ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
В Москве вовсю буйствовала сирень, вспыхивали и сгорали тюльпаны, а к Иркутску весна только подбиралась. Под солнцем сверкали ледники на гольцах, в распадках еще голубел снег, в него словно бы воткнуты были казавшиеся игрушечными с высоты лиственницы и сосны. Бетон летного поля иркутского аэропорта все еще хранил в себе стынь лютой сибирской зимы, о него звонко стучали каблуки пассажиров, прилетевших московским рейсом. Рейс был утренний, но приплюсовались пять часов поясного времени да три часа в воздухе, так и получилось, что в Иркутск прилетели только около шести по местному времени. Турецкий, как-то не подумавший о часовых поясах, почувствовал себя ограбленным: целых пять часов провалились, как монета в щелку, не выковырнешь.
Незнакомый город, воскресенье, практически вечер, все закрыто — что тут успеешь сделать!..
Своей досадой Турецкий поделился со спутниками.
— У них уже почти двое суток форы! — проговорил он, имея в виду Гарика и его подручных.
Олег Софронов лишь пожал плечами: так получилось, ничего не поделаешь. Косенков попытался успокоить Турецкого:
— Для них тоже было все закрыто — выходные, у всех давно пятидневка.
— Кроме производств с непрерывным циклом, — подсказал Софронов.
— Не из цеха же они брали литий!
— Почему бы и нет? — возразил Софронов. — Сунул работяга пару ампул в карман — найди!
— Все равно, — стоял на своем Косенков, — за эти двое суток не слишком-то многое они успели сделать.
— Но кое-что все-таки успели, — напомнил Турецкий. — Генерального директора этого «Кедра» убрали. А мы еще на полном нуле.
— Вы уверены, что здесь рука Гарика? — спросил Косенков. — Не может быть какого-нибудь случайного совпадения?
— Таких случайностей не бывает, — ответил Турецкий. — Во всяком случае, я в них не верю.
Косенков задумался — по своей привычке будто бы подремал, а потом заключил:
— Но если все так, мы совсем не на нуле. Знаем преступников, знаем, что они в городе, почти наверняка знаем даже мотив преступления. Это, по-вашему, на нуле?
Софронов усмехнулся:
— Грамотно рассуждает!
— Рассуждаем мы все грамотно! — отмахнулся было Турецкий, а сам вдруг подумал: «Да что это я, в самом-то деле? Он прав. Конечно, прав! Редкий случай — не нужно блуждать, тыкаться по углам, как слепой в поисках двери. Преступники — вот они. Фамилии известны. Может, они даже остановились в какой-нибудь из гостиниц — а для чего им скрываться? Мотив — тоже, в общем, известен. И есть еще две зацепки: бортмеханики грузовых «АНов», перевозившие чемодан с литием (их было двое, про них рассказал Вадим). И на самом заводе наверняка удастся что-нибудь раскопать. Совсем не мало! Считай, уже почти полдела сделано!»
И хотя вторая половина дела представлялась весьма туманной, Турецкий повеселел.
На площади перед аэровокзалом их ждала черная «Волга», присланная прокурором области, которого по телефону предупредил Меркулов. Следователь областной прокуратуры, выделенный для встречи «важняков» из Москвы, наметанным глазом выделил их из толпы приезжих и направился им навстречу.
— Мошкин, — представился он. — Иван. — И, подумав, добавил: — Степанович.
Было ему не больше тридцати — тридцати двух лет. Невысок. Крепко, по-сибирски, скроен. Про Турецкого, видимо, он был наслышан, поэтому пожал ему руку с особым уважением, что отнюдь не лишенного тщеславия Турецкого сразу расположило к нему.
— Гостиница вам заказана, — сообщил Мошкин, когда процедура знакомства была закончена. — В «Ангаре», двухкомнатный полулюкс. Прокурор примет вас в любое время. Дак куда сейчас — в гостиницу или к нему? Он дома, но сказал, что подъедет.
— Пока никуда. С прокурором мы встретимся завтра, — подумав, решил Турецкий. — А сейчас вот что. Пойди-ка ты, Иван Степанович, в диспетчерскую… Ничего, что я с тобой на «ты»?
— Дак чо, не убудет! — ответил Мошкин. — Зачем в диспетчерскую?
— Возьмешь там списки летного состава — всех, кто работает на грузовых «АНах». У них должен быть такой список — на случай, если кто-то заболел и нужно срочно сделать подмену или на случай незапланированного рейса. И незаметно выпиши адреса этих вот двух бортмехаников. — Турецкий написал их фамилии, вырвал из своего блокнота листок и передал Мошкину. — Ты местный, это не так привлечет внимание. Если спросят, зачем тебе этот список, — ну, придумай что-нибудь безобидное. Вроде того, что нужно разыскать одного человека и допросить в качестве свидетеля. Что-нибудь в этом роде. А мы подождем.
Ждать пришлось не меньше часа. Наконец, Мошкин появился в дверях служебного входа и сел в машину, потеснив на заднем сиденье Софронова и Косенкова.
— Вот. — Он передал листок Турецкому. Против фамилий были написаны два адреса и телефоны. — Первый в рейсе, а второй дома — отгулы. Это где-то в новом микрорайоне.
— Не интересовались, зачем тебе этот список?
— Ну, спросили. Я сказал, как вы велели. Безобидно.
— Что же ты им сказал?
— Ему, диспетчеру, — поправил Мошкин. — Ну, сказал: не лезь, паря, не в своем дело. У тебя своя работа, у меня своя.
— Очень безобидно! — усмехнулся Турецкий.
— А чо? — возразил Мошкин. — У них там, если копнуть, много чего вылезет: левые рейсы, «зайцы» в каждом, считай, самолете. Крутятся. А как не крутиться? Командир корабля, пилот высшей категории, получает восемьсот тыщ в месяц — это чо, деньги? А бортмеханик и того меньше. Теперь куда?
— Теперь в гостиницу, — ответил Турецкий.
В центральной гостинице «Ангара», уютной, современной постройки, удачно вписанной в старую, дворянскую часть города, они поднялись в номер, оставили там свои сумки и вновь сели в машину.
— К бортмеханику, — распорядился Турецкий и сказал адрес водителю. Оглянулся на Мошкина: — Ты уж извини, Иван Степанович, что в воскресенье отрываем тебя от семьи.
Тот лишь пожал плечами:
— Дак не привыкать. Такая работа.
Когда подъехали к большому двенадцатиэтажному дому в новом микрорайоне, Турецкий приказал Софронову и Косенкову оставаться в машине. Объяснил:
— Нечего там толчею создавать.
А Мошкина попросил:
— Покажешь свои документы, а про то, что я из Генпрокуратуры, — не нужно. Он и так перепугается, не стоит усугублять.
На звонок, не спрашивая, кто там, дверь открыла молодая женщина с довольно красивым, но словно бы поблекшим от усталости лицом. Она была в застиранном фланелевом халате, в стоптанных тапках. Волосы были кое-как подобраны шпильками. Она удивленно посмотрела на двух стоящих перед дверью незнакомых мужчин.
— Вам кого?
— Игорь Ануфриев здесь живет? — спросил Турецкий.
— Ну?
— Нам бы хотелось с ним поговорить.
— Игорь, к тебе! — крикнула она куда-то в боковой коридор, скорее всего, в сторону кухни. В этот момент из-за двери донесся плач грудного ребенка, и она поспешно вернулась в комнату.
— Вы ко мне? — удивленно спросил, появившись в тесной прихожей, довольно молодой, лет двадцати пяти — двадцати шести, не больше, худощавый парень с таким же усталым, как и у жены, лицом.
На удостоверение областной прокуратуры, которое показал ему Мошкин, он почти не прореагировал, лишь слегка удивленно пожал плечами.
— Проходите. Извините, что на кухню. Ребенок у нас, семь месяцев. А квартира однокомнатная.
В завешанной детскими пеленками восьмиметровой кухне он освободил для Турецкого и Мошкина две тонконогие табуретки из стандартного кухонного набора, а сам присел на край стиральной машины.
— О чем вы хотели со мной поговорить?
— Скажите, вам случалось перевозить из Иркутска в Москву серый такой чемодан, из плетеного пластика, вроде баула?
— Ну? — подтвердил бортмеханик, что — как уже понял Турецкий — для сибиряков означало «да».
Он все-таки уточнил:
— «Ну» значит «да»?
— Ну да, — повторил бортмеханик.
— Когда последний раз это было?
— Недели две назад. А что?
— А раньше вы возили такие баулы?
— Ну?
— Как часто?
— Сначала — раза два-три в год. Последнее время — почаще — примерно раз в два месяца.
«Правильно — их же было двое», — подумал Турецкий.
— А еще кто-нибудь из вашего авиаотряда возил такие посылки?
— Насчет этого я без понятия. Может, и возил кто. И такие. И не такие. Люди просят иногда — своим что-нибудь передать в Москву. Бортпроводницы на пассажирских рейсах разве что письмо могут взять или сверточек. А чемодан — нет, их гоняют за это. А нам что — самолет большой, места хватает.
— Вы никогда не интересовались, что в этих баулах?
— А мне это ни к чему. Платят — и будет с меня.
— Сколько вам платили?
— Последнее время — по триста штук. Раньше, когда деньги были дороже, — помене.
— Что, по-вашему, было в этих посылках?
— Без понятия, — повторил бортмеханик. — Рыба, наверное. Или мех. А что еще можно от нас возить? Рыба, скорее. Мех — он легкий, а эти баулы были не больно-то легкие. Омуль вяленый или копченый. А может — севрюга или осетр. В Байкале водится еще рыба, не всю потравили.
— Как вы получали эти баулы? — продолжал расспросы Турецкий.
— А подвозил один мужик. Прямо к рейсу. А в Москве встречали.
— Кто?
— Разные. Последние раза три — маленький, чернявый такой, на красном «Запорожце».
— Кто вам привозил груз?
— Я же говорю — мужик один. На синей «Ниве». Здоровый, рыжеватенький. Лет сорок пять ему. Латыш.
— Латыш? — переспросил Турецкий. — Почему вы так решили?
— А по выговору. Латыши — они как-то не так говорят. Или эстонец. Прибалт, в общем.
— Откуда в Иркутске мог появиться латыш или эстонец?
— Дак их много у нас, — подсказал Мошкин. — И эстонцы, и литовцы. Еще с тех времен, когда из Прибалтики их в Сибирь депортировали. Многие после вернулись, а кто и остался — дома свои, на месте обжились. Так и остались.
— Он не называл себя?
— Почему? Антон Романович. Фамилию, правда, не сказал. А мне и ни к чему. Он когда звонил — спрашивал, когда у меня рейс, так и говорил: «Это Антон Романович». Наверное, не Антон — Антонас. Просто на русский лад переиначился.
— Значит, он местный?
— Ну? И номера у его «Нивы» иркутские. Он где-то в старом городе живет. Я пару раз видел там его «Ниву». Один раз — возле нового универсама, а другой — возле какого-то дома. Частного, там везде частные дома.
— Номера его «Нивы» случайно не запомнили?
— Нет, буквы помню — «ИГ», а номер… нет, не помню.
— А как вы оказались в старом городе?
— Дак мы жили там — у ее родителей, — кивнул он в сторону комнаты. — Эту квартиру нам всего полгода как дали.
— А возле какого дома стояла его «Нива» — не помните?
— Нет… — Он подумал и повторил: — Нет, дом не помню. И улицу тоже. Где-то недалеко от универсама — это помню.
Бортмеханик отвечал на вопросы не то чтобы очень охотно, но без заминок, даже с каким-то равнодушием, как о деле вполне житейском. Опытному глазу Турецкого ясно было, что он ничего не скрывает и не чувствует за собой никакой вины. На всякий случай Турецкий спросил:
— Триста тысяч за какой-то баул — большие деньги?
— Ну? — согласился бортмеханик.
— Вам никогда не приходило в голову, что вы перевозите что-то запрещенное?
— А рыба — она и есть запрещенная. Если с ней на вокзале прихватят — мало не отвесят. За каждый хвост знаете какой штраф?
— И все-таки возили?
— Дак жить-то надо. У меня зарплата — пятьсот тысяч. И жена с ребенком на руках. И не мои это дела. А вы что, за браконьерство принялись?
— Нет, — сказал Турецкий. — Этот Антон Романович может кое-что знать по интересующему нас делу. Как свидетель. Поэтому мы его и ищем.
— Понятно, — без всякого интереса кивнул бортмеханик.
— Давно он вам звонил последний раз?
— Да уж порядком. Как в тот раз баул привез, перед тем и звонил.
— Если вдруг позвонит, сообщите нам. Какой номер у вашего дежурного? — спросил он у Мошкина.
Мошкин продиктовал бортмеханику номер телефона. Тот записал его на пустой сигаретной пачке.
— Не потеряйте, — предупредил Турецкий. — Скажете дежурному, что ваше сообщение — для следователя Турецкого. Мне передадут. Но о том, что мы к вам приходили, — ни слова. Отнеситесь к этому серьезно. Если мы узнаем, что вы Антону Романовичу об этом сказали, а мы обязательно узнаем, я вам гарантирую крупные неприятности. Очень крупные, — повторил Турецкий.
— Ну, не скажу. Мне неприятности ни к чему, своих хватает.
— Когда у вас следующий рейс?
— Послезавтра, в 10.15.
— Если больше не увидимся — счастливого пути!..
В лифте Турецкий спросил:
— Как думаешь, Иван Степанович, скажет?
Мошкин покачал головой:
— Думаю, нет. Может не позвонить — это вполне. А сказать — не думаю. Вы про неприятности очень выразительно намекнули.
В машине, по пути в гостиницу, Турецкий пересказал Софронову и Косенкову содержание своего разговора с бортмехаником.
— Ну, сколько вы накопали! — восхитился Аркадий. — Латыш или эстонец. Сорок пять лет. Синяя «Нива»…
— У нас каждая вторая «Нива» синяя, — вмешался в их разговор водитель. — А в Красноярске почему-то — красные. Я был там в командировке, приметил.
— Все равно — зацепка, — возразил Косенков. — И еще: живет в старом городе.
— Старый город большой, у нас пол-Иркутска — старый город, — заметил Мошкин.
— В районе нового универсама — это уже не весь город.
— Так-то оно так…
— А говорили, ничего не успеем сегодня сделать! — заключил Косенков.
— Нужно будет подъехать к этому рейсу, — предложил Софронов. — На всякий случай. Если ничего раньше не выясним.
— Вариант, — согласился Турецкий. — И хорошо бы поставить его телефон на прослушку.
— Это только завтра, — сказал Мошкин, — Нужно же санкцию прокурора.
— Значит, завтра, — согласился Турецкий.
У гостиницы они отпустили машину и распрощались с Мошкиным. Когда поднялись в номер, Турецкий, едва сбросив плащ, взялся за телефон. На телефонном столике лежала коленкоровая папка, а в ней, как и во всякой приличной гостинице, — напечатанные типографским способом листки с информацией, которая могла быть полезна гостям: время работы ресторана и буфетов на этажах, парикмахерской, бюро бытового обслуживания, телефоны гостиничных номеров. Среди этих листков был и список всех гостиниц Иркутска с телефонами дежурных администраторов. Это было то, что нужно.
Начал Турецкий с самой захудалой — «Торговая» (бывший «Дом колхозника»):
— Скажите, пожалуйста, у вас не остановились приезжие из Москвы, Тугаев, Ряжских и Петраков?
Это были настоящие фамилии Гарика и его подручных.
— Да, посмотрите, я подожду… Нет?.. Точно?.. Спасибо, извините…
Набрал телефон гостиницы при спорткомплексе, повторил вопрос.
— Нет?.. Вы хорошо посмотрели?.. Спасибо…
«Центральная».
«Бирюса».
«Московская»…
— Нет, не останавливались…
— Не было таких…
— Нет…
Список был исчерпан. Турецкий положил трубку.
— Пустой номер. Остановились, наверное, у кого-то в городе. Или по другим документам.
— Вряд ли, — заметил Софронов. — Билеты они покупали на свои фамилии. И предъявляли паспорта.
— А почему вы не позвонили в «Ангару»? — спросил Косенков.
— Они же не идиоты, чтобы останавливаться в центральной гостинице!
— А вдруг?
Турецкий нашел номер дежурного администратора и повторил свой вопрос.
Неожиданно оживился:
— Как?.. Когда?.. А в каком они номере?.. Спасибо. Нет, телефон не нужно, у меня есть… — Он положил трубку. — Здесь. Поселились вчера после обеда. Четыреста двадцать первый номер. Это этажом выше, почти над нами. Ну, наглецы!
— Потеплело, — проговорил Софронов.
— И еще как! — согласился Турецкий. — Интересно, в номере они сейчас? Звонить нельзя.
— Я узнаю, — предложил Косенков. Он вышел и минут через пять вернулся: — Да, в номере. Я посмотрел у дежурной: в их клеточке ключа нет. Я же говорил: воскресенье, все закрыто, им нечего делать.
— Или больше ничего не нужно делать, а что нужно, они уже сделали. Ну, коллеги, кажется, начинается настоящая работа!..
Прикинули план на завтра: встретиться с прокурором, получить санкции на прослушку телефона бортмеханика и 421-го номера гостиницы «Ангара». Потом Софронову и Косенкову — в паспортный стол и в ГАИ, а Турецкому — с другого конца: с завода.
— Главное — найти этого Антона Романовича. Он — ключевая фигура! — подвел итог Турецкий. — А теперь — спать, завтра будет, похоже, горячий день!..
Наутро, ровно в девять, когда они вошли в здание областной прокуратуры, Турецкого остановил дежурный.
— Вы — Турецкий?
— Ну? То есть да.
— Для вас сообщение, я записал: «Передайте следователю Турецкому, что Антон Романович позвонил». Мужской голос. Не назвался.
— Когда принято сообщение?
— Вчера, в 19.15.
— Можно воспользоваться вашим телефоном?
— А почему нет? — удивился дежурный.
Турецкий набрал номер бортмеханика. Ответил сам Игорь.
— Мы с вами вчера встречались, — сказал Турецкий. — Мне передали, что вы звонили. Спасибо, что выполнили мою просьбу. Во сколько звонил Антон Романович?
— Да как вы уехали — через полчаса.
— И что сказал?
— Как обычно: когда у меня рейс. Я сказал. Спросил у него: посылку подвезете? Он сказал: может быть. И все. Теперь у меня неприятностей не будет?
— Теперь не будет, — твердо пообещал Турецкий и положил трубку. Подумал: «Очень горячо!» И почувствовал, как от волнения у него словно бы поджимается все внутри и тело наливается упругой, требующей выхода силой — так всегда бывало, когда расследование входило в решающую стадию.
Выслушав доклад Турецкого о том, как видится ему ситуация, прокурор только головой покачал:
— Хваткий вы, Александр Борисович, человек! Всего второй день в городе — и уже убийц знаете!
— Но мы же не второй день над этим делом работаем.
Прокурор разрешил прослушивание телефона 421-го номера гостиницы «Ангара» на основании дела по факту смерти директора АОЗТ «Кедр» и сам предложил установить за подозрительной троицей наружное наблюдение.
— Не помешает, — согласился Турецкий. — Что за человек был этот генеральный директор «Кедра»? — спросил он.
— Барсуков Геннадий Дементьевич. Крупная фигура была, очень крупная. Со связями — и у нас, и в Москве. Наш, иркутянин, сибирской закваски. Пришел на завод директором лет десять назад, из обкома партии — заведовал Отделом промышленности и транспорта. Когда завод преобразовался в АОЗТ, стал генеральным директором и председателем правления. Крутоват был, многие даже говорили — самодур. Может, и самодур, но дисциплину держал. Когда начались все эти дела — кризис неплатежей, спад производства, у многих все повалилось. А у него — нет, выдюжил.
— Почему это дело приняли к производству вы, а не горпрокуратура? — спросил Турецкий.
— Так ведь это не в Иркутске произошло, — объяснил прокурор. — На «Четверке». Так у нас говорят. Иркутск-4. Это в пятнадцати километрах от нас. Там еще несколько заводов оборонки. Закрытый город. Режимный. Хотя сейчас, конечно, от режима ничего не осталось.
— Разве «Кедр» — завод оборонки?
— Нет, в системе Цветмета. Но режим там — посерьезней, чем в оборонке. У них же продукция — платина, золото, серебро. Все — высшей пробы. Не говоря уже обо всем прочем. Цезий, литий, бериллий. Они куда дороже даже платины. На них, правда, не зарятся, кому они нужны?
Турецкий знал кому, но воздержался от возражений.
— Как произошло убийство? — спросил он.
Прокурор взял трубку внутреннего телефона:
— Мошкина!.. Иван Степанович, принеси ко мне материалы по делу Барсукова.
Похоже, сама увалистая фигура Мошкина и добродушное выражение его лица располагали к тому, чтобы все к нему обращались на «ты».
Из документов и пояснений Мошкина картина преступления вырисовывалась достаточно четко. Первую половину субботы Барсуков провел на заводе, он имел привычку бывать на заводе по субботам и воскресеньям, обходил цеха, разговаривал с начальниками смен — производственный цикл был непрерывным, неожиданные заминки могли возникнуть в любой момент. В начале первого вернулся домой. А в шесть вывел из своего гаража машину, джип «гранд-чероки», и поехал в сауну. Она находилась в охотничьем домике в нескольких километрах от «Четверки», на берегу Ангары, и после парилки посетители ее бухались прямо в воду или в прорубь, если дело было зимой.
Об этом охотничьем домике — комнат на пятнадцать, с облицованным дубом залом с камином, обставленным с вызывающей роскошью, и о традиционных субботних сборищах, в которых принимал участие не только сам Барсуков, но и многие из власть имущих и из «Четверки», и даже из Иркутска, знали в городке все. Года три назад пронырливый репортер иркутской молодежки прознал про эти дела и опубликовал хлесткий фельетон. Публикация наделала много шума, но никаких мер по факту растранжиривания государственных средств на строительство этого домика, его обстановку, охрану и обслуживание принято не было, а имя репортера быстро исчезло со страниц газеты: он неожиданно уволился, поменял квартиру и переехал в другой город. А Барсуков продолжал жить, как жил, не изменяя ни малейшей из своих привычек. Это его и сгубило.
Около полуночи он подъехал к своему дому и загнал машину в гараж, построенный рядом с домом, в ряду таких же капитальных, с центральным отоплением, гаражей. Жил Барсуков не в самом городе, а чуть не отшибе — в одном из трех десятков двухэтажных, каждый на свой лад, каменных коттеджей, в которых испокон века селились директора заводов и городское начальство. Жители «Четверки» называли это место генеральским поселком. Аккуратно заасфальтированные проезды между коттеджами и подъезды к генеральскому поселку всегда были ярко освещены, был установлен постоянный милицейский пост, и дежурный сержант время от времени обходил поселок, следя за тем, чтобы никто и ничто не нарушало начальственного покоя.
Во время очередного обхода, примерно за полчаса до полуночи, патрульный увидел неподалеку от коттеджа Барсукова красную «девятку». В машине никого не было. Решив, что к Барсукову или к его соседям кто-то приехал в гости и припозднился, он на всякий случай записал номер машины и двинулся дальше. А через полчаса, примерно в 0.05, прогремели три выстрела: сначала один, через несколько секунд — еще два, подряд.
Убийца, скорее всего, прятался за гаражами, ожидая возвращения Барсукова. Когда его джип вкатился в гараж, он проскользнул следом за ним и, едва Барсуков вышел из машины, в упор выстрелил ему в голову. Когда Барсуков упал, произвел еще два выстрела — для верности. Ворота в гараже Барсукова были не как у всех, они не раскрывались, а поднимались вверх нажатием кнопки. Убегая, убийца нажал вторую кнопку, и ворота закрылись. И когда на звук выстрелов выбежала жена Барсукова и соседи и подоспел дежурный милиционер, они сначала даже не поняли, что произошло, увидели лишь, как быстро уехала какая-то машина. И только когда кто-то догадался нажать верхнюю кнопку, открылось леденящее зрелище: возле машины лежал хозяин джипа с размолотой пулями головой.
Номер красной «девятки» сразу же был передан всем патрульным машинам и постам ГАИ, но было уже поздно: минут через сорок «девятку» обнаружили брошенной на одной из окраинных улиц Иркутска. Очевидно, выскочив из нее, убийца тут же тормознул такси или частника и уехал в город. Как выяснилось немного позже, машину угнали от ночного клуба «Бирюсинка», хозяин обнаружил пропажу и заявил в милицию, лишь выйдя из клуба во втором часу ночи.
Протокол осмотра места происшествия и показания свидетелей были изложены убогим канцелярским стилем, но были скрупулезно подробными, не было упущено ни одной мелочи, а в конце концов от протокола большего и не требовалось.
— «Девятку» проверили на дактилоскопию? — спросил, дочитав, Турецкий.
— Обижаете, Александр Борисович, — ответил Мошкин.
— А на дверях гаража?
— А как же!
— Были отпечатки?
— На руле — смазанные. Хотел стереть, видно, но — впопыхах. А на кнопке, я вам доложу! Как нарисованный большой палец.
— По картотеке проверили? Москву запрашивали?
— Дак когда? — удивился Мошкин. — Выходные же были.
Похоже, в Иркутске в выходные вся жизнь останавливалась, как стоп-кадр.
Софронов и Косенков тоже дочитали следственные документы и вернули Мошкину.
— На грани фола работали, — заметил Софронов. — Угнать, выждать, убить, вернуться. В любом месте могли проколоться.
— Однако не прокололись, — отозвался Турецкий.
— Машина у него была служебная или своя? — спросил Косенков.
— Своя, — ответил Мошкин. — Служебные у него «Волги». А джип — свой, он любил сам ездить.
— «Гранд-чероки», — повторил Косенков. — Крутая тачка. Даже подержанный стоит тысяч пятнадцать баксов.
Прокурор усмехнулся:
— Стал бы он ездить на подержанном! С нуля, прямо из Штатов доставили.
— А новый — все сорок, а то и пятьдесят штук.
— Какая зарплата у генерального директора? — заинтересовался Турецкий.
— Кто сейчас может это знать! Коммерческая тайна. Можно, конечно, и выяснить. Не маленькая, я думаю, — ответил прокурор.
— Наверняка не маленькая, — согласился Турецкий. — Но вряд ли такая, чтобы на нее можно было купить джип за пятьдесят тысяч долларов.
— Я понимаю, о чем вы подумали. Такая мысль мне тоже в голову приходила. Мы не упускаем из виду этот завод. Все вроде бы чисто. Однажды попробовали копнуть поглубже — нам по рукам дали. И крепко.
— Кто? — спросил Турецкий.
— И наши. И из Москвы был звонок: не дергайте попусту человека, работает завод — и пусть работает.
— Из Москвы кто звонил?
— Замминистра Цветмета. Они вместе с Барсуковым еще в обкоме работали. Я же говорю: у него все было схвачено.
— Понятно. — Турецкий поднялся. — Спасибо за информацию. Нам пора, у нас сегодня дел — выше крыши. Ивана Степановича нам в помощь дадите?
— Охотно, — сказал прокурор. — Поработать с вами — для него хорошая школа. Удачи!
— Немного удачи — это нам очень не помешало бы!..
Выйдя из областной прокуратуры, распределились, как накануне и договаривались: Косенков — в ГАИ, Софронов — в паспортный стол, а Турецкий в сопровождении Мошкина — в Иркутск-4.
