Семейная карма трех поколений

Мне было четырнадцать, когда мама покончила с собой, запив таблетки алкоголем. Когда я в тот день пришла из школы, она лежала в постели, но в этом не было ничего необычного. Каждый раз, как отец уезжал в командировку, мама пила в одиночестве в своей спальне, пока я ходила по дому на цыпочках, стараясь не разбудить ее и не расстроить. Уже ближе к вечеру я, наконец, зашла в комнату, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. Свет я не включала, чтобы у нее не заболели глаза. Я повторяла: «Мама… Мама…» Я не хотела расстроить ее, но при этом боялась, что что-то случилось. Наконец, я дотронулась до нее и только тогда, стоя там, в темноте, в полном одиночестве, поняла, что мама умерла.

Включив свет, я увидела записку, которую она оставила. В ней было всего три слова: «Пожалуйста, прости меня». А я не могла. Ни тогда, ни много-много лет спустя. Думала, что никогда ее не прощу, но потом оказалась на ее месте.

После смерти мамы все быстро изменилось. Мы с отцом переехали в другой округ штата, и я стала учиться в новой школе, где никто не знал, что наделала моя мать. Всего через несколько месяцев отец женился на другой женщине, у которой были две дочери на пару лет моложе меня. Никто из них никогда не говорил о случившемся. У меня было ощущение, что все они делали вид, будто моей матери никогда не существовало. Вместо этого внезапно появилась эта ужасная семья, и все мы, по замыслу наших родителей, должны были чувствовать себя счастливыми. Но я ненавидела их всех, особенно отца, который постоянно нашептывал мне, как мне повезло и как я должна быть благодарна за это. Все было плохо, когда мама была жива, но теперь стало еще хуже. Я была уверена, что это моя кара за то, что я позволила ей умереть. И до сих пор, когда случается что-то плохое, когда мне очень больно, я чувствую себя точно так же.

Я сама стала тайком пить, доливая воду в их бутылки, чтобы компенсировать то, что я выпила. Мне было приятно осознавать, что я краду у них, словно я делала это ради мамы, мстила им за то, что они притворялись, будто она никогда не жила и не умирала.

К шестнадцати годам я стала совершенно неуправляемой. К девятнадцати я была замужем за каскадером вдвое старше меня. К двадцати пяти у меня была хорошая работа: я была парикмахером в одном из сетевых салонов. Мы с мужем много пили и постоянно ходили на вечеринки. С каждым годом он работал все меньше, а я работала все больше, чтобы компенсировать сокращение его дохода. К тридцати двум мои учащающиеся запои заставили меня обратиться за помощью в организацию «Анонимные алкоголики», а после шести месяцев моей трезвости муж сказал, что хочет развода. Он нашел себе другую. Уже много лет у нас с ним не было ничего общего за исключением алкоголя, и когда я бросила пить, мы лишились и этого. В каком-то смысле я не винила его за то, что он ушел от меня.

Когда он съехал, мне приходилось нелегко, но я бы не сказала, что было невыносимо. У меня была работа, двенадцатилетняя дочь Линдси, собрания АА и опекунша, которая меня поддерживала. Но через два года трезвой жизни у меня началась тяжелая и длительная депрессия. Я брала отгулы и лежала в постели, потому что совершенно не могла ничего делать. Мысли проносились в голове с молниеносной скоростью, убеждая меня в том, что я ужасный человек, что я неудачница. Я едва могла говорить или двигаться. Ощущения такие, будто плаваешь в жидком цементе. На любое действие уходило невероятно много сил.

Линдси приходила домой из школы, а я лежала в постели и хотела только одного: чтобы меня оставили в покое. Хотя я не пила, я вела себя в точности, как моя мать, а Линдси реагировала на это точно так же, как я в ее возрасте. Она старалась лишний раз меня не расстраивать, взяла на себя мои обязанности по дому, иногда со мной ругалась, но по большей части старалась улучшить ситуацию. Меня ужасно мучила совесть по поводу происходящего, по поводу того, как я с ней поступала, но я не могла ничего изменить. Самоубийство стало мне казаться единственным выходом из положения. Даже ужас при мысли о том, что Линдси придется пройти через все то, что я прошла в ее возрасте, лишь подпитывал мое ощущение собственной никчемности и уверенность в том, что всему миру, включая мою дочь, всем вокруг будет только лучше, если меня не будет рядом.

Пережить все это мне помогла моя опекунша из АА. Она отвечала на мои звонки в любое время дня и ночи, и много раз одно лишь сознание того, что я могу позвонить ей, помогало мне пережить ночь и не сорваться. Я молилась. Я работала над шагами программы. Я приняла любовь и поддержку других членов АА, даже когда была уверена, что не заслуживаю этого. И, наконец, спустя почти полтора года депрессия начала ослаблять хватку. Сначала у меня порой выдавался хороший час, потом хороший день. Потом два хороших дня подряд, а потом целая неделя. Словно кто-то постепенно начал впускать свет в мою жизнь, где прежде была полная тьма.

Долгое время я ждала возвращения депрессии, но пока этого не случилось. О, разумеется, плохие дни у меня были, но не было плохих недель, а прошло уже четыре года.

Я много думала об алкоголизме, о самоубийстве мамы и о том, как я пошла по ее стопам, через что заставила пройти дочь, хотя я бы все отдала, чтобы не поступать так с ней. Мы с Линдси много говорили на эту тему, и я делаю все возможное, чтобы искупить свою вину перед ней. Но сейчас я знаю, что над той депрессией я была бессильна в той же степени, что была бессильна и над своим алкоголизмом. Если бы не программа, я бы не выжила.

У мамы не было такой помощи, поэтому я не могу осуждать ее за то, что она сделала.

Отправить