Муторная это работа — поднимать материалы судебных процессов, которые вел судья Степанцов с начала семидесятых годов, те дела, по которым состоялись приговоры. Судебный архив, вековая пыль, равнодушные взгляды сотрудников, давно уже ничему не удивляющихся и уставших от постоянного безденежья, невнимания начальства и бесконечных протечек на стенах и потолке, из-за которых тяжелые тома с делами приходится таскать из одного места в другое.

Но стоило увидеть наяву конкретный колоссальный объем того, что ему придется-таки перелопатить, как у Александра Борисовича в прямом смысле слова опустились руки, ибо такую вот, сугубо канцелярскую, непродуктивную, нудную, рутинную — какую там еще? — короче, отвратительную работу он мог пожелать только личному врагу. Ах, если бы имелся другой вариант! Ведь прежде он сразу отправлял в архив нечастых своих практикантов, которых ему обожал навязывать Меркулов.

Константин Дмитриевич, видимо, полагал, что давно относительная молодость самого Турецкого, наложенная на явную молодость недавнего студента или, что гораздо реже, студентки, в сумме даст желаемый результат. Юноши (или девушки) научатся у аса, короля версий, искусству воображения, без которого настоящий следователь состояться не может. Костя, конечно, знал толк в своей профессии, сам превосходно владел ее секретами и такие качества, как усидчивость, внимательность, тщательность и грамотность, считал обычной нормой, то есть порядком вещей. Условиями задачи, а не способом ее решения.

Турецкий же, посылая практиканта (или реже практикантку) в архив, преследовал единственную цель: раз и навсегда с первой же минуты якобы самостоятельной работы наглядно показать человеку, что его ожидает в дальнейшем. Если задание выполнялось успешно, что, к сожалению, также случалось нечасто, практикант мог на что-то рассчитывать. Ну, пусть на поддержку старших товарищей. Хотя девушкам бывало проще. Но это уж, как говорится, другая песня…

А сегодня Александр Борисович пребывал в растерянности. Перевернуть эту, уже не воображаемую, а реальную груду значило потерять лучшие годы жизни.

Но, с другой стороны, пробилась и новая мыслишка с явным знаком плюс: сам умелый и опытный следователь, Турецкий понимал, что Степанцов просто не мог быть плохим судейским работником, если провернул за десять с чем-то лет работы в Сокольническом районном суде, это который на Каланчевской улице, неподалеку от площади трех вокзалов, такой объем работы. Правда, чтобы объективно судить о ее качестве, надо было прочитать все материалы следствия, а на такой процесс не было ни времени, ни, честно говоря, желания.

И привлекать кого-то из работников Генеральной прокуратуры к изучению архивных дел Турецкий тоже не хотел. Надо иметь собственное твердое мнение, не замутненное посторонними советами и предположениями.

Да и вообще, иная задача стояла перед Александром Борисовичем. Он обязан был найти «обиженного» — можно в кавычках, можно без, суть не меняется. Им мог оказаться тот, кто «загремел» на зону и не захотел простить судье, возможно, его чисто профессиональной ошибки. Либо это мог быть тот, кто получил свой срок за дело, но в душе затаил подлую злобу. Или, наконец, тот, кто изначально не был ни в чем виноват, но стал жертвой обстоятельств, и тогда судья должен ему казаться не столько даже личным врагом, сколько представителем той жестокой, бесчеловечной власти, которая его несправедливо осудила. Скажем, по каким-то политическим мотивам. О! Тут есть о чем подумать!

Александр Борисович немедленно отвернулся от горы, составленной по его просьбе (и указанию заместителя генерального прокурора) из пыльных томов, и стал размышлять — а ведь подсказка свыше могла оказаться не такой уж бесперспективной!..

На третий день изнурительного сидения образовались три внушительные стопки, и к ним требовался более тщательный подход.

Между прочим, просматривая уголовные дела, Турецкий обратил внимание на то, что в семидесятых годах сроки расследований были не в пример короче нынешних. И это напомнило ему о том, что и сам он, когда только появился в прокуратуре да, впрочем, и по сей день, старался не затягивать процесс следствия, потому что за это всегда крепко доставалось от руководства. Вот и торопились, пупки рвали, нередко во вред делу, но — птичка-галочка, премии, повышения… Мало что изменилось в этом плане и сегодня, те же «галочки», «палочки», поощрения начальства. Но есть и существенная разница. Тогда существовал Закон — суровый, отчасти несправедливый, но о нем все знали и понимали: нарушил — виноват, либо не берись, либо не попадайся, но в любом случае с тобой поступят в соответствии с правилами не тобой установленной игры. Сегодня несколько иначе, сегодня появилось многое определяющее слово «заказ». К закону это слово никакого отношения, конечно, не имеет, поскольку самим законом стало решение начальства. Хотя и начальство может иной раз нарваться на серьезные неприятности. Вот такой круговорот в природе…Но не об этом надо думать, а о своей цели! Внимательнее, Турецкий!

Нашлось больше десятка дел с явно просматривающимся политическим уклоном. Александр Борисович просто, без всякой связи, узнал упоминавшиеся в судебных приговорах фамилии и вспомнил, кто были те люди, которым приписывались хулиганские действия, антиобщественное поведение, реже — хищения, мошенничества и прочее — из «джентльменского набора» уголовника, осужденного на сроки от пяти до семи лет. Ну какие они, в самом деле, уголовники! Но, соотнося статью из «Секретной почты» с тем, что Турецкий узнавал об этих людях уже потом, когда они выходили на волю и нередко покидали страну, он понимал, что владеть фактами, приведенными в статье, они, скорее всего, не могли. А если бы и могли, вряд ли стали бы ими оперировать, народ все же не того калибра и явно иных моральных устоев! Хотя времена и ситуации иногда меняют людей до неузнаваемости.

Были среди судебных разбирательств и несколько дел, касавшихся авторского права, — судились писатели, добиваясь признания собственных прав и настойчиво доказывая, кто у кого украл замысел, сюжет и прочее. Но это опять-таки происходило в конце восьмидесятых годов, а фамилии литераторов не были знакомы Турецкому и интереса не представили. Он просто полистал эти дела, скорее, для порядка, чем для собственной пользы, и записал фамилии фигурантов — тоже по привычке ничего не оставлять без внимания.

Таким образом, к концу «великого сидения», как он назвал свой процесс изучения прошлого, составив для общего сведения огромный список «действующих лиц и исполнителей», как пишут драматурги, Александр Борисович стал понимать, что даже более тщательное, что фактически невозможно, исследование архивных дел ему ничего не даст. А вот голова действительно распухнет и перестанет вообще соображать. Значит, следовало изменить направление поиска, сменить тему. Такая возможность была. Он уже передал компьютерному бродяге Максу список членов редколлегии «Секретной почты» и попросил выдать на каждого максимум информации. Этот новый поиск стоил Александру Борисовичу еще одного пакета «арабики» — так, между прочим, и разориться недолго… Но не поручать же такое задание официальным службам!

Отряхнув пыль веков, Турецкий вернулся в свой кабинет на Большой Дмитровке, чтобы разобраться в ворохе своих собственных заметок и компьютерных распечаток Макса.

А тот постарался — информация была практически исчерпывающая. Вот что значит знать, куда залезть!

Турецкий читал биографические справки. Некоторых членов редколлегии он, оказывается, даже лично знал, о некоторых только слышал, но все они были люди уважаемые, это бесспорно. Не в плане Аркадия Райкина — ты меня уважаешь, я тебя уважаю, значит, мы оба — люди уважаемые! Нет, он читал, например, книжки одного писателя из этого списка. С автором можно было бы и поспорить по поводу его исторических концепций, но это опять-таки личное дело самого Турецкого и к автору, по слухам, довольно склочному, отношения не имеет. А вот вопрос, способен ли этот писатель сочинить пасквиль на известного государственного чиновника и силой своего авторитета пробить в печать, как-то даже и не возникал. Во-первых, судя по биографической справке, автор с «героем» нигде не могли пересечься, а во-вторых, несмотря на свой скандальный имидж, писатель казался выше житейских дрязг. Впрочем, могли они не пересекаться или просто не были знакомы — это пока догадки, требующие уточнения. Отметим!

Часто встречалось Александру Борисовичу в прессе следующее в алфавитном списке имя известного журналиста-международника. Тоже толковый мужик, дело свое знает, читать его обзоры всегда интересно. Но он зациклен на загранице и ее проблемах, и подозревать его. в авторстве статьи про Степанцова как-то несерьезно. Не его это тема, не его образ мыслей и, что важнее, не его стилистика. Так плохо он написать просто не смог бы.

Вот интересная мысль — а кто смог? Юрист, который из номера в номер дает советы автолюбителям, как не дать себя обмануть, что делать, когда тебя откровенно надувают государство, бандиты, бензиновые и прочие короли?

Или это мог быть известный своими скандальными выходками политолог? Нет, у этого вполне благополучного господина в узеньких, словно иезуитских таких очочках, слишком острый и язвительный язык, слишком большой опыт ведения публичных дискуссий, чтобы он вдруг «разменял» свой оригинальный талант на такую мелочовку. А может, как раз на это и расчет? Мол, никому и в голову не придет? Он ведь в прошлом довольно успешный адвокат, вполне мог когда-то столкнуться лбом со Степанцовым и потерпеть позорное поражение, отложившее неизгладимый отпечаток на дальнейшей его деятельности, отчего и пришлось переквалифицироваться. Не исключено, но нуждается в тщательной проверке.

Следующие двое журналистов, называвшие себя писателями — ничего странного, обычная стадная тяга всякого пишущего в газете к высокому жанру литературы, своего рода графоманство, — существовали как бы в двух ипостасях — в России и за границей. Оба, как они постоянно утверждают о себе в прессе, из бывших диссидентов. Покинули Союз в семидесятых и обосновались на Западе. Один, кажется, в Штатах, другой — определенно в Израиле.

О том, который из Штатов, мало что известно, Макс накопал самый мизер.

Здесь этот гражданин был успешным журналистом, много печатался в разных газетах, потом словно отрезало — то ли диссидентство нарушило привычный уклад жизни, то ли жизненные изменения и проблемы толкнули его в немногочисленные ряды диссидентов. Дальше — участие в протестных акциях и, наконец, отъезд. В настоящее время имеет американское гражданство, проживает в городе Бостоне, где одно время преподавал в университете и выступал в местных газетах с разоблачительными материалами о жизни в СССР. Ныне занимается литературной работой. С журналистикой его связывает участие в работе редколлегии еженедельника «Секретная почта», где он иногда выступает со статьями об интимной жизни советской элиты времен застоя. О, кажется, совсем горячо!

И еще одна очень важная деталь. Этот человек, которого зовут Львом Зиновьевичем Липским, был, оказывается, осужден на пять лет! Причиной послужила его правозащитная деятельность, но повод был выбран самый подходящий для тех лет брежневского правления — растрата денежных средств, присвоение энных сумм, о которых осужденный, разумеется, и понятия не имел. Но такова была практика советского судопроизводства.

Эти данные Макс вытащил из какого-то интервью, которое дал Липский уже по прибытии в Штаты, в котором он утверждал, что истинной причиной его осуждения было участие в протестных акциях по поводу высылки академика Сахарова из Москвы под кагэбэшный надзор в город Горький в январе 1980 года. Вот тогда организаторов несанкционированного митинга похватали и, придумав несуществующие преступления, после коротких и закрытых судебных процессов отправили в лагеря. Откуда Липский вышел в 1985 году и постарался тут же покинуть страну.

Липский… Липский… Александр Борисович точно видел эту фамилию, но не саму по себе, а в числе других осужденных. Ладно, решил, к Этому вопросу можно будет вернуться позже.

Итак, являясь сегодня гражданином Соединенных Штатов, Лев Зиновьевич Липский имеет квартиру в Москве, на Арбате. Купил, наверное, на свои авторские гонорары, хотя книг на русском языке у него немного, чуть более десятка. Для серьезного писателя этого, конечно, мало, жить-то на что? В справке указано, что сюжеты автор черпал из своей прошлой жизни в Советском Союзе. Есть и отзывы критики, сводящиеся к единому мнению — «написано остро, занимательно и даже порой беспощадно». Ни одной, правда, книжки этого автора Турецкий не читал, хотя, кажется, что-то такое видел на книжных развалах. Пожалуй, можно будет полистать. И внимательно посмотреть, что знает этот Липский о том, как жили Хрущев, Брежнев и их соратники? Он что, вхож был в их дома? Сомнительно, но все равно почитать надо.

Пойдем дальше. Коллега Липского из Израиля. Биографии странно схожи. Журналистика, основное направление — нравственная тематика — мораль, воспитание. Видимо, на определенном этапе жизни — какой-то элемент ущербности, в дальнейшем — конфликты с властями, мытарства и отъезд. Но у этого писателя Резникова, в отличие от его коллеги, были веские доводы убраться подальше. В своих книжках он подробно описал, как его завербовал КГБ, как он был вынужден сочинять доносы на своих же коллег и знакомых. Это, конечно, не делало ему чести, но он сумел-таки в конце концов вывести своих «кураторов» на чистую воду, обнародовав их имена. Да, некая ущербность здесь просматривалась, и прежде всего в желании оправдаться, свалив собственные проблемы морально-этического плана на плечи государства, которого больше не существует.

И здесь придется сделать для себя пометку «нотабене», подумал Турецкий…

Таким вот образом он прошерстил весь списочный состав и пришел к окончательному и неутешительному для себя выводу, что, за малым исключением, к которому он лично отнес бы юриста, журналиста-международника и одного из писателей, вся остальная редколлегия ну просто изумительно напоминала личность того, кто мог бы либо сочинить сам, либо заказать пасквиль на Степанцова. В том числе и главный редактор. Поразительно, но это так!

И что ж теперь, каждого дергать? Брать за горло, допрашивать?

А кто тебе, Турецкий, позволит так бесцеремонно обращаться с людьми? Да они просто откажутся с тобой беседовать, пошлют тебя подальше, и ничто, никакие указания генерального прокурора не заставят их изменить свое решение и пойти тебе навстречу. Ты кто сейчас для них? Типичный представитель той самой, прошлой, ненавистной им номенклатуры, от которой одни из них сбежали в свободный мир, а другие быстренько записались в воинствующие демократы. Чужой ты им— Турецкий! Поэтому ищи другие каналы или подходы…

А если начать с исключения, а не с правила? А что, пожалуй, это действительно ход! И Александр Борисович, отложив в сторону бумаги, придвинул к себе телефонный аппарат. Интересно, а что у нас нынче поделывает член Московской коллегии адвокатов Игорь Александрович Ольшевский?

Увы, домашний телефон не отвечал, а по служебному в адвокатской конторе объяснили, что Ольшевский в отпуске, отдыхает в Испании и вернется не раньше июня. Сейчас май — и этим все сказано.

Ну, уж если адвокаты гуляют, то писателям, как говорится, сам Бог велел. Но Турецкий позвонил. И милый женский голос только после того, естественно, как Александр Борисович представился и объяснил, что звонит, чтобы проконсультироваться по одному узкопрофессиональному вопросу с уважаемым Семеном Аркадьевичем, благосклонно ответил, что тот в настоящий момент работает у себя на даче, в Мичуринце, это по Киевской дороге, сразу за Переделкино. И для экстренной связи с ним есть номер мобильника. Турецкий, рассыпаясь в благодарностях, записал. Подумал еще: странно, опять же по слухам, этот Семен Аркадьевич — человек малоприятный в общении, а номер его дали без всяких оговорок, просто вежливо предупредили, что он работает.

Александр Борисович взглянул на часы: половина четвертого. Говорят, что где-то в это время или чуть позже у профессиональных писателей заканчивается рабочий день за столом, и их можно отрывать для светских бесед, встреч и вечерних развлечений. И он набрал номер телефона.

Снова женский голос, но уже другой, помягче или помоложе, спросил, кто звонит. Турецкий представился и добавил, что уже успел объяснить свою нужду в разговоре с другой женщиной, в московской квартире. В трубке послышался смех, и Александр Борисович услышал крик: «Пап, это тебя!»

— Слушаю вас, — раздался тягучий, чуть гнусавый голос — ну, точно, говорят же, что он жуткий зануда!

Турецкий еще раз все подробно объяснил, добавив, что к Семену Аркадьевичу он решил обратиться за консультацией не только как к известному и уважаемому писателю, но и как к ученому, новые исторические концепции которого представляют большой общественный, да и чисто познавательный интерес. И подумал мельком: какая удача, что успел-таки как-то прочитать одну из его книжек. Не дай бог, спросит, будет хоть что ответить.

Очевидно, упоминание Турецким о научной стороне вопроса оказало благотворное влияние на зануду. Он помолчал, раздумывая, и сообщил, что готов встретиться, да вот только как со временем? Первая половина дня у него занята плотно, разве что во второй? А как срочно требуется?

Александр Борисович ответил, что готов приехать прямо сегодня, это же недалеко, а у него своя машина.

И снова у писателя, кажется, появились какие-то свои соображения. Он сказал, что готов продиктовать адрес и ждет к обеду. А вот это уже было интересно. Об обеде как раз Турецкий и не думал, так что очень было бы кстати. И через пятнадцать минут, сунув в карман копию машинописной статьи «Требуется палач», он уже мчался в сторону Ленинского проспекта и дальше, на Киевское шоссе.