III
«Четверка» открывалась из-за поворота шоссе рафинадной россыпью блочных домов с торцами, украшенными блеклым от дождей желто-красно-синим орнаментом на сибирские темы. У въезда в город стояла просторная кирпичная будка контрольно-пропускного пункта, некогда защищавшего закрытый город не столько от шпионов, сколько от чуждого люда, падкого на колбасу и другой пищевой и промышленный продукт, свободно лежавший на магазинных полках «Четверки», — в Иркутске этот продукт давно перевелся, если и вообще был.
Теперь будка зияла выбитыми стеклами, а полосатый шлагбаум, преграждавший въезд, был выворочен и отброшен в сторону каким-то негабаритным грузовиком. По случаю понедельника улицы и центральная площадь городка были не слишком оживленными, но все равно чувствовался наплыв чужого народа: вовсю торговали ранними помидорами и огурцами вездесущие лица кавказской национальности, румяные хохлушки зазывали к своим столикам прохожих, на все лады расхваливая домашние колбасы и копченое мясо, бродили цыгане. И как по всей стране, палатки пестрели сотнями этикеток водок, вин и другого импортного ширпотреба.
Расхристанный на областных поселках «уазик», который Турецкий взял вместо прокурорской, слишком привлекающей внимание «Волги», свернул к генеральскому поселку — Турецкий внимательно осмотрел место вчерашней трагедии — и еще через десять минут остановился у проходной АОЗТ «Кедр». Атмосфера здесь была совсем другая, чем в городе. Двухметровой высоты забор из бетонных плит с колючей проволокой поверху, неулыбчивая вохра в камуфляже, только что без автоматов, плотно закрытый стальным щитом въезд.
«Постороннему не так просто сюда проникнуть», — подумал Турецкий. Пока Мошкин дозванивался до приемной и заказывал пропуск, он поинтересовался у дежурного:
— Сегодня, вчера или позавчера на завод не проходили Тугаев, Ряжских или Петраков? — Он показал удостоверение. — Генеральная прокуратура России.
Дежурный внимательно изучил документ и только тогда ответил:
— Сегодня — нет, точно. А вчера или позавчера… Сейчас посмотрю… — Он полистал толстую бухгалтерскую книгу, в которую вносились все посетители, и уверенно ответил: — Нет, таких не было.
«Значит, на завод они не заезжали, — подумал Турецкий. — А с кем-то с завода встречались на стороне. С кем?» В том, что Гарик и его люди виделись с человеком, прекрасно информированным обо всех заводских делах, он не сомневался.
Первый заместитель Барсукова встретил их в приемной, обшитой дубовыми панелями, с дорогим ковром на полу. Компьютер. Факс. Лазерный принтер. Ксерокс «Кэннон». Тут все было по классу люкс, как в каком-нибудь банке «Империал». И первый зам вполне вписывался в эту обстановку: крупный, подтянутый, в безукоризненном сером костюме, с ухоженным, чуть скуластым лицом и еле заметной азиатской раскосинкой в разрезе глаз. Но фамилия, имя и отчество у него были вполне русскими: Важнов Александр Петрович.
— Прошу! — пригласил он и открыл дверь своего кабинета, находившегося напротив кабинета генерального директора. — Чем мы могли привлечь ваше внимание?
— А то, что произошло вчера ночью, не повод? — вопросом на вопрос ответил Турецкий.
— Да, конечно. — На лицо Важнова словно бы набежала тень. — Когда о таких случаях читаешь в газетах, воспринимаешь это по-другому. А когда такое происходит, можно сказать, на твоих глазах…
— Странная особенность смерти, — согласился Турецкий. — Для постороннего человека — прискорбно, конечно, но дело житейское. А для близких — ад… У него были враги? Или недоброжелатели?
— Недоброжелателей — пруд пруди. Человек он был, конечно, жесткий, чтобы не сказать большего. А враги… да еще такие, чтобы пойти на убийство… Нет, не думаю. Нет.
— Он всегда ездил без охраны?
— Да. Я ему предлагал, и не раз. Только отмахивался. Он ничего не боялся. И никого.
— У вас тоже нет охраны?
— А мне-то она зачем? — удивился Важнов.
— Вы тоже ничего не боитесь?
— А чего мне бояться?
— На вашем месте я не стал бы этим пренебрегать.
— Почему вы так говорите?
«Да потому что следующим можешь быть ты!» — вертелось на языке у Турецкого, но он сдержался.
— Да так… береженого Бог бережет.
— Я подумаю над тем, что вы сказали. Вы хотите узнать что-то конкретное на заводе?
— Конкретное?.. Пожалуй, нет. Просто хочется вникнуть в обстановку. Хоть немного прочувствовать. Это иногда помогает.
Важное нажал кнопку на селекторе:
— Попросите ко мне главного инженера!.. Он покажет вам завод.
— Стоит ли отрывать от дела главного инженера? — усомнился Турецкий. — Дайте в провожатые какого-нибудь мастера или кого-нибудь из техотдела.
— У нас есть цеха, куда без специального пропуска могут входить только руководители. Мастера туда просто не пустят. Вы хотели бы встретиться с кем-нибудь еще из руководства завода?
— Может быть, с коммерческим директором, — не слишком уверенно предположил Турецкий.
— Он отъехал. — Важнов взглянул на часы. — Будет минут через сорок.
Турецкого словно бы что-то внутри царапнуло. У Важнова на руке был «Роллекс». «У меня крыша не поехала?» — спросил себя Турецкий. Он знал, что если даже в самом безобидном человеке заподозрить мафиози или шпиона и начать за ним следить, любые его поступки могут показаться крайне подозрительными. Шел, остановился, неожиданно повернул назад. Отрывается от хвоста? Зашел в магазин, ничего не купил. Контакт? Столкнулся с кем-то в толпе, долго извинялся. Что-то передал?
Но факт оставался фактом. «Роллекс». Швейцарский. В золотом корпусе и с золотым браслетом. Пятнадцать тысяч баксов. Точней — 14 999. Турецкий знал это по одному из своих не очень давних дел. И запомнилось именно потому, что цена была — на западный манер: не пятнадцать тысяч, а именно 14 999. Хоть на доллар меньше, а все не пятнадцать.
Появился главный инженер, для такой должности — непозволительно молодой, вряд ли больше тридцати пяти. В джинсах, в свитере, с длинными, не слишком ухоженными волосами.
— Знакомьтесь, Юрий Сергеевич. Товарищ из Генеральной прокуратуры, — отрекомендовал Важнов Турецкого. — И из нашей, областной, — представил он Мошкина. — Покажите им завод.
— Все цеха? — спросил главный инженер.
— Все, разумеется.
Важнов повернулся к Турецкому:
— Возникнут вопросы — всегда в вашем распоряжении.
— Ну и как он тебе? — спросил Турецкий у Мошкина, когда главный инженер, извинившись, оставил их на минуту и вернулся в свой кабинет, чтобы отдать какие-то срочные распоряжения.
— Закрытый. На все замки. Как сундук А насчет охраны вы его немного достали. И еще. Часы. Видели?
— Ты тоже заметил?
— Ну? «Роллекс». Пятнадцать тыщ стоят. Баксов. 14 999. Я видел, в нашем ювелирном. Заглянул — из интереса. Дак прямо опупел. Кто ж такие часы купить может?
— Как видишь, кое-кто может…
Вернулся главный инженер, кивнул:
— Пойдемте.
На одной из дверей управленческого коридора, покрытого ковровой дорожкой, Турецкий прочитал надпись: «Отдел внешних сношений», поинтересовался:
— Вы и с заграницей имеете дело?
— Да, у нас есть лицензия на внешнеторговую деятельность, — подтвердил главный инженер.
— И что продаете?
— В основном платину и золото. Серебра — меньше.
— А редкоземельные металлы?
— Совсем немного. Они в основном идут на внутренний рынок — в НИИ, в оборонку. С чего начнем?
— Наверное, с начала, — предложил Турецкий.
— Значит, с рудного двора…
На рудном дворе, где разгружался шлам из железнодорожных думпкаров, Турецкий обратил внимание, что и здесь охрана налажена как надо: подъездные пути были перекрыты шлагбаумом, стояли двое в камуфляже на въезде, а еще двое патрулировали вдоль составов.
Флотация, магнитная сепарация, спекание, термическое разложение спека, разделительная плавка, рафинирование… По мере продвижения по технологической нитке цеха становились все чище, на электролизном переделе чистота стала почти стерильной, а в отделениях подготовки готовой продукции и вовсе работали в белых халатах и с белыми докторскими шапочками на головах. Здесь уже была внутренняя охрана, на входе и выходе.
— Что вас больше интересует — золото, платина? — спросил главный инженер, когда их маленькая группа оставила позади электролизный цех.
Турецкому любопытно было взглянуть, как получают золото или платину, но время поджимало, поэтому он попросил:
— Если можно — редкие земли. Скажем, литий. Где мы еще сможем такое увидеть?
Когда они миновали стеклянные двери отделения, один из охранников пошел вслед за ними, держась поодаль, но внимательно наблюдая за посторонними.
Литий поступал сюда в виде серебристо-белого порошка, на автоматизированных линиях расфасовывался, транспортерная лента подавала ампулы и капсулы к рабочему, он складывал их в заранее приготовленные коробки. Электроника, установленная на выходе, передавала все данные в компьютер склада готовой продукции.
Предположение Софронова о том, что литий мог уходить прямо из цеха, выглядело просто абсурдным. Турецкий спросил:
— А не может кто-нибудь из рабочих сунуть несколько ампул в карман и вынести с завода?
— Совершенно исключено, — ответил главный инженер. — Во-первых, вся продукция регистрируется компьютером. Во-вторых, даже если и сунет в карман, вынести все равно не сможет.
Он объяснил: при выходе из отделения после смены все оставляют свою рабочую одежду в специальной раздевалке, затем проходят в душ, а уже из душа — в другую раздевалку, где в шкафчиках висит то, в чем они пришли на работу. Раз в полгода вся спецура сжигается в термической печи, а рабочим выдают новую.
— Сжигается — зачем? — не понял Турецкий.
— Золотые и платиновые пары, пыль. Скапливаются в порах ткани. При сжигании отделяются.
«Значит, брали уже со склада готовой продукции», — утвердился Турецкий в своем убеждении. Это была конечно же неучтенка. Как могла неучтенная продукция просочиться через электронный контроль, об этом он тоже догадывался. Пришлось однажды столкнуться с подобным случаем: первичные данные о количестве продукции уже в памяти компьютера подменялись другими, заниженными. Значит, того или тех, через кого уходил литий (да и не только и даже не столько литий, сколько платина или золото — вот лакомый кус), нужно было искать среди начальства — в среднем и в высшем звене.
Попутно Турецкий выяснил, что главным инженером АОЗТ «Кедр» Юрий Сергеевич работает недолго, всего два года, а до этого был в Норильске, в концерне «Никель», дошел до начальника цеха. Там его и приметил Барсуков, прилетавший в Норильск по делам, и переманил хорошей квартирой, зарплатой и климатом.
— Не жалеете? — поинтересовался Турецкий еще во время экскурсии, где-то между разделительной плавкой и рафинированием.
Главный инженер неопределенно пожал плечами:
— Не знаю. Климат здесь, конечно, не сравнить с Норильском. А вообще… Не знаю, — повторил он.
— Что-то не нравится?
— Ну, все и не может нравиться, — ушел главный инженер от прямого ответа.
— А кто был до вас? Отправили на пенсию?
— Нет. До пенсии ему было еще лет десять. Утонул. На Байкале. Говорили: попал в шторм. Поехали порыбачить…
— Мы занимались этим делом, — вмешался в их разговор Мошкин. — Моторку нашли, прибило к берегу, а людей — нет, унесло течением. Дело закрыли, хотя неясности были.
— Какие?
— Ну хоть бы взять то, что заядлым рыбаком он никогда не был. Даже не удил в Ангаре. А тут вдруг — на самый Байкал. А второе что — поехал с двумя, которых жена не знала. Сказал — с завода. А на заводе никто с ним не ездил. А кто был с ним — так мы и не узнали. Были неясности, были.
Юрий Сергеевич, как показалось Турецкому, слушал Мошкина с каким-то обостренным интересом и даже словно бы с внутренним напряжением. Он промолчал, хотя Турецкий был уверен, что ему есть что сказать.
И теперь, возвращаясь с экскурсии по заводу, он решил зайти с другого конца.
— Как, по-вашему, кто станет генеральным вместо Барсукова?
— Татарин, — не задумываясь, ответил главный инженер. — Первый зам, Важнов. Его Татарином все на заводе зовут. За глаза, конечно.
— А первым замом?
— Коммерческий директор, — последовал такой же уверенный ответ.
— А коммерческим директором?
— Начальник отдела сбыта. Это все одна команда.
— А начальником отдела сбыта?
— Не знаю… Найдут кого-нибудь. Свято место пусто не бывает.
— А это место — свято? — спросил Турецкий.
Главный инженер внимательно на него посмотрел и кивнул:
— Да.
Турецкий взглянул на часы:
— Уже четверть второго! Мои не спешат?
Главный инженер тоже посмотрел на свои часы:
— Нет, правильно.
У него был не «Роллекс». Что-то вроде «Сейки». Хорошие часы, не из дешевых, но совсем не «Роллекс». И Турецкий решился спросить напрямую. И спросил:
— Я вижу, вас что-то тревожит. Не поделитесь? Может быть, легче станет?
Главный инженер помедлил с ответом. Потом сказал:
— Был с полгода назад один случай… не выходит из головы. Один слиток золота вышел с брачком — с маленькой раковинкой. Мастер спросил: переплавить? Я посмотрел, решил: сойдет, раковинка еле заметная. Сказал: отправляйте на склад. На другой день один покупатель, он большую партию брал, потребовал сделать еще один анализ. Хотел убедиться, что золото — действительно, как мы говорим, четыре нуля, всего 0,0001 — одна десятитысячная доля примесей. Я и решил: вот этот слиток и возьмем, а потом переплавим. Но…
— Этого слитка на складе не было? — угадал Турецкий.
— Да.
— А кому-то другому не могли продать?
— Нет, других клиентов не было, ни одного.
— Понятно…
— Вы думаете, за этим что-то есть?
— Пока не знаю, — ответил Турецкий. — Как говорит мой знакомый патологоанатом: вскрытие покажет.
— А вскрытие будет?
— Думаю, этого не избежать. Может быть, не завтра, но обязательно будет. Вы никому об этом случае не рассказывали?
— Никому. Только вот вам.
— И не рассказывайте, — посоветовал Турецкий. — Спасибо за откровенность. А теперь познакомьте нас с начальником отдела кадров.
— У нас не начальник — начальница.
— Тем лучше, — сказал Турецкий. — Попробую ее обаять.
Главный инженер усмехнулся:
— Ее обаяешь!..
Начальнице отдела кадров было за сорок, она словно бы не вмещалась в изящный синий костюмчик и с виду была неприступной как танк. Для начала Турецкий попросил показать список всех руководителей завода и внимательно его просмотрел: не было ни одной прибалтийской фамилии. Может, этот Антон Романович работал раньше, а теперь уволился?
Турецкий начал издалека — с самой больной темы для любого кадровика:
— У вас большая текучесть кадров?
— А с чего ей большой-то быть? — ответила, будто огрызнулась, кадровичка. — Зарплаты у нас хорошие, даже по нынешним временам. Раз в квартал — дивиденды с акций. Обеды бесплатные, из трех блюд. Кто из Иркутска ездит — «Икарус» для тех ходит, к смене и со смены. Тоже бесплатно. От нас и в ранешние времена не шибко бегали, а сейчас и подавно. Работа, говорили было, не волк в лес не убежит. Э! Убежала! Сейчас народишко за свое место зубами держится!
— А из руководящего состава кто-нибудь за последние два-три года уволился?
— А вам-то зачем это знать?
— Вы умеете хранить служебную тайну? — спросил Турецкий.
— Конечно!
Турецкий обаятельно улыбнулся:
— Я тоже.
— Ишь ты! Вывернулся! Хитер! — искренне восхитилась начальника и словно бы помягчела: — Ловко! Надо будет это запомнить!
— Так как же? — вернул ее к делу Турецкий.
— Из руководства? — Она задумалась. — Главный инженер года два назад утонул…
— Это я уже знаю.
— Начальник техотдела в прошлом году уволился. У него отец помер, мать-старуха осталась одна. И дом большой — под Полтавой. Уехал… Кто еще?.. А, вот! Начальник отдела сбыта. Но тому уже года четыре. Как его?.. Во память стала! — Она открыла дверь в соседнюю комнату: — Девочки, как была фамилия латыша — из отдела сбыта?
— Крумс, — подсказали из-за двери.
— Правильно, Крумс.
Турецкий насторожился.
Щелкнуло?
— А имя-отчество?
— Это помню. Антонас Ромуальдович. Но все звали: Антон Романыч.
Неужели щелкнуло? Турецкий все никак не мог поверить в удачу.
— Нормальный был мужик, — продолжала начальница, — спокойный, обстоятельный. Но и себе на уме.
— А почему уволился?
— С Барсуковым полаялся. Не знаю из-за чего. Но тот его турнул. И Татарин за него заступался — Важнов, и коммерческий директор. Но Барсукова было сбить, если он себе что-нибудь в голову взял, — куда там! Так и турнул.
— По статье?
— По собственному. Но что турнул — факт.
Щелкнуло. Щелкнуло!
— У вас личные дела хранятся?
— А как же? — Она даже обиделась. — Пятьдесят лет. Закон! Человек пенсию начнет оформлять, ему справку о заработке подай — пожалуйста!
— Хотелось бы взглянуть на дело этого Крумса.
— А это еще зачем?
— Вы умеете хранить служебную тайну? — снова спросил Турецкий.
— Заколебал ты меня со своими тайнами! Ладно, уговорил. — Она снова выглянула за дверь: — Девочки, принесите мне папочку Крумса!
Одна из сотрудниц принесла из архива тощую бумажную папку. Анкета, куцая автобиография, копия трудовой книжки, приказы о поощрениях. Анкета и биография были десятилетней давности — десять лет назад Крумс устроился на этот завод.
Крумс. Антонас Ромуальдович. Родился в 1950 году в г. Иркутске в семье служащих. В 1971 году, после армии, поступил в Московский институт народного хозяйства им. Плеханова. В 1976-м закончил. Работал до «Кедра»: иркутская мебельная фабрика — экономист, старший экономист, начальник планового отдела. Городское управление торговли: начальник финансового управления. Потом — «Кедр», начальник отдела сбыта.
Женат. Жена: Боброва Елена Сидоровна. Работает заведующей продовольственным магазином. Дети: два сына, 8 и 11 лет. («Теперь им, значит, 18 и 21», — отметил Турецкий.) Член КПСС. Под судом и следствием не состоял. Родственники за границей — нет. Пребывание за границей — не был. Нет. Не состоял. Не участвовал. Не был. Нет. Нет…
В архивном деле Турецкий обнаружил еще один документ, не совсем обычный. Это была справка иркутского КГБ о родителях Крумса. «На ваш запрос сообщаем: отец А. Р. Крумса гр-н Крумс Ромуальд Янович и его мать гр-ка Крумс Ильзе Витасовна в 1945 году были высланы из Риги в г. Иркутск. В 1952 году Крумс Р. Я. был арестован и осужден по статье 58 УК РСФСР за контрреволюционную террористическую деятельность на 20 лет лишения свободы с отбыванием в ИТК строгого режима. В 1959 году умер от сердечной недостаточности…»
— И вы взяли человека, у которого такие родители, на работу? — поинтересовался Турецкий.
— А почему нет? Приняли в партию, — значит, человек проверенный, — ответила кадровичка.
— Но запрос все-таки послали?
— А как же? Мы должны знать, что за люди у нас работают. И вообще я так считаю: сын за отца не отвечает, — убежденно добавила она.
Турецкий усмехнулся:
— Вы знаете, чьи это слова?
Начальница отдела кадров удивилась:
— Как чьи? Это мои слова.
— Лет за пятьдесят до вас, в тридцать седьмом, их произнес другой человек.
— Это кто ж такой?
— Сталин, — ответил Турецкий.
— А чо, и правильно сказал.
— Сказал-то правильно…
«ЧСИР — член семьи изменника Родины». Была и такая формулировка. 1952 год. Режим был еще лютый, но уже дал слабинку. Случись все даже годом раньше, мыкаться бы матери Крумса по лагерям с клеймом «ЧСИР», а самому Крумсу — по специнтернатам Воркуты и Красноярского края.
Но Турецкий не стал заниматься политическим просвещением кадровички. Он вернулся к личному делу Крумса: «Проживает по адресу: г. Иркутск, ул. Левобережная, 26».
«Квартиры нет. Значит, дом частный».
Все.
— Спасибо. — Турецкий вернул папку начальнице, спрятал блокнот. — Можно я от вас позвоню?
Получив разрешение, набрал телефон паспортного стола.
— У вас там должен работать товарищ из Генеральной прокуратуры. Софронов его фамилия. Нельзя ли позвать его к телефону?
Услышав «алло» Софронова, спросил:
— Как у вас?
— Полный нуль. Здесь копать — на неделю. А у тебя?
— Есть кое-что. Сворачивайтесь. Ждите меня в прокуратуре. Узнайте, нет ли чего нового о наших делах.
— Понял, — сказал Софронов.
— Еду!..
Турецкий тепло попрощался с начальницей отдела кадров и стремительно вышел из здания заводоуправления — Мошкин едва поспевал за ним.
— В город, — бросил Турецкий водителю.
— А с коммерческим директором? — спросил Мошкин. — Вы хотели с ним встретиться.
— Некогда. Мы с ним еще встретимся. И думаю — не один раз.
На выезде охранник еще раз внимательно изучил документы и пропуска. Потом попросил всех выйти из машины и принялся тщательно ее обыскивать. Он еще не закончил обыска, как стальной щит ворот откатился в сторону и на территорию завода проскользнула белая 31-я «Волга» с водителем — без пассажиров.
— Почему вы у него не спросили пропуск? — кивнул Турецкий на «Волгу».
— Это — свой, — ответил охранник. — Коммерческий директор.
— Его машину на выезде вы также будете шмонать?
— Не велено. Начальство.
— А докуда считается начальство? Главный инженер — начальство?
— Начальство. Только у него нет машины.
— Начальники цехов?
— Не, это уже не начальство.
— Начальник отдела сбыта?
— Тоже.
— И его машину вы обыскиваете?
— Ну, так — положено. Посмотрим маленько… Все в порядке, можете ехать.
Еще кое-что прояснилось.
Всю дорогу до Иркутска Мошкин молчал, сосредоточенно что-то обдумывая. Когда уже въехали в город, спросил:
— Значит, по-вашему, на заводе пованивает?
— Пованивает? Да там вонь такая, что в нос шибает. Как из свинарника!
Мошкин вздохнул:
— А я так не умею с людьми разговаривать. И главного инженера я бы не раскрутил. И эту, бегемотиху из кадров, тоже.
— Какие твои годы, научишься! — успокоил его Турецкий. — Главное — молчать умеешь. И смотреть. И слушать…
Софронов и Косенков ждали их возле прокуратуры.
Софронов сообщил:
— «Наружка» доложила: до одиннадцати были в номере, потом вышли, пошлялись по городу, пообедали в кафе «Багульник», в час вернулись в гостиницу. С тех из номера не выходили. И главное: был звонок. Мужской голос. Сказал: все в порядке, можете приезжать. К десяти вечера. Из гостиницы спросили: почему так поздно? Тот, кто звонил, ответил: пусть стемнеет.
— Говорил с акцентом? — спросил Турецкий.
— Не знаю. Мы саму пленку не слушали, передаю в пересказе.
— Во сколько был звонок? — спросил Турецкий.
— В 14.15. Что у тебя?
— Потом расскажу. Поехали! Левобережная, двадцать шесть, — сказал он водителю. — Это где-то в районе нового универсама, в старом городе.
— Сказанули! — удивился водитель. — Левобережная — это на той стороне Ангары. Километров шесть от нового универсама.
— То есть как? — переспросил Турецкий.
— Верно, — подтвердил Мошкин. — Это даже не Центральный район.
Турецкий помрачнел.
— Все равно. Гони, — кивнул он водителю.
Настроение у него заметно упало. А когда свернули на Левобережную и остановились чуть поодаль от дома номер 26, и вовсе испортилось. Дом был бревенчатый, неказистый, старательно подремонтированный, но явно не такой, в каком — по представлениям Турецкого — мог жить этот Крумс.
Дородная хозяйка, появившаяся в калитке, подтвердила самые худшие его опасения.
— Крумс? — переспросила она. — Не, таких тута немае. Мы — Проценки.
— А Боброва Елена Сидоровна — тоже здесь не живет?
— Не. Я ж кажу: мы — Проценки. Погодьте. Боброва? Так мы ж у ней сю хату куповали. И мужик у ней — латыш, видный такой из себя.
— Куповали — когда?
— Та уж рокив три було.
— Три года, — повторил Турецкий. — А они куда переехали?
— Того не скажу. Чого не ведаю, того не ведаю. Може, новый дом себе куповали.
— Где?
— Того не ведаю, — повторила она.
— В адресный стол! — бросил Турецкий, вернувшись в «уазик».
Софронов скривился, как от зубной боли:
— Опять! Увязнем мы в их бумагах!
— А что делать? — спросил Турецкий. — Не увязнем. Вчетвером — быстрей. И знаем, кого искать.
— Погодите! — вдруг оживился Косенков и даже хлопнул себя по коленке. — Избирком! Голосуй, а то проиграешь! Там должны быть списки — всех. В Думу выборы были, теперь — президентские. Наверняка есть! И фамилии там — по буквам!
— Мысль! — сразу врубился Турецкий. — И главное — вовремя!
— Вовремя! — Софронов едва не заплакал. — Да где же ты раньше-то был? Полдня потеряли впустую!
— Мысль — она не сразу сваливается. Должна созреть, — рассудительно ответил Косенков.
В районной избирательной комиссии все дело заняло не больше двадцать минут.
«Б». Боброва Елена Сидоровна. Речная, 58.
«К». Крумс Антонас Ромуальдович. Речная, 58.
— Вот теперь — в точку! — сказал Турецкий.
