45

Наркотический препарат, содержавшийся в пище, снова начал оказывать свое действие, ввергая Юрия Гордеева в заторможенность и сон. Однако на этот раз дурманящей вытяжке из плода химических раздумий каких-нибудь врачей-убийц противостояла сила воли, которую неожиданно воскресила в Гордееве неудовлетворенная надежда на спасение. Да, он окружен врагами; друзья далеко, они пока еще не нашли его, а может быть, и не найдут — и что из того? Неужели ему только и остается, что пассивно плыть по сонным волнам, погружаясь все глубже, и, скорее всего, пойти ко дну? Нет, простите, Юрка Гордеев вам не из таковских! Он еще себя покажет! Каким образом он себя покажет, оставалось скрыто туманом неизвестности, но подготовка должна была начаться сейчас, сию минуту. Главное — не спать, не поддаваться затягивающим сновидениям. Как им противостоять? Считать до тысячи, до миллиона? Нет, не подходит: наоборот, счет овец — испытанное средство от бессонницы… Вспоминать стихотворения, которые учил в школе? «Однажды, в студеную зимнюю пору, сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу, поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой…» Совмещение двух шедевров русской классики, и впрямь памятное со школьных лет, развеселило и помогло слегка воспрянуть духом. Однако и сонные волны не бездействовали: они плескались уже возле ножек гордеевской кровати, готовые затянуть в привычный омут. Волнам наркотического сознания способствовала доносящаяся снизу дикарская музыка — какие-то, шут их знает, тамтамы и зурны, которые поначалу отвлекали, царапая слух, но потом своим равномерным ритмом стали вводить в трансовое состояние. Во всех этих народных штучках есть нечто наркотическое, ибо недаром поклонники этнической музыки усиливают на концертах ее действие таблетками и «промокашками».

Тут же моментально привиделся Юре концерт, на сцене выступает группа, косящая под древнеегипетских богов, и даже лица артисты скрывают под звериными масками, а он отирается в гуще публики, где полно колоритных личностей, от японцев в индейских головных уборах из перьев — до негров, одетых как гуцулы… Стой, погоди, это не по-настоящему! Только не спать, только не спать! Бред шел в наступление, Гордеев отбивал атаку за атакой, с холодным трезвым страхом понимая, что вот-вот сдаст позиции. Нет, не сдаст! Он еще нужен на этом свете, не спящий и в полном разуме. Его непременно спасут, и тогда он расскажет, что к Алоеву приезжал в гости какой-то иностранец по фамилии… а как же его фамилия? Глок? Глан? Нет, непохоже, фамилия вроде как немецкая. Гримм? Или английская? Грин? До чего же дырявые стали мозги от этого сонного лежания: вот как будто только что услышал фамилию, бац — уже забыл. Идиот! Кретин! Гордеев нагнетал в себе злость на свой неповоротливый ум, поддавшийся алоевскому фармакологическому дурману.

«На что ты будешь годен, — укорял он себя, — если пустяковой коротенькой фамилии вспомнить не в состоянии? А еще адвокат! Давно ли, спрашивается, подробности десяти дел одновременно в памяти держал — и ничего не путал? Адвокат опупелый! Компьютер ржавый! Покрышка продырявленная!» Он поносил себя все нелепее и нелепее, все смешнее и смешнее, и умственные усилия, которые он к этому прилагал, вступали в такое скрежещущее противоречие с действием наркотика, что все вместе причиняло ему почти физическое страдание. Он чувствовал себя так, словно в его голове вращалось, раздирая мозг на части, часовое, с острыми зубчиками, колесо… Да нет, тьфу, какое колесо? Шестеренка, это называется шестеренка. Или как-то по-другому? Большая шестеренка, очень большая. Толстая… то есть массивная. Кажется, это называется…

— Гросс!

Гордееву показалось, что он выкрикнул пресловутую, наконец-то обретенную фамилию во все горло; что сейчас сюда сбегутся все алоевские подручные, чтобы прикончить пленника, который, как выяснилось, слишком много знает, а потому опасно оставлять его в живых. Но когда он обвел комнату еще не совсем прояснившимся, но уже способным различать действительность взглядом, то обнаружил, что его конвоир преспокойно сидит на стуле, ничуть не потревоженный никакими громкими звуками. Очевидно, крик Гордеева был безмолвным, обращенным, так сказать, внутрь его существа. Там, внутри, этот крик прозвучал болезненно-оглушительно — до такой степени, что, казалось, мог оборвать жизнь, которая и так держалась на волоске в организме, отравленном всевозможными несочетаемыми препаратами. Но в итоге выяснилось, что жизнь он возвратил. И жизнь, и память, и надежду. Наркотические волны отхлынули, не осмеливаясь больше претендовать на жертву, которая оказала им такой решительный отпор.

«Гросс, — повторял про себя Гордеев в такт биению сердца. — Гросс. Гросс. Гросс…»

Он знал, что никогда не забудет эту короткую фамилию. Он пронесет ее через новые дозы и беспамятство. Он донесет ее до тех людей, которые старательно положат ее в фундамент обвинительного заключения…

Вот только когда это произойдет? И где они, эти люди? Может, позабыли уже о нем, в естественную убыль зачислили? Отряд не заметил потери бойца? Не хотелось думать так о друзьях, но голос рассудка подсказывал, что за время исчезновения адвоката Гордеева вполне могли счесть умершим…

Народное празднество оказало растлевающее, можно сказать, анархизирующее действие на охрану алоевских феодальных владений. После того как в сумерках, почти не прибегая к помощи фонариков, специально обученные ребята из группы, которую привел Турецкий, обесточили проходящую по периметру забора сигнализацию, стало возможным заглянуть внутрь территории и убедиться, что прославленные кавказские богатыри несут вахту из рук вон плохо. Один, бдительно торчащий возле запертых ворот, украдкой то и дело прикладывался к бутылке марочного вина, утащенной, надо полагать, из праздничных запасов, — и даже пророк Мохаммед, строго запретивший спиртное, не смог бы ему сейчас воспрепятствовать. Другой, его напарник, выглядел стойким и свирепым, но стоило в глаза ему случайно попасть лучу света со стороны виллы, они тупо и отсутствующе взблеснули, выдавая то, что обладатель таких расширенных зрачков недавно крепко обкурился или ширнулся. Остальные представляли собой беспорядочную орду в камуфляже, при других обстоятельствах, возможно, сильную и организованную, сейчас — начисто лишенную ориентиров. Эти гаврики так лениво делали вид, что они якобы чего-то здесь охраняют, и так небрежно обращались со вверенным им оружием, что в них не стоило даже стрелять — оглушить их, и дело с концом. Так грязновские ребята и поступили с подвернувшимися под руку — и правильно сделали, потому что выстрелы могли бы вызвать нездоровый ажиотаж и отвлечь хозяина от празднования, наведя его на нежелательные мысли. К счастью, хозяину пока что было не до того.

Проникновение на территорию постороннего элемента прошло незамеченным. Точнее, участники группы захвата вскоре поняли, что могут перемещаться по феодальному участку беспрепятственно: одеты они были в точности так же, как охранники, в стандартную камуфляжную форму, а вступившая наконец-то в свои права ночь позволяла ошибиться относительно лиц. К тому же у пришельцев создалось впечатление, что здешние охранники не слишком хорошо знакомы друг с другом. Или, возможно, к местным охранникам присоединились какие-то еще?

«Да у Алоева гости!» — вспыхнула в уме Турецкого логичная, увязывающая факты догадка. Ну конечно, вряд ли даже восточный человек Алоев закатывает пиры подобного уровня только для себя и семьи: наверняка к нему присоединились еще какие-то равные по рангу личности. Сразу вздохнулось свободнее, напряжение трансформировалось в здоровый азарт. Ах, драгоценный гражданин Алоев, значит, вы любите праздники? Так мы вам устроим праздник, не сомневайтесь!