Глава 21
Дом на Краузенштрассе построили при Бисмарке и Вильгельме, располагался он в полукилометре к югу от правительственных зданий. В квартире того дома, просторной, но грязной и запущенной, за изысканным обеденным столом сидели два молодых человека и спорили вот уже несколько часов. Спор получился долгим и яростным, потому что речь шла ни о чем-то, а о выживании. Как зачастую в те времена, суть разногласий сводилась к доверию.
Тот человек вызволит их и спасет или предаст, заставив заплатить жизнью за свою доверчивость?
Бом! Бом! Бом!
– Прекрати стучать! – велел Курт Фишер, старший из белокурых братьев.
Ганс бряцал ножом по тарелке, на которой лежали огрызок яблока и сырные корки – остатки их жалкого завтрака. Он постучал еще пару секунд и отложил нож.
Братьев разделяли не только пять лет, но и противоречия куда серьезнее возрастных.
– Он донесет на нас из-за денег. Или потому, что опьянен национал-социализмом. Или потому, что сегодня воскресенье и ему захочется на кого-нибудь донести.
И ведь с этим не поспоришь…
– Еще раз спрашиваю, к чему спешка? Почему именно сегодня? Я хотел бы встретиться с Ильзой. Ты ведь ее помнишь? Она красотка, не хуже Марлен Дитрих.
– Ты что, шутишь?! – раздраженно спросил Курт. – Наши жизни на кону, а ты сохнешь по грудастой девке, с которой знаком меньше месяца.
– Давай лучше завтра. Или после Олимпиады? Некоторые будут рано уходить с соревнований и выбрасывать дневные билеты. Мы сможем попасть на вечернюю программу.
Олимпиада, дело наверняка в ней. В жизни молодого красавчика Ганса появится еще немало Ильз. Ни красотой, ни умом девушка не блистала, а вот по стандартам национал-социализма считалась распущенной. Ганса же беспокоило то, что из-за побега из Германии он пропустит Олимпиаду.
Курт вздохнул с досадой. Его младшему брату девятнадцать, в таком возрасте молодые люди занимают ответственные должности в армии или в торговле. Увы, Ганс родился импульсивным мечтателем, да еще с ленцой.
«Что же делать?» – думал Курт, споря уже не с братом, а с собой.
Он положил в рот кусок черствого хлеба. Масла они не видели неделю. Еды вообще почти не осталось. На улицу Курт выходил неохотно: он чувствовал себя беззащитным, хотя, как ни странно, куда уязвимее братья были в квартире, за которой, возможно, приглядывали гестапо или СД.
Как ни крути, дело только в доверии. Решиться или не решиться?
– Что-что? – спросил Ганс, удивленно подняв бровь.
Курт покачал головой. Он не подозревал, что говорит вслух. Вопрос адресовался тем двоим, которые единственные на свете могли дать честный и здравый ответ, – родителям. Но Альбрехта и Лотты Фишер рядом не было. Социал-демократы, пацифисты, два месяца назад они отправились в Лондон на мирную конференцию. Перед самым возвращением супруги выяснили, что их имена в списках гестапо. Тайная полиция намеревалась арестовать их прямо в аэропорту Темпельхоф. Альбрехт дважды пытался проскользнуть на родину за сыновьями, сначала через Францию, потом через Судетскую область Чехословакии. Обе попытки провалились, во второй раз его едва не арестовали.
Родители устроились в Лондоне у коллег, подрабатывали уроками и переводами. Расстроенные неудачами, они сумели переслать сыновьям пару писем, настойчиво советуя уезжать из Германии. Но у Курта с Гансом отобрали паспорта, в удостоверениях личности поставили особые штампы. Во-первых, они дети пацифистов и убежденных соци; во-вторых, гестапо завело досье на самих юношей. Молодые Фишеры разделяют политические взгляды родителей, посещают запрещенные свинговые и джазовые клубы, где играют негритянскую музыку, где девушки курят, а в пунш подливают русскую водку. У них и друзья активисты.
Вообще-то, ничего антиправительственного, однако арест обоих был лишь вопросом времени. Равно как и голод. Курта уволили с работы. Ганс отработал шестимесячную трудовую повинность и вернулся домой. Его исключили из университета – гестапо позаботилось, – и он, как и брат, сидел без работы. В будущем оба вполне могли стать попрошайками на Александерплац или на Ораниенбургерштрассе.
Тут и встал вопрос доверия. Альбрехту Фишеру удалось связаться с бывшим коллегой, Герхардом Унгером из Берлинского университета. Пацифист и соци, Унгер оставил преподавательскую деятельность вскоре после прихода к власти национал-социалистов и вернулся на кондитерскую фабрику своей семьи. Унгер частенько выезжал за границу и, будучи убежденным антигитлеровцем, с удовольствием вызвался вывезти мальчиков из Германии. Утром каждого воскресенья грузовики Унгера отправлялись в Голландию, чтобы доставить конфеты и забрать продукты, необходимые для производства. На Олимпиаду съезжалось множество иностранных гостей, значит пограничникам будет не до фабричного грузовика, совершающего регулярные рейсы.
Но можно ли доверить Унгеру свои жизни?
Объективных возражений нет. Унгер – соратник и друг отца. Он ненавидит национал-социалистов.
Только разве нынче для предательства нужен особый повод?
«Он донесет на нас, потому что сегодня воскресенье…»
Имелась еще одна причина, по которой Курт Фишер сомневался насчет отъезда. Пацифистом и социал-демократом парень стал в основном под влиянием отца и его друзей. Сам он прежде жил свиданиями, путешествиями и лыжными прогулками. Но с приходом к власти национал-социалистов с удивлением почувствовал в себе желание бороться с ними, рассказывать людям, сколько зла и нетерпимости у этой партии. Разве не должен он остаться и помочь свержению нацистов?
Но они так сильны, так вероломны. Так смертоносны.
Курт взглянул на часы на каминной полке. Опять встали! Они с Гансом вечно забывают их заводить. Этим занимался отец, и при взгляде на замерший механизм у Курта разрывалось сердце. Он достал свои карманные часы и посмотрел на время.
– Нужно либо идти, либо позвонить и сказать ему, что мы не едем.
Бом! Бом! Бом! Нож снова застучал по тарелке.
Долгая пауза.
– Давай останемся, – предложил Ганс, а сам выжидающе посмотрел на брата. Между ними всегда существовало соперничество, но младший принимал любое решение старшего.
«Правильно ли я решу?»
Выживание…
– Едем! Бери рюкзак!
Бом! Бом!
Курт повесил на плечи свой рюкзак и с вызовом взглянул на младшего брата. Однако настроение Ганса менялось быстрее весенней погоды. Он вдруг захохотал, показывая на свою одежду. Оба брата надели шорты, рубашки с коротким рукавом и походные ботинки.
– Только взгляни на нас! Немного коричневой краски, и будет вылитый гитлерюгенд!
Курт невольно улыбнулся.
– Пойдем, товарищ! – позвал он с иронией, ведь так обращались друг к другу штурмовики и члены гитлерюгенда.
Курт даже не обернулся: не дай бог, еще расплачется, взглянув на квартиру в последний раз. Он открыл дверь и вышел в коридор.
В другом конце лестничной площадки румяная дородная фрау Луц, потерявшая мужа на войне, чистила половик. Держалась вдова особняком, но порой заглядывала к соседям (исключительно к тем, кто соответствовал ее высоким стандартам) и приносила свои чудесные угощения. Фишеров она считала друзьями и годами угощала их пудингом из говяжьих легких, сливовыми клецками, зельцем, маринованными огурчиками, чесночной колбасой и лапшой с рубцом. Сейчас от одного взгляда на нее у Курта потекли слюнки.
– А, братья Фишер!
– Доброе утро, фрау Луц. Такая рань, а вы уже за работой.
– Говорят, опять будет жарко. Вот бы дождь пошел!
– Ничто не должно испортить Олимпиаду! – с иронией отозвался Ганс. – Мы так ее ждем!
– Хотите увидеть, как бегают и прыгают идиоты в исподнем? – засмеялась фрау Луц. – Кому они нужны, когда мои бедные цветочки умирают от жажды? Посмотрите на куриную слепоту у двери. И на бегонии! Теперь скажите, где ваши родители? До сих пор в командировке?
– Да, в Лондоне.
Мало кто знал о политических проблемах Фишеров-старших, и, разумеется, братья о них помалкивали.
– Их нет уже несколько месяцев. Пусть уж скорее возвращаются, не то не узнают вас. А вы куда собрались?
– В поход. Отправимся в Груневальд.
– Ой, там хорошо! Куда прохладнее, чем в городе.
Фрау Луц снова взялась за половик.
Братья спустились по лестнице, и Курт, глянув на Ганса, заметил, что тот снова помрачнел.
– В чем дело?
– Ты, видимо, уверен, что Берлин – царство дьявола. Но это не так. Здесь миллионы таких, как она. – Ганс кивнул на соседку. – Миллионы хороших, добрых людей. А мы бежим от них. Ради чего, спрашивается? Ради страны, где мы чужие, где говорят на чужом языке, где у нас нет работы. Ради страны, которая лишь двадцать лет назад воевала с нашей родиной. По-твоему, как там нас примут?
Опровержений у Курта не нашлось: младший брат попал в самую точку. Причин не ехать имелась еще добрая сотня.
Братья внимательно оглядели раскаленную улицу. Прохожих в такой час немного. Никто не обращал на них внимания.
– Идем! – скомандовал Курт и зашагал по тротуару, размышляя о том, что фактически не соврал фрау Луц.
Они с братом отправились в поход – только не к охотничьему домику в лесу к западу от города, а на чужбину, навстречу малопонятной новой жизни.
Звонок телефона испугал не на шутку.
В надежде, что звонит судмедэксперт по убийству в Дрезденском проулке, инспектор схватил трубку:
– Коль слушает.
– Вилли, зайди ко мне.
Короткие гудки.
Через минуту Коль уже шагал по коридору к кабинету Фридриха Хорхера, слушая, как бешено стучит сердце.
И что теперь? Главный инспектор на службе воскресным утром? Петер Краусс выяснил, что Коль сочинил байку про Рейнхарда Гейдриха и Гёттбург (свидетель был из Галле), дабы спасти пекаря Розенбаума? Кто-то подслушал какую-то небрежную фразу, брошенную Янссену? Сверху поступило указание сделать выговор инспектору, ворошащему убийство евреев в Гатове?
Коль заглянул в кабинет к Хорхеру:
– Майн герр?
– Заходи, Вилли!
Хорхер поднялся, закрыл дверь и показал Колю на стул. Инспектор сел и выдержал взгляд начальника – именно так он учил сыновей поступать перед лицом трудностей.
В полной тишине Хорхер уселся в свое роскошное кресло и закачался взад-вперед, рассеянно теребя малиновую повязку на левой руке. Мало кто из руководителей крипо носил такую повязку в «Алексе».
– Убийство в Дрезденском проулке… с этим делом много хлопот?
– Да, майн герр, но оно интересное.
– Вилли, я так скучаю по расследованиям!
– Да, майн герр.
Хорхер старательно поправил на столе документы.
– На Олимпиаду пойдешь?
– Я купил билеты год назад, майн герр.
– Правда? Твои дети ждут не дождутся Олимпиады?
– Да, майн герр. И жена тоже.
– Да, отлично.
Хорхер не слышал ни слова из сказанного Колем. На миг снова стало тихо. Хорхер пригладил напомаженные усы, что привык делать, когда не теребил малиновую повязку.
– Порой, Вилли, необходимо принимать нелегкие решения, особенно на такой службе, как наша. Ты согласен? – спросил Хорхер, пряча взгляд.
Беспокойству вопреки, Вилли Коль подумал, что Хорхеру не продвинуться по партийной линии: он не способен бесстрастно сообщать плохие новости.
– Да, майн герр.
– В нашей уважаемой организации интересуются тобой, и не первый день.
Подобно Янссену, на сарказм Хорхер способен не был. «Уважаемые» он говорил на полном серьезе, хотя, учитывая непостижимую иерархию полиции, Коль не представлял, о какой организации речь. Слова Хорхера, ответившие на этот вопрос, потрясли его до глубины души.
– У СД на тебя внушительное досье, собранное совершенно независимо от гестапо.
У Коля кровь застыла в жилах. Гестапо могло завести досье на любого госчиновника. Не иметь такого досье считалось позором. Но СД, элитная разведслужба СС? Ее возглавлял не кто иной, как Рейнхард Гейдрих. Вот как аукнулась байка о родном городе Гейдриха! А все ради спасения еврейского пекаря, которого Коль даже не знает.
Дыхание сбилось, ладони вспотели так, что на штанинах появились пятна. Вилли Коль молча кивнул, а перед его мысленным взором замаячил конец карьеры, а то и жизни.
– Очевидно, о тебе говорили на самом верху.
– Да, майн герр!
Коль надеялся, что у него не дрожит голос. Он перехватил взгляд Хорхера, но тот отвел глаза и уставился на бакелитовый бюст Гитлера, стоявший на столике у двери.
– Появилось одно дело. К сожалению, я тут совершенно бессилен.
Разумеется, разве стоит ждать помощи от Фридриха Хорхера? Он лишь глава крипо, младшего звена зипо, а еще трус.
– Да, майн герр, что это за дело?
– Высказано пожелание, точнее – приказ, чтобы ты представил крипо в Международной комиссии уголовной полиции, которая соберется в Лондоне в феврале следующего года.
Коль медленно кивнул, ожидая продолжения. Однако, видимо, плохие новости на этом закончились.
Международная комиссия уголовной полиции, основанная в двадцатые годы в Вене, объединяла полицейских всего мира. Представители разных стран обменивались данными о преступности, преступниках и методах охраны порядка по радио, через телеграммы и печатные публикации. Германия входила в комиссию, США – нет, но, Колю на радость, представители ФБР собирались приехать, чтобы оценить перспективы вступления.
Хорхер разглядывал стол, на который с портретов в деревянных рамах взирали Гитлер, Геринг и Гиммлер.
Коль продышался, чтобы успокоиться, и сказал:
– Для меня это большая честь.
– Честь? – Хорхер нахмурился и, подавшись вперед, прошептал: – Да ты одолжение нам делаешь!
Коль понимал насмешку начальника. Присутствие на конференции – пустая трата времени. Национал-социалисты шумно ратовали за самодостаточную Германию, поэтому обмен информацией с зарубежными правоохранительными организациями не интересовал Гитлера совершенно. Гестапо, или тайная полиция, называлась так не случайно.
Коля посылали как номинального представителя, чисто для проформы. Никто из руководства ехать не отважится: нациста двухнедельная командировка за рубеж могла привести к потере должности. А Коль – рабочая пчела, он может отлучиться безболезненно, если только не встанет расследование десятка дел и убийцы с насильниками не уйдут от ответственности.
Да разве в верхах это кого-нибудь интересует?
Реакция Коля очень обрадовала Хорхера.
– Вилли, когда ты в последний раз был в отпуске? – спросил он с воодушевлением.
– Мы с Хайди часто ездим на Ванзее и в Шварцвальд.
– Я имел в виду, за границей?
– Ну… несколько лет назад мы были во Франции, а однажды – в Брайтоне.
– Возьми жену с собой в Лондон.
Щедрым предложением Хорхер загладил свою вину. По здравом размышлении он предупредил Коля:
– Говорят, в это время года паром и поезда дорогие. – Хорхер снова замолчал. – И проездные, и жилье мы, разумеется, тебе оплатим.
– Как великодушно!
– Жаль, Вили, что этот крест придется нести тебе, зато хоть поешь и попьешь как следует. Английское пиво якобы не так отвратительно, как говорят. И Тауэр увидишь!
– Да я с удовольствием.
– Лондонский Тауэр прекрасен! – радостно повторил главный инспектор. – Ну, хорошего дня, Вилли!
– Хорошего дня, майн герр.
По коридорам, жутковато мрачным, вопреки солнцу, льющемуся на дуб и мрамор, Коль возвращался к себе в кабинет, медленно оправляясь от испуга.
Он тяжело опустился в кресло и посмотрел на коробку с уликами и своими заметками по убийству в Дрезденском проулке.
Потом взгляд скользнул к папке, лежащей рядом. Коль взял телефонную трубку, позвонил оператору в Гатов и попросил соединить его с домашним номером.
– Да? – опасливо ответил молодой мужчина, видимо не привыкший к звонкам воскресным утром.
– Полицейский Рауль? – спросил Коль.
– Да, – ответил молодой человек после небольшой паузы.
– Говорит инспектор Вилли Коль.
– Да, инспектор, хайль Гитлер! Вы звоните на домашний номер. В воскресенье.
– В самом деле, – усмехнулся Коль. – Простите за беспокойство. Я хотел поговорить об отчете с места расстрела семьи в Гатове и места гибели рабочих.
– Простите, майн герр. Я человек неопытный, а вы наверняка сочли мой отчет сырым и небрежным. Я сделал все, что мог.
– Хотите сказать, что отчет составлен?
Снова пауза, еще длиннее первой.
– Да, майн герр. Отчет составлен и подан начальнику полиции Мейерхоффу.
– Ясно. Когда?
– Кажется, в минувшую среду. Да, именно.
– Он его изучил?
– В пятницу вечером я видел экземпляр отчета у него на столе. Я также просил отослать один экземпляр вам, майн герр. Странно, что вы до сих пор его не получили.
– Мы с вашим начальником в этом разберемся… Скажите, Рауль, вы довольны осмотром места преступления?
– По-моему, я как следует все проверил.
– Вы пришли к какому-нибудь заключению? – спросил Коль.
– Я…
– На этом этапе расследования гипотезы совершенно приемлемы.
– Ограбление как мотив не рассматривается? – спросил Рауль.
– Вы меня спрашиваете?
– Нет, майн герр. Я излагаю свое заключение. Вернее, гипотезу.
– Отлично. Имущество погибших было при них?
– Деньги пропали, а ювелирные изделия и другие предметы остались, даже ценные. Вот только…
– Продолжайте.
– Когда тела погибших привезли к нам в морг, ценности были при них. Но потом, увы, исчезли.
– Рауль, это не интересует меня и не удивляет. Вы обнаружили признаки того, что у погибших были враги? У кого-то из них?
– Нет, майн герр, по крайней мере у семей из Гатова. Люди были тихие, трудолюбивые, очевидно порядочные. Евреи, но свою религию не исповедовали. В партии, конечно, не состояли, но и не диссидентствовали. А польские рабочие приехали из Варшавы только три дня назад посадить деревья для Олимпиады. Как коммунистов или агитаторов их никто не знал.
– Другие мысли есть?
– Убийц было по меньшей мере двое. По вашим указаниям я нашел следы. Одинаковые на местах обоих убийств.
– Какое оружие использовалось?
– Не знаю, майн герр. Когда я приехал, гильзы уже исчезли.
– Исчезли? – спросил Коль, удивляясь: в Берлин высадился целый десант убийц-аккуратистов? – Нам помогут свинцовые сердечники. Вы нашли хоть один в нормальном состоянии?
– Ни единого, а ведь я тщательно осмотрел место убийства.
– Коронер-то наверняка обнаружил сердечники.
– Я спрашивал, майн герр, но он сказал, что нет.
– Ни одного?
– Извините, майн герр.
– Я сержусь не на вас, Рауль. Полиция держится на таких, как вы. Простите, что позвонил вам домой. У вас есть дети? Кажется, я слышу плач младенца. Я разбудил его?
– Ее, майн герр. Когда моя дочь подрастет, я расскажу, что ей повезло: вы, знаменитый следователь, разбудили ее своим звонком.
– Всего хорошего!
– Хайль Гитлер!
Трубку Коль положил в полном недоумении. Судя по фактам, убийства – дело рук эсэсовцев, гестаповцев или штурмовиков. Но в таком случае Колю и полицейскому из Гатова приказали бы немедленно остановить расследование, как недавно случилось с делом о контрабанде продуктов. Там следователь нащупал ниточки, ведущие к адмиралу Редеру и генерал-фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу.
Им не мешали вести расследование, но откровенно вставляли палки в колеса. Как понимать такую неоднозначность?
Казалось, убийства, каким бы ни был их мотив, использовали, чтобы испытать патриотизм Коля. Неужели начальник полиции Мейерхофф позвонил в крипо по наущению СД, дабы выяснить, станет ли Коль расследовать убийства евреев и поляков?
Нет, это чистой воды паранойя. Он так думает, потому что узнал о досье, которое завели на него в СД.
Не в силах ответить на этот вопрос, Коль поднялся и снова зашагал по безмолвным коридорам в телетайпный зал. Вдруг случилось еще одно чудо и американские коллеги решили ответить на его срочные запросы?
Обшарпанный фургон, внутри которого было жарко, как в пекле, притормозил на Вильгельмплац и остановился в проулке.
– Как мне обращаться к людям? – спросил Пол.
– Майн герр, – ответил Веббер. – И никак иначе.
– Женщин я не встречу?
– Хороший вопрос, мистер Джон Диллинджер! Парочку, может, и встретишь. Не чиновниц, разумеется, а обслугу вроде тебя. Секретарш, уборщиц, регистраторов, машинисток. Они незамужние: замужним работать не разрешают, так что обращайся к ним «фрейлейн». Возникнет желание – пофлиртуй, это вполне в духе представителя ковровой компании. Впрочем, поймут они и желание быстренько все закончить и отправиться домой на воскресный ужин.
– В дверь стучать или сразу заходить?
– Стучать обязательно, – подсказал Морган, и Веббер кивнул.
– И говорить «хайль Гитлер!»?
– Да, так часто, как душа пожелает, – подначил Веббер. – За лишний «хайль!» в тюрьму не сажают.
– Салютовать тоже нужно? Ну, руку вперед вытягивать?
– Рабочему салютовать не обязательно, – отозвался Морган. – Не забывай смягчать «г». Говори как берлинец. Усыпляй подозрения в зачатке.
В глубине душного фургона Пол переоделся в рабочий комбинезон, который привез Веббер.
– Отлично сидит, – похвалил Отто. – Если нравится, могу продать.
– Отто! – вздохнул Пол и внимательно осмотрел потрепанное удостоверение личности: мужчина на фотографии напоминал его самого. – Кто это?
– Есть один склад, малоиспользуемый, где при Веймарской республике собрали досье солдат – участников войны. Их там миллионы. Я ими периодически пользуюсь для подделки паспортов и других бумаг – подбираю фотографию, на которой изображен человек, похожий на покупающего документы. Фотографии тех времен очень ветхие, хотя и наши удостоверения личности свежими не назовешь, мы ведь постоянно их с собой таскаем. – Веббер глянул на фотографию, потом на Пола. – Этот человек погиб в Мёз-Аргоне. В досье упомянуто, что его наградили несколькими медалями, хотели дать ему Железный крест. Для погибшего ты выглядишь роскошно.
Веббер вручил Полу два пропуска, с которыми позволят войти в канцелярию. Свой паспорт и фальшивый советский Шуман оставил в пансионе, купил немецкие сигареты, а в «Арийском кафе» прихватил спички без этикетки. Веббер предупредил, что у входа в канцелярию его тщательно обыщут.
– Возьми! – Веббер протянул Полу блокнот, ручку и исцарапанную рейку.
Еще он дал ему короткую стальную линейку, чтобы использовать как фомку и при необходимости взломать дверь в кабинет Эрнста.
Пол оглядел свою экипировку и спросил Веббера:
– Они впрямь на это купятся?
– Ах, мистер Джон Диллинджер, если хочешь полной уверенности, почему не подыщешь себе другую работу? – ответил Веббер и вытащил капустную сигару.
– Вы же не намерены курить здесь? – сказал Морган.
– А где прикажете курить? На пороге обиталища фюрера? А спичку чиркать о жопу охранника-эсэсовца? – Он закурил самокрутку и кивнул Полу. – Мы подождем тебя здесь.
Герман Геринг шагал по рейхсканцелярии как хозяин.
Он искренне верил, что однажды им станет.
Министр авиации любил Адольфа Гитлера, как апостол Петр – Христа.
Но Иисуса в итоге пригвоздили к деревянному кресту, и Петр стал командовать парадом.
Геринг знал: именно так в итоге случится в Германии. Гитлер не от мира сего, для мировой истории он персона уникальная, завораживающая, непередаваемо гениальная. Именно поэтому он не доживет до старости. Мир не приемлет провидцев и спасителей. Лет через пять Волк погибнет, и Геринг, сломленный неутолимым, искренним горем, будет биться и рыдать. На время длительного траура он станет исполняющим обязанности. А потом поведет страну к господству над миром. Гитлер обещал тысячелетний рейх. Герман Геринг добьется, чтобы его рейх длился вечно.
Однако сейчас перед Герингом стояли цели поскромнее: устроить так, чтобы роль фюрера досталась именно ему.
Расправившись с яйцами и колбасой, министр снова переоделся (как правило, он менял одежду четыре-пять раз в день). На сей раз выбрал зеленую военную форму, до вычурного обильно покрытую позументом, лентами, наградами, частью заслуженными, в большинстве купленными. Нарядился Геринг потому, что считал, что выполняет миссию. Какова его цель? Прибить к стене голову Рейнхарда Эрнста. В конце концов, Геринг – имперский лесничий!
Геринг шагал по темным коридорам. Папку, изобличающую еврейское происхождение Кейтеля, он зажал под мышкой, словно стек. Свернув за угол, поморщился от боли: напомнила о себе рана в паху, полученная в ноябре двадцать третьего года, во время «Пивного путча». Таблетки он принял лишь час назад, но онемение уже проходило. Небось аптекарь перепутал дозировку! Нужно потом его отчитать… Геринг кивнул охранникам-эсэсовцам, вошел в приемную фюрера и улыбнулся секретарю, который сказал:
– Герр министр, фюрер просил, чтобы вы сразу вошли.
По ковру Геринг прошествовал в кабинет. Гитлер стоял в излюбленной позе, прислонившись к краешку стола. Спокойно Волку не сиделось – то по кабинету расхаживает, то на стол присядет, то раскачивается в кресле, глядя в окно. Вот он хлебнул горячего шоколада, поставил чашку и блюдце на стол и с серьезным видом кивнул кому-то, сидящему в кресле с высокой спинкой.
– А, герр министр авиации! Входи-входи!
Гитлер показал записку, которую рано утром написал Геринг.
– Хочу узнать все подробности. Удивительно, что ты упомянул заговор… У нашего товарища точно такие же новости.
Посреди просторного кабинета Геринг замер как вкопанный и захлопал глазами: сидевший в кресле с высокой спинкой поднялся. Рейнхард Эрнст! Полковник кивнул и улыбнулся:
– Доброе утро, герр министр!
Не удостоив его вниманием, Геринг спросил Гитлера:
– Новости о заговоре?
– Именно, – отозвался фюрер. – Мы тут обсуждали Вальдхаймское исследование, проект полковника. Наши враги сочинили компромат на профессора Людвига Кейтеля, его партнера. Они опустились до заявлений, что профессор Кейтель еврейского происхождения, можешь себе представить?! Теперь, пожалуйста, Герман, садись и расскажи о заговоре, который раскрыл ты.
Рейнхард Эрнст подумал, что до конца жизни не забудет, как изменился в лице Герман Геринг.
Ухмылка слетела с красного одутловатого лица. В глазах отразилось глубокое потрясение. Бузотер, которому помешали.
Впрочем, блестящий маневр не особо порадовал полковника, ведь потрясение в глазах Геринга тотчас сменилось лютой ненавистью.
Фюрер не заметил их безмолвного выяснения отношений и постучал по столу какими-то документами.
– Я запросил у полковника Эрнста отчет об исследовании, которое он сейчас проводит. Исследование касается наших вооруженных сил, а отчет он подготовит к завтрашнему дню…
Гитлер пронзил Эрнста взглядом, и тот кивнул:
– Так точно, мой фюрер!
– В процессе подготовки к отчету полковник выяснил, что кто-то подделал досье родственников профессора Кейтеля и других приближенных к правительству. Среди них представители концернов «Крупп», «Фарбен», «Сименс».
– Я испытал настоящий шок, поняв, что на этом провокация не заканчивается, – негромко добавил Эрнст. – Подделаны досье многих лидеров партии. Большая часть компромата распространялась в Гамбурге и его окрестностях. Львиную долю обнаруженного я счел нужным уничтожить. – Эрнст смерил Геринга взглядом. – Компромат относится и к весьма высокопоставленным особам. Есть в нем намеки на внебрачную связь с еврейскими лудильщиками, на незаконнорожденных детей и так далее.
– Ужасно! – мрачно отозвался Геринг и стиснул зубы, разгневанный не только поражением, но и намеком Эрнста, что у самого министра авиации еврейские корни. – Кто способен на такую низость?
– Кто? – негромко переспросил Гитлер. – Коммунисты, евреи, социал-демократы. Самому мне в последнее время досаждают католики. Нельзя забывать, что они против нас. Не стоит уповать на нашу общую ненависть к евреям. Кто знает? Врагов у нас много.
– В самом деле.
Геринг снова глянул на Эрнста, который предложил налить ему горячего шоколада.
– Спасибо, Рейнхард, не нужно, – холодно ответил министр авиации.
Еще солдатом Эрнст усвоил, что эффективнейшее оружие военного – надежные разведданные. Он старался быть в курсе вражеских замыслов. Эрнст просчитался, решив, что таксофон в паре кварталов от рейхсканцелярии не прослушивается шпионами Геринга. Из-за его оплошности министр авиации узнал имя его партнера по Вальдхаймскому исследованию. К счастью, у Эрнста, пусть и неискушенного в интригах, имелись верные люди в стратегически важных местах. Накануне вечером информатор из Министерства авиации убрал разбитую тарелку, принес Герингу чистую рубашку и немедля передал Эрнсту все, что Геринг узнал о бабушке Кейтеля.
Играть в такую игру мерзко, но риск огромен, и Эрнст без промедления отправился к Кейтелю. Профессор считал, что у фрау Кляйнфельдт действительно еврейское происхождение, но с ней он не общался уже много лет. Минувшей ночью Эрнст и Кейтель просидели несколько часов, собственноручно изготавливая фальшивые документы, согласно которым у бизнесменов и правительственных чиновников, на деле чистокровных арийцев, появлялись еврейские корни.
Только бы попасть к Гитлеру раньше Геринга! Одним из приемов военной тактики, в который Эрнст верил, был «молниеносный удар». Полковник сам придумал это название и подразумевал под ним атаку столь быструю, что противник, пусть даже превосходящий в силе, не успевает подготовить оборону. Рано утром полковник влетел к фюреру в кабинет, изложил свою теорию заговора и представил доказательства-подделки.
– Мы разберемся, в чем тут дело, – пообещал Гитлер и отошел от стола, чтобы подлить себе горячего шоколада и взять с тарелки несколько сладких сухариков. – Герман, так что с твоей запиской? Какой заговор раскрыл ты?
Геринг улыбнулся и кивнул Эрнсту, отказываясь капитулировать, потом нахмурился и покачал головой:
– В Ораниенбурге волнения. К охранникам там относятся отвратительно. Я опасаюсь бунтов и рекомендую принять карательные меры, причем самые жесткие.
Абсурд! Основательно перестроенный рабами, переименованный в Заксенхаузен, концлагерь был сама надежность: бунты исключались. Узники напоминали загнанных зверей с вырванными когтями. Геринг упомянул концлагерь чисто из мести: пусть на совести Эрнста будут невинные жертвы.
Гитлер задумался, а Эрнст, словно невзначай, заметил:
– Мой фюрер, я не слишком хорошо осведомлен о том лагере, но министр авиации прав. Мы обязаны исключить волнения.
– Но… полковник, я чувствую неуверенность, – проговорил Гитлер.
Эрнст пожал плечами:
– Я только подумал, не стоит ли отложить карательные меры до окончания Олимпиады. Тем более что лагерь недалеко от Олимпийской деревни. В городе столько иностранных журналистов… Если поползут слухи, получится некрасиво. По-моему, на время Игр внимание к лагерю лучше не привлекать.
Замечание Гитлеру не понравилось, Эрнст это сразу почувствовал. Но не успел Геринг возразить, заговорил фюрер:
– Согласен, так лучше всего. Вернемся к этому вопросу через пару месяцев.
Эрнст искренне надеялся, что за этот срок и он, и Геринг забудут об Ораниенбурге.
– Герман, а ведь полковник принес и хорошие новости. Англичане полностью согласились с квотами наших военных кораблей и подводных лодок в рамках прошлогоднего соглашения. План Рейнхарда сработал.
– Какая удача! – буркнул Геринг.
– Министр авиации, та папка для меня? – Зоркие глаза фюрера скользнули по документам, которые Геринг держал под мышкой.
– Нет, майн герр. Здесь ничего важного.
Фюрер подлил себе горячего шоколада и подошел к модели Олимпийского стадиона.
– Взгляните на новые постройки, господа! По-моему, очень красивые, я бы даже сказал – элегантные. Современный стиль мне очень по вкусу. Муссолини считает, что он его создал, но Муссолини – вор, это известно каждому.
– Так точно, мой фюрер! – поддакнул Геринг.
Эрнст что-то пробормотал в знак одобрения. Глаза у Гитлера сияли, почти как у Руди, когда мальчик показывал дедушке причудливый замок из песка, который построил на пляже.
– Говорят, сегодня жара спадет. Ради нашей сегодняшней фотосессии надеюсь, что так и получится. Полковник, вы наденете форму?
– Вряд ли, мой фюрер, – ответил Эрнст. – В конце концов, я лишь госслужащий. Не хотелось бы выглядеть пафосно на фоне моих прославленных коллег.
Он впился взглядом в макет стадиона, запрещая себе коситься на парадную форму Геринга.
Кабинет уполномоченного по внутренней безопасности – табличку набрали броским готическим шрифтом – находился на третьем этаже рейхсканцелярии. Ремонт там почти закончили, но краской, лаком и штукатуркой пахло сильно.
В здание Шуман попал без проблем, хотя его тщательно обыскали два охранника в черном, вооруженные винтовками со штык-ножами. Документы Веббера сгодились, хотя на третьем этаже Пола снова остановили.
Шуман дождался, когда охранники уйдут, и постучал в окно из рифленого стекла на двери в кабинет Эрнста.
Ответа не последовало.
Пол повернул ручку двери – кабинет не заперли. Через темную приемную он прошел к другой двери, в сам кабинет, и замер, испугавшись, что полковник на месте, ведь из-под двери сочился яркий свет. Пол снова постучал, но ответа не получил. Шуман открыл дверь и убедился, что так ярко сияет солнце. Кабинет выходил на восток, и утренние лучи заливали кабинет. Немного подумав, Пол оставил дверь открытой: закрывать ее, вероятно, запрещено правилами, и охранники, если устроят обход, могут всполошиться.
«Какой бардак!» – было первой мыслью Пола. Документы, буклеты, бланки счетов, подшитые отчеты, карты, письма завалили рабочий стол Эрнста и большой стол в углу. Книги, в основном по военной истории, стояли на полках, очевидно, в хронологическом порядке, начиная с «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря. После жалоб Кэт на цензуру Пол с удивлением обнаружил у Эрнста книги, как посвященные англичанам и американцам, так и написанные ими: Першинга, Теодора Рузвельта, лорда Корнуоллиса, Улисса Гранта, Авраама Линкольна, лорда Нельсона.
В кабинете имелся камин, тем утром, разумеется, не разожженный и безукоризненно чистый. На черно-белой каминной полке красовались наградные таблички, штык, боевые знамена, фотографии молодого Эрнста в форме вместе с усатым толстяком в шипастом шлеме.
Пол раскрыл свой блокнот, в котором заранее набросал десяток планов кабинета, шагами измерил периметр, начертил в блокноте схему и добавил свежие цифры. С рейкой возиться не стал: ему требовалась убедительность, а не точность. На рабочем столе полковника тоже стояли фотографии в рамках. Пол увидел Эрнста с семьей, красивую брюнетку, вероятно фрау Эрнст, и другую семью – молодого человека в форме, девушку и грудного ребенка. На фотографиях парой лет свежее остались только двое – молодая женщина и ребенок.
Пол оторвал взгляд от фотографий и быстро прочел десяток лежащих на столе записок. Он уже потянулся к стопке документов, но замер, уловив звук, точнее отсутствие звука. Просто разномастный фоновый шум стих. Пол тотчас встал на колени, приготовил мерную рейку и принялся расхаживать от одной стены к другой. Когда он поднял голову, в кабинет вошел мужчина, с любопытством глядя на него.
Фотографии на каминной полке и те, что показывал Макс, информатор Моргана, были сделаны несколько лет назад, но сомнений не оставалось – перед Полом возник полковник Рейнхард Эрнст.
