Глава пятая
ГОНКА ЗА ИСТИНОЙ

Словно догадываясь о том, что ему предстоит, Поремский отпустил машину с охранником, чтобы тот не маячил у подъезда шикарного дома, в котором проживали, как ему уже успели объяснить, многие важные и даже «крутые» люди города. Впрочем, это можно было определить по фасаду здания — на всех окнах стояли дорогие пластиковые стеклопакеты, подъезд охранялся, и рослый секьюрити сначала потребовал у Владимира удостоверение, а затем позвонил в квартиру и, убедившись, что следователя действительно ждут, пропустил, подозрительно тем не менее поглядывая вслед гостю, поднимавшемуся к лифту.

Машину Поремский отпустил. Договорились, что, когда будет нужно, он позвонит водителю.

Анастасия Сергеевна Камшалова оказалась женщиной привлекательной. «Еще бы, — подумал Поремский, — с такими деньгами можно позволить себе что угодно, и лучшую косметику, и массажистов прямо, что называется, из Парижа». И обстановка, которая ее окружала, указывала на достаточно высокие претензии хозяйки — евроремонт в столичном исполнении, докатившийся до провинции, модные мебельные и кухонный гарнитуры. Ну да, в такой большой квартире молодая хозяйка, если судить по атмосфере в доме, женщина одинокая, могла позволить себе даже роскошь. Настя, как она попросила себя называть, одарив Поремского поощрительной улыбкой (да что тут у них, подумал Владимир, совсем уже туго с женихами?), оказалась женщиной веселой и бойкой на язык. Однако едва речь зашла о химкомбинате, она будто замкнулась в себе, отделываясь неопределенными жестами и мимикой, которые должны были, вероятно, продемонстрировать постороннему человеку полное ее непонимание предмета разговора.

Но зато она с удовольствием щебетала с приятным москвичом о Москве и Петербурге, перечисляла отели, бары и казино, где в последнее время побывала, с огромным восторгом живописала Париж, откуда вернулась совсем недавно. Словом, старалась произвести впечатление.

Несмотря на то что стрелки часов даже и близко не подошли к полуденной отметке, она стала настойчиво предлагать Владимиру, к которому, по ее словам, сразу ощутила откровенную симпатию, напитки — на выбор. И виски, и джины, и всякие ликеры с водками и французскими, разумеется, винами.

Шикарный бар был забит разнообразными бутылками до отказа. На стойке бара из темного полированного дуба громоздился великолепный итальянский агрегат для приготовления кофе-«каппуччино» и разнообразные приспособления для смешивания коктейлей. Она делила просторную кухню пополам — вторая ее часть представляла собой весьма уютную столовую, окруженную цветами и декоративными деревьями в горшках и бочках. Но там все было первозданно-нетронутым, а земля в одном горшке, куда незаметно для хозяйки сунул палец Владимир, каменной. Похоже, что с идеей семейных завтраков, обедов и ужинов здесь тоже напряженка. Но тогда зачем все это? Для кого?

Живет хозяйка одна, родителей нет. Мать умерла раньше отца, муж, по слухам, сбежал в Москву. Детей тоже нет. Нелепое богатство, бесполезное. Правда, если госпоже Камшаловой очень хочется, чтоб ее квартира напоминала Парижский салон, тогда другое дело. Но все равно скучно.

А Настя водила гостя из комнаты в комнату и не то чтобы хвасталась, а демонстрировала свое богатство, словно выворачивалась перед потенциальным женихом буквально наизнанку. Она показывала, что ей сделали специалисты, приезжавшие из Питера, а что она выписала из Италии… И так далее, и тому подобное — словом, Владимир воочию наблюдал рекламу того, как следует жить богатым людям в России, которой заполнено фактически все отечественное телевидение.

Поремский невольно усмехнулся, и Настя, тут же заметив это, спросила, по поводу чего его саркастическая усмешка. Но момент искренности между ними еще не наступил, и Владимир подумал, что, пожалуй, рано задевать больную, возможно, тему для хозяйки. Выход подсказала интуиция. Он ответил, что, с удовольствием разглядывая всю эту обстановку, невольно сравнил ее со своим бытом. Но ему его собственная служба устанавливает практически ненормированный рабочий день, часто без выходных и праздников, поэтому вполне достаточно квартиры в Москве, состоящей из одной комнаты и просторной, хотя и гораздо меньшей, конечно, кухни, где и собираются обычно друзья и коллеги. А из мебели — широченная тахта, шкаф, стол да стулья — необходимый минимум. В этой же квартире, больше напоминающей дворцовые помещения, по его мнению, никакие мысли о работе даже не приходили в голову.

— Здесь, — Поремский красноречиво посмотрел в ее чистые голубые глаза, — все предназначено, увы, исключительно для наслаждений. Так что нет никакого сарказма, Настя. А зависть? Есть отчасти, но зависть хорошая — приятно, когда человеку повезло.

Тема везения, как он понял, оказалась для нее неожиданной, но Настя была готова немедленно ее обсудить. А чтобы разговор принял более доверительные, дружеские формы, захотела угостить Владимира хотя бы каппуччино. Он согласился. А Настя, зарядив свой агрегат и подставив чашки, продолжала его уговаривать выпить по рюмочке. Поремский понял, что ей самой этого очень хотелось. К сожалению, он и тут не поддался соблазну, и тогда она предложила чистые напитки заменить легкими коктейлями. Владимир в данном случае не нашел причин для отказа, и она с удовольствием начала их немедленно составлять, употребив для приготовления лимоны, апельсины, оливки и всякие соки, которых у нее в доме оказалось в избытке. Она с наслаждением трясла и переворачивала в руках французский шейкер, разливала, украшала, втыкала в высокие бокалы разноцветные трубочки-соломинки и маленькие зонтики.

Потом они перешли в гостиную, уселись в низеньких креслах возле натурального камина, облицованного розовым мрамором, которым здесь, похоже, ни разу не пользовались, но охапка дров тем не менее лежала в ожидании своего часа. И ярко блестели начищенные бронзовые причиндалы, висящие на такой же кованой стойке.

После нескольких глотков коктейля Настя, видимо, совсем успокоилась и расслабилась, высоко закинула ногу на ногу, как бы «нечаянно» продемонстрировав сидящему напротив гостю восхитительные кружевные резинки своих почти прозрачных чулок. Ну, соответственно, их зрелое содержимое.

Поремский несколько растерялся. Даже приятный кофе с шапкой взбитых сливок не помог ему преодолеть неожиданно возникшую сухость в горле. Все ему казалось слишком уж нарочитым, тем более что в памяти немедленно высветилась восхитительная картинка вчерашней любовной схватки, прямо-таки ошеломившей опытного ловеласа горячей и искренней страстью. И он вдруг снова почувствовал неодолимое желание невзначай коснуться пальцами круглого, выставленного напоказ колена. Но, на его счастье, зазвонила телефонная трубка, лежащая на столике.

Настя рассеянно повела глазами и неохотно потянулась к ней. И вдруг оживилась. Теперь она только слушала, почему-то с возрастающим интересом поглядывая на своего гостя и перебивая речь абонента короткими репликами и отдельными словами:

— Ну, не может быть!.. Неужели?.. А ты?.. Ой, врешь!.. Нет, никогда тебе не поверю, потому что… В самом деле?!

Ее глаза в какой-то момент перестали блуждать по комнате, лишь задевая гостя. Продолжая прижимать трубку к своему прелестному ушку со сверкающей бриллиантовой сережкой, Настя уставилась в упор на Владимира и принялась со странным, заинтересованным выражением на лице разглядывать его, будто увидела впервые нечто невероятно привлекательное и забавное.

Поремский чувствовал себя чрезвычайно неловко под ее изучающим взглядом.

Наконец она завершила односторонний, по сути, разговор последней репликой:

— Давай вечерком пересечемся, можно здесь, и поговорим подробнее, ты меня просто заинтриговала. Ну, пока…

Она положила трубку на стол, поменяла ноги местами и засмеялась:

— А вы, Володя, смотрю, зря у нас времени не теряете, молодец, мне нравятся такие мужчины.

— В каком смысле — не теряю? — смутился, точнее, продемонстрировал смущение Поремский. Он все никак не мог вникнуть в причину ее странного веселья.

— А я вот о чем сейчас подумала…. — Настя посмотрела на свой навесной потолок, усеянный блестками утопленных в нем электрических лампочек, и, решительно скинув ногу, выпрямилась в кресле. — Вот о чем, — повторила уже твердым голосом. — Вы, я поняла, от меня все равно не отстанете и, скорее всего, добьетесь своего.

— Вы о чем, собственно? — загадочно улыбнулся Поремский.

— Да об этих проклятых акциях, о чем же еще!

— Ах, вон про что речь?.. — разочарованным тоном протянул Владимир.

— А разве у вас были какие-то другие мысли и намерения, когда вы явились сюда? — удивилась она.

— Мысли? Их невозможно запретить себе, правда, запереть на ключик можно. То же самое происходит и с намерениями.

— Вот и я так думаю. Зачем запирать и отказываться, верно? Предлагаю вам обмен. Вы — мне, а я — вам. Как такой вариант?

— Ну, чего я хочу от вас, скрыть уже просто невозможно, — весело произнес он, — я имею в виду пока только свое служебное задание.

— А есть что-то еще?

— Ну-у… — Он развел руками. — У меня, Настя, просто нет слов, но я готов с удовольствием выслушать ваши условия.

— А я вам действительно должна буду что-то подробно объяснять, если скажу, что минуту назад звонила моя подруга Света. Мы с ней дружим еще со школы. Судьба у нее сложилась несколько иначе, чем у меня, но мы продолжаем общаться, иногда встречаемся, а чаще перезваниваемся, вот как сейчас. Когда есть хорошая новость, которой можно поделиться с подругой, понимаете? Э-э! — лукаво засмеялась она. — А ведь вы краснеете, мой дорогой мальчик! Что ж это вы не научились чувств-то своих прятать? А еще важняк!

— Да вы с такими внешними данными и, полагаю, особым талантом можете кого угодно заставить покраснеть. А что касается Светланы, если мы имеем в виду одну и ту же женщину, которая…

— …живет на Портовой со стариками родителями, — с улыбкой уточнила Настя.

— О, она мне очень понравилась. Умная женщина. И, кажется, наши чувства и старания были взаимными. И это о них она вам так долго рассказывала? — Поремский хитро посмотрел на хозяйку дома.

Настя не ответила, а почти так же, как совсем недавно подруга, сладко потянулась, словно выставляя себя на обозрение, затем медленно поднялась, плавно, но с силой огладила бедра и вдруг с вызовом подмигнула ему:

— Но для начала давайте посмотрим, как оборудована моя спальня. Туда ведь мы еще не заходили?

— Не заходили, — серьезно подтвердил Порем-ский, легко поднявшись. — Это я помню.

— Вот и взгляните. У вас, я заметила, есть вкус к красивым вещам… А потом я уж так и быть обещаю рассказать все, что хотите. Но надеюсь, что вы не употребите мою откровенность мне во зло.

— Клянусь! — более горячо, чем требовал момент, воскликнул Поремский. — Да мне в принципе и знать-то об этом нужно только с единственной целью — как построить дальнейшее расследование, которое лично к вам никакого отношения, по существу, не имеет. Скажу больше, меня даже сумма сделки абсолютно не интересует. И где вы храните свои деньги — тем более. Я — не налоговая служба, и любые ваши финансовые проблемы меня просто не касаются, можете быть на этот счет абсолютно спокойны.

— А я и не волновалась, — спокойно ответила Настя. — Я не занималась юридическими проблемами, их решали компетентные люди, работа которых щедро оплачивалась. Ни у них ко мне, ни у меня к ним претензий нет. Вот и все!

— Очень рад за вас. Так с чего начнем?

— Я же сказала, с ознакомления с интерьером спальни. Не возражаете?

— Господи! — С покаянным выражением на лице Поремский поглядел в угол комнаты, где, по его понятиям, вполне мог находиться иконостас. — Прости мне мои вольные и невольные заблуждения! Это ж каким надо быть идиотом, чтобы в подобной ситуации искать повода для возражений!

Она захохотала и, схватив Владимира за рукав, весело, с неожиданной силой потянула за собой.

А он и не сопротивлялся…

День пролетел фактически незаметно, и на дворе стало по-осеннему смеркаться. Но это вовсе не значило, что наступал вечер — до него было еще далеко.

Максимально, насколько это было возможно, он постарался насытить страсть возбужденной женщины, которая, подобно своей подруге, оказалась сильной и темпераментной и сквозь сжатые зубы, мотая головой из стороны в сторону, требовала, чтобы он не сдерживался, а когда он выполнял это ее желание, сладко охала и задерживала дыхание, будто обмирала…

Наконец Владимир дождался, когда она сама заявила, что на сегодня ей, пожалуй, довольно. Она не хочет злоупотреблять, а потом надо же какие-то желания оставить хотя бы на завтра. Настя уже планировала свое ближайшее будущее и, скорее всего, не сомневалась в нем. Поэтому и не желала пресыщения. Сформулировано это было грамотно и, что удивительно, довольно трезво, если иметь в виду, что в коротких паузах она умудрялась в том виде, как была, то есть в одних чулках, убегать на кухню, к бару, и возвращаться с новыми порциями коктейлей, становившихся от раза к разу все крепче. Впрочем, ответа от Поремского тоже не требовалось. Возможно, это входило в условия их устной договоренности.

Настя ушла под душ, затем туда же заглянул и он, закрепив изящным и страстным танцем под хлещущими струями воды их первое и столь многообещающее знакомство. А после, умиротворенные и причесанные, они уселись все у того же камина, чтобы заняться наконец тем, ради чего следователь сюда и прибыл.

То ли Настя почувствовала в нем родственную душу, то ли его старания достигли-таки своей цели, но она была с ним предельно откровенна. Не помешало ей, в общем, и то, что он, испросив предварительно ее согласия, достал из кармана и включил миниатюрный диктофон. Он пообещал запись внимательно и на абсолютно трезвую голову прослушать, после чего стереть ее к чертовой бабушке.

Настя насторожилась, но искренний и просительный взгляд Володи, который действительно боялся за неутихшим ураганом чувств упустить что-нибудь важное из ее рассказа, заставил ее согласиться. Однако в течение всего своего рассказа Настя с подозрением поглядывала на черную коробочку.

Суть же дела оказалась незамысловатой, как и все на свете.

Сергей Николаевич Камшалов повел себя мудро еще в те годы, когда в стране, как грибы после теплого дождя, стали возникать акционерные общества и «господа приватизаторы» кинулись делить государственную собственность, присваивая себе львиные доли и отдавая истинным хозяевам производства — рабочим и служащим остатки того, что не получалось проглотить с первого раза. Как директор крупнейшего на юге России химического комбината, тоже превращенного в открытое акционерное общество, он, пользуясь и властью, и высоким, надо сказать, авторитетом в рабочей среде, взял себе солидный пакет акций. Этим шагом он гарантировал остальным акционерам, которым достались кому небольшие пакеты, а кому всего несколько акций на душу, незыблемость своей экономической политики на производстве. Камшалов утверждал, что предприятие никогда не сменит профиля, будет всегда привлекать активных спонсоров, а всем акционерам таким образом твердо гарантировал постоянный доход.

Так было вначале. Но потом на предприятии наступили черные дни. Срывали задания поставщики, никому не нужной оказалась продукция, стремительно лезли вверх обезумевшие цены — короче, прежде благополучный комбинат с давними, устойчивыми традициями залихорадило. Словно охваченные повальным безумием, рабочие и служащие ринулись в частный бизнес, в торговлю чем угодно, лишь бы выжить. Народ стал увольняться, без сожаления расставаясь с ненужными теперь никому, по мнению большинства, акциями. Продавали по номиналу, то есть фактически за обесценивающиеся на глазах рубли.

Неожиданно обнаружились темные личности, которые, по слухам, начали скупать бросовые ценные бумаги. А затем на комбинате, который, по сути, уже дышал на ладан, появились новые, так называемые, хозяева, которым приглянулись огромные и удобные помещения — а их без особых затрат можно было переоборудовать и под склады, и под что угодно, вплоть до залов игровых автоматов и казино со стриптизом.

Тяжелое было время, и на директора оказывалось невероятное давление, ему сулили «золотые горы», если он разрешит использовать свободные якобы площади под частные коммерческие интересы. Но Камшалов стоял твердо. Он верил, что к комбинату, построенному, в общем-то, и его руками, снова вернется былая слава. Не может бардак в стране, спровоцированный ее правительством, длиться вечно!

Веря в это, Сергей Николаевич и сам скупал акции у бывших акционеров, покидающих предприятие. И к тому моменту, когда продукция комбината оказалась все-таки нужной государству и в производство потекли и бюджетные, и спонсорские средства, Камшалов владел почти сорока процентами акций.

А затем случилось несчастье. Тяжелый труд и нервная обстановка на комбинате неожиданно обострили его болезнь. По словам Камшалова, он прозевал «точку возврата» и теперь вынужден был расплачиваться за собственное невнимание к своему здоровью. Сделали операцию, потом — другую, но все было бесполезно. Повлияла, естественно, на течение болезни и смерть супруги. Трудно было держаться, но этот мужественный человек избегал постели и спокойного, щадящего режима. Оттого, верно, на городское кладбище за его гробом пошла половина города…

Не успела осесть земля на могиле, как на Анастасию Сергеевну обрушился шквал самых заманчивых предложений. Единственная наследница, она владела, по существу, теперь всем комбинатом. И столько противоречивых и антагонистических интересов столкнулось над нею, никогда не имевшей даже понятия о том, что такое конкурентная борьба и как выглядит пресловутый «оскал капитализма», что ей, тогда еще незамужней девушке, стало страшно за себя.

Ну, насчет замужества — не проблема. Ей потребовался серьезный и сильный спутник в жизни. И такой быстро нашелся. Но его интересовали, как она поняла, опять же только деньги. В результате брак скоро распался, к счастью, без последствий.

Но потом Настю начали осаждать юристы — каждый со своим заманчивым предложением немедленно, причем абсолютно бескорыстно, начать вести ее дела. По совету старого друга отца, недавно погибшего от руки убийцы, Анатолия Юрьевича Трегубова Настя взяла себе юриста — того, кого порекомендовал дядя Толя. Но теперь и его нет. Нет, юрист-то есть, и именно он начал уговаривать ее избавиться от принадлежащих ей акций. По его словам, такой шаг воистину гарантировал ей всю дальнейшую жизнь безбедное и беспечное существование.

Сперва он свел ее с Юрием Петровичем Киреевым — Настя еще с отцовских времен знала этого удачливого директора «Кубаньцемента», с которым постоянно имел дела Сергей Николаевич. Тот предложил за ее пакет акций баснословную сумму. А она, не давая своего согласия, обещала подумать, как и советовал юрист…

Тут Настя вопросительно уставилась на Володю, но тот отрицательно замотал головой, показав движением ладони, что сумма в огласке не нуждается. Настя улыбнулась и продолжила.

Но неожиданно ее юрист сменил тактику. Однажды он представил ей второго претендента на ее ценные бумаги. Им оказался родной дядя Юрия Петровича — Семен Васильевич, который долгое время жил не здесь, в городе, хотя имел роскошную квартиру в центре, а в Москве, где исполнял должность постоянного представителя администрации края при Правительстве Российской Федерации. Говорили, что вообще-то он постпред при самом президенте, но Настя видела его официальные документы. Суть же, однако, была в другом. Этот Семен Васильевич являлся гендиректором «Кубаньэнерго» и владел корпорацией «Планета», которая также имела общие интересы с химическим комбинатом. Тут, в городе, все переплетено настолько, что даже непонятно порой, кто от кого зависит в большей степени, а кого можно считать самостоятельным и независимым. Но последних практически и не сыскать…

Короче говоря, поскольку Настя не дала Юрию Петровичу окончательного и твердого ответа, то она вполне могла воспользоваться предложением его дяди. Тем более что он сразу предложил сумму, в полтора раза превышающую ту, о которой говорил его племянник. Ну какие могли остаться сомнения?

Причем перевод денег на любой указанный ею счет или на несколько, как Насте будет угодно, осуществит известный в городе банк «Марс», который является филиалом знаменитого на всю страну московского Коммерческого банка.

Вместе с юристом и Семеном Васильевичем Настя посетила «Марс». В банке с ней доверительно побеседовал обаятельный управляющий, который подтвердил условия Договора о продаже и покупке акций, добавив, в свою очередь, что в их приобретении крайне заинтересован известнейший российский бизнесмен, который и инициировал эту многомиллионную сделку. После некоторого Колебания, но, взяв с Насти слово, что та не станет афишировать имя покупателя, достаточно сослаться на Семена Васильевича Киреева, банкир назвал ей имя Николая Викторовича Асташкина. Конечно, она слышала о нем!

Ну что ж, значит, так тому и быть. После смерти отца Настя и слышать ничего не хотела о химкомбинате, который, собственно, и погубил его. Камшалов умер в пятьдесят шесть лет. Разве это возраст для мужчины? Вот то-то и оно..-.

А дальнейшее произошло фактически помимо ее участия. Настя была в первый раз в Париже и там открыла себе счет в «Лионском кредите». Оказалось, что его филиал имеется и в Москве, что было очень кстати. На ее счет в этом международном банке, а также и в самом «Марсе», были переведены крупные суммы за проданные акции. У кого они сейчас, ее не интересовало.

Сделка законна, и теперь она получила возможность превратить огромное и безвкусное помещение в хорошо обставленную, устраивающую ее квартиру. Все дальнейшее покажет время.

Последнюю фразу Настя произнесла со значением, пытливо поглядывая при этом на Володю. Так она назвала его, поднявшись из постели, и только так собиралась называть в дальнейшем.

«Поремский, — строго предупредил себя Владимир, — срочно делай выводы!»

Все ему было понятно. Неясным оставалось, к сожалению, главное: стрельба-то все-таки из-за чего началась? В том, что Настя сказала правду, он почему-то не сомневался. Но это обстоятельство только усиливало его подозрение, что вряд ли причиной кровавой разборки могло стать противостояние дяди и племянника Киреевых. Что-то здесь не сходилось! Ведь они же рядом стояли на похоронах Анатолия Трегубова.

Нет, тут всё сложнее, но Настя наверняка об этом даже не догадывается.

И тут он подумал о том, что ему пора сматываться. Ведь они же со Светой собирались сегодня встретиться. Не хватало только натолкнуться на свою вчерашнюю подружку у подъезда. А интересно, о чем они будут рассказывать друг другу? Вот бы послушать!

«Есть же у тебя совесть, Поремский? — снова строго обратил он свое внимание на несуществующую абстракцию. — А если есть, то что ты сидишь? Чего ждешь? Беги, пока они тебя не изловили и не устроили публичных разборок! В этом южном городе женщины слишком эмоциональны…»

Турецкий смеялся, слушая рассказ Поремского. И, может, впервые его словно укололо странное чувство, похожее на ностальгию по себе любимому — такому же, как Володька, молодому, отчаянному и нахальному. Но также, как почти полтора десятка лет назад, бесшабашность поступков тут же подверглась сухой логике анализа — все ли было сделано в пределах необходимости и нет ли здесь некоего самообмана, продиктованного эмоциями момента?

Он прослушал запись разговора с Анастасией Сергеевной, отметил для себя отдельные эпизоды ее повествования, ухмыльнулся по поводу некоторых, слишком уж явных ее интонаций, чем немедленно вверг Поремского, внимательно наблюдавшего за реакцией шефа, в краску.

Когда кассета закончилась, Александр Борисович снисходительно похлопал Владимира по плечу и заметил, что запись качественная, фактура имеется и ее следует еще раз внимательно прослушать и проработать. А потом с улыбкой добавил:

— Что ж это ты, брат, совсем загнал дамочку?

— Да с чего вы взяли? — окончательно смутился Поремский.

— А ты послушай, как она дышит. Ни фразы не произнесла без придыхания. Или это у нее такая манера разговора?

— Не знаю, я не заметил…

— Ладно, будем считать, что она всегда так разговаривает. Значит, говоришь, это не твоя, а ее была инициатива?

— Ну-у… я был, во всяком случае, не против. А с чем связан ваш вопрос?

— Исключительно с моментом истины. Хочу понять, она была искренна с тобой или, пользуясь подходящей эмоциональной ситуацией, ловко вкручивала нужную им версию? Ты-то сам что думаешь?

— А зачем ей врать? И вообще, она рассказывала об отце и об акциях как о давно прошедшей и фактически забытой части жизни, возвращаться к которой она не собирается. И вспомнила об этом только потому, что я спросил… Да и то — расслабилась от души, сняла напряжение…

— Ну, это уж тебе судить, — хмыкнул Турецкий. — О чем еще договорились? Вне протокола, — показал он на диктофон. — Кстати, было бы неплохо оформить это дело официально, на всякий случай.

— Александр Борисович, нехорошо получится, я обещал ей, что запись нигде фигурировать не будет. Да вы и сами слышали… в разговоре.

— Меня не эмоции в данном случае интересуют, а чистая фактура. Тот материал, который касается юристов, семейства Киреевых, дяди Толи, понимаешь? А насчет акций ты прав, если все было проделано по закону, нам незачем вообще поднимать эту тему. Но вот по закону ли — без четкого ответа на этот вопрос мы обойтись не можем, и в любом случае пришлось бы им заняться. Поэтому выбери нужное, оформи, как положено, а она пусть подпишет. Это и ей пойдет на пользу — мол, сама Генеральная прокуратура не имеет претензий. На будущее. Если, говоришь, она — умная женщина, значит, поймет. Ты мне пока запись оставь, я ее еще разок внимательно прослушаю… А что ты думаешь по поводу того юриста?

— Вы имеете в виду адвоката, оформлявшего сделку?

— Ну а кого же еще? Чей он, откуда взялся? Почему именно его посоветовал ей Трегубов? Вопросов к нему у нас наберется немало.

— По ходу, вы слышали, я не уточнил его фамилии, но такая возможность всегда есть. Сделаю.

— Не только сделай, но и возьми его в оборот. Либо мне отдай, я с ним побеседую. И документы по поводу той сделки изучи максимально внимательно, они должны у нее быть. Чем объяснить этот твой интерес — тебя учить не надо. Да, и последнее. Номер той «шестерки», что ты запомнил, не вымышленный, есть хозяин. Это пенсионер с Садовой, у которого, видимо, еще вечером увели машину, но пропажу он обнаружил только утром, о чем и заявил в милицию. Машина была найдена в районе Портовой улицы целой и невредимой. Типичный бандитский почерк, хорошо хоть, что не сожгли за ненадобностью, оказывается, еще совесть встречается у местных отморозков. Или ты их сильно перепугал.

— Ну да, испугались они, как же! А как нашли?

— Спасибо Владилену Егоровичу, это его ребятки постарались. А ты будь внимательнее. Зачем охрану отослал?

— Ну, торчали б они полдня под окнами, разве хорошо? А так я и за себя спокоен, и они не отсвечивали. У Рюрика как дела?

— Елагин — молодец, — ответил Турецкий, — он жестко ведет свою линию…