Глава 17
Инспектор Вилли Коль сидел за своим рабочим столом в унылом «Алексе», пытаясь постичь непостижимое, – играл в игру, особо популярную во всех отделах полиции.
Человека любопытного, Коля всегда интересовало, как, например, смешав простой уголь, селитру и серу, получают порох; как работают подводные лодки; почему птицы садятся на определенные части телеграфных проводов; каким образом на митингах бойкие нацисты превращают рассудительных граждан в безумцев.
Сейчас Коль размышлял о том, что за человек способен лишить жизни другого. С какой целью?
И конечно, кто этот человек? «Кто ты?» – вслух шептал Коль, вглядываясь в рисунок уличного художника с площади Ноября 1923 года. Янссен отправился вниз, чтобы распечатать портрет, как распечатали фотографию убитого. По мнению Коля, рисунок удался. Кое-где остались подтирки неудачных штрихов, однако лицо получилось выразительное: квадратная челюсть, волнистые волосы, шрам на подбородке, пластырь на щеке.
«Кто же ты?» – прошептал Коль.
Факты Вилли Коль знал: и рост, комплекцию, и возраст того мужчины, и цвет его волос, и вероятную национальность, и даже потенциальный город проживания. Впрочем, за годы службы инспектор понял: чтобы разыскать некоторых преступников, одних фактов мало. Чтобы по-настоящему понять их, необходимо большее – интуиция и проницательность. Ни того ни другого Колю не занимать. Порой он делал выводы и заключения, которыми пугал даже самого себя. Но сейчас интуиция молчала. С этим делом было что-то не так.
Коль сидел в кресле, просматривал свои записи, посасывал горячую трубку (одним из преимуществ службы в отверженной крипо было то, что ненависть Гитлера к курению не проникала сюда, за эти грешные стены). Инспектор выпустил дым к потолку и вздохнул.
Результаты предыдущих запросов откровенно разочаровали. Лаборант не обнаружил отпечатков пальцев на путеводителе по Олимпийской деревне, который им попался на месте потасовки со штурмовиками, а дактилоскопист (Коль с досадой отметил, что дактилоскопист работал только один) не нашел соответствий отпечаткам пальцев из Дрезденского проулка. От коронера вестей не поступало. Черт подери, сколько времени нужно, чтобы вскрыть труп и сделать анализ крови?
За день в крипо поступили десятки сообщений о пропавших, но ни один из них не соответствовал описанию стопроцентного сына, потенциального отца, мужа, любовника…
Из предместий Берлина пришли телеграммы с именами купивших испанский «Стар модело А» и патроны ларго в прошлом году. Вот только список имен удручал незавершенностью. Коль ошибся: пистолет оказался не таким уж редким. Из-за тесной связи между Германией и испанскими националистами Франко в Берлине продавалось множество этих мощных, эффективных пистолетов. На данный момент в списке насчитывалось пятьдесят шесть жителей Берлина и окрестностей, притом что данные из одних магазинов еще не поступили, в других не хранили записи, а третьи не работали по выходным.
Кроме того, если убийца прибыл в город лишь накануне, как казалось сейчас, он вряд ли приобрел пистолет сам. Хотя список покупателей мог принести пользу. Вдруг убийца украл пистолет, взял у убитого или у сообщника, который живет в Берлине дольше?
Постичь непостижимое…
Не теряя надежды получить судовой манифест «Манхэттена», Коль отправил телеграммы с запросом о копии манифеста портовым чиновникам в Гамбург и в Пароходство Соединенных Штатов, владельцу и оператору судна. Впрочем, особого оптимизма он не испытывал: у капитана порта могло и не оказаться копии. А если и есть, ее нужно найти, затем по почте или телетайпом отправить в штаб-квартиру крипо. На это уйдут дни. В любом случае пока на эти запросы не ответили.
Коль послал телеграмму даже в «Мужскую одежду Мэнни, Нью-Йорк», спросив, кто недавно купил у них «Стетсон Мити-лайт». И на этот запрос пока не ответили.
Инспектор раздраженно посмотрел на медные часы на столе. Вечерело, и он проголодался. Хотелось или каких-то подвижек по делу, или домой, поужинать в семейном кругу.
В кабинет вошел Конрад Янссен:
– Готово, майн герр!
Он показал распечатку наброска, сделанного уличным художником, которая еще пахла типографской краской.
– Отлично… Простите, Янссен, но на сегодня у меня для вас еще одно задание.
– Конечно, майн герр. Сделаю, что смогу.
Еще одним достоинством серьезного Янссена было то, что работы он не гнушался.
– Возьмите «ДКВ» и возвращайтесь в Олимпийскую деревню. Показывайте распечатку портрета и американцам, и всем, кого встретите: вдруг нашего фигуранта узнают? Несколько копий оставьте там с нашим телефоном. Если в деревне не повезет, завезите несколько копий в участок на Лютцовплац. Если разыщут подозреваемого, пусть задержат его как свидетеля и тотчас свяжутся со мной. Пусть хоть домой мне звонят.
– Есть, майн герр!
– Спасибо, Янссен… Погодите, вы ведь первый раз убийство расследуете?
– Да, майн герр.
– Первое навсегда запоминается. Вы держитесь молодцом.
– Благодарю, майн герр.
Коль протянул ему ключи от «ДКВ».
– Аккуратнее с дросселем. Воздух машина любит не меньше бензина. А то и больше.
– Есть, майн герр!
– Я буду дома. Как появятся новости, звоните.
Едва молодой человек ушел, Коль расшнуровал и снял ботинки, потом из ящика стола вытащил коробку с ягнячьей шерстью и обернул пальцы, чтобы защитить чувствительные места. Несколько комков он заложил в ботинки и, поморщившись, обулся.
Взгляд Коля скользнул по портрету вероятного убийцы и задержался на мрачных фотографиях из Гатова и Шарлоттенбурга. Новых докладов с места преступления и отчетов о допросе свидетелей он не получал. Значит, байка о заговоре коси, которую он скормил главному инспектору Хорхеру, не сработала.
На фотографиях мертвый мальчик, женщина, едва не дотягивающаяся до ноги мужчины, рабочий, сжимающий сбитую лопату… Душераздирающе! Коль завороженно смотрел на фотографии. Расследовать те дела опасно и для карьеры, а возможно, и для жизни. Только выбора не оставалось.
Почему? Ну почему он чувствует себя обязанным расследовать каждое убийство до конца?
Поразительно, но смерть Вилли Коль считал разумной и здравой. Точнее, считал здравым привлекать к ответственности тех, кто несет смерть. В этом он видел свое призвание. Проигнорировать убийство – хоть толстяка из проулка, хоть еврейской семьи – значило пойти против себя и, как следствие, согрешить.
Инспектор убрал фотографии, надел шляпу, вышел в коридор старого здания и зашагал по камню и прусской плитке, сильно стертым, но безупречно чистым, намытым до блеска. Коридор озаряли розоватые лучи заката. В это время года солнце было единственным источником света в штаб-квартире крипо. При национал-социалистах величественный «Алекс» стал транжирой. «Пушки важнее масла!» – без конца повторял Геринг, и техники здания старательно экономили ресурсы.
Машина у Янссена, значит домой Коль поедет на трамвае. Инспектор спустился по двум лестничным пролетам к двери черного хода: от нее ближе к остановке.
Указатели в конце лестницы говорили, что камеры направо, а архив – прямо. Коль пошел прямо, вспоминая, как младшим детективом-инспектором просиживал в архиве, как читал досье, не только дабы поучиться у великих прусских детективов, а еще потому, что с удовольствием знакомился с историей Берлина по рассказам городских правоохранителей.
Генрих, жених его дочери, был госслужащим, но мечтал работать в полиции. Коль решил, что однажды приведет парня сюда и они вместе пороются в архиве. Может, он даже покажет ему дела, которые расследовал много лет назад.
Коль толкнул дверь и… встал как вкопанный. Архив исчез. Сбитый с толку инспектор попал в ярко освещенный коридор, в котором находились шесть вооруженных мужчин, причем не в зеленой форме шупо, а в черной гестаповской. К Колю они повернулись почти синхронно.
– Добрый вечер, майн герр! – поприветствовал гестаповец, стоявший к Колю ближе других, худощавый тип с удивительно длинным лицом. – Вы будете…
– Детектив-инспектор Коль. А вы кто?
– Если вы ищете архив, он теперь на втором этаже.
– Я лишь хотел воспользоваться черным ходом.
Коль шагнул к двери. Эсэсовец перегородил ему дорогу, пусть и не слишком демонстративно.
– Извините, но эта дверь больше не используется.
– Я об этом не слышал.
– Неужели? Правило введено пару дней назад. Вам придется снова подняться по лестнице.
Коль услышал странное механическое стук, стук, стук… Что это?
Яркое солнце осветило коридор: два эсэсовца открыли дальнюю дверь, вкатили тележки с картонками и завезли в комнату в конце коридора.
– Я имел в виду ту самую дверь, – сказал Коль охраннику. – Очевидно, она используется.
– Она закрыта для общего пользования.
Опять странные звуки: стук, стук, а в качестве фона рев какого-то мотора…
Коль посмотрел направо и в приоткрытую дверь разглядел несколько больших механических устройств. Женщина в белом халате загружала стопку бумаги в одно из них. Вероятно, это отдел типографии крипо. Но тут Коль заметил, что загружаются не листы бумаги, а картонные карточки с отверстиями, а устройство их сортирует.
Ну понятно… Вот ларчик и раскрылся! Недавно Коль слышал, что правительство дает напрокат «Дехомаги», большие счетно-сортировочные машины, произведенные немецкой дочерней компанией американской Ай-Би-Эм. Машины использовали для анализа и сортировки данных. Коля та новость очень обрадовала: для уголовной полиции «Дехомаги» бесценны – баллистические и дактилоскопические данные они обработают в сотни раз быстрее, чем лаборант вручную. Сопоставление данных можно использовать для привязки преступника к совершенному преступлению, для слежки за досрочно освобожденными и рецидивистами.
Радость поутихла, когда Коль понял, что «Дехомаги» не для крипо. Тогда он гадал: где они, кому достались. Сейчас он с недоумением обнаружил, что как минимум две машины стоят менее чем в ста метрах от его кабинета и охраняются гестапо.
Коль спросил, для чего машины.
– Не знаю, майн герр, – срывающимся голосом ответил эсэсовец. – Мне не сообщили.
Женщина в белом халате обернулась, замерла и обратилась к кому-то. Коль не видел ее собеседника, не слышал ее слов. Дверь захлопнулась бесшумно, словно по волшебству.
Охранник с длинным лицом прошагал мимо Коля и открыл дверь, которая вела на лестницу.
– Герр инспектор, я повторяю: выхода здесь нет. Подниметесь на один пролет, затем…
– Мне известно, как пройти, – запальчиво ответил Коль и вернулся на лестницу.
– У меня для вас подарок, – сказал Пол.
Кэт Рихтер стояла у него в гостиной, в пансионе на Магдебургер-аллее. Сверточек она взяла с настороженным любопытством, словно подарки ей не дарили уже много лет, и потерла большими пальцами коричневую бумагу, скрывавшую то, что достал Отто Веббер.
– Ох! – тихонько воскликнула она, увидев томик в кожаном переплете, на обложке которого значилось: «Йоган Вольфганг фон Гёте. Избранные стихотворения».
– По словам моего приятеля, Гёте еще не запрещен, но уже не разрешен. То есть скоро его запретят.
– В подвешенном состоянии, – кивнула Кэт. – Не так давно то же самое было с американским джазом, а теперь он запрещен.
Улыбаясь, Кэт вертела томик в руках.
– Не подозревал, что в семье у нас его тезки, – проговорил Пол и, поймав недоуменный взгляд Кэт, пояснил: – Моего деда звали Вольфганг, а отца – Йоган.
Кэт улыбнулась совпадению и перелистала книгу.
– Я тут подумал, если вы не заняты, то как насчет ужина?
Улыбка померкла.
– Я ведь объяснила, что подаю лишь завтрак, а не…
– Нет-нет! – засмеялся Пол. – Хочу пригласить вас на ужин. Заодно и Берлин посмотреть.
– Вы хотите…
– Пригласить вас на свидание.
– Я… Нет, я не могу.
– У вас есть муж или друг… – Пол посмотрел Кэт на руки, колец не увидел, впрочем, кто знает, что в Германии символизирует серьезные отношения. – В таком случае приглашаю и его.
Кэт потеряла дар речи, но потом проговорила:
– Никого у меня нет, но…
– Никаких «но», – отрезал Пол. – Я в Берлине ненадолго, вот и хочу, чтобы мне показали город.
Он улыбнулся и продолжил по-английски:
– Знаете, мисс, со мной «нет» не прокатит.
– «Не прокатит» я не понимаю, но в ресторане не была очень давно. Вечер может получиться приятным.
– У вас проблемы с английским, – недовольно заявил Пол.
– Где я ошиблась? – спросила Кэт.
– Нужно сказать: «Вечер должен получиться приятным», а не «может получиться».
Кэт негромко засмеялась. Они с Полом договорились встретиться через полчаса. Кэт пошла к себе в комнату, Пол – под душ и переодеваться.
Спустя полчаса в дверь постучали. Пол открыл и прищурился от удивления: Кэт преобразилась до неузнаваемости.
Черное платье одобрила бы даже Марион, гуру моды с Манхэттена. Обтягивающее, полупрозрачное, с дерзким вырезом сбоку и крошечными рукавчиками, оно попахивало нафталином. Кэт немного стеснялась, словно в последнее время носила только халаты, а в стильном платье чувствовала себя неловко. Зато глаза у нее сияли, и Пол снова подумал, что Кэт светится потаенной красотой и страстью, которые полностью нивелируют и тусклую кожу, и тощие пальцы, и бледные щеки, и морщинистый лоб.
Пол иначе уложил волосы, по-прежнему темные от бриолина. На улице он спрячет их под шляпу, совершенно непохожую на коричневый стетсон. Темную широкополую трилби он купил после обеда, когда расстался с Морганом. Он надел темно-синий льняной костюм, белую рубашку «Эрроу» и повязал серебристый галстук. Вместе со шляпой он приобрел немного косметики, чтобы замаскировать синяк и порез. Пластырь он выкинул.
Кэт взяла сборник Гёте, который оставила у Пола в гостиной, и перелистала.
– Вот это стихотворение мне особенно по душе. Называется «Близость любимой».
Я думаю о тебе, когда солнце своими лучами,
Ликуя, над морем сверкает.
Я думаю о тебе, когда луна, мерцая ночами,
В родниках свой свет отражает.
Я слышу тебя в шуме волн и в глухом их дыханье,
И в брызгах морского прибоя.
Я в тихие рощи иду, чтобы услышать в молчанье
Влекущий твой зов за собою.
Кэт читала вполголоса, и Пол представил ее в классной комнате перед студентами, завороженными ее любовью к слову.
Кэт подняла блестящие глаза на Шумана и засмеялась:
– Спасибо вам за подарок!
Крепко держа книгу, она содрала кожаный переплет и выбросила в мусорное ведро.
Пол ответил недовольным взглядом.
– Стихи я сохраню, – грустно улыбнулась Кэт, – но должна избавиться от переплета, ведь на нем и название, и имя поэта. Теперь ни гости, ни посетители случайно не опознают книгу и не захотят донести на меня. Вот какое сейчас время! Да, и лучше оставить книгу у вас в гостиной. По улицам такие носить не стоит, даже без переплета. А теперь пойдемте! – воскликнула Кэт с девичьим трепетом и перешла на английский: – Хочу покутить! Так ведь правильно?
– Ага. Покутить. Куда хотите пойти? У меня два условия.
– Назовите, пожалуйста.
– Во-первых, я голоден и привык есть много. Во-вторых, хотелось бы увидеть вашу знаменитую Вильгельмштрассе.
На миг Кэт снова посерьезнела:
– Там работает наше правительство.
Пол понимал: Кэт досталось от национал-социалистов и гулять по Вильгельмштрассе ей неприятно. Только для устранения Эрнста требовалось удобное место, а одинокий мужчина вызывает больше подозрений, чем гуляющий с дамой. Реджи Морган сегодня сделал два дела – раскопал прошлое Отто Веббера, а заодно добыл сведения о Кэт Рихтер. Ее действительно уволили с преподавательской должности, пометили как интеллигентку и пацифистку. В роли шпионки нацистов она не упоминалась ни разу.
Сейчас Пол наблюдал, как Кэт смотрит на сборник стихов, и испытывал угрызения совести за то, что использует ее. Утешал себя тем, что она не поборница нацизма и, помогая ему, вносит свой вклад в крушение планов Гитлера.
– Конечно, я покажу вам Вильгельмштрассе, – пообещала Кэт. – Что же до первого условия, я знаю один ресторан. Вам понравится. В самый раз для таких, как мы с вами, – добавила она с таинственной улыбкой.
«Мы с вами… Что она имела в виду?» – гадал Пол.
Они вышли навстречу теплому летнему вечеру. Пола позабавило, что, едва выбравшись из дома, они оба завертели головой, проверяя, не следит ли кто за ними.
По дороге говорили об этом районе, о погоде, дефиците, инфляции. Еще о семье Кэт. Родители у нее умерли, осталась сестра, которая с мужем и четырьмя детьми жила в соседнем Шпандау. Кэт тоже задавала вопросы, но осторожный киллер давал уклончивые ответы и неизменно переводил разговор на саму Кэт.
Кэт пояснила, что пешком до Вильгельмштрассе идти слишком долго. Пол вспомнил карту и согласился. На такси он ехать побаивался, но ни одного и не попалось: в последние выходные перед Олимпиадой все хлынули в город. По предложению Кэт они сели на двухэтажный автобус, поднялись наверх и устроились рядышком на безукоризненно чистом сиденье. Пол огляделся, но не заметил, чтобы кто-то обращал на них внимание. А ведь он ждал, что увидит тех двоих, преследовавших его целый день, – плотного копа в бежевом костюме и стройного в зеленом.
Покачиваясь, автобус проехал Бранденбургские ворота, едва не задев каменную колонну. Пассажиры заохали, якобы от испуга, почти как на горках на Кони-Айленд. Пол решил, что это берлинская традиция.
Кэт подала сигнал водителю, они вышли на Унтер-ден-Линден возле Вильгельмштрассе и зашагали на юг по широкой улице, считавшейся резиденцией нацистского правительства. По обеим сторонам серые офисные здания – чистейшая, совершенно безликая улица источала пугающую силу. Пол видел фотографии Белого дома и здания конгресса – они казались вполне живописными и приветливыми. А здесь монолитные фасады с оконцами, бездушные, отталкивающие камень и бетон.
Что еще важнее, здания усиленно охранялись. Такой охраны Пол еще не видел.
– Где рейхсканцелярия? – спросил он.
– Вот это. – Кэт показала на красивое старое здание, фасад которого почти целиком покрывали строительные леса.
Цепким взглядом Пол ощупал рейхсканцелярию и приуныл. У фасада вооруженная охрана. Дюжины эсэсовцев и солдат регулярной армии патрулируют улицу и проверяют документы. На крышах тоже солдаты с ружьями. Вокруг добрая сотня людей в форме. Позицию для выстрела найти будет практически невозможно. Даже если удастся, при отступлении его поймают или убьют.
Пол сбавил шаг.
– Кажется, я увидел достаточно.
Он глянул на крепышей в черной форме, требовавших документы у двух прохожих.
– Не так живописно, как вы ожидали? – засмеялась Кэт и начала говорить что-то вроде «я предупреждала», но передумала. – Если выберете время, то не беспокойтесь, я могу показать вам по-настоящему красивые места. А теперь ужинать?
– Да, ужинать.
Они вернулись на остановку у Унтер-ден-Линден, сели на трамвай и, немного проехав, сошли.
Кэт поинтересовалась, каковы его первые впечатления о Берлине. Пол ответил что-то неопределенное, потом снова перевел разговор на нее.
– Вы… ты с кем-то встречаешься?
– Встречаюсь?
Пол выразился буквально:
– Ну, ты кем-то увлечена?
– Недавно у меня был любовник, – прямо ответила Кэт. – Мы расстались, но он по-прежнему живет в моем сердце.
– Чем он занимается? – спросил Пол.
– Он журналист, как и ты.
– Я не совсем журналист. Я пишу статьи и продаю их. Пишу, так сказать, на темы, интересующие широкую аудиторию.
– О политике?
– Нет, о спорте.
– О спорте, – с явным пренебрежением повторила Кэт.
– Ты не любишь спорт?
– Извини, но нет, спорт я не люблю.
– Почему?
– Потому что не только в Германии, но и во всем мире много по-настоящему важных вещей, а спорт… Это так, нечто легкомысленное.
– Как и прогулка по Берлину приятным летним вечером, но мы с тобой гуляем, – парировал Пол.
– Ах! – с досадой воскликнула Кэт. – Сегодняшнее немецкое образование развивает не мышление, а исключительно тело. Наши мальчики играют в военные игры и день-деньской ходят строем. Слышал, что у нас объявлена мобилизация?
Пол вспомнил, как Бык Гордон рассказывал про всеобщий призыв, а сам ответил:
– Нет.
– Каждый третий мальчик к службе не годен, потому что от школьного хождения строем у них плоскостопие. Это просто кошмар!
– Ну, переборщить можно с чем угодно, – заметил Пол. – Мне спорт нравится.
– Да, ты выглядишь спортивным. Ты развиваешь мускулатуру?
– Немного. В основном боксирую.
– Боксируешь? То есть бьешь людей?
– Существует только один вид бокса, – засмеялся Пол.
– Варварский.
– Да, бывает, но это если потеряешь бдительность.
– Ты шутишь, – проговорила Кэт. – Но как можно поощрять людей избивать друг друга?
– Даже не знаю. Мне нравится. Бывает очень весело.
– Весело, – с издевкой повторила Кэт.
– Да, весело! – огрызнулся разозлившийся Пол. – Жизнь тяжелая. Порой, когда вокруг все катится к черту, нужно цепляться за веселье… Почему бы тебе хоть раз не сходить на бокс? На Макса Шмелинга? Выпьешь пива, наорешься до хрипоты. Вдруг понравится?
– Какфиф, – отрезала Кэт.
– Что?
– Какфиф, – повторила Кэт. – Или ни в коем разе.
– Ну, как хочешь.
– Я же пацифистка, как объясняла тебе сегодня, – немного помолчав, сказала Кэт. – Все мои берлинские друзья – пацифисты. Для нас веселье не совместимо с причинением боли.
– Я не избиваю невинных, как штурмовики. Мои спарринг-партнеры хотят драться.
– Так ты будишь желание причинять боль.
– Нет, я отбиваю желание причинять боль мне. В этом суть спарринга.
– Как дети, – пробормотала Кэт. – Вы как дети.
– Ты просто не понимаешь.
– Почему ты так уверен? – резко спросила Кэт. – Потому что я женщина?
– Может, поэтому. Может, просто не понимаешь.
– Я не глупая.
– Дело не в глупости, а лишь в том, что драться для женщин противоестественно.
– Для нас противоестественна агрессия. Понадобится защитить свой дом – мы будем драться.
– Иногда злой волк прямо в доме. Вы попробуете его убить?
– Нет.
– Станете терпеть и надеяться, что он уйдет?
– Именно. И отучим причинять вред.
– Абсурд! – парировал Пол. – Волка стать овцой не уговоришь.
– А я думаю, что при желании можно, – возразила Кэт. – И при большом старании. Но многие мужчины не хотят меняться. Они хотят драться. Они хотят разрушать, потому что это им в радость.
Оба замолчали, а когда Кэт заговорила, ее голос звучал куда мягче.
– Пол, извини, пожалуйста! Благодаря тебе я впервые за долгие месяцы выбралась покутить, а сама веду себя как стерва. Американские стервы такие же?
– Есть такие же, есть другие. Только ты не стерва.
– Со мной непросто. Пойми, Пол, многие жительницы Берлина такие. Нам приходится такими быть. После войны мужчин в стране не осталось. Вот мы и превратились в мужчин, стали жесткими, как они. Извини меня.
– Не извиняйся. Я люблю спорить. Споры как спарринг.
– Ах спарринг! А я-то пацифистка! – Кэт по-девичьи засмеялась.
– Что скажут твои друзья?
– В самом деле – что? – переспросила Кэт и за руку повела Пола через дорогу.
