МАРКИЗ ДЕ САД
Снова было чудовищно жарко.
Трофимов чувствовал себя гораздо лучше и уже выходил гулять в сад.
Утром следующего дня они сидели в кабинете толстой заведующей отделением, которую отправили во внеочередной обход; врачиха была в бледно-зеленом халате.
– Это что, – ухмыльнулся Грязнов, – новая обязаловка – военные медработники должны соблюдать цвет хаки?
– Как показали последние исследования, – важно сказала врачиха, – белый цвет действует на больных раздражающим образом. Рекомендуются слабые серые и зеленые цвета. – И она гордо удалилась, задев неохватными бедрами дверную раму.
Турецкий с Грязновым и бледный Трофимов, который чувствовал себя уже гораздо лучше и пожелал непременно присутствовать при прослушивании аудиокассеты, найденной в сейфе Климова, действительно изъятого в Адлере, на квартире матери Кулебякина, предвкушали получение ценной информации. Больше там, между прочим, ничего не оказалось.
– Надо сейчас же все будет переписать на высокоточную аппаратуру и впрячь в это дело ботаника с его конторой.
– Какого ботаника? – удивился Грязнов.
– Ну, Афанасьева, – улыбнулся Турецкий. – Пусть попытаются определить, где, на чем и когда велась запись. – Он включил магнитофон.
Размеренный, слегка искаженный женский голос безо всякого выражения, подчеркнуто спокойно говорил:
«…Природа существует за счет вечного умирания. Природа только подтверждает тот факт, что дает нам, сильным, – право подавлять слабых…»
Мужчины переглянулись. Это явно говорила Вэлла Климова.
– Это голос ее, – спокойно заметил Трофимов. – Его трудно с кем-то спутать.
"…Если ты замышляешь убийство, помни, что нет на земле такого человека, который жил бы совершенно одиноко и изолированно от других – всегда найдутся знакомые, друзья или родственники, и они могут причинить тебе большие неприятности.
Действуй – желательно в одиночку, но если придется-таки привлечь сообщника, постарайся найти такого, кто также будет заинтересован в преступлении, постарайся скомпрометировать его и втянуть в дело как можно глубже, чтобы он не смог когда-нибудь подцепить тебя на крючок. Собственный, личный интерес – вот перводвижитель человеческого поведения; это надо крепко вбить себе в голову – если сообщник сочтет, что ему выгоднее предать тебя, нежели сохранить тебе верность, тогда, будь уверена, дорогая, он сыграет с тобой злую шутку, в особенности если он слаб духом и если ему взбредет в голову, что признание очистит его совесть.
Совершив преступление – особенно если ты новичок в этом деле, – некоторое время избегай общества, так как лицо – зеркало души, и, несмотря на все наши усилия, лицевые мускулы непременно выдают наши тайные чувства и заботы. По той же самой причине не позволяй себя втягивать в разговор, имеющий хоть самое отдаленное отношение к преступлению. Только опыт научит тебя контролировать и свои слова, и свою реакцию, но все это достигается только благодаря привычке к пороку, благодаря наивысшей твердости и окаменелости души, и добиться этого я тебе искренне желаю как можно скорей.
Совершив злодейский поступок, нельзя успокаиваться и почивать на лаврах: ты станешь несчастнейшей из женщин, если совершишь только одну вылазку в мир злодейства и на том остановишься.
Не думай, будто ты что-то выиграешь, если уменьшишь серьезность замышляемого тобой преступления, ибо степень жестокости не имеет никакого значения. Степень жестокости волнует только тебя, но какое тебе будет дело до этого, если совесть твоя будет неприступна?
Не забывай о лицемерии – оно совершенно необходимо в этом мире, где преступления редко вменяются в вину тем, кто выказывает абсолютное равнодушие ко всему происходящему.
Старайся обходиться без свидетелей и даже без сообщников и по возможности избавляйся и от тех, и от других. Никогда не говори, что твой сын, или твой муж не предадут тебя, потому что они, если захотят, смогут причинить тебе безграничное зло, даже если и не выдадут тебя правосудию, чьих стражей, кстати, нетрудно купить.
Самое же главное – никогда не обращайся к религии: она наполнит твое сердце страхами, а голову – иллюзиями, и это закончится тем, что ты сделаешься своим собственным обвинителем и злейшим врагом.
Знай, что нет на свете преступления, даже самого скромного, которое не доставляло бы преступнику удовольствие, перевешивающее все неудобства, связанные с позором или наказанием…"
– Да эта ж баба – параноик! – взорвался Грязнов. – Почему я должен терпеть эту ахинею?! Она что, офигенно помогает нашему гениальному следствию?! – Он вышел и хлопнул за собой дверью.
Турецкий продолжал внимательно слушать.
"…Так неужели я буду жить хуже оттого, что общество осуждает меня? Что тебе до грязи, которой тебя пятнают, если ты сохранила внутренний комфорт! Именно в этом ты найдешь счастье, а вовсе не в чужом мнении, пустом и бессмысленном понятии. В самом деле, что страшного тебя ожидает в худшем случае? Безболезненная и очень быстрая смерть. И лучше, если она настигнет тебя в результате казни, чем в постели: страданий гораздо меньше, и все пройдет гораздо быстрее.
Если ты решилась совершить преступление ради удовольствия, надо, во-первых, позаботиться о том, чтобы придать ему как можно больший размах, а во-вторых, сделать его непоправимым! Ведь если твой поступок не оставляет ни капли надежды сгладить его последствия, здравый смысл уничтожит угрызения и сожаления. Совесть не похожа на все прочие душевные недуги: она уходит в небытие тем быстрее, чем чаще мы ее будоражим.
Все упирается в полное уничтожение этого абсурднейшего понятия о братстве, которое вдолбили нам в детстве. Стоит только разорвать эти призрачные узы, освободиться от их влияния, убедить себя в том, что между тобой и другим человеком не может быть никакой связи, и ты увидишь, как необъятен мир удовольствий и как смешны и глупы угрызения совести. Страдания ближнего будут тебе безразличны, если только при этом не испытываешь болезненных ощущений. Тебе будет наплевать на трагическую участь многих и многих жертв, ты даже и пальцем не шевельнешь, чтобы спасти их, даже если будешь в состоянии сделать это, ибо их смерть полезна природе, но еще важнее, чтобы их уничтожение доставило тебе наслаждение, потому что ты должна обратить на свою пользу все происходящее вокруг тебя.
Осмотрительность обеспечивает безнаказанность, а уверенность многократно усиливает очарование злодейства; однако с твоим положением в обществе тебе вообще не стоит беспокоиться об этом.
И ты можешь наплевать на всякую осторожность и предусмотрительность, если она мешает тебе наслаждаться…"
– Да она просто поэт, – почти с восхищением отметил Турецкий. – Хотя вообще-то мне этот спич что-то напоминает, или я ошибаюсь? Что скажешь?
Трофимов подавленно молчал.
– Это ведь похоже на манифест, прямо катехизис какой-то, – развивал свою мысль Турецкий.
– Ты заметил, она там все время обращается к женщине, – сухо сказал Трофимов. – Этот, с позволения сказать, документ, конечно, ничего формально не доказывает, но показывает очень много. Похоже, что наша мученица Вэлла – вполне самостоятельная фигура во всей этой непонятной игре.
– Ей уже сообщили, что мужа нашли? – спросил из коридора Грязнов.
– Да.
– Ну и как?
– Да никак. Глазом не моргнула, – ухмыльнулся Трофимов. – Говорит, последние пять дней я уже и не сомневалась.
Турецкий заметил, что за время, прошедшее после ранения, с Трофимовым произошла разительная перемена. Из неунывающего балагура-оптимиста майор превратился в усталого, хмурого, во всем сомневающегося человека. Типичного провинциального мента.
– Можно все же реально сказать, чем владеет, то бишь – владел Герат в городе?
– Едва ли, – почесал здоровой рукой голову Трофимов. – Ну есть, конечно, какая-то недвижимость… Но, я думаю, что все основное – оформлено на Вэллу.
– Кстати, ты мне ничего не говорил, вы обыскивали климовскую квартиру? – вдруг спросил Турецкий.
– Да чего там говорить, – махнул рукой Трофимов. – Прошерстили, когда Вэллы дома не было. Пусто.
– Ага. А ты сам там был? Книги у них дома водятся?
– Ну есть какие-то, конечно. А что?
– Я хочу туда съездить. – Турецкий думал о чем-то своем. – Может, почитаю; в этом может быть некоторый ключ. Хотя нет, не хочу, пойду лучше с Вэллой поболтаю. Но мне нужно получить из ее квартиры две вещи. Слава, зайди сюда, – позвал он отдыхающего в коридоре Грязнова. – Первое: список всех книг, имеющихся в доме. И второе: из-под земли достаньте мне зажигалку Герата. Может быть, в доме остались пустые…
Грязнов засунул руку в карман, достал зажигалку «Зиппо» и протянул Турецкому:
– Валялась рядом с телом, вместе с пачкой сигарет. Когда радиотелефон зазвонил, мужик, наверно, прикуривал. А на хату к Климовым сейчас сам сгоняю.
…Турецкий во второй раз беседовал с Вэллой Климовой все в той же палате.
И опять с удивлением отметил, насколько быстро молодая женщина приходит в себя.
Она теперь в основном сидела на постели, подложив под спину целый ворох подушек. Мягкость манер и природное спокойствие теперь явственно проступали на ее бледном лице.
«Хотя нет, – отметил Турецкий, – спокойствие – действительно природное, это видно по пропорциям лица, подбородку, разрезу глаз. Но его сейчас как раз немного. Затаенная тревога выдается нервным движением рук, обхвативших поднятые к груди колени».
– Вэлла, как вы сегодня?
– Лучше чем вчера, но хуже чем завтра.
– Я хочу, чтобы вы наконец рассказали, что вообще произошло и как вы оказались в том подвале.
– Не надрывайтесь, пожалуйста, Александр Борисович, я хочу побыть одна.
– К сожалению, не могу вам этого позволить. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что все эти ужасные события нелегко заново переживать, тем более после новой беды. Но, к несчастью, это единственный шанс еще что-нибудь выправить.
– Что же тут можно выправить?!
В палату заглянул Грязнов и поманил Турецкого пальцем. Извинившись, последний вышел:
– Что так быстро?
– Задача, натурально, упростилась. Хозяева сами помогли. Вот, – и он протянул тоненький блокнотик, – на книжной полке нашел. Вот тебе газета, оберни, если не хочешь, Александр Борисович, чтобы она видела, – предложил Грязнов.
Это был список домашней библиотеки Климовых, и, прямо скажем, не слишком длинный.
«Ну и слава Богу», – подумал Турецкий, возвращаясь в палату.
– Что можно исправить? – переспросил он Вэллу. – Ну, по крайней мере, можно ведь попытаться все распутать. Правда – не самая последняя вещь в нашей унылой жизни. А я ее коллекционирую.
Вэлла задумалась, что-то припоминая. Тяжело вздохнула и начала говорить:
– В тот день я даже еще не успела уйти на работу, было часов десять утра. Мужской голос по телефону сообщил, что я могу увидеть своего мужа, и предложил встретиться, кажется, у дендрария. Вот и все, товарищ коллекционер.
– Как – все?! – Турецкий внимательно листал блокнот, привезенный Грязновым.
– А так. Ни в какой дендрарий я не попала. Как только вышла из дома, тут же кто-то меня оглушил, кинули в машину – и привет. Очнулась только там, на даче этой.
– Кто были эти люди?
– Никогда их прежде не видела. Церемониться они со мной не стали. Да вы знаете, – усмехнулась она.
– Что же они хотели от вас узнать?
– Узнать? Мои умные мысли их не очень интересовали. А вот сто тысяч – это другое дело. Долларов, разумеется. За это обещали показать мне мужа. Я тогда почему-то почувствовала, что это уже все. Его больше нет.
– Почему? – Турецкий продолжал с интересом изучать блокнот уже по второму кругу. Буква "д". Стоп! Кажется, это оно. Ого, вот это да! Такая знаковая фигура может многое изменить. Это не просто писатель…
– Ну как сказать, почему, – отвечала тем временем Вэлла. – Вряд ли бы меня кто-то стал здесь трогать, если бы он был жив. Это трудно объяснить, но это правда. Герат в Сочах был грандиозной фигурой.
– Как же вы продержались? Это уму непостижимо.
– А кто сказал, что я продержалась? Вовсе нет. Я слабая женщина, как почти любая другая. И отдала им эти деньги.
– Когда это было?
– Да в первый же день.
– И они продолжали вас держать.
– Конечно, им это понравилось! Лежит тут такая девка под боком, вся из себя привязанная! Потрахивают ее время от времени, режут, колют, наколки ставить тренируются! А она за это каждый день по сотне отстегивает!!! Особенно два братца старались. Вот уж кого никогда не забуду – самое яркое впечатление в моей убогой жизни! Чуть-чуть мои денежки не закончились, как вы приехали.
– Интересно, каким образом вы передавали им деньги частями?
– А это не ваше дело.
– В общем-то да, – согласился Турецкий и попробовал застолбить начатую вчера «синхронизацию». – Вы курите, Вэлла?
– Курю, вы уже спрашивали, – удивилась она: сигарету Турецкий так и не предложил. Курить ей, конечно, запретили, но что сейчас может быть успокоительней.
– Что вообще случилось? – спросил Турецкий, поигрывая пачкой сигарет.
– Мне сказали, что «Свет» чуть ли не полностью сгорел. Это правда?
Турецкий кивнул и подумал, что это подействовало на нее, пожалуй, сильнее, чем гибель мужа.
– Спрячьте меня, спрячьте меня! – закричала вдруг спокойная Вэлла.
– Чего вы боитесь?
– Да если бы я знала! Я бы никогда вас об этом не попросила. Я просто чувствую! Может женщина чувствовать или нет?!
– Мне, знаете, и самому часто хочется спрятаться. Да разве в нашей стране это можно сделать? И потом, я думал, Герат научил вас уметь постоять за себя.
– Кто бы говорил, – усмехнулась Вэлла.
– Вэлла, вы великолепны, – согласился Турецкий, трогая пальцем болезненный кровоподтек под глазом. – Фу ты, черт, извините… Что-то меня подташнивает… А если честно, то и тошнит.
– Вас тоже? – удивилась Вэлла.
Номер два, отчитался Турецкий сам перед собой: "Синхронизация перетекла в «ведение».
– Почему у вас не было детей?
– Спросите у Герата, – усмехнулась она.
– Скажите, он был хорошим мужем?
– Александр Борисович, какое вам дело? Дайте лучше сигарету.
– А вам можно? – Турецкий достал сигарету из пачки «Мальборо», протянул ей. И зажег зажигалку «Зиппо».
Вэлла отшатнулась.
– Что-нибудь не так? – Турецкий продолжал настойчиво держать зажигалку перед ней, внутренне проклиная себя за это.
– Нет-нет, все в порядке.
Но явно все было не в порядке. Вэлла смяла сигарету и выбросила ее.
Вот оно, «якорение»! Это одновременно память о погибшем муже и орудие пытки, которое применяли к ней в подвале. Турецкий слегка содрогнулся, но тут же отмел прочь мешающую работать эмоцию. Более яркий, жестокий и точный «якорь» трудно было вообразить в этой ситуации.
Турецкий встал со своей табуретки и подскочил вплотную к ней.
– Вэлла, отвечайте сразу и коротко, – мягко, даже нежно попросил он, – вам же самой хочется это сделать. Кому и когда Герат продал…
Что– то звякнуло в эту секунду, и Турецкий даже не сразу понял, что это разлетелась прикрытая часть окна. Но со стены на Вэллу посыпалась штукатурка.
Звук следующего выстрела, произведенного из оружия с глушителем, Турецкий уже расслышал и успел прикрыть Вэллу, а потом просто сбросил ее на пол. А сам, выхватив «марголин», прополз по полу, в «мертвом» секторе, если, конечно, стреляли не с неба, с вертолета, мелькнула безумная мысль.
Выстрелов больше не последовало.
Одним рывком он выпрыгнул в окно. И угодил в куст шиповника.
Матерясь про себя, Турецкий выбрался из него и обследовал сад, в котором уже никого не было. Найти какие-то следы не представлялось возможным: тут в разное время гуляли десятки выздоравливающих и безнадежных.
Турецкий влез обратно и, не разговаривая с Вэллой, побежал в палату к Трофимову, который уже практически выполнял здесь функции главврача, по крайней мере – административные. Узнав о наглом нападении на Лечсанупр УВД и ФСБ, тот позеленел от бешенства, и через четверть часа Вэллу переселили в изолятор на пятом этаже. Кроме них троих да одной медсестры, об этом никто не знал, включая толстуху завотделением.
В изоляторе Турецкий посетовал на обстоятельства, извинился за скверную милицейскую защиту, порекомендовал не волноваться, пообещал, что все образуется, попрощался и пошел к двери. Но остановился и буднично спросил, словно забыл какую-то ерунду:
– Кому и когда Герат продал свою фирму? Ну?!
– Человеку по имени Батон, – с явным облегчением и сама себе удивляясь, сказала Вэлла. – Батону. Ба-то-ну!
Ну вот и все, подумал Турецкий, и усталость как рукой сняло. «Якорение», которым была зажигалка «Зиппо», неожиданно для него самого перетекло в стрельбу, которая сослужила хорошую службу. Вот вам и НЛП, май диа френд Трофимов! Турецкий моментально задал следующий вопрос:
– Вы видели его? Это не Бенардаки?
– Нет. То есть я не знаю. Муж не однажды говорил со своим «покупателем» по телефону. Больше о нем ничего не знаю. Наверно, не Бе…нардаки. Он по виду какой-то технарь. А у меня почему-то нарисовался портрет эдакого толстосума. Помню, он постоянно в ресторан приглашал – обмыть сделку, но Герат каждый раз посылал его подальше. Я даже голоса этого Батона никогда не слышала.
Итак, жизнь прекрасна и удивительна. И проста, как пять копеек. Значит, Герат в какой-то момент просто избавился от собственной фирмы. Чем же она ему мешала, пока непонятно…
Ну а тогда, конечно, ботаник Виталя Афанасьев и не предполагал, что готовит казнь своего бывшего босса. Да чего там, он даже не знал, что босс – уже бывший. Герат почему-то не счел необходимым сообщить об этом своим чудо-специалистам.
Действительно, соображал Турецкий, а Бенардаки тогда мог вообще не знать ничего о Герате. Акционирование фирмы – это, конечно, липа. Бенардаки – просто зиц-председатель, пешка в руках нового хозяина, господина Батона. Он, конечно, не есть Батон, а Батон не есть он. Кто это догадается худого, желчного грека обозвать Батоном. Тут нужно хорошее чувство юмора, что явно отсутствует у всей этой гоп-компании.
– Но вы знали предыдущего директора «Света»? – спросил Турецкий.
– Последние полгода такого человека вообще не было в фирме. Они там существовали как-то сами по себе, но под контролем Герата. В сугубо технические вопросы он, конечно, не лез.
– Отвечайте так же быстро и толково, сейчас важна ваша первая, непосредственная реакция на вопрос. Герат сделал это охотно? Я имею в виду продажу фирмы.
– Ни в коем случае. Это было его детище. Он вложил в «Свет» очень большие деньги, которые не проходили ни по какой бухгалтерии. Там были собраны несколько уникальных специалистов, каждый из которых был в каком-то смысле незаменим – занимался очень узкими проблемами. Герат хвастал, а с ним это случалось крайне редко, что эти головастые ребята далеко не всегда представляют себе, что они в конечном счете делают. Хотя, естественно, было много и стандартной работы, разные там сигнализации и прочее.
– Но именно «Свет» в значительной степени и в конце концов сделал его могущественной фигурой, – предположил Турецкий. – И конечно, вы считали его этаким Робин Гудом. Он ведь наверняка обирал здесь коррумпированную верхушку, всяких шишек, подслушивал их разговоры, читал переписку, ловил на всяких левых делах. «Афганцы» работали в охране крупнейших офисов, гостиниц…
Вэлла против такой версии не возражала. Но, похоже, это было не все.
Турецкий прошелся по комнате. Задержался у окна, которое было полуоткрыто, и с удовольствием вдохнул в себя воздух, наполненный фруктовым ароматом.
– Понял, лады, я понял. Значит, продажа – это вынужденная акция. Кто мог его вынудить? Корректирую вопрос. Насколько часто Герат принимал решения против своей воли? Занимался делами, которые лично его изначально вообще не интересовали? Я понимаю, что это звучит очень абстрактно. Но, бывали ли целые периоды таких событий?
– Да.
– Вэлла, вы должны мне назвать этого человека, о котором еще никто здесь не сказал ни слова. Ваши показания будут зафиксированы только здесь, – Турецкий постучал по лбу. – Скажите имя человека, на которого работал ваш покойный муж Герат Климов? Ну?!
– Его зовут Поляк. Он живет где-то в Прибалтике.
– Вы его видели?
– Нет, не думаю. Хотя в Сочи приезжало в разные времена много людей, но вот был ли он среди них, понятия не имею.
– Как долго это продолжалось?
– Думаю, что, когда Герат здесь появился, семь лет назад, он уже был не совсем свободен в действиях.
– В чем это выражалось?
– Ну, во-первых, он постоянно с ним советовался, просто по телефону.
– Через кого Герат получал информацию в местном УВД? – наобум спросил Турецкий.
– Я не знаю. Правда не знаю! Знаю только, что был кто-то, с кем он консультировался по своему бизнесу довольно регулярно.
– Малахов?
– Не исключено, они действительно виделись время от времени. Но в основном в нарды сражались. Это он у душманов в плену наблатыкался.
– А как насчет охоты?
– По-моему, за последние шесть лет Герат ни разу ни из чего не выстрелил.
– Но с Афгана он вернулся раньше. Значит, все же стрелял?
– Стрелял.
– Я жду.
– Ждите сколько угодно. Тому выстрелу сто лет в обед, и никого он уже сегодня не интересует.
– Отчего же?
– Оттого, что Герат промахнулся.
– Это такой выдающийся снайпер, как мне рассказывали? Верится с трудом. Это было здесь, в Сочи?
– Да. Он не то чтобы промахнулся, но уложил телохранителя, который прикрыл своего ублюдочного шефа. Этот тип – отдыхающий, из крутого санатория, в котором он жил совершенно один – очень долго и нагло пытался меня склеить.
– Извините, но это выглядит как-то несерьезно.
– Это оно сейчас так выглядит. Вы бы видели тогда того монстра. Такой, знаете, тихий, вежливый человек. И это как раз было страшнее всего.
– Как его звали? – на всякий случай спросил Турецкий.
– Эдуард, кажется, фамилию не знаю.
– Хорошо, оставим это. У вас дома – хорошая библиотека. Муж много читал? А вы сами?
Вэлла пожала плечами.
– А как насчет маркиза де Сада? – Турецкий показал открытую страницу записной книжки, где было записано именно это скандально известное имя. Роман «Жюльетта».
У нее передернулся рот, потом сузились глаза.
– Вот черт… я могла бы и раньше догадаться… Конечно же вы нашли эту кассету с моим голосом.
– И что сей сон значит?
– Да что значит… Ну действительно, Герат любил де Сада.
А это место из «Жюльетты» – его любимое, постоянно им восхищался. И как-то заставил меня прочитать вслух. Ну а сам просто включил магнитофон в это время. Пошутил мужик, на мою голову.
– Похоже, он как-то вообще всегда слишком по-мужски шутил, не правда ли?
Вэлла молчала.
– Кем был для Герата Вениамин Ярцев?
Вэлла по– прежнему не хотела отвечать, и в ее зеленых глазах уже появилась мольба.
– Близким другом? Очень близким?
Она через силу кивнула.
– Если я правильно понял, поэтому у вас и не было детей?
– Да…
– Среди прочих «афганцев» в вашей гостинице был человек по фамилии Менжега?
– Такого не помню.
Турецкий как-то по-новому теперь смотрел на нее и, поймав себя на этом чувстве, даже несколько смутился.
– Хорошо. Почему Герат в таком случае вообще жил с вами? – снова с нажимом спросил он, не забывая вертеть в руках зажигалку.
Вэлла, как по команде, тут же начинала пялиться на нее.
– Он говорил, что это – имиджевый момент. Вы же знаете, как у нас относятся к гомосексуалистам. А тут такая фигура… На него ребята просто молились.
– Какие еще ребята?
– Да считайте, все, кто жил в «Горизонте». Они же неприкаянные были, без работы, без денег, без жилья – да без всего. Орденами тут даже торговать одно время начали. Он их просто выдернул из дерьма и окунул в более-менее приемлемую жизнь. И в общем, то же самое сделал и со мной.
– Но в чем же, извините, состояли ваши отношения с Гератом?
– Он сильно любил меня, но – по-своему. И я его – не меньше. Да что там скрывать. Я видела в нем именно мужчину! Но к моему несчастью, мы были просто друзьями. И поверьте, очень хорошими. В быту трудно было себе представить человека более терпимого и приятного, чем Герат. Он всегда говорил, что до Афганистана был абсолютно законопослушным гражданином и совершенно невыносимым ублюдком в частной жизни. А после войны все стало наоборот. Герату там хорошенько вдолбили, что от его так называемой гражданской порядочности толку – шиш с маслом. И то с маслом большой напряг.
– То есть вы хотите меня убедить, что он, бедняга, на масло зарабатывал?
– Когда я его первый раз увидела, он в рваных джинсах ходил. И глаз стеклянный у него был такой скверный, что все время вываливался. Да еще несколько дурацких медалей, вот и все имущество.
– И сколько у него времени ушло, чтобы заработать на новые штаны?
– Довольно мало… – И тут Вэлла словно очнулась. – Вы сдержите свое слово? Я не хочу быть вашим официальным информатором. С тех пор как я вышла из подвала, мне что-то снова жить захотелось.
– Можете не волноваться. В нашем идиотском законодательстве еще сто лет не будет программы защиты свидетелей, так что я вас им ни за что не отдам. И здесь вас никто не тронет, – он имел в виду изолятор. – Будем надеяться, что это вообще палили по мне. Так что отдыхайте, лады?
Турецкий аккуратно закрыл за собой белую дверь.
Он обедал вместе с Грязновым и Трофимовым в отдельном кабинете столовой Лечсанупра, перебрасывался дежурными шутками, не посвящая их пока что в ход своих мыслей. Слишком уж они крупными стали, от таких мыслей трудно голову прямо держать.
– Саня, может, ты нас наконец посвятишь? – не выдержал Грязнов.
– Первое, чем мы займемся, это телефоном, – сообщил Турецкий.
– Телефоном? Чьим?
– Нужно отследить, с какими прибалтийскими городами говорил Герат…
– Ну, это не та проблема, – заявил Трофимов.
– За последние шесть лет, – добавил Турецкий и закончил обед.
Итак, теперь он мог подвести очередные сто первые предварительные итоги.
В Вэллу стреляли враги Герата по той простой причине, что она сама таковой не являлась. Это слишком очевидно, несмотря на подозрения доблестного майора Трофимова. Вэлла была опасна, как источник информации о том, что фирма продана! После этого сразу же становилось известно, что в игру вступила новая фигура. Кроме нее, этого никто больше знать не мог. Возможно, только убитый любовник Герата – Веня Ярцев. Чем можно ее обезопасить? Надо открыто продемонстрировать всем, кто любым боком соприкасался с этим делом, что да, московским следователям уже известно, что фирма продана! Придется немного поиграть в открытую. Надо раззвонить об этом по всему городу. Тогда шансы Вэллы остаться в живых сразу возрастут вдвое.
К убийству Малахова не подобраться пока, но ботаник наверняка выведет, можно быть уверенным.
Меркулов бы здесь все опять-таки разложил по полочкам. Что-то часто старик стал вспоминаться…
"1. Фирма «Свет» переехала и сменила директора, потому что сменила хозяина.
2. Имя хозяина – Батон. Так… Это что-то напоминает… Фу, черт: ботан! Ботаник-ботан – я же так несчастного Афанасьева назвал. Уже, кажется, начинаю охотиться на ведьм.
3. По команде Батона убит Герат.
4. Не Батон ли прибрал к рукам и «банду» Герата? То бишь сперва уехавших, а потом – вернувшихся «афганцев»? Пока что других вариантов нет.
5. Таким образом, Батон откровенно ведет войну против человека по имени Поляк.
Вот этот Поляк мне сейчас и нужен".
