В рейхсканцелярии полковник Рейнхард Эрнст сидел в своем просторном кабинете и перечитывал небрежно нацарапанную записку:

Эрнст протер очки в проволочной оправе и снова надел их. Интересно, что небрежная записка говорит об авторе? Подпись казалась особенно характерной. «Адольф» напоминало сжатый зигзаг молнии. «Гитлер» получилось четче, хотя странно и довольно резко сползало к правому нижнему углу.

Сидя в кресле, полковник развернулся и выглянул в окно. Он чувствовал себя командиром, который понимает, что наступающий враг обязательно нападет, однако не ведает, когда это случится, с применением какой тактики, где встанут ударные отряды и с какой стороны они двинутся в обход.

Тот командир также понимал, что битва имеет решающее значение, что на кону судьба армии, если не всей страны.

Сложности положения Эрнст не преувеличивал. Просто он знал о Германии такое, о чем догадывались и могли сказать вслух немногие. Он знал, что у власти Гитлер долго не продержится.

Фюрер нажил слишком много врагов и в Германии, и за ее пределами. Он был Цезарем, он был Макбетом, он был Ричардом. Когда его безумие исчерпает себя, его изгонят или убьют, или он сам себя убьет (вспышки гнева у него дышат безумием), образуется гигантская лакуна, которую займут другие. Не Геринг, которого погубит плотская или духовная несдержанность. Эрнст предчувствовал, что, потеряв двух лидеров (а Геббельса доконает гибель любимого фюрера), национал-социалисты ослабнут и силу наберет центрист-пруссак, новый Бисмарк, блестящий государственный деятель, если империалист, то разумный.

Эрнст вполне мог поучаствовать в этих переменах. Ибо, если не считать бомбы или пули, единственную серьезную угрозу для Адольфа Гитлера представляла армия.

В июне тысяча девятьсот тридцать четвертого года, во время так называемой Ночи длинных ножей, Гитлер и Геринг уничтожили и арестовали почти всю верхушку СА. Чистку сочли необходимой, чтобы умиротворить регулярную армию, которая завидовала многочисленной милиции коричневорубашечников. Гитлер четко разделял орду головорезов и немецких военных, прямых наследников батальонов Гогенцоллернов из девятнадцатого века, и без малейшего колебания предпочел последних. Два месяца спустя, после смерти президента Гинденбурга, Гитлер сделал два шага для укрепления своей позиции. Во-первых, он объявил себя абсолютным властителем страны; во-вторых, потребовал от всего личного состава рейхсвера присягнуть в верности лично ему.

Де Токвиль говорил, что в Германии революция невозможна: полиция не позволит. Вот и Гитлер не боялся народного восстания, по-настоящему его пугала только армия.

Созданию новой, просвещенной армии Эрнст посвятил свою жизнь с тех пор, как кончилась война. Такая армия защитит Германию и ее граждан от любых угроз, возможно даже от самого Гитлера.

Однако Гитлер еще стоял у власти, и Эрнст не мог игнорировать автора записки, беспокоившей его, примерно как далекий рокот бронетехники, приближающейся во мраке ночи.

«Полк. Эрнсту: Жду отчет…»

Эрнст надеялся, что интрига, которую раздул Геринг, угаснет сама собой, но лист тонкой бумаги свидетельствовал об обратном. Следовало действовать быстро – подготовиться к атаке и отразить ее.

Тщательно обдумав ситуацию, полковник принял решение. Он спрятал письмо в карман и вышел из кабинета, сказав секретарше, что вернется через полчаса.

Эрнст прошел по одному коридору, потом еще по одному – в старом здании повсеместно велась реставрация. Всюду копошились рабочие, занятые даже по выходным. Рейхсканцелярия стала символом новой Германии, страны, поднимающейся из праха Версаля, и реставрация шла согласно популярной гитлеровской философии: каждого гражданина, каждое учреждение нужно «подогнать под стандарты национал-социализма».

По очередному коридору Эрнст зашагал под строгими очами фюрера. Казалось, с портрета в три четверти Гитлер смотрит в будущее страны.

Эрнст вышел под колючий ветер, нагретый горячим полуденным солнцем.

– Хайль, полковник!

Эрнст кивнул двум охранникам, вооруженным маузерами со штык-ножами. Приветствие позабавило Эрнста. К членам правительства следовало обращаться, называя должность полностью, но «герр уполномоченный» звучало до смешного нелепо.

Полковник спустился по Вильгельмштрассе мимо Фоссштрассе и Принц-Альбрехтштрассе, посмотрев направо на дом номер восемь, бывшее здание отеля и художественной школы, а ныне штаб-квартиру гестапо. Он повернул на юг, к своему любимому кафе и заказал кофе. Посидев там пару минут, направился к телефонной будке, набрал номер, бросил пфенниги в прорезь, и его соединили.

– Добрый день! – проговорил женский голос.

– Фрау Кейтель?

– Нет, майн герр, я экономка.

– Можно попросить профессора Кейтеля? Говорит Рейнхард Эрнст.

– Минуту.

Вскоре в трубке послышался приятный мужской голос:

– Добрый день, полковник. Добрый, хотя и жаркий.

– Да, Людвиг… Нам нужно встретиться. Сегодня же. Возникла срочная проблема, касается исследования. Сможешь выбрать время?

– Срочная проблема?

– Да, очень. Сможешь прийти ко мне в кабинет? Я жду новостей из Англии, поэтому должен быть на месте. В четыре тебе удобно?

– Да, конечно.

Эрнст отсоединился и вернулся к своему кофе.

Какие абсурдные меры приходилось принимать, чтобы просто найти телефон, не прослушиваемый окружением Геринга.

«Я видел войну снаружи и изнутри, – думал Эрнст. – На поле боя ужасно, до немыслимого ужасно, только насколько чище, проще, даже невиннее война по сравнению с борьбой, в которой враги не напротив, а рядом с тобой».

От Берлина до Олимпийской деревни пятнадцать миль по широкому, идеально гладкому шоссе. Радостно насвистывая, таксист сообщил Полу Шуману, что в Олимпиаду он ждет много щедрых пассажиров.

Внезапно он затих: из приемника полилась нудная классическая музыка. В «опеле» стояло целых два приемника, один для диспетчерской связи водителя, другой для пассажиров.

– Бетховен, – пояснил водитель, – его всегда включают перед официальными сообщениями. Мы послушаем.

Секунду спустя музыка стихла, и резкий, взволнованный голос заговорил:

– Во-первых, легкомысленное отношение к инфекционным заболеваниям совершенно недопустимо. Нужно понимать, что здоровье в настоящем и будущем зависит не только от симптоматического лечения болезни, но и от устранения ее причин. Посмотрите на пруды со стоячей грязной водой. Это же рассадники микробов! Быстрые реки подобной опасности не представляют. Наша цель – разыскивать и осушать пруды со стоячей водой, таким образом лишая среды размножения микробов, мух и комаров, их переносящих. Кроме того…

Пол послушал еще немного, но монотонная болтовня наскучила. Он отключил звук и уставился на согретый солнцем пейзаж – на дома, гостиницы. Такси ехало на запад, уютные предместья Берлина сменялись малонаселенной местностью. Водитель свернул на Гамбургское шоссе и притормозил у главного входа в Олимпийскую деревню. Пол заплатил таксисту, который в знак благодарности поднял бровь, но не сказал ни слова, внимательно слушая радио. Попросить его подождать? Пол решил, что в город разумнее вернуться другим транспортом.

Деревня плавилась в лучах полуденного солнца, ветер пах солью, точно с моря, а на деле был сухим и нес мелкий песок. Шуман предъявил пропуск и зашагал по идеально ровному тротуару мимо стройных деревьев, посаженных с идеальной аккуратностью прямо на кругах из мульчи среди идеально-зеленой травы. Горячий ветер развевал нацистский флаг, красно-бело-черный.

«Вы наверняка знаете…»

В американское общежитие Шуман прошел не через приемную, а черным ходом и скользнул к себе в комнату. Он переоделся: в отсутствие сточных канав затолкал зеленый пиджак на дно корзины с грязным бельем, натянул кремовые фланелевые брюки, белую тенниску и легкий свитер крупной вязки.

Только Шуман выбрался на улицу с чемоданом и портфелем в руках, его окликнули:

– Эй, Пол!

Подняв голову, Шуман увидел Джесси Оуэнса в спортивном костюме, возвращающегося в общежитие.

– Куда собрались?

– В город. Дела есть.

– Ну, Пол, а мы надеялись, что вы останетесь. Вчера вечером отличный прием пропустили. Еду местную попробуйте. Первоклассная!

– Знаю, что так, но я, увы, пас. У меня интервью в городе.

Оуэнс приблизился на шаг и кивнул, заметив синяк и ссадину у Пола на лице. Потом зоркий взгляд бегуна скользнул по костяшкам пальцев Шумана, покрасневшим от недавней драки.

– Надеюсь, оставшиеся интервью пройдут удачнее утреннего. Опасная же работа у спортивных журналистов в Берлине!

– Я ушибся. Так, ничего серьезного.

– Для вас, может, и ничего, – весело проговорил Оуэнс. – А как насчет парня, которого вы ушибли?

Пол невольно улыбнулся. Этот бегун – сущий ребенок, но в нем чувствовалась житейская мудрость. Вероятно, темнокожему пареньку, выросшему на юге и на Среднем Западе, пришлось быстро повзрослеть. Да и школа сразу после Великой депрессии наверняка заставила повзрослеть.

Пол стал другим, начав работать самостоятельно. Профессия мигом его изменила.

– Пол, чем вы тут занимаетесь на самом деле? – шепотом спросил Оуэнс.

– Выполняю свою работу, – спокойно ответил Пол. – Просто выполняю свою работу. Кстати, есть новости о Столлере и Гликмане? Надеюсь, их не отстранили.

– Нет, их участие до сих пор запланировано, – хмуро ответил Оуэнс. – Только вот слухи недобрые.

– Удачи им! И тебе, Джесси! Привезите домой золото!

– Постараемся. Мы ведь еще увидимся?

– Наверное.

Пол пожал Оуэнсу руку и зашагал к выходу из деревни, где ждали такси.

– Эй, Пол!

Шуман обернулся. Быстрейший человек в мире приветствовал его, подняв руку, и улыбался.

Опрос торговок и отдыхающих на Розенталерштрассе результатов не дал, хотя одна цветочница впрямь научила Янссена новым ругательствам, когда выяснила, что он побеспокоил ее, чтобы опросить, а не чтобы купить букет. Неподалеку произошла перестрелка, но, как выяснил Коль, дело касалось исключительно СС: «текущие вопросы безопасности» – их вотчина. Никто из элитной гвардии не удосужился обсудить перестрелку с крипо.

Зато по возвращении в штаб-квартиру детективов ждал чудесный сюрприз: на столе у Вилли Коля лежали фотографии убитого и отпечатков пальцев из Дрезденского проулка.

– Янссен, только взгляните на это! – Коль показал на глянцевые фотографии, аккуратно собранные в папку.

Коль уселся за видавший виды стол в своем кабинете в большом старом здании, прозванном в честь шумной площади Александерплац и района, где оно находилось. Казалось, реставрируются все здания госучреждений, кроме «Алекса». Уже много лет крипо занимала те же закопченные здания. Впрочем, Колю это нравилось из-за удаленности от Вильгельмштрассе: полиции давалась практическая автономность, хотя административной удаленности уже не было.

Колю посчастливилось иметь отдельный кабинет, комнатушку шесть на четыре, где стояли письменный стол, журнальный и три стула. На дубовой крышке письменного стола валялась тысяча бумажек, стояли пепельница, стеллаж для трубок и дюжина фотографий жены, детей и родителей Коля.

Качнувшись на скрипучем деревянном стуле, инспектор просмотрел фото, места убийства и отпечатков пальцев.

– Янссен, да вы талант. Снимки отличные.

– Спасибо, майн герр, – кивнул молодой человек и склонился над снимками.

Коль вгляделся в него. Сам инспектор поднялся по карьерной лестнице обычным способом. Юный Вилли, сын прусского крестьянина, познакомился с Берлином и службой в полиции через книги и потерял голову. Восемнадцатилетним он перебрался в столицу, стал патрульным, прошел начальную подготовку в знаменитом Берлинском институте полиции, дослужился до младшего сержанта, потом до сержанта, попутно получив высшее образование. Уже имея жену и двоих детей, Коль окончил офицерскую школу при институте, перевелся в крипо и от младшего детектива-инспектора дослужился до детектива-оберинспектора.

Его молодой протеже пошел другой дорогой, очень популярной в последнее время. Несколько лет назад Янссен окончил приличный университет, сдал квалификационный экзамен по юриспруденции, прослушал курс в Институте полиции и совсем молодым стал кандидатом в инспекторы, помощником Коля.

Янссен отличался необщительностью, такого не разговоришь. Он успел жениться на серьезной брюнетке, которая сейчас ожидала их второго ребенка. Оживлялся Янссен, лишь когда заговаривали о его семье или о походах, пеших и на велосипеде. В связи с приближающейся Олимпиадой вся полиция трудилась сверхурочно, а до этого по средам детективы работали полдня. В ту пору по средам Янссен надевал спортивные шорты прямо в уборной «Алекса» и отправлялся в поход с женой или братом.

Что бы ни мотивировало Янссена, умом и амбициями его не обделили, то есть Колю очень повезло с помощником. За последние годы немало талантливых инспекторов крипо перебралось в гестапо, где шансов не в пример больше. Когда Гитлер пришел к власти, в крипо служило двенадцать тысяч детективов. Сейчас осталось лишь восемь тысяч. Среди них появилось немало бывших гестаповцев, переведенных в крипо в обмен на молодежь, а на деле – никчемных пропойц.

Зазвонил телефон, и инспектор поднял трубку:

– Коль слушает.

– Инспектор, это Шрайбер, продавец, с которым вы сегодня разговаривали. Хайль Гитлер.

– Да-да, хайль!

По пути из «Летнего сада» Коль и Янссен заглянули в галантерейный отдел «Титца», большого универмага к северу от Александерплац, возле штаб-квартиры крипо. Коль показал продавцу фотографию Геринга в шляпе и спросил, что это за модель. Сразу продавец не ответил, но обещал выяснить.

– Ну как, получилось? – спросил Коль.

– Да-да, я выяснил. Это шляпа стетсон, изготовлена в Соединенных Штатах. Общеизвестно, что у министра Геринга тонкий вкус.

Последнее замечание Коль комментировать не стал.

– У нас такие носят?

– Нет, майн герр. У нас они редкость. Сами понимаете, дорого.

– В Берлине где такие продают?

– Честно говоря, не знаю, майн герр. Говорят, что министру авиации их поставляют из Лондона.

Коль поблагодарил продавца, отсоединился и пересказал услышанное Янссену.

– Значит, убийца – американец, – заключил Янссен. – Хотя, может, и нет, раз у Геринга такая же шляпа.

– Вот вам крошечный кусок головоломки, Янссен. Но вы удивитесь, узнав, как часто несколько крошечных кусочков говорят о преступлении больше, чем один крупный.

Коль вытащил из кармана коричневые конверты с вещдоками и отложил тот, в который спрятал пулю.

У крипо имелась собственная криминалистическая лаборатория, оснащенная во времена, когда прусская полиция считалась верховным правоохранителем страны (если не мира, ведь в Веймарской республике крипо раскрывала девяносто семь процентов убийств, совершенных в Берлине). Увы, лучшее оборудование и персонал утекли в гестапо. И в компетентности, и в аккуратности нынешние лаборанты значительно уступали прежним, поэтому Вилли Коль решил стать экспертом в отдельных областях криминалистики. Огнестрельное оружие не интересовало его совершенно, но он очень серьезно занимался баллистикой, взяв за образец методики баллистической лаборатории ФБР, лучшей в мире.

Из конверта Коль выложил пулю на чистый лист бумаги. Приставив к глазу монокль, взял пинцет и тщательно изучил сердечник пули.

– Янссен, посмотрите, у вас зрение острее.

Инспектор-кандидат осторожно взял пулю и монокль, а Вилли Коль снял с полки папку, в которой хранились фотографии и зарисовки самых разных видов пуль. В папке набралось семьсот страниц, но инспектор рассортировал пули по калибру, по числу следов, оставляемых нарезами в канале оружия, и по стороне наклона следов. Тип пули Янссен определил уже через пять минут.

– Хорошие новости! – обрадовался Коль.

– Почему хорошие?

– Наш убийца использовал необычное оружие. Смотрите, это девятимиллиметровый патрон ларго, вероятнее всего, испанского «Стар модело А». Для нас это плюс, ибо марка редкая. Как вы сами подметили, пистолет либо новый, либо из него мало стреляли. Надеюсь, дело в первом. Янссен, вы умеете четко выражать свои мысли. Пожалуйста, отправьте телеграмму во все полицейские участки района. Пусть выяснят в оружейных магазинах, не продавали ли они в последние несколько месяцев новые или малоподержанные «Стар модело А» или патроны к такому пистолету. Нет, путь лучше за последний год проверят. Нужны имена и адреса всех покупателей.

– Есть, майн герр.

Молодой инспектор-кандидат записал информацию и двинулся в телетайпный зал.

– Стойте! Добавьте к тексту словесный портрет подозреваемого и что он вооружен.

Инспектор выбрал самую четкую фотографию отпечатков пальцев подозреваемого и карточку с красковыми отпечатками пальцев убитого и произнес:

– А я сейчас должен стать дипломатичным. Господи, как же я это ненавижу!