50

— Не нужно, Маша, спасибо, — принялся отнекиваться Гордеев, когда приходящая медсестра, поставив самодельный торт в духовку, достала из целлофановой синей сумочки аппарат для измерения давления.

— Нет, нужно, Юрий Петрович! — Маша осталась непреклонной. — Имейте в виду, я все-таки не домохозяйка, а медработник и выполняю свои обязанности. Если снова выдадите двести двадцать на сто — так и знайте, не получите никаких вечеринок!

Гордеев подчинился, скрывая улыбку: на практике Маша проявляла себя не настолько грозной, как на словах. Кроме того, кулинария была ее слабостью, и она не меньше Гордеева ждала гостей, которые смогут оценить выпечку, приготовленную ее полными, но красивой формы белыми руками. Да, Маша — настоящее сокровище! Все в ее власти: и укол умеет сделать так, что не почувствуешь, и обед приготовить так, что пальчики оближешь. Выписывая едва выведенного из отравления психотропными средствами Гордеева, который уже переносить не мог чужих стен и неудержимо стремился домой, врачи института Склифосовского сказали: «Только учтите, вы не меньше месяца должны находиться под постоянным наблюдением. Можем порекомендовать отличную сиделку…» От оскорбительного слова «сиделка» восстала мужская гордость Юрия Петровича: «Какая еще, к черту лысому, сиделка? Я что вам, калека или немощный старичок?» Но находившиеся при нем Турецкий и Слава Грязнов дружно взревели, чтоб Юрка не выдрючивался, а сколько надо, столько и лечился… Одним словом, от сиделки отвертеться не удалось. И, откровенно говоря, сейчас Юрий Петрович этому радуется: Маша стала необходимой в доме. Он даже задумывается на тему того, что раньше был дураком: подбирал себе временных подруг по принципу внешности. А надо было по-хозяйски подобрать так, чтобы не временную, а постоянную. Чтобы добрую, и небрезгливую, и готовить чтобы умела, и поговорить было о чем: Маша, вопреки профессии и простоватому толстоносому лицу, отличалась начитанностью, а жизненного опыта у нее хватило бы на четверых. Ей-же-ей, почему бы Гордееву не сделать предложение руки и сердца какой-нибудь Маше… Да зачем же «какой-нибудь», когда вот она, самая что ни на есть натуральная Маша, перед ним? Однако здесь Гордеев с предложением запоздал: высокопрофессиональная частная сиделка успела до встречи с ним стать и женой, и матерью, и бабушкой. Увести ее от мужа? Сейчас, когда нет других дел, можно было бы попробовать, но, кажется, никаких шансов: баба — кремень! К тому же Гордеев подозревал в глубине души, что эти непривычные для него воззрения на женщину, так же как и потребность в заботе, есть следствие болезни, не более того. Вот вернется он к прежнему активному образу жизни — возвратятся временно оставленные холостяцкие привычки. Горбатого могила исправит, а таких горбатых в смысле холостячества, как адвокат Юрий Петрович Гордеев, свет не видывал!

Манжета, стискивавшая плечо, сдулась с тихим свистом. Разгладилась сосредоточенная вертикальная морщинка на Машином лбу.

— Ну как там поживает давление? Примут меня в космонавты? — спросил Гордеев, маскируя юмором тревогу.

— С космосом, Юрий Петрович, придется маленько обождать, — разрумяненно улыбнулась Маша, — но сегодняшний вечер, думаю, вынесете. Только вы, пожалуйста, от алкоголя воздержитесь. Не то после второго рождения, чего доброго, придется праздновать еще и третье. Это я вам, как медработник, ответственно говорю.

— Не волнуйся, Маша, — торжественно, как пионер на линейке, пообещал Гордеев, — никакого алкоголя. Мы же договорились. Гости клялись и божились, что никакого алкоголя не будет.

Идею отпраздновать второе рождение Юрки Гордеева, вернувшегося буквально с того света, подал Слава Грязнов, а прочие гордеевские друзья с восторгом ее подхватили: они обожали и Юрия Петровича, и внеочередные праздники. Тут же наметили дату… Правда, для полной уверенности в том, что второе рождение состоялось, не мешало бы выждать тот самый месяц, назначенный врачами для полной реабилитации пациента. Но, увы, служебная необходимость настойчиво призывала в скором времени Турецкого в Чехию, пребывание в которой грозило затянуться на неопределенный срок, а что за праздник без Сан Борисыча? Поэтому радостное событие решили поторопить, чтобы успеть до отъезда. Конечно, при условии, что с не вполне еще здоровым Гордеевым станут обращаться нежно, как с оранжерейным цветочком. Никаких волнений, никаких возлияний, никаких засиживаний до утра. Ни-ни-ни!

Когда салаты и мелко нарезанные ломтики хлеба и колбасы красиво распределились на тарелках на белой скатерти, а торт из духовки начал испускать сдобный аромат, свидетельствуя о близкой готовности, по квартире пронеслась трель звонка. Первым из гостей в комнату, где полулежал Юрий Петрович, вломился Семен Семенович Моисеев. Невзирая на возраст и давнюю, еще с войны, хромоту, советник юстиции передвигался стремительно, как старинный, но красивый корабль, несущийся по бурным волнам на всех парусах. В одной руке он сжимал полузадушенный целлофаном букет белых гвоздичек, в другой — пузатую бутылку восхитительного армянского бренди «Ани».

— Юрик, мальчик мой, — приглушенно воскликнул Семен Семенович, троекратно облобызав Гордеева, — до чего ж я рад видеть тебя в живых! А то тут эти шалопаи, Саня и Слава, наговорили мне разные страсти, будто бы тебя какие-то садисты накачали наркотиками и уложили в гроб. Только я ж так и рассчитывал, что таких юристов, как мы, за понюх табаку не умогилить. Все ерунда, выпьешь рюмку этого лекарства — в пляс пойдешь, чтоб я так жил!

Маша выросла за плечом Гордеева, словно Немезида. Моисеев отступил и выпучил совиные глаза в комически преувеличенном испуге.

— Извините, — Маша бдительно несла свою вахту, — Юрию Петровичу спиртное вредно. Я вам как медработник говорю.

— Мадам, — не растерявшийся Моисеев, согнувшись в поклоне, поцеловал Маше руку так ловко, что она не успела ее отнять, — разрешите поблагодарить вас за все, что вы сделали для нашего драгоценного Юры Гордеева. Вы — ангел, а я очень стар и умею распознавать ангелов, когда они ступают по нашей грешной земле. Вы изрекаете истины с позиции высшей справедливости, и вы таки правы. Но позвольте вам напомнить, мадам, что жить тоже вредно: от этого умирают…

Тотчас за Моисеевым явился Турецкий, вооруженный коньяком «Наполеон». За ним нарисовался Слава Грязнов, неся растянутый пакет, в котором что-то стеклянно позвякивало… Умудренная опытом Маша, сообразив, что в такой ситуации с мужчинами спорить бесполезно, сыграла отступление и удалилась на всякий случай готовить шприц.

— Так, значит, за границу, Саня? — для затравки беседы спросил Гордеев, хотя сам отлично все знал.

— Так точно, Слава, за границу, — доложил Турецкий и шлепнул по руке Грязнова, который, оказавшись за столом, немедленно потянулся к колбасе. — Генпрокурор дал указание расставить все точки над «и», уже и с Интерполом связался. Поеду в Прагу для проведения в Чехии следственных действий, конечно, совместно с прокуратурой и полицией. Ничего, накроем мы перевалочный пункт анаболиков! Плюс к тому и Титов с Красиным не отстают.

— А что от тебя надо руководителям российского спорта?

— Представляешь, убедительно просят поехать с ними в штаб-квартиру МОК. Там должно состояться важное совещание по поводу применения допинга российскими олимпийцами. Только у нас имеются доказательственные материалы. Эти факты в состоянии обелить русских. И очернить нечестных сотрудников из МОКа и Всемирного антидопингового агентства…

Новый звонок в дверь, новая партия гостей. Открывать дверь пошли Турецкий с Моисеевым. За то время, пока не иссякли приветственные возгласы из коридора, Слава Грязнов при молчаливом согласии Гордеева успел соорудить себе внушительный сэндвич из белого хлеба, соленых огурчиков и двух сортов колбасы. Моисеев и Турецкий вернулись в сопровождении Дениса и примкнувшего к нему майора Зайчика. Последний шмякнул на пустое блюдо, предназначавшееся под торт, нечто большое, круглое, просвечивающее из-под двух слоев оберточной бумаги серым мясом:

— От нашего стола — вашему столу!

— Батюшки! — чуть не подавился Слава: майор Зайчик неизменно заставлял трепетать его нервы. — С какого же это стола: на котором в морге покойников разделывают?

— Ну вы даете! — искренне изумился Зайчик. — Обычная баранина с чесноком. Ну, если честно, то не совсем обычная. Меня ее один грузин готовить научил: попробуешь — пальчики оближешь! А кстати насчет морга, спасибо, что напомнил, есть один анекдот…

Тут явилась Маша, оповещая, что торт готов, и поиски дополнительного блюда избавили присутствующих от анекдота, который наверняка подорвал бы их аппетит.

Когда все оказались на своих местах — торт на фарфоровом подносе, Маша, вопреки ее застенчивым отнекиваниям, на свободном стуле рядом с майором Зайчиком, Гордеев во главе стола, все прочие при столе, кому где нравилось — первым поднял тост Моисеев, который имел не слишком-то отчетливое представление о том, что сегодня празднуется, но был тем более величествен, напорист и красноречив.

— Дорогой Юра! Сегодня мы поднимаем бокалы, празднуя твое возвращение из тех сумрачных широт, куда всем охота попасть как можно позже. А чтобы вернуться оттуда целым и невредимым — для этого, знаешь ли, надо родиться в рубашке. Мы и так догадывались, что госпожа Удача тебя любит, но теперь уж точно ликвидированы все сомнения. Знаешь, как в народе говорится: если тебя хоронят раньше времени, значит, сто лет проживешь. За тебя, Юра! Чтоб ты жил те самые сто лет!

Звон сдвинувшихся рюмок смешался с разноголосицей всевозможных благих пожеланий.

Еще несколько тостов на протяжении ближайших часов довели собравшихся до нужной кондиции: когда внутренние зажимы сняты, но до отказа тормозов еще очень и очень далеко. В таком состоянии, ради которого, позвольте выдать маленький секрет, устраиваются все настоящие застолья на свете, легко завязать беседу с человеком, которого раньше стеснялся, высказать то, что давно хотел и не решался открыть. Общество распалось на несколько групп — довольно-таки неожиданных для гипотетического зрителя, который имел бы возможность наблюдать одних и тех же людей и абсолютно трезвыми, и в подпитии. Майор Зайчик обрел благодарную слушательницу в Маше, которая искренне смеялась его анекдотам: черный юмор ничуть не шокировал опытную медсестру! Семен Семенович вдохновенно описывал обстоятельства своего фронтового ранения Славе Грязнову, который, вставляя по ходу дела «Да ну?», «Нет, надо же, в самом деле!», «Всегда знал, что вы у нас герой», не забывал при этом воздавать должное и торту, и бутербродам. Что касается Гордеева и Турецкого, их пробило на философский лад.

— Знаешь, Юра, — в порыве алкогольной откровенности признался Турецкий, — к концу этого дела я превратился из поклонника спорта в его ненавистника. Не по душе мне как-то, когда лопаются мышцы, летят к черту суставы, сердце рвется от зависти к тому, кто тебя на полкорпуса опередил. Когда, понимаешь ли, молодые красавцы и красавицы, которым жить бы и жить полной жизнью, есть, пить, мыслить, любить, становятся уродами, которым ничего этого больше не хочется, да они и не могут. И ради чего? Лишнего миллиграмма поднятого веса, лишнего миллиметра преодоленной дистанции. Стоит ли это загубленных судеб?

— Дело в том, Саша, — рассудительно проговорил Гордеев, — что важны не эти миллиграммы и миллиметры сами по себе. В человеческой природе заложена, видимо, тяга к совершенству — в том числе совершенству физическому. Шумный ажиотаж вокруг спорта связан с тем, что в глазах массового зрителя спортсмены воплощают телесный идеал, от которого сам этот массовый зритель, погрязший в мягком кресле, пиве и телепрограммах, безмерно далек.

— Я уловил твою мысль, Юра. По-моему, это еще страшнее, чем то, что я сказал. Ведь смотри, по-твоему, массовый зритель, ради выкачивания денег из которого устраиваются олимпийские игры, получается эдаким римским патрицием, который смотрит, как гибнут на арене гладиаторы. В древнеримские времена гладиаторы гибли прямо на глазах публики, сейчас — за кулисами, но результат-то один. И мы еще называем себя цивилизованным обществом? Тогда, выходит, Древняя Греция была цивилизованней нас: там спортсменов не выращивали, как бычков, там любой человек из толпы мог выйти и помериться силой с чемпионом. И средневековая Европа была цивилизованней нас: там за рыцарскими турнирами наблюдали те, кто сам готов был в следующий момент вспрыгнуть на коня и взяться за копье. А мы по сравнению с ними кто? Людоеды…

— Хватит комплексовать, Саша, — возразил Гордеев. — В конечном счете мы всего лишь сделали то, что нам было поручено. Ты с Дениской — каждый со своей стороны — в процессе добросовестной работы устранили одно из препятствий к тому, чтобы Москва стала столицей следующей олимпиады. Я нашел убийцу мужа моей подзащитной. Майор, — что-то вроде поклона в сторону Зайчика, с которым Гордеев успел лишь поверхностно познакомиться, — накрыл склад запрещенных веществ. Все мы вместе разоблачили кое-каких нечестных людей в российской власти. Исполнили свой долг. К чему тут философию разводить?

— А почему бы не пофилософствовать, когда дело сделано? Самое время, по-моему, задуматься: а что ты, по гамбургскому счету, совершил? Привели твои поступки ко благу или злу?

— Ладно-ладно, — замахал Гордеев обеими руками, — не спорю, не спорю.

Денис отмалчивался: как самый младший из компании, прилежно слушал разговоры старших и держал свое мнение при себе. В чем-то он был согласен с доводами Турецкого — и сразу же перед глазами всплывала чудовищная туша Валерии; но стоило вспомнить, как антитезу, супругов Мурановых, таких моложавых в свои преклонные годы, — и моментально напрашивалась мысль, что спорт сам по себе не так уж плох, если без анаболиков… Вот если бы оборотная сторона спортивных медалей не была иногда такой отвратительной и жестокой! Распираемый чувствами, подогреваемыми циркулирующим в крови алкоголем, Денис выскочил охладиться на балкон, под покров стынущего августовского неба, и считал на его черном бархатном подоле звездные блестки, пока не прояснилось в голове и не зарябило в глазах…

Звездная августовская ночь, дарящая свою прохладу в равной мере правым и виноватым, сонным и бодрствующим, не принесла облегчения следователю Сергею Валерьяновичу Плотникову, который вот уж час как обмял себе в бессоннице бока. Бессонница обусловливалась, как обычно, семейными неприятностями — двумя сразу. Во-первых, Варя с той дрожащей влажной девической улыбкой, которая возвращала ей привлекательность невесты в белоснежной фате, сообщила, что очередное средство предохранения снова не сработало — и, несмотря на то что Плотников подозревал, что им не избежать явления на белый свет шестого отпрыска, на его голову словно обрушилась упущенная нерадивым строителем блочная плита… Вторая неприятность не относилась к разряду предусмотренных, и Сергей Валерьянович пока не разобрался, относиться к ней как к неприятности или по-другому. Любимая старшая дочка Мариночка заявила, что в новом учебном году она хочет заняться спортом и просит записать ее в какую-нибудь секцию. Хоть в какую-нибудь! Она слишком толстая, ее из-за этого дразнят, а лучший способ поддержания веса — физические нагрузки, значит, спорт. По этому поводу развернулась бурная семейная дискуссия, местами переходящая в шторм.

— За секцию нужно платить деньги, — упирался Сергей Валерьянович, — а лишних денег у нас, сама знаешь, не водится. Они будут нужны для твоего нового братика… или сестрички…

— Есть и бесплатные секции, — настаивала Марина, которая, несмотря на возраст, обладала стальным характером, который закалился в постоянных столкновениях с житейскими трудностями. — А даже если сначала заставят платить, то потом увидят, какая я способная, и позволят заниматься бесплатно.

— Но почему ты решила, что тебя признают способной?

— Потому, что у меня есть упорство. А все спортсмены в интервью говорят, что в спорте это самое главное.

Упорства Марине действительно было не занимать: видно хотя бы из того, что Сергей Валерьянович, со своим опытом следователя, так и не сумел ее переспорить. Скрепя сердце он дал ей обещание записать ее в какую-нибудь секцию, поближе к дому, чем сейчас был очень недоволен. Если старшая дочь, вместо того чтобы возиться с братишками и сестренками, будет уделять все свободное время спорту, нагрузка на Плотникова возрастет. Плюс ожидаемый шестой ребенок…

Но, с другой стороны, может быть, все не так уж мрачно? Мариночка в самом деле упорная девочка и умеет терпеливо переносить трудности: как же иначе, ведь она его дочь! А вдруг это упорство поможет ей не только превратиться из толстушки в стройную красавицу, но и выведет ее на чемпионские рубежи? А вдруг в его скромном доме подрастает будущая олимпийская надежда, которая прославит своего старого отца? Чем черт не шутит?

Ведь это, что ни говори, радует! Отличная все-таки штука — спорт…