Турецкий гнал машину по мокрому пустынному шоссе, как сумасшедший, рискуя потерять управление и разбиться. Въехав в больничный двор, он едва не врезался в мусорный бак. Заглушил мотор, выскочил из машины и стрелой взлетел по мраморному крыльцу клиники.

Врач, встретивший его в приемном покое, был похож на мультяшного Санта-Клауса или доктора Айболита. Седая бородка веером, пышные седые усы, красноватый нос и лукавые глаза за стеклами круглых очков в черной оправе. Белая шапочка подчеркивала сходство, да и имя у него было соответствующее – Ганс Вольфович.

Турецкий озабоченно спросил:

– Что с ней?

Перед тем как ответить, врач задумчиво пошевелил седыми бровями и по-стариковски тяжело вздохнул:

– Колотое ранение в грудь и руку. Вдобавок переохлаждение и сильнейший стресс. По всей вероятности, убийца метил девушке в грудь, но она подставила руку и смягчила удар. Лезвие ножа прошло сквозь ладонь. Вот так!

Врач приложил ладонь к груди, другой рукой сжал воображаемый нож и ударил себя в ладонь:

– Удар был нанесен очень сильным человеком. И профессионалом своего дела.

– Почему вы так решили?

Ганс Вольфович посмотрел на важняка с сожалением, как профессор смотрит на нерадивого студента, и объяснил:

– Лезвие ножа вошло аккурат между ребер. Если бы не ладонь... – Врач закатил глаза к потолку и красноречиво вздохнул.

– Если бы он был профессионалом, он бы проверил – жива она или нет, – хмуро сказал Турецкий.

– Вы правы, – нехотя согласился доктор. – Хотя... в жизни всякое бывает.

– А что насчет переохлаждения? – спросил Турецкий.

– Судя по всему, девушку бросили в воду – в реку или озеро. А вода-то в нынешнее время года сами знаете какая. Ума не приложу, как она вообще сумела выбраться. Хотя своим спасением она отчасти обязана и воде.

– В смысле? – не понял Александр Борисович.

– Холодная вода замедлила кровотечение, – объяснил врач. – Только благодаря этому она не потеряла много крови.

– Осложнений не будет?

Ганс Вольфович задумчиво подергал себя за бородку:

– Не знаю, голубчик, не знаю. Завтрашний день покажет, но я думаю, что пневмонии ей не избежать. Хотя – dum spiro, spero, как говорили древние. – Он посмотрел на Турецкого, усмехнулся и перевел: – «Пока дышу, надеюсь».

– Я могу с ней поговорить? – спросил Турецкий, не обращая внимания на интеллигентские ужимки доктора.

Врач кивнул:

– Можете, конечно. Она ведь сама вас вызвала. Только осторожно. Если увидите, что девушка волнуется, прекращайте беседу и прощайтесь.

– Хорошо, я буду осторожен, – пообещал Турецкий и, порывисто кивнув доктору, направился в палату.

Ганс Вольфович проводил его взглядом и задумчиво произнес:

– Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus2...

Галя лежала в постели, перевязанная бинтами, укутанная в теплый белый халат. На голове у нее была белая шапочка. Лицо Гали было бледным, как у манекена, губы посинели.

Увидев Турецкого, Галя попыталась приподняться на локте, но Александр Борисович поспешно сказал:

– Лежи, лежи!

И она обессиленно опустилась на подушку. Александр Борисович сел на стул возле кровати, ласково погладил девушку по руке и улыбнулся:

– Как ты?

– Могло быть и хуже, – срываясь на хриплый шепот, ответила Галя. – Дышать немного... трудно. А так – ничего.

– Кто это сделал?

– Хасан... – прошелестела губами Галя. – Чеченец... Он работает на Аймана.

– На Аймана? – поднял брови Турецкий.

– Да... Айман – это Селин. Помните, тот... в ресторане...

Лицо Турецкого побелело. Он шевельнул обескровленными губами, но ничего не смог вымолвить. Мсье Селин – Айман аль-Адель?! Галантный французик с безобидным лицом и повадками парижского интеллигента-ловеласа на самом деле знаменитый арабский террорист?

Только сейчас Александр Борисович стал припоминать, что в поведении «француза» были странности. Например, неприятная суетливость, проглядывающая порой в его взгляде, странноватый акцент с пропадающим вдруг грассированием (тогда Турецкий не придал этому большого значения, посчитав, что «француз» намеренно старается заретушировать свой акцент, как это любят делать в беседе с русскими многие иностранцы). Да что там! Признаков была масса! Но дело в том, что Турецкий еще до похода в «благотворительный фонд» исключил Селина из списка подозреваемых. «Увлекся более интересными версиями и пропустил самую очевидную», – как сказал бы Меркулов. Ошибка оказалась роковой и чуть не стоила Гале жизни.

«Тупица! Идиот! – яростно клеймил себя Турецкий, бледность на щеках которого сменилась взволнованным румянцем. – Таких, как ты, надо гнать из Генпрокуратуры к чертовой матери! Выметать поганой метлой! Тоже мне, „профессионал“!..»

Галя тем временем перевела дыхание и продолжила:

– Я... читала его ежедневник. Там план операции... В Кремлевском дворце...

– Да, я знаю, – сказал Турецкий, горестно вздохнув. – Они собираются его взорвать. Но мы держим ситуацию под контролем. Главного взрывника мы уже арестовали.

Галя посмотрела на Турецкого.

– Взорвать? – прошептала она. Потом едва заметно усмехнулась и качнула головой: – Нет... Это только уловка... У них есть... специалист. Марк... Я слышала их разговор через... стенку.

Галя хрипло, прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Турецкий молчал, не зная, как поступить – продолжить разговор или уйти, как велел доктор. Девушка явно устала, но на карту было поставлено слишком много. Александр Борисович еще немного помолчал, затем спросил, чуть повысив голос:

– Галя, ты слышишь меня? Что они собираются сделать?

Девушка медленно открыла глаза. Казалось, опухшие веки были слишком тяжелыми, и Гале приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы удержать их раскрытыми. Она покосилась на Александра Борисовича и прошептала:

– Слушайте...