бы научить его стаскивать шкуру с людей! Занимайся науками, но никогда не забывай, кто дал тебе эту возможность. Деньги на твое учение твоему отцу приходилось вытаскивать – пенни за пенни – из карманов не очень-то покладистых людей. Умножай же этот капитал! Умножай свои знания, но расширяй и базу!».

Он заснул, с глубокой складкой на лбу, но весьма довольный Полли.

Начиная со следующего утра она исправно ходила за молоком, училась жарить баранью печенку по его вкусу и помогала ему обставлять квартиру.

О Фанни Крайслер она не заговаривала ни в эту ночь, ни а следующую, Мэкхит сначала опасался скандала со стороны Фанни Крайслер, с которой он за последнее время еще больше сблизился, но, к счастью, ее отношение к нему нисколько не изменилось, хотя он теперь по вечерам уходил домой. Он не хотел сердить ее: она оказывала ему большую помощь в ЦЗТ. Он устроил ее туда, так как был уверен в ее физической привязанности к нему.

Она была ему нужна.

На заседании, состоявшемся в конференц-зале Коммерческого банка, украшенном панелями красного дерева, было постановлено дать Крестону решительный бой спустя месяц после его рекламной недели, о которой было сообщено с большим шумом, начать рекламную неделю лавок Аарона и д-лавок, уже сейчас оповестив о ней население.