Футбол отвлекал Александра Борисовича от мыслей. И отчасти раздражал. Славка целиком отдался зрелищу, а когда он так отдавался и, соответственно, реагировал на происходящее на футбольном поле, все постороннее переставало для него существовать. Поэтому и стало скучно.

Турецкий вышел в другую комнату, подумал и отыскал в кармане визитку Оксаны. Девушка протягивала ее подрагивающими пальчиками, многозначительно при этом поглядывая на него.

«С чего бы это? — кокетливо спросил он себя. — Она была до такой степени возбуждена? Не исключено. Но встреча нужна для дела, и только для дела…»

Александр набрал ее номер на своем сотовом телефоне и стал ждать.

— Алло, это кто?

— А это ваш страшный сегодняшний посетитель! — хриплым голосом начал Турецкий и рассмеялся: — Александр это, Оксаночка, можно просто Саша, я буду только рад. Чем заняты? Не оторвал ли я вас от важных дел? Есть ли у вас пауза?

— Столько вопросов! — радостно сказала она. — У меня все есть — и дела, и паузы. Вам что нужнее?

— Планы на вечер? Я могу сделать вам предложение… — чуть помолчал он и закончил: — Провести окончание вечера в каком-нибудь симпатичном кабачке. Можно в писательский дом пойти, можно — к журналистам. К композиторам, к архитекторам или в Дом кино — на выбор. В любой, где кухня хорошая. Но, может, вы больше любите шум, много музыки, тогда предлагайте сами.

— Я бы согласилась на любое ваше предложение, Саша… по поводу выбора места, — тут же поправилась Оксана, — но мне бы не хотелось в одном из этих домов неожиданно столкнуться с кем-нибудь из наших сотрудников. Вы же знаете журналистов — они вездесущи!

— Напомните, я вам потом анекдот по поводу этого слова расскажу.

— А я знаю! — кокетливо захихикала она. — Там конец такой: «Везде что?», да?

— Ну, вы умница! Абсолютно точно по теме! Я, кажется, в вас влюбляюсь.

— А вы не торопитесь, Саша! — продолжала она кокетничать. — Французы говорят: «Недозрелый колос не жнут!»

«Внимание! — сказал себе Турецкий. — Где и когда я это читал? Ага, Мопассан, «Милый друг», все верно. Девушка «читают» французского классика, и это говорит о многом. Но… действительно, не будем торопиться. Тем более что не до жатвы».

Турецкий замыслил эту встречу, для того чтобы поподробнее расспросить девушку о редакционной политике. «Мелкие сошки», на которых редко кто обращает серьезное внимание, — как правило, знают очень много. И если секретаршу главного редактора немного распотрошить, она может оказать неоценимые услуги. И сейчас, и, если понадобится, в будущем. Пусть не очень благородно, но ведь ей же самой это ничем плохим не грозит, за это Турецкий мог ручаться. Ибо один из основных принципов старого интеллигента гласил: «Никогда не ссылаться на источник информации». Александр же Борисович, несмотря на все свои заморочки, считал себя именно таковым.

— Давайте поступим проще, — предложил он. — Вы где живете?

— На Арбате, в Сивцевом Вражке, а что?

— Есть превосходная идея. Вы выходите из дома, я вас забираю, и мы пешочком проходим буквально два шага до «Праги». А там смотрим, в каком зале устроиться — можно в Зимнем саду, можно где понравится. Как? Я когда-то очень любил этот ресторан, но уже, кажется, сто лет там не был.

— А нас пустят? Там же всегда народу-у!

— Обязательно пустят и право выбора предоставят, можете быть уверены.

— Прекрасно, уж наших-то там точно не будет!

— Почему?

— А он дорогой ресторан.

— Это уж опять их, а не ваша забота. Диктуйте адрес…

— Ты с кем там договариваешься, предатель рода человеческого?! — загремел из другой комнаты Грязнов.

— Ты будешь сейчас сильно смеяться, Славка! С девушкой.

— Понятно, что не с юношей. С ними по ресторанам шляются только знаешь кто?

— Знаю, — сказал, входя в комнату, Турецкий. — Я, брат, многое знаю, но молчу. Иначе в нашей профессии нельзя. Но ты не волнуйся, нравственность моя ничуть не пострадает. Я хочу ее раскрутить по горячим следам.

— Кого «ее»?

— Секретаршу.

— Батюшки мои, секретаршу таскать в «Прагу»!

— Она хорошенькая. Когда не сердится.

— Деньги-то есть? Или спонсировать?

— Слава, когда настанет время, я тебе скажу. А пока на «самостоятельность» хватит. Там, кстати, где-то рядом квартира этого Липского.

— Так ты что, хочешь заодно влезть в эту квартиру? С ее помощью?

— А что, неплохая идея… если бы она согласилась поиграть со мной в шпионов.

— Так поиграйте, кто вам мешает?

— Я учту ваш совет, господин генерал. Машинка пусть поторчит у тебя ночью, ладно? А утром ты можешь на ней ехать в присутствие и там оставить, а я позже заберу.

— Ты что?! — почти возмутился Грязнов. — Ты не собираешься ночевать у себя дома?! Или… Нет, на это ты никогда не пойдешь!

— Ты о чем?

— А, так ты собрался раскручивать ее на бульваре Гоголя, где опадают клены? Ну, мастер!

— Девушка будет тоже крепко спать в своей девичьей же кроватке и видеть радужные сны. А я буду у себя и завтра явлюсь на каторгу чисто выбритым. Укором твоей совести. Как не стыдно думать такое о товарище?

— Гусь теперь тебе товарищ! — злорадно захохотал Грязнов.

…Турецкий не узнал ее. Он подъехал на такси по бульвару до угла Сивцева Вражка, прошел несколько десятков метров в глубь квартала и увидел у искомого подъезда нечто волшебное. В прямом смысле. Навстречу ему двинулось некое изумительное создание с пышной прической «а-ля Пугачева», с крепкими, стройными ногами на высоких каблуках. Переливающееся и туго обтягивающее ее тело платье было так коротко, что казалось, будто девушка просто забыла про верхнюю одежду. И в то же время все это ей поразительно шло — вот такой, черт возьми, парадокс.

— Я вижу, вы потрясены, мой кавалер? — заметила она, беря его под руку и обдавая волной неожиданно пряных духов.

— Вы нашли нужное слово — потрясение, — кивнул Турецкий. — Я теперь очень опасаюсь, что вас-то пропустят, но меня просто вышвырнут вон, как приблудного щенка, недостойного и близко стоять рядом с такой красавицей. А скажите, Золушка, как вам удается настолько преображаться?

— Мне не очень удобно… — начала она, не отвечая на его вопрос, — но хотелось бы перейти на «ты», если вы не против, Саша?

— Как там говорят ваши любимые французы? Погодите, сейчас вспомню… Meme en ton absence — touyours avec toi!

— Неплохо, — усмехнулась она, — и произношение не очень подкачало. И смысл мне нравится: «И без тебя — с тобой!» Впечатляет. Долго фразу разучивал?

— He-а, вычитал где-то случайно и записал на клочке бумажки, чтобы блеснуть при случае. Я вообще к языкам был способный, если б только слушался родителей и хорошо учился. Черта бы лысого я тогда пошел в прокуратуру!

— Как приятно, когда человек говорит правду…

— Что, соскучилась по ней? — слегка уязвил Турецкий.

— Фи! Можно подумать, что в вашей конторе все такие уж хрустальные чистоплюи! Чего ж ты тогда занимаешься этим типом? Мне, между прочим, материал тоже не понравился, мы уже обсуждали с девочками, но тип-то мерзкий!

— Ты про кого, про Липского? — забросил он «невинный» крючок.

— Да нет, про его героя, про судью. Хотя тебе я могу открыться, Левка — так мы его между собой зовем — тоже неприятный тип. Понимаешь, не то чтобы слюнявый… или там плохо вымытый, нет. Но есть в нем что-то такое… Эти его черные маечки в обтяжку, чтоб при случае, так вот, мускулом пошевелить, белые брючки — тоже в обтяжку, фи! Гомистое такое…

— А зачем ему нужно было псевдонимом прикрываться?

— А это ему, по-моему, Эдя посоветовал. Статья-то такая… — Оксана потрясла слегка растопыренными пальцами, будто стряхивая с них гадость. — Все были уверены, что наверняка начнутся тяжбы, но пока то, другое, сам предмет спора перестанет кого-либо интересовать.

— Чего ж от авторства-то отказываться? Непонятно. И от гонорара тоже?

— Ну да! Левка за копейку из человека душу вынет! Ему просто не по гонорарной ведомости платили, а отдельно. В конверте.

— Спонсоры, поди?

А то кто же? Вот они с ходу и примчались, от нас же два шага до их офиса.

— Ну, ты молодец, Оксанка! — с неподдельным восхищением подначил Турецкий. — У тебя, я все больше убеждаюсь, очень точное видение! Расскажи мне еще про Липского.

Александр Борисович лишний раз убеждался в своей правоте: вот кого надо расспрашивать, вот с какими кадрами работать!

— А он последнее время много о проститутках пишет, ну, ты видел, я приносила несколько его материалов. У меня ощущение, что они ему очень близки по существу — по-человечески, по духу, даже по профессии. Он где-то сам такой же, как они. И все время как будто в душу к тебе лезет, ты его гонишь, а он лезет. Словно старается доказать, что он не шлюха, а мужчина… Нет, не могу сформулировать…

— Напрасно, у тебя это очень здорово получилось. Выпуклый портрет, просто молодчина! Мы сегодня обязательно выпьем за это. Тебе родители немного позволяют? Ругать не будут?

— Так, минуточку! Я вполне самостоятельная единица, это понятно?

— Все-все, диспут закончен убедительной победой Оксаны в первом же раунде. По очкам.

Они медленно шли по Арбатской площади, встречные мужчины обязательно оборачивались, глядя им в спины. Турецкий беспричинно улыбался.

Он ненавязчиво навел Оксану на тему Липского, и она теперь охотно делилась с ним своими впечатлениями и о самом писателе, и о его творчестве. Она училась на вечернем отделении факультета журналистики, училась, видимо, старательно, и опыт общения с людьми у нее, заметно, имелся.

Турецкий «неожиданно» напомнил ее же слова о том, что где-то поблизости находится квартира Липского. Оксана прекрасно знала где, она пару раз даже побывала там в гостях. Лев Зиновьевич, приезжая в Москву, любит собирать у себя ответственных сотрудников «Почты», довелось в их число попасть и Оксане. Большой радости такое общение не вызвало, пожилые мужики, особенно из редколлегии, может, сами по себе люди и интересные, но когда они собираются вместе, слушать их — великая скука. Сплетни, сведение счетов, обиды, мелкие ссоры и тут же объятия и поцелуи взасос, будто собрались сплошные «голубые». «Короче, блин, скукота» — такой промежуточный итог подвела Оксана и, словно невзначай, прижалась к сильному плечу своего сегодняшнего спутника.

— А пошли посмотрим? — предложил Турецкий.

— Да зачем тебе? — скривила личико Оксана.

— А просто так. Когда хочешь представить себе «героя», неплохо знать о нем как можно больше — где живет, с кем, какие у него бывают радости, какие огорчения. Это — характер человека, Оксаночка, из таких незначительных деталей он и складывается. И когда ты его представишь мысленно, становятся понятными причины тех или иных поступков человека, понимаешь? Разве вам преподаватели этого не говорили?

— Очникам, наверное, говорят, а нам? Нам бы побыстрее зачеты и экзамены сдать да дипломы получить, чтобы освободить секретарские кресла… Если хочешь, пойдем, здесь недалеко, а может, потом? Темнеет уже, я домой должна вернуться не позже двенадцати. Папа у меня добрый, но закон есть закон.

— Молодец! Вот теперь я убедился, что ты действительно самостоятельная единица. Только очень ответственный человек может чувствовать себя полностью свободным и поступать так, как желает. И это — тоже закон. Все, пошли ужинать. А потом я тебя провожу, и ты, если захочешь, покажешь, где он живет…

Метрдотель, с которым Александр Борисович, оставив на минуточку Оксану, переговорил тет-а-тет, предоставил им столик на двоих в верхнем зале, в тени огромной пальмы. Раньше здесь был Зимний сад, а теперь — неизвестно что, но все равно красиво, под какого-то из Людовиков, наверное.

Вернувшись к Оксане, он нашел ее в окружении густоволосых молодых мужчин, которые были очень недовольны тем, что их захотели лишить общества красивой «жэншыны». Просто Александр Борисович повернулся спиной к Оксане и лицом к ним и «нечаянно» распахнул пиджак, продемонстрировав плечевой ремень кобуры, и вопросительно посмотрел персонально каждому в глаза. Ответных вопросов не возникло, джигиты тихо растаяли в воздухе.

Оксана смеялась:

— Чем ты их так?

— Потом обязательно покажу! — с кавказским акцентом, делая при этом зверское лицо, ответил он.

А когда они уже устроились за столиком, он наклонился к ней и, взяв ее руку, сунул себе под мышку. Она ойкнула и с восторгом уставилась на него.

— Так это у тебя?.. — догадалась она.

— Ага, — спокойно подтвердил он, — должен же я тебя защищать, раз уж взялся, верно?

Она едва не закатила глаза от счастья. Ребенок? Или очень впечатлительная? А может, она в нем просто мужчину увидела, а не тех «голубых», что собирались у Липского? А, кстати, сам-то Хакель этот, он не гей, случайно? Внешность у него подозрительная. И если это действительно так, тогда многое понятно! Ай-я-яй! Неплохое открытие…

Оксана была совсем не голодна, да и Александр все-таки основательно поужинал у Славки, поэтому остановились на легких закусках под хорошее вино, и Турецкий предложил сделать выбор девушке. Ему же было в принципе все равно.

Они что-то жевали, запивали легким и очень приятным вином, и разговор вертелся вокруг все той же «Секретной почты». Турецкий ставил незамысловатые вопросы, а Оксана, возможно, и не подозревая, что открывает постороннему важнейшие редакционные секреты, рассказывала, кто у них чем занимается, кто ей нравится, а кто нет и почему. То есть она складывала из мозаики собственных впечатлений общую картину жизни газетного коллектива. А наблюдательность ее, как уже отмечал для себя Александр, была просто сказочной.

Она вспомнила, например, что незадолго до злосчастной публикации Лев Зиновьевич, ну, Левка, примчался в редакцию с утра пораньше, был взволнован и словно бы немного не в себе. Потом они заперлись с главным в его кабинете, велели не беспокоить и долго о чем-то дебатировали — громкие голоса были слышны сквозь запертую дверь, но к словам Оксана, естественно, не прислушивалась. Позже к ним присоединились Стас и второй, оба — из холдинга, что были сегодня, а тогда, видимо, приехали специально. И снова в кабинете что-то горячо обсуждали. Почему горячо? А Левка, обычно бледный, как от малокровия, выскочил в конце из кабинета с лицом свекольного цвета — таким Оксана его еще не видела ни разу, даже когда он у себя дома, на той вечеринке, куда она попала, упился до чертиков и Эдя, на удивление по-братски, ухаживал за ним. И это Эдгар, от которого доброго слова обычно не добьешься! Такая вот зарисовка…

Главный врал Турецкому — никакой специальной редколлегии, которую собирают, когда готовятся к печати материалы, особенно острые или скандальные, не было. А по мнению Оксаны, которая сама же и рассылала конверты со статьей по адресам членов редколлегии, заведомо зная, что доброй половины из них нет в России физически, это была, вообще, чистая формальность, само обсуждение «Палача» началось и закончилось именно в тот день у редактора. И когда номер появился на прилавках, главному стали звонить. Несколько звонков — она просто помнит, ибо по привычке записывает у себя в тетради, для памяти — были из правительства, с Краснопресненской набережной. На все такие звонки отвечал только сам Эдя, ни замам, ни кому другому не перепоручал, о чем строго предупредил Оксану. Дважды звонили из Администрации Президента, им тоже что-то было надо. Видимо, именно эти звонки пугали главного больше других, потому что он потом ходил мрачный и куда-то постоянно уезжал — по полдня его не было. Наверное, к спонсорам бегал объясняться.

Кстати, на редакционной летучке, где постоянно обсуждаются вышедшие номера, реакция на материалы и прочее, двое заведующих — ну, как бы сказать? — отнеслись не очень доброжелательно к этой статье. Эдя им тут же дал полный отлуп, заявив, что те, кому не нравится политика издания, могут подать заявления об уходе, и эти заявления будут немедленно удовлетворены. Критики стихли. А главный тут же распорядился выдать денежные премии отделу и тем сотрудникам, которые принимали личное участие в подготовке материала. Самую большую — пятьсот долларов — получил заведующий отделом. Остальным — по сотне. Левке был вручен конверт, и сколько там было, Оксана не знала, но наверняка побольше, чем заведующему.

— У вас разве в долларах платят? — слегка удивился Турецкий.

— Да нет, конечно, в рублях, в деревянных. Расписываются в получении как бы рублей, а на руки им выдает главбух «зелеными» — такая вот внутренняя договоренность.

— Но ведь в рублях можно написать любую сумму, верно? — улыбнулся Турецкий.

— Конечно, — улыбнулась и Оксана. — Я тоже по ведомости получаю пять тысяч рублей, большая для кого-то зарплата, а Серафима выдает мне конверт с тремя сотнями баксов — немного, но в других редакциях платят меньше. Иногда еще Эдя от своей щедрости подбрасывает сотню-другую, как премиальные. Это уже без всякой ведомости. Спонсоры, наверное, выдают, а отчетности на какие-то суммы не требуют.

— А члены редколлегии у вас хорошо получают?

— Вот это уже их секреты, я не могу знать, конверты Эдя вручает лично. Но опять же по общей ведомости — копейки. Если не знать этой механики, вряд ли человек стал бы с нами работать. А с другой стороны, имя постоянно на слуху, материалы идут вне очереди, гонорары приличные — ну, для кого как, это естественно, опять же и командировки… Жить можно.

В общем, ничего нового девушка Турецкому не открыла — сейчас, к сожалению, повсюду так, каждый хочет получить побольше, а налогов заплатить поменьше. Вот и торжествует в обществе этот «зеленый» нал.

Оксане захотелось потанцевать, и Турецкий отвел ее на площадку, где вовсю резвился оркестр бородатых и одновременно лысых мальчиков, изображавших совершенно отвязный рок. Там еще гуляла свадьба, было много молодежи, и Александр Борисович вдруг почувствовал себя несколько не в своей тарелке. А вот Оксана быстро нашла свое место. Едва они вернулись к столу, как ей посыпались предложения — гости на свадьбе не упустили из виду такую оригинальную куколку и стали откровенно надоедать своей навязчивостью.

Турецкий, чтобы не показать себя деспотом, раз отпустил девушку с молодым человеком, другой, а потом увидел, что она уже пристроилась со своим кавалером за свадебным столом и что-то залихватски пьет из высокого бокала — шампанское, наверное. Эксперименты пора было кончать. И когда девушка снова поднялась с тем парнем, чтобы продолжить танцы, Александр Борисович решительно вынул из его цепких рук Оксану и повел ее к своему столу. Парень попробовал было «выступить» — его успокоили товарищи. Но он все равно злобно поглядывал на Турецкого.

Ну, правильно, вот только этого Александру Борисовичу и не хватало. И он не нашел ничего лучшего, как сослаться на позднее время, а ей надо быть дома к двенадцати, и еще она ему кое-что обещала. Но у девушки блестели глаза, видать, «самостоятельная единица» немного все-таки перебрала, и некоторые контрольные функции ее организма отрубились.

Нет, силу не пришлось применять, но настойчивость — в полной мере.

Проходя через зал к лестнице, Турецкий заметил того парня, который решительно покинул стол и двинулся за ними. На лестнице он догнал их и схватил Оксану за руку, резко повернув ее к себе. Она вскрикнула. Парень чуть покачивался и кривил губы в презрительной ухмылке.

Был он достаточно крепок, спортивен, как говорится, и не видел причин, по которым кто-то мог помешать ему взять девушку, которая ему понравилась. На Турецкого он просто не смотрел, считая этого дядю, пусть еще и не старого, пустым местом. И в этом была его главная ошибка.

Александр Борисович посмотрел вверх, потом вниз, убедился, что на лестнице никого в данный момент нет, а много времени ему и не требовалось. Ни слова не говоря, коротким точным ударом в солнечное сплетение он заставил парня согнуться и следующим-ударом ребром ладони по шее, сзади, отправил его в глубокий, надо полагать, нокаут. Потом придержал его двумя руками и прислонил спиной к стене, по которой тот и стал сползать на площадку.

— А теперь бежим! — схватив Оксану за руку, шепнул он ей на ухо. — Пока нас не догнали! И не отлупили!

Она как-то смешно взвизгнула, и они, не разнимая рук, кинулись вниз. Так, со смехом, и покинули ресторан. И только на улице она глубоко выдохнула и грудью привалилась к нему, обхватив за спиной руками.

— Ну, ты даешь, блин… — прошептала в восхищении.

«Что ж, — подумал Турецкий с юмором, — и реакция правильная, и слова нашлись те, которых истинно недоставало…»

Он не собирался «воевать», и поэтому они быстро ушли с освещенного пятачка у входа, обогнули здание, завернули на Старый Арбат и отправились вглубь между вычурными и какими-то совершенно неуместными фонарями, которыми почему-то гордится архитектурная общественность столицы, к Староконюшенному переулку, чтобы по нему выйти к Сивцеву Вражку.

Девушку что-то мучило. Может, раскаяние за то, что она невольно подвела, подставила того парня? Или ей было немного зябко от пережитого волнения? Она залезла рукой под пиджак Турецкого, обняла его за спину и вот так шла-тащилась, прижавшись к нему всем телом.

— Слушай, Саша, — «разродилась» наконец, — а где ты так научился? Раз, два и — в полный отруб?

— Жизнь научила… Я ж не с дураками имею дело, а с настоящими бандитами, с убийцами.

— Так у тебя же пушка, — проявила она «профессиональную грамотность», — показал бы, он бы и стих, как те армяне.

— Во-первых, почему ты считаешь, что те мужики были армяне? А во-вторых, пушка у меня, как ты говоришь, чтобы тебя защищать, а не пугать дураков, ясно?

— Так, — упрямо тряхнула она головой, — отвечаю на первый. Они армяне, потому что я некоторых из них знаю, они в магазине напротив нашего дома работают. А второе? А что было второе? Ах, тот дурак? Ты знаешь, ты действительно угадал, он не просто дурак, а настоящий козел. Пригласил к столу, сел рядом и сразу, без спроса, полез мри трусики щупать, представляешь? А еще он здоровый, по морде ему не дашь, сам кого хочешь задавит. Ну и выпил хорошо…

— Надо быть осторожной, — нравоучительно заметил Турецкий.

— С тобой? — Она резко отстранилась и закинула голову, чтобы взглянуть ему в глаза. — Или с кем-то еще? — Он не успел ответить, потому что она добавила: — А мы уже пришли. Вот дом, который ты хотел видеть, — Она мотнула головой в сторону угрюмого огромного дома за своей спиной. — А вон окна его квартиры, видишь, на пятом этаже, между колоннами, или как там они называются?

— Пилястры это, — подсказал Турецкий. — Так с какой стороны — справа или слева от них?

— В середине, — не оборачиваясь, ответила она. — Чего ты так смотришь?

— Ничего, взгляни сама, там свет горит. Несмотря на поздний час. А ты говорила, что его нет в Москве. Может, кто-то из его семьи?

— Какой еще семьи? — фыркнула она, обернулась, посмотрела и с недоумением пожала плечами. — Действительно, — подтвердила не очень твердо, ибо ее выдало «трудно произносимое» в определенных обстоятельствах слово «действительно» — немного развезло девушку на улице. — А кто там может быть? Неужели Левка вернулся уже? Нет, Эдя же звонил ему сегодня, в конце дня. Я знаю, он в Бостон звонил. А как же?

— Ну что, у него не может быть здесь родных или знакомых?

— Знакомые — наверно. А семьи у него быть не может. — Она странно хихикнула и снова прижалась к Турецкому. — По-моему, он вообще не по женскому делу, понимаешь?

И Александр Борисович вмиг почувствовал себя неуютно, ощутив, как ее упрямая прохладная рука ловко скользнула под ремень его брюк, вниз по животу и замерла, вцепившись острыми ноготками в живую плоть. Еще мгновение, и Турецкий понял, что для полноты сегодняшних впечатлений ему не хватало только этого — объятий посреди улицы, под фонарями с оранжево-желтым раздражающим светом, и вдобавок сексуальных игр с полураздетой девицей — именно так и смотрелся ее восхитительный наряд. Но беда была в другом — она, кажется, входила во вкус собственных развязных действий и собиралась уже сползать по нему, пытаясь опуститься на колени.

Нет, пора с этим кончать. Мозги у девушки, видно, затуманились, и она потеряла ощущение реальности. Начиталась, понимаешь, своих французов…

Он взял ее руку, осторожно вынул наружу, затем, приподняв, запрокинул ее голову, изображая жуткую страсть, впился в ее губы, одновременно ощущая, как ее острый язычок словно запрыгнул ему в рот, наконец, оторвался и прошептал с придыханием:

— Нет, только не здесь!

По идее, эту фразу в настоящий момент должна была «выдохнуть» она, но так уж получилось. И подтекст заключался бы тоже в другом — «я хочу тебя». Простенько этак, без словесных изысков.

— А где? — В ее вопросе прозвучала целая гамма чувств, демонстрирующих, что она готова отдаться ему немедленно, но ее несколько сбил с толку собственный вопрос: «Где?»

— В двенадцать ты, к сожалению, должна быть дома, — напомнил Турецкий ласковым голосом, полным печали оттого, что у них сегодня, кажется, не получится отдаться друг другу ввиду жестких обстоятельств. Что, в общем-то, и не входило в планы Александра Борисовича.

Больше того, он надеялся, что вспышка страсти, навеянная все теми же обстоятельствами, у Оксаны пройдет безболезненно, и уже завтра девушка будет в полном порядке. А может, даже и не вспомнит об этой минуте. А потом ведь есть еще у вопроса и этическая сторона — в первый же вечер! Как-то обычно у них, у женщин, это своего рода табу. Впрочем, даже когда времена меняются, какие-то принципы остаются, и примером тому — та же Люба.

Чего это она вдруг вспомнилась? Ох, как сложно с ними, с этими красивыми женщинами, одна из которых в данный момент висела на нем, как сверкающая игрушка на новогодней елке. И осознавала свой долг «самостоятельной единицы», медленно, правда.

Александр же Борисович просчитывал в голове варианты, смысл которых заключался в вопросе: почему у Липского, если он в Штатах, горит в московской квартире свет? И вразумительный ответ не находился. А это было Турецкому очень важно — если Лев Зиновьевич тут, то писателю сильно не повезло. Но как проверить?

И явилась мысль. Турецкий аккуратно освободил руки девушки, развернул ее и повел к дому, в котором она жила. Но, поглядывая на окна квартиры Липского, не терял их из виду. Наконец, удалившись настолько, чтобы выглянувший из окна на улицу человек, который мог там находиться, их не увидел, достал свой сотовый телефон и стал объяснять Оксане, что ей следует сделать, прежде чем они расстанутся до завтра. Именно до завтра — ни раньше и ни позже, это в том случае, если у нее не пропадет желание. И понял, что у нее уж точно не пропадет, — это она сейчас так считает. А завтра? Как сказал кто-то из арабских классиков, «услады ночи — день уничтожает».

Итак, Оксана должна, просто обязана взять в руки телефон и ждать, кто откликнется по номеру, который Саша наберет. Возможно, трубку возьмет сам Лев Зиновьевич. Тогда ей следует удивиться и обрадоваться его приезду в Москву. Мотив? Соскучилась. Причина звонка? Гуляла перед сном и увидела свет в окнах, а как раз сегодня вспоминали в редакции о нем. Опять же, по какой причине? Была суета в редакции. Интересовались статьей люди из Генеральной прокуратуры. Подробности? Завтра в редакции. Сейчас и здесь? Нет, ни в коем случае, папа сердитый и зовет домой. И все.

А если возьмет трубку кто-то посторонний, извиниться и сказать, что думала, будто вернулся Лев Зиновьевич, ошиблась, просит прощения за поздний звонок.

Ну а если никто не ответит, тогда? А это уже к Оксане не имело никакого отношения. Но в любом случае она и слова не должна промолвить в редакции ни о сегодняшнем посещении ресторана, ни о чем ином. Точка.

Пока он говорил, она трезвела. Приходила в себя. И видно было, что игра ей понравилась. Она держала трубку возле уха, ждала ответа, но его не было.

«Это хорошо, — подумал Турецкий, — это меняет дело и развязывает мне руки».

Оставалось только проводить девушку в подъезд, дождаться, когда она поднимется на свой этаж, и тихо удалиться.

Но у девушки появились новые планы. Ее вдруг почему-то устроил тамбур в подъезде, образованный двумя дверями. Шустрая ее рука снова отправилась было на познавательную экскурсию по известному адресу, а поцелуи сосредоточились в области его живота, где другая ее рука пыталась расстегнуть его рубашку. Но Александр Борисович пресек и эту попытку, перенеся главный чувственный момент на новый затяжной взаимный поцелуй, который в конечном счете и добил девушку. Сомнамбулически покачиваясь, она, уже ни о чем другом не мечтая, направилась к лифту. Какое счастье, что застекленная будка консьержки была пуста! Не хватало еще свидетелей и такого рода!

— Какая жалость, — искренно призналась Оксана напоследок, — что ты приехал ко мне не на своей машине! Надо быть предусмотрительным, Саша…

«Вот уж что да, то да», — подумал Александр, осторожно подталкивая девушку к лифту, кабина которого по старинке размещалась в огороженной решеткой шахте. Наконец удалось захлопнуть за девушкой дверь, загудел мотор. Кабина ушла. Затем дверь снова хлопнула наверху, потом еще раз хлопнула, но уже другая, квартирная, и дрожащий гул прилетел сверху. И вслед за этим на лестнице установилась тишина. Да ведь и поздно уже…

С чувством хорошо исполненного долга Турецкий отправился домой. Точнее, к бульвару, где еще должен был ходить 31-й троллейбус, который мог доставить его на Комсомольский проспект, а там уже сам Александр Борисович дворами пересек бы квартал и вышел к своему дому на Фрунзенской набережной.

Можно было взять и такси, и частника, но те в ночное время запросили бы не меньше пары сотен, а Турецкий решил, что в этом нет нужды, он же не торопится, и вообще надо быть экономным.

«Вечно у нас так, — размышлял он, шагая к троллейбусной остановке, — экономия на спичках, расход — на шампанском!» Сегодняшний «легкий ужин» уложился точно в зарплату Оксаны, он без сожаления отдал официанту триста баксов. А вот двести рублей таксисту — пожадничал. Нечего их баловать!

Он остановил такси на Комсомольском проспекте, возле известного в округе «красного магазина». Бодрым шагом прошел наискосок через темный двор, заросший густым кустарником, кленами и липами, а подходя уже к своему освещенному подъезду, почему-то замедлил шаг. Словно в грудь толкнуло что-то. Даже остановился и постоял в темноте, бездумно разглядывая подъезды. Никого кругом не было. Обычно мужики в такое время еще сидят на лавочках возле детской песочницы. Кто покуривает перед сном, кто с приятелем рюмочкой обменивается. А сегодня — тихо.

«Да что это я? — сказал себе Турецкий. — Никак, испугался темноты? Глупости!»

И, выбрав самое короткое расстояние до подъезда, быстро прошел к нему, готовый внутренне отразить любое нападение.

Но его не было. Точнее, он не смог бы его отразить, даже если бы и сильно хотел. Справа, от угла дома, грохнул выстрел.

Он не услышал свиста пули, не почувствовал никакой боли. Только пустой грохот, будто хрястнула доска.

Спокойно, не оборачиваясь, набрал он кодовый номер, открыл железную дверь, вошел и подождал, пока она закроется, угомонив писк электрического сигнала. И только затем вытер ладонью лоб и удивился, что он мокрый.

Если бы хотели убить, так бы и сделали. Значит, снова попробовали взять на испуг?

И еще подумал, что это хорошо, что он не присел, не стал озираться, не выхватил своего «Макарова» — зачем выглядеть в их глазах испуганным петрушкой, паяцем?