Александр Борисович позвонил Лиде в приемную губернатора и попросил ее найти возможность выскочить к нему — он ждал в машине у торца здания администрации. Причем попросил обязательно прихватить с собой сумочку.

Лида вышла, недоумевая, зачем это понадобилось.

Турецкий все объяснил. Он расстелил на заднем сиденье газету и попросил Лиду высыпать на нее все содержимое сумки. Она удивилась, но подчинилась. И все-таки неожиданным для обоих было то, что на дне сумочки они действительно обнаружили «жучок» — темную пластиковую шайбочку на булавке, оставшуюся внутри после того, как на газете оказалась целая куча необходимых мелочей — типичная женская привычка ничего не выбрасывать, никогда не проверять сумку и таскать в ней все, что может пригодиться в самых неожиданных ситуациях.

Турецкий аккуратно достал «жучок» за булавку, повертел его перед глазами и так же осторожно спрятал в пустой спичечный коробок, который сунул в бардачок машины. После этого он вывел Лиду наружу и захлопнул обе дверцы.

— Давай-ка отойдем в сторонку, — сказал ей.

Лида, побледневшая от ужаса, принялась клясться, что она никогда не видела этого предмета. Могла бы и не стараться, поскольку Турецкого интересовало совсем другое. Он стал выяснять, как часто и надолго ли она отлучается со своего рабочего места, где держит сумку — в ящике стола, в шкафу или просто оставляет на вешалке вместе с плащом? Оказалось, по-разному. Да в сумке и нет ничего ценного, за что можно было бы опасаться.

Потом она стала вспоминать про вчерашний день. Кто оставался в приемной во время ее краткого отсутствия, когда ее вызывал к себе Георгий Владимирович или она сама выходила по своим делам — в туалет там либо еще куда-нибудь.

Лида вспоминала и больше всего боялась, что Турецкий ей не поверит, решит, будто это она сама придумала. Но Александру Борисовичу было ясно, что преступник, кем бы он ни был, действовал нагло. Для того чтобы воткнуть микрофон в сумочку, большого труда и умения не требовалось. Надо быть просто уверенным в том, что хозяйка ее обязательно будет общаться с москвичами, значит, появится и информация. А с момента расставания Турецкого с секретаршей губернатора до их новой встречи в конце уже рабочего дня была бездна времени. Так что сунуть микрофон мог любой из подручных того же Киреева. Надо знать только одно — оставался ли кто-то из посторонних в приемной, когда Лида выходила за чем-нибудь?

И она вспомнила. Ну, конечно, когда москвичи ушли, в приемной появился Русиев, личный охранник дочери губернатора. А сама Лида, уходя в кабинет начальства, как раз и сообщила Георгию Владимировичу о приходе Игната. «Очень хорошо, — сказал тот, — зови его, пусть войдет».

— Вот и все, — объясняла Лида. — Но перед тем как спросить про Игната, он меня минуты три молча продержал. Что-то искал в ящике стола, видно, не нашел и махнул рукой. Зачем вызывал? Ведь только и спросил, не пришел ли Игнат. Как будто этого нельзя было сделать по интеркому!

— Скорее всего, он специально тебя вызвал, чтобы дать возможность Игнату забраться в твою сумку. А что тот уже сидит в приемной, он наверняка и сам знал, есть же телефоны. Так что сунуть в твою сумку «закладку» много времени не требовалось. Она у тебя, кстати, где лежала?

— Я точно вспомнила! Сумка висела на спинке стула. А когда я вышла из кабинета, Игнат стоял возле двери, как будто подслушивал. И лицо у него, как всегда, было каменное, противное такое. Он когда смотрит на человека, будто его не видит. А что, выходит, это он?

— Проверим. Он же не в перчатках был, так?

— Какие перчатки?

— Ну вот, значит, когда он открывал сумочку и прикалывал эту шайбу, наверняка оставил отпечатки своих пальцев. Не волнуйся, криминалист разберется.

Позже криминалист подтвердил, что это довольно чувствительный микрофон, правда, устаревшей конструкции, но вполне в рабочем состоянии. Снял он и следы двух отпечатков пальцев — большого и указательного. И теперь следовало искать самого Русиева, чтобы идентифицировать эти следы. Однако Игнат, по утверждению прислуги в доме Киреевых, выбыл в неизвестном направлении, якобы в отпуск. Ребята Старкова, работающего вместе с Вячеславом, уже начали его поиски.

Успокоив Лиду и строго предупредив ее, чтобы она никому о находке не рассказывала, Турецкий попрощался и уехал на химический комбинат, где у него была назначена встреча с Филиппом Алексеевичем Савельевым.

Вообще-то говоря, бывший генеральный директор на встречу согласился неохотно. Мотивировал тем, что уже «расплевался» с этой проклятой должностью и к прошлому больше возвращаться не желает. Турецкий возразил в том смысле, что не мог же директор быть в единственном числе, наверняка и сторонников имел, которым после его ухода с поста стало гораздо хуже, а значит, им тоже найдется что рассказать о положении на производстве.

— Да производство тут при чем? — продолжал проявлять неуступчивость Савельев. — Оно-то как раз налажено, оно идет и будет идти вне зависимости от того, кто им станет в ближайшее время управлять. А вот потом может начаться обычная катавасия.

— Что вы имеете в виду?

— Будто вы не знаете сами, что происходит с производством, когда там резко меняется руководство с той целью, чтобы сменить, скажем, профиль продукции?

— А это вам разве грозит? Простите, грозило? Что, какие-то люди решили перепрофилировать работу крупнейшего предприятия?

— Я думаю, что весь сыр-бор мог разгореться и по этой причине.

— Может быть, в вас личная обида говорит, Филипп Алексеевич? Столько лет возглавлять такое предприятие, а никакой благодарности?

— Нет, помилуйте, ни в коем случае. Какие обиды? На кого обижаться-то? Тут у нас все гораздо сложнее. В двух словах не объяснить. Да и в трех, честно говоря, тоже. Жаль, что вам не удастся переговорить с Москаленко. Вот тогда была бы полная ясность.

— Так мне бы и самому не хотелось мимолетных объяснений. Впрочем, если у вас нет желания ехать на предприятие вместе со мной, я настаивать не буду. Могу и к себе пригласить. Как вам удобнее? Но я думал, вы меня познакомите со своими соратниками, так сказать. Чтоб дальнейшие беседы не носили официального либо случайного характера.

— Ну что ж, если вы так ставите вопрос, давайте встретимся у проходной. Я близко живу, пешочком доберусь, это вам далеко ехать. Вам объяснят как?

— Расскажут. А почему вы вспомнили о Москаленко? Вам известно что-нибудь о нем и его товарищах?

— Вероятно, то же самое, что вам. И всему городу известно… Да-а… — Он вздохнул. — Если желаете, вот вам тема для размышлений, пока вы будете добираться до комбината. Ведь если Миша убит, значит, дело уже зашло слишком далеко. И речь не только о перепрофилировании производства, хотя и этого нельзя исключить, а о прямом владельце открытого акционерного общества «Химкомбинат».

— В каком смысле?

— А я вам скажу по секрету, хотите — верьте, хотите — нет. Я был в какой-то степени номинальным руководителем. Я и сейчас не владею акциями. Я отвечал за уровень производства и его номенклатуру. За те доходы, процент от которых отчислялся в краевой и федеральный бюджеты. А вот вопрос процентов — он меня почти не касался, для этого существует правление акционерного общества. И там верховодили двое — Миша Москаленко и Юрий Киреев. И когда на производстве такого уровня, как наше, начинаются внутренние разборки для выяснения, чья власть сильнее, вот тогда и убирают одного из претендентов на абсолютную власть. Я понятно говорю?

— Конечно.

— Тогда вам должно быть ясно, что убирать меня, иначе говоря, убивать им нет никакого смысла. Можно просто отодвинуть в сторону и назначить другого послушного менеджера.

— А вы были послушным?

— Да как вам сказать? С Мишей, во всяком случае, мы понимали друг друга. А Киреев? Он был нашим главным поставщиком сырья, являясь гендиректором «Кубаньцемента». Такой вот расклад…

Александр Борисович. Так что подумайте, стоит ли вам терять время на беседы со мной? Тем более что в их играх я не участвовал категорически. Оттого, вероятно, и жив сегодня.

— Знаете, теперь вы мне, Филипп Алексеевич, вдвойне интересны.

— Это вам так кажется. Но раз я обещал, буду ждать у центрального входа.