Турецкий. 18 апреля. 10.00
— Ну что? У тебя? — Турецкий повернулся к Ирине Генриховне спиной, чтобы не действовала ему на нервы своими укоряющими взглядами. Объяснять ей, что предстоящая пьянка с Грязновым не проходная, а, наоборот, весьма ответственная, он не хотел, полагая это ниже своего достоинства.
— Нет. — Грязнов замялся. Турецкий уже подумал, что он сейчас снова откажется. — Давай лучше у тебя в кабинете. У меня в другой раз.
— Ты, что ли, неделю посуду не мыл и стесняешься меня на порог пустить? — удивился Турецкий.
— Ну… Короче, встретимся — объясню…
— Так что там у тебя? — продолжил Турецкий прерванный диалог полчаса спустя, на пороге своего кабинета. Грязнов уже его ждал.
— Последний раз мы пили у меня с Ростиком, — Грязнов скривился, как от неспелого лимона, — что-то как-то мне… Не хочу! Давай с ним разберемся и забудем, а в следующий раз посидим у меня — обновим.
— Окропим святой водой, — согласился Турецкий. — Если ты стал таким суеверным, начнем с арбузовской бутылки. Или ты ее сбросил с Останкинской телебашни на головы беспечных москвичей?
— А говоришь еще, что я суеверный. Разливай.
Выпили. Грязнов крякнул для виду, принял позу, удобную для философствования, и произнес академическим тоном:
— Понимаешь, Саша! Ростик был классный мужик. Но шибко умный, или, правильнее сказать, — ушлый. И в МУРе он всегда умел крутиться, и взяток как бы не брал, и задницу особо никому не лизал, но квартиру получил без очереди в престижном районе, и тачку, еще в советские времена, и какие-то ведомственные гаражные кооперативы, профсоюзные путевки, и везде был свой человек! — После первой же длинной фразы профессорствовать Грязнову надоело, возможно коньяк подействовал. Он порозовел лицом и принялся говорить быстро, бурно жестикулируя. — Короче, когда он увидел, что за ту же работу… Как бы за ту же работу! Можно получать вдесятеро больше — сразу ушел. Не подумай только, что я его за это осуждаю. Не за это! Ушел и ушел, его дело. Если бы жадность фраера не сгубила, остался бы классным мужиком. Я тебя уверяю: сто процентов, мог он сбить цену, отстегнуть этой Калашниковой тысяч двадцать «зеленых», наверняка они у него были, припугнул бы как следует — и был бы чист. Продолжал бы развозить генпрокуроров по шлюхам, и косить бабки. Но не захотел — пожадничал! А раз пожадничал — получай 105, часть 2, пункт «к»: убийство с целью сокрытия другого преступления, от восьми лет и до вышки! Поскольку мораторий на исполнение смертных приговоров — до пожизненного. И не стану я суетиться, чтобы дали ему по минимуму — восемь лет. Пусть себе крутого адвоката нанимает на сэкономленные бабки.
— Что-то я в его восемь лет слабо верю. — Турецкий закусил губу и задумался. — Вообще мне мое везение перестает нравиться. Лагуш раскололась с ходу — ладно, это еще в порядке вещей. У нее от страха мозги не работали. А на самом деле у нее совсем мозгов нет, в принципе. Но Арбузов твой…
— Погоди! — Грязнов налил и тут же выпил на скорую руку. — Погоди! Ты хочешь сказать, на нем еще мокрые дела висят? Тогда давай выкладывай все подробно.
— Не это я хочу сказать. Он признание нам пропел как по нотам, и мы оба развесили уши, я от радости, ты с тоски. А если как следует призадуматься — в его показаниях нестыковка на нестыковке. Почему Сосновский начал убирать исполнителей не сразу, не тридцатого числа, а две недели спустя?
— Ха! Сосновский! Ты думаешь, что постиг масштабность его замысла? Он же не просто кино про Замятина снимал, чтобы его уйти. Смотри: сначала он запускает порнуху на телевидение, Замятина временно отстраняют. Потом он посылает Ростика к Хмуренко, чтобы тот готовил общественное мнение: глядите, граждане россияне, Замятин не только по шлюхам шастает, но и берет взятки в особо крупных, столько уже набрал, что больше не лезет, и по-тихому уйти не получается. И, наконец, в решающий момент достает козырного туза: Оласаевы продают оружие террористам, а Замятин с Ильичевым их покрывают.
— Понятно все, — Турецкий замахал руками. — Я что, по-твоему, тупее паровоза? Я спорю с тем, что Сосновский умеет считать дальше, чем на ход вперед? Если он не убрал исполнителей сразу, значит, и не собирался! А к Хмуренко он мог кого угодно заслать, не обязательно Арбузова.
— Я уже вообще ни хрена не понимаю! — Грязнов от волнения пролил коньяк мимо рюмки. — Ты хочешь сказать, что вулканолога Максимова убрали не по приказу Сосновского, а Калашникову пришил не Ростик?!
— Давай по порядку. Калашникову пришил Ростик. Но обвинение держится только на его признании. И он это прекрасно понимает, помнишь, что он сказал? Стоит кому-нибудь настращать Лагуш, а она уже напугана до смерти, найти похожих на него кадров для опознания, и все — считай, против него ничего нет. Так что сидеть ему не восемь лет, а максимум до суда. На суде он заявит, что оговорил себя под давлением каких-то абстрактных мафиози, хорошо, если не под давлением следствия, и может быть свободен.
— А зачем он тогда вообще сознавался?!
— Вот! Тут мы переходим к первой части твоего предыдущего вопроса, кто убил Максимова? Я вижу только один ответ. — Турецкий замолчал, дожидаясь, пока Грязнов разольет остатки.
— Ну?! Не томи.
— Не нукай. Давай отвлечемся на минуту. Ты говорил, что Арбузов бескорыстно любил деньги. Говорил?
— Говорил.
— А теперь скажи мне, ты бы на его месте, получив деньги от Сосновского, не выложил бы все Замятину или еще лучше — Оласаеву за дополнительное вознаграждение? Не возражай сразу, подумай. Арбузов у нас не только жадный товарищ, но и ушлый — это твои собственные слова. А раз ушлый — значит рисковый.
— Ну допустим. Зачем ему было сознаваться в убийстве Калашниковой?
— Затем, что Оласаевы сидят в глубокой заднице, в первую очередь Мурад. И чтобы из нее выбраться, ему необходимо договориться с Сосновским. Для этого нужно иметь на руках хоть какой-нибудь козырь. Он отстегивает Арбузову десять — двадцать — пятьдесят тысяч, для Оласаева — копейки, и Ростик соглашается сделать признание и посидеть месяц в одиночке. А раз он чистосердечно во всем признался, значит, мы автоматически верим всем его словам. В том числе и про Сосновского, и про Максимова. А Максимов на самом деле жив: когда машина разлетелась на кусочки, никто фрагменты тела наверняка не собирал, друг к другу не прикладывал и опознания не делал. Оласаев его купил и держит про запас как решающий аргумент против Сосновского. И Замятина тоже убрал Оласаев руками Инары Филипповой, откуда у нее секретный яд из лабораторий ГБ? А он мог достать — при его связях с Росоружием. Он это и не особо скрывает, надеется, что Сосновский оценит. В общем, они крепко держат друг друга за задницу, и я думаю, скоро договорятся.
— Ну ты нагородил! — Грязнов рассмеялся. — Бог с ним, с Сосновским. Неужели Ростик выложил Оласаеву, что пришил Калашникову? Ты в своем уме?
— Тут, конечно, момент темный, — согласился Турецкий, — может, Оласаев сам допер, может, Арбузов в какой-то момент испугался, что я дожму это дело, и попросил Оласаева помочь ему обеспечить алиби.
— Ладно, исключительно для очистки совести. — Грязнов достал из кармана записную книжку и принялся дозваниваться до судмедэксперта, производившего вскрытие Максимова.
— Давай, давай, — подзадорил его Турецкий, — пока не выяснишь, вторую не начнем. А я пока бутерброды сварганю.
Грязнов терзал телефон больше получаса, с каждой минутой наливаясь краской все сильнее и сильнее. Турецкий, глядя на его страдания, несколько раз собирался нарушить собственное обещание и почать вторую бутылку, но всякий раз себя одергивал: если позволить ему расслабиться, данных по Максимову придется ждать до завтра. Наконец Грязнов дозвонился до нужного эксперта.
— Как «не проверяли»?!! — От крика Грязнова Турецкий дернулся и чуть не уронил все хозяйство со стола. — Уроды! — Грязнов вырвал у Турецкого бутылку. Потом позвонил своему заму Яковлеву и отдал распоряжение.
Турецкий включил телевизор, и вторую бутылку они прикончили под идиотский гангстерский боевик. Когда дали финальную рекламу, позвонил заместитель начальника МУРа Яковлев. Турецкий отдал трубку Грязнову, а сам поднял на параллельном аппарате.
— Это не Максимов, Вячеслав Иванович. У Максимова была родинка на правом плече, я проверил по имеющемуся описанию. Кто это, пока не понятно. Дактилоскопию провести не смогли — конечности сильно обуглены. Будем работать дальше. Но снятие пальцевых отпечатков в данном случае — вопрос не одного часа, поэтому, с вашего позволения, я откладываю его до завтра.
Грязнов ничего не ответил и повесил трубку.
— Ну, давай, Сан Борисыч, если ты такой пророк, шамань дальше. Что сбудется в жизни со мною?
В дверь постучали.
— Кто там? — крикнул Турецкий.
Грязнов сделал страшные глаза и зашипел:
— Гони на фиг! Как раз дважды налить осталось.
— Начальство, — отозвался из-за двери Меркулов.
Турецкий пошел открывать.
— По какому поводу гуляем? — поинтересовался Меркулов, морщась то ли от густого табачного дыма, то ли от перегара.
— Миримся, — угрюмо ответил Грязнов.
— Угу, — подтвердил Турецкий, распахивая окно.
— Спешу довести до вашего сведения, что гражданина Оласаева выпустили из-под стражи по состоянию здоровья. Только что наше генеральное и. о. подписало постановление об изменении меры пресечения. Тебе, Саня, сейчас сообщат об этом официально.
Грязнов пьяно усмехнулся и развел руками:
— Оно-то конечно, потому что что ж…
— Все-таки договорились, — хмыкнул Турецкий.
